Мстит, блядь, что ли или просто ёбнутый?
И рыжий солжет сам себе, если скажет, что поведение Осаму не воспринимается им слишком уж в штыки и отнюдь не настораживает. Да, про паранойю Накахары скоро легенды будут слагать, как о самом недоверчивом человеке, чем так часто в последнее время cтарается уколоть его Альбатрос, но в этом определённо нет вины Чуи. Осаму пытается подступиться. Он тщательно подбирает буквы, будто играя с ними, складывает в целостные предложения, не прекращающие литься наружу, смотрит и улыбается так, что начинает тошнить, потому что, сука такая, считает себя самым умным. И это до истерики неправильно. Чуя не хочет подпускать к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, что он и продемонстрировал, не задумываясь сцепив пальцы рук на чужой шее, покрытой бинтами, а после совсем немного пожалел — это, наверное, было больно, и он точно не рассчитал силу. Однако эфемерное чувство вины пропало слишком быстро. Завладела ли Накахарой злость, когда этому манипулирующему ублюдку пришло в голову ляпнуть совершенно ничем не обоснованную дичь? Да, и не только на доведшего его до такого состояния, но и на самого себя за то, что не смог сделать достаточно, чтобы построить огромную стену между ними и наконец-то разойтись в разные стороны, как в море корабли. Осаму в больницу или где он там работает, а Накахару — хоть куда-нибудь, мир на Токио не замер. Дазая вовсе не волновали грубые слова и действия в его сторону. Продолжал с тем же упоением молоть какую-то чушь — по крайней мере рыжему так казалось — пока Чуя в удивлении приподнимал левую бровь, вопрошая: «Какого хуя, мальчик?» Говорит так словно рыжий ровесник его сына, а слова Осаму — самое очевидное, что может быть. Но сам же уходит в какие-то далёкие, колючие дебри, когда рот уже открывает Чуя. Они не доверяют. Они больно кусаются, пытаясь задеть сильнее и оттолкнуть. Они молчат до звука потрескиваний фильтра в тишине комнаты. Они никто друг другу, чтобы открывать душу и делиться чем-то личным, дабы наконец-то успокоиться. Дазай определённо что-то хочет, но это «что-то» точно не входит в понятие флирта. Ну, может он и говорил нечто смущающее во время их неоговоренной игры в «заеби другого раньше», но для Чуи сказанное Осаму всегда воспринималось как способ позлить, а потому рыжий сам проявлял в такие моменты свою падкую на всё острое натуру, подшучивая в той же манере. Конечно, их общение в пределах университета не всегда было таким язвительным. Моментов душевного единения тоже хватало. Но все эти милые, если их так можно назвать, разговоры меркли, потому что Дазай произнёс это ёбанное: «А если я скажу, что это были попытки в флирт». Накахара мало знает об Осаму. С их первой встречи прошло семь долгих лет и тогда — да и сейчас — шатен был тем ещё придурком, которого Чуе представил Альбатрос, а потом на протяжении пары лет напоминал о его существовании. Чёртова сваха, как тут забудешь? Знал бы, чем всё обернётся, в жизни бы не согласился на «может, что покрепче?» Рыжего унесло после шотов разбавленного газировкой абсента и пары рюмок чистого. Голова и поясница наутро болели так, что хотелось вскрыться, а пестрящий телефон с множеством ахуенных фотографий с ночи только усилил желание самовыпилиться. Накахара помнил практически всё, а лучше бы вообще ничего. И количество следов на шее и теле… Боже мой, что это было? Тогда Чую зацепил взгляд, что чувствовался буквально везде на теле. Он кусал кожу, ядом проникая прямо к кровеносным сосудам, через них — к бьющемуся в безумном ритме сердцу. И это казалось правильным. Накахара улыбался так же хищно, прекрасно понимая, к чему всё идёт. Не нужно быть пророком, чтобы разглядеть мотивы беспорядочных касаний и обжигающих ухо слов. Огнедышащая змея оплетала руку и рыжему казалось, что горит он сам от жадных прикосновений, оглушающего шёпота, движений губ и шороха одежды — всего того, чего так не хватало в его, увы, несостоявшихся отношениях. А сейчас от этого же внимания становится плохо до срочного желания спрятаться и переждать, потому что Дазай явно прокачал свой навык за столько-то лет, глядя уже намного глубже — прямо в раскрытую нараспашку, только для него душу. Осаму не был первым и не стал последним в его жизни, но свой отпечаток точно оставил. Наверное, если бы не знатно заебавший бывший, Накахара бы никогда не решился вернуться в Японию в попытках остыть и никогда бы не встретил Ацуши. Хоть что-то хорошее сделал. «Перезвоню»? Да нахуй надо. Чуя не ждал. Они были не близки настолько, чтобы что-то друг другу обещать. Пьяные разговорчики с развязанным языком под влиянием алкоголя не в счёт. Мужчина проглотил и пошёл дальше, полностью понимая и принимая чужую позицию. Всё, что было на вечеринке, остаётся на вечеринке, верно? И если всё это время Чуя сомневался, узнал его Дазай или нет, то сейчас Накахара более чем уверен, что Осаму всё вспомнил, потому что других причин такому поведению найти не может. Ещё раз: Осаму Дазай не тот человек, который делает что-то, не преследуя никаких странных целей. И если всё действительно так, как думает рыжий, то неловкость всей ситуации готова проломить потолок, достигая вселенских масштабов.Почему всё так сложно? Где справедливость?
— Mon soleil, ты в порядке? Мужчина вздрогнул от неожиданности, когда чья-то рука коснулась его плеча, окончательно вырывая из лап собственных мыслей. Сидящий на соседнем стуле Верлен с беспокойством смотрел на сына. Как давно отец пытается достучаться до него?.. Минуту? Больше? Судя по отсутствию Ацуши и Артура в комнате, сидят они один на один достаточно, чтобы вызвать какие-то подозрения к затихшему сыну. Но он же ничего не понял, верно?.. Чёртов Дазай даже будучи на расстоянии умудрялся мешать. — Прости, совсем с этой работой замотался, я не… что ты говорил? — единственное, что смог выдавить Чуя, пытаясь не перепугать старшего, что и так весь вечер подозрительно на него косился. Он же потом вопросы начнёт задавать, от которых Накахара конечно же благополучно просядет, не сумев и слова из себя выжать. Сейчас ни в коем случае нельзя спалиться. — Я так и понял, — «Боже, спасибо за то, что ты есть», — совершенно себя не бережешь. Точно уверен, что Ацуши стоит остаться? Может, тебе нужно немного времени отдохнуть? Мы с твоим папой всегда готовы помочь, да и нам несложно, ты же знаешь? Накахара точно уверует и поседеет к концу разговора, не иначе. — Нет-нет, всё хорошо, — Чуя резко замотал головой, будучи ярым противником подобных «спихиваний» ребёнка на родительские плечи: если взял ответственность, то будь добр не жаловаться; мальчик и так четыре дня пробыл в их компании, больше не нужно. — Я правда в норме, просто… — и как он это объяснит? — столько всего в последнее время накопилось, но всё хорошо, правда, не переживай. — Хорошо, — Поль понятливо кивнул, улыбаясь по-отцовски нежно. Накахара мысленно выдохнул. Рыжему срочно необходима доза успокаивающего чая Ходзича. Одной кружки будет достаточно. Нет, двух и Чуя точно будет в порядке. По крайней мере он в этом уверен.**
— Вот, если бы ты спросила у меня: «какой пигмент пронизывает некротизированную ткань, если при брюшном тифе некротизированные пейеровы бляшки тонкой кишки окрашиваются в жёлто-коричневый цвет», я бы ответил: «билирубин». А так мимо. — От тебя вообще есть какая-то польза? — раздражённо спросил Сакагучи, хмуро вчитываясь в следующее задание теста. Они тут полвечера на разбор десяти задач потратили, а Осаму, как обычно, в своём репертуаре ничего не знающей и ничем не помогающей амёбы, что бесит. Хоть угостил кофе и на этом спасибо. — Фу, как грубо, Анго-кун, — Дазай картинно надул губы, вырывая из друга несдержанный, полный недовольства цок. Шатена надо было с Рюноске отправить спать, так хотя бы перед глазами не маячил. — Это не мой профиль, имею право побыть в неведении. — Ода-сан, прошу Вас, помогите. — Стыдно такое не знать, Мори-кун, но хорошо, прочитай ещё раз условие. Сакуноске несдержанно фыркнул, стукнув излишне много бурчащего Анго по коленке. Осаму весело улыбнулся закатившему глаза Сакагучи, что всё это время буквально дыру в нём прожигал. Завидно даже как-то стало этому придурку. Он, между прочим, в отличие от свалившего в закат шатена на сборе присутствовал не только в качестве засыпающего слушателя — ведь пары с восьми утра это то, что нужно утомлённому организму — но и активного участника, потому что Кавамура-сан захотел переговорить. И если сейчас Дазай выглядел так, будто весь день продрых без задних ног, а к вечеру проснулся с ощущением всеобъемлющей бодрости, то тёмноволосый был похож на помидор. Жухлый, скорчившийся на солнце помидор. Хорошо хоть, что в этот раз встреча не была затянутой и Ода сумел быстро вырулить в сторону выхода, так что им удалось уйти практически самыми первыми, успев застать картину сматывающего с кафедры Накахары. Кстати, о нём… — Разве вы это проходили? Не припомню, чтобы давал вам лекции на тему острых гнойных заболеваний, — Сакуноске внимательно осмотрел листы со всех сторон, пытаясь вспомнить, что вообще читал студентам на занятиях. Неужели деменция подкралась тогда, когда её не ждали? — Гин-чан на опережение идёт, — отвечает раньше девушки Осаму, протягивая насупившемуся другу тарелку с милейшим печеньем в форме рыбок с той же уверенной улыбкой на лице. Если печеньки не помогут, то Дазай окончательно разочаруется в этой жизни. Но Анго ведётся. — Зачем? — Спроси у отца, к которому она на практику пойдёт. Может быть, он хотя бы тебя как коллегу в свои планы посвятит. Одасаку неоднозначно хмыкнул, вчитываясь в задание с листа, не спеша спрашивать что-то ещё. Сказанное Дазаем не сквозило обидой, как это было в подростковые годы, нет, оно скорее было произнесено с таким профессиональным безразличием, что сидящий рядом Анго поёжился от холода, откусывая половину туловища рыбки. Осаму как ни в чём не бывало продолжил пить кофе, летая мыслями где-то не здесь, но изредка улыбаясь сестре, обращающей свой взгляд на него. Задумчивость Дазая давно прекратила пугать друзей, перестав быть в новинку со времён старшей школы. Это что-то определённо походило на аксиому, укрепившись и глубоко поселившись в мужчине. Чем-то, без чего Осаму представить совсем сложно, но сегодня даже для самого себя шатен перешёл грань. У Дазая целое побоище разворачивалось в голове на протяжении нескольких часов и ни одной связанной мысли. Лишь огромное всепоглощающее отвращение к происходящему и самому себе. Становилось мерзко только от того, как сознание сперва в обманчиво-нежном жесте интерпретировало интерес к одному колкому созданию просто как способ отвлечься и расслабиться без задних идей, а после подкидывало то, от чего незамедлительно хотелось вспороть себе живот, наконец-то доставая гниющие органы. Это абсолютно ненормально. И у Дазая подобного опыта никогда не было. Вовсе не задумывался об этом — не с его детством. Малейшие прикосновения от людей своего пола заставляли мгновенно напрячься. Даже дружеские объятия воспринимались в штыки, хоть внешне ничего и не менялось. Осаму продолжал улыбаться, благодарить за помощь, а сам мысленно представлял на секционном столе того, кто посмел перейти рамки дозволенного. Чуя — чёртов комок противоречий, вызывающий слишком бурную для одного человека реакцию. Он крутится где-то рядом, сам того не замечая. Идёт на контакт, сам того не понимая. И реагирует так, что хочется получить больше. Слишком живой для работающего с такими же трупами, как и он. Дазая никогда не волновало чужое мнение. Ничего не кололо на тему того, что там подумают о нём на работе или в детском саду, когда он в очередной раз забудет забрать ребёнка вовремя. Но Накахара так отчаянно цеплялся за людей, вызывая неконтролируемый приступ смеха и толику какого-то неправильного удовольствия. «У меня, в отличие от тебя, совесть есть», — как-то сказал Чуя в попытках пристыдить, и это было правдой. Вот только если бы подобное сказал кто-то другой, Осаму бы и не запомнил, пропустив весь разговор мимо ушей, а через несколько минут только плечами пожал, мол, никого не помню, ни с кем не разговаривал. Но вместо привычного абстрагирования слова рыжего глубоко засели где-то внутри под рёбрами, не думая вылезать. Ему не было стыдно или что-то вроде того, что должен испытывать человек в подобных ситуациях. Отнюдь. Просто кажется, после нравоучений Накахары Дазай стал ненавидеть себя чуточку больше обычного. Он не знал, зачем сказал то Чуе. Может устал так долго держать всё в голове, а может хотел таким способом наконец-то разочароваться в человеке, получив какую-то слащавую ересь про взаимную симпатию в ответ. Увидеть его не с той стороны, с которой он обычно себя преподносит и с которой с лёгкостью заполучил внимание Дазая. Понять, что интерес Осаму не что иное, как минутная слабость от долгого отсутствия партнёра — да, шатен и такой вариант рассматривал — а Чуя всего лишь безликая кукла, не имеющая ни собственного характера, ни нужного в тот момент мнения. Однако Накахара снова всё усложнил, а шатен снова погрузился в собственные мысли, бегая глазами по листку. — Лимфаденит, — не своим голосом произносит Осаму, только сейчас обратив внимание на повисшую на кухне тишину. Ода и Анго куда-то ушли, оставив мужчину с сестрой на кухне, чего он конечно же сначала не заметил, погрузившись в себя. Гин вздрогнула от неожиданности, поднимая глаза на бледное в свете софитов лицо брата. Слишком тихий для привычного Мори Осаму. — Что? — Ответ: «лимфаденит», — повторил шатен, кивнув самому себе, головой возвращаясь из черепной коробки на землю, — отёк в правой паховой области, резко болезненный инфильтрат, головная боль, температура — лимфаденит. Девушка непонимающе моргает. Кажется кое-кому не помешало бы пойти прилечь. А после всё же возвращается к вызвавшей затруднение и обведённой карандашом задаче. Тонкие брови то и дело сводились к переносице по мере того, насколько очевидным теперь становился ответ. — Чёрт, да как так, а? Гин вымученно вздыхает, укладываясь головой на сложенные на столе руки от чувства полной безысходности. Часы негромко щёлкнули, провозглашая начало нового часа. Сна, как ни странно, ни в одном глазу. — Иди спать, Гин-чан, — погладив сестру по волосам, улыбнулся Осаму, — на сегодня тебе точно хватит. И это правда. Когда Осаму вернулся с работы, девушка уже сидела за столом в куче тетрадей и книг, пыхтя от обилия домашнего задания. Прошло пять часов, но младшая с места так и не сдвинулась, хотя канцелярии и бессмысленных учебников стало явно меньше. — Угу, — через некоторое время кивнула та, всё же садясь прямо, смотря абсолютно уставшими глазами, — сперва с сенсеями попрощаюсь. Нии-сану, кстати, сон тоже не помешает, если он не забыл, — на очевидный упрёк Дазай лишь шире улыбнулся. — Я скоро стану пугаться не себя в зеркале, а тебя в жизни. И не смейся, — предугадывая реакцию брата, фыркнула девушка, — лучше побереги силы и отдохни. Мне надоело смотреть на ходячий труп, от которого иногда несёт сигаретами. Ты разве не бросил? Ага, ровно до того момента, когда одна рыжая пакость не повадилась в стенах курительной комнаты пропадать.
Блять, опять?
— Не волнуйся, имоото, всегда успею. — Успеешь что? Отдохнуть или вновь бросить? — И то и другое. Или ты ещё не заметила мою многозадачность? Едва ли Осаму удастся не то, чтобы нормально отдохнуть после той подставы, что он сам себе и устроил в стенах кафедры, но и поспать вообще. Спасибо, мозг, за помощь. Он же так хотел провести ещё одну ночь в самокопании и попытках заглушить собственный голос в голове седативными до такой степени, что на работе завтра пред всеми предстанет ходячим трупом из «Живых мертвецов». Но как говорится: «Сам кашу заварил, сам и расхлёбывай». Однако всё пошло немного не по плану и впервые в жизни шатен этому рад. Неожиданно для самого себя Рюноске, проснувшийся в полпервого ночи, стал неплохим успокоительным быстрого действия. Даже в детстве Дазай так быстро не засыпал, как сегодня. Мальчик всего лишь лёг рядом в обнимку с плюшевым динозавром и пожелал сладких снов, предварительно чмокнув в щёку отца, но и этого хватило, чтобы черноты внутри стало меньше. Сны не будут сладкими. Они будут блеклыми и тревожными, полными сомнительных вещей и действий, но даже так дышать становится намного легче, а голос в голове окончательно замолкаетбыть может до самого утра.