Papá

      Весь день прошёл как в тумане, словно в его голове разворачивались съёмки нового Сайлент Хилл. Дазай не помнит, как оказался на работе, как тонкие пальцы привычно облепили белые перчатки, а на секционный стол снова кто-то лёг не сам. Но одно помнит точно — бессмысленные попытки унять ужасно дёргающийся правый глаз за частым поеданием успокоительных, что в конечном счёте успехом так и не увенчалось.        Куникида со странным интересом посматривал на коллегу всё то время, что шествовал их врачебный консилиум касаемо того, что не так с органами этого пришедшего-не-сам-господина. Что-то было не так с самим Дазаем и Доппо осознавал это. Чувствовал на каком-то тонком уровне эмпатии, перенимая малейшие телодвижения друга на себя. То улыбнётся не так, то посмотрит как-то косо да и вообще шутки совершенно не те! Катай лишь пожимал плечами, мол, да нет, всё как и всегда, в упор не видя перемены. И Куникида не смел винить его за это. Только чаще стал задерживаться взглядом на коллеге, когда случалось им встретиться во время перерыва. Мужчина никогда бы не подумал, что станет переживать за этого идиота, чьим смыслом жизни было доведение бедного врача до инсульта своими колкими замечаниями, но последнее воскресенье месяца выбило из колеи.       Дазай старательно делал вид, что ничего не происходит, когда на душе не розы цвели. Осадок с ночи остался, причём именно из-за этого недоразумения пришлось до утра клевать носом, не смея закрыть глаза больше, чем на секунду. Забавно, будучи столь взрослым, Осаму продолжает вести себя по-детски, боясь каких-то кошмаров и возможности встречи с ними тет-а-тет. Но причина действительно была. Она из раза в раз резала по-живому, давая о себе знать, словно он когда-нибудь мог забыть.       Шатен не любит своё детство. Для него невинный период кончился с разводом родителей и “временно-ты-побудешь-там-всего-пару-дней-и-я-тебя-заберу” переездом в интернат практически за город. Тогда казалось, что это даже к лучшему. Отец вечно будет занят на работе и ему явно будет не до ребёнка. А тут такой шанс познакомиться с кем-то и, возможно, даже подружиться, но наивные детские мечты разбились в первый же месяц в том пропахшем сыростью здании… И на столе директора. Ненормальные взгляды и поглаживания тогда воспринимались чем-то само собой разумеющимся, входящим в норму общения со старшими. «Это нормально, все так делают, не стесняйся». Нет. Никто так не делает. Ребенку приходилось лишь жмурится до белых пятен и льющихся по впалым щекам слёз от более требовательных касаний на тощих бёдрах.        Осаму точно помнит день, когда всё перешло от безобидных прикосновений к чему-то отвратительному, подступающему к горлу в желании вырвать. Это была пятница. Пять уроков по расписанию, отвратное острое карри на обед и нервный директор, желающий видеть его у себя. Дазай тогда лишь плечом повёл, не понимая, что такого успел натворить и точно не желая, чтобы об этом «ничего» узнал отец. Слишком близкие отношения между Мори и директором заставляли завязать язык и, как послушный пёсик, бежать следом в ловушку. Осаму не любил собак. Никогда не понимал этих тупых созданий, что даже после грубого пинка хозяина лезли к нему на колени, вылизывая пальцы с обожанием и преданностью в блюдцах глаз. Три раза его назвали хорошим мальчиком, четыре раза приказали заткнуться и двенадцать раз резко толкнулись, ритмично покачивая бёдрами. Мерзкое хлюпанье крови заглушалось бурлением этой самой жижи под кожей и беспорядочно текущими по лицу слезами. Хотелось захлебнуться в них, только бы не слышать всего этого, только бы не чувствовать фантомную боль от поцелуев на стянутых до жжения над головой запястьях.       «Ты уж пригляди за ним, ладно? Осаму не глупый мальчик, просто до сих пор не может оправиться от переезда матери. Слишком близок с ней был», — сказанное тогда в кабинете Осаму подолгу крутил в голове. Неужели это именно то, что имел в виду тогда отец? Неужели именно так приглядывают?        Дазай не жаловался, когда его, словно собаку, тыкали лицом в диванную подушку, беспорядочно лапая, будто голодный зверь, и сжимая до давящей боли волосы на затылке. Не рыдал, пытаясь отмыть всю грязь, намертво прилипшую к бледной коже бёдер, горящих красными пятнами. Не скулил, уродуя тонкие запястья, с хорошо проглядывающими венами, утащенным практически из-под носа поваров кухонным ножом. Он лишь смотрел до невозможного пустыми глазами на тварь, что похабно усмехалась во время обеда. Без лица угрожал перерезать ночью глотки тем, кто сначала заливисто смеялся, а потом, испугавшись ледяной хватки чёрных глаз, прятался в соседних комнатах. Мрак в душе разрастался, как плющ при температуре в двадцать градусов и бесконечных дождях. Тьма окутывала в свои объятия, брюзжа утаскивая в угол комнаты. Хотелось рыдать до посаженого голоса и заходящегося бестолкового сердца. Хотелось придушить себя тонкой простыню от никчёмности и неполноценности, чтобы более ничего не чувствовать и не дышать. Хотелось оказаться где угодно, но не здесь.       Огай ошибся. Не тому человеку он доверил приглядывать за сыном. Ода Сакуноске справлялся с обязанностями куда лучше сорокалетнего мужика с больной башкой. Одасаку понимал всё без слов. Вернее всё, что Дазай позволял понимать. Будучи старше Осаму на пять лет, он прекрасно осознавал, что подростки могут быть жестоки и ему ни раз приходилось откачивать мальца после слишком уж затянувшейся истерики. Вот только даже спустя столько лет шатен так и не раскрыл причины съезжающего с крыши шифера. Так легче. Правда должна умереть вместе с ним. Его неполноценность должна умереть вместе с ним.       Наверное, поэтому и устроился на работу в институт. Сблизиться за эти годы успели достаточно, чтобы шатен стал доверять Оде так, как никому в своей жизни до этого. Сакуноске знал больше остальных, а потому в понедельник в коридоре лишь поджал губы, понимающе кивая. Вело Осаму основательно и быстро. Он не спал нормально третьи сутки, но, пересилив себя, встретился с Альбатросом и Гоголем во вторник. Тревога не успела сойти на нет, но таблетки её тщательно блокировали. Дазай даже искренне смеялся, наблюдая за тем, как совсем крохотный Тачихара разъезжает по гостиной в оранжевых ходунках с натянутым по самый нос капюшоном с милыми лисьими ушками.        — Как такое забудешь, — нервно ухмыльнувшись, Осаму вспоминал последствия бурной вечеринки в честь окончания четвертого курса в виде похмелья на практике, — намешал нам какое-то пойло с драконом, пока шоты глотал. Садист, а не друг.       — Вот-вот! Споил стариков какой-то дрянью! Что за молодежь пошла?! Ни капли уважения!       Претензий как таковых не было и быть не могло. Дазай тем вечером хотел надраться до беспамятства, что в итоге и вышло. Это был своеобразный способ отомстить отцу за устроенный накануне скандал, суть которого Осаму сейчас и не вспомнит. Ну, кто не ругался с предками в периоды, когда гормоны захлёстывали, а ненужная опека давила на плечи? В больнице за работой парня следили врачи, в институте — хорошие знакомые. Ни вздохнуть ни выдохнуть спокойно. Кажется, практика с присмотром у них уже была.       — С драконом?       Альбатрос без зазрения совести отвесил Гоголю подзатыльник, что после своей триады закинул ноги на диван, распластавшись на нём лужицей. Неожиданно нагрянувшая жара сгубила всех.       — Ну да, я точно помню, что на бутылках был дракон.       — Не было никакого дракона, — чуть нахмурившись, ответил Альбатрос.        Он задумчиво накручивал кончик косы на палец, пытаясь вспомнить, но ничего не выходило. Не было дракона. Точно не было.       — Издеваешься? — хмыкнул Дазай, садясь рядом с другом за стол. Повеяло холодом от кондиционера, включенного в углу зала, что мурашки наперегонки забегали по позвоночнику. — Это единственное, — ложь, — что я запомнил.       — Плохо запомнил. Надо было тебе сок наливать, а не бренди.       — Коля, ты хоть скажи!       Николай сначала никак не реагировал. Он лежал с закрытыми глазами с заведенными за голову руками, наслаждаясь порывами прохладного ветра от включённого кондиционера. Альбатрос уже было хотел кинуть подушку со стула в лицо спящей красавицы, дабы разбудить, но Гоголь, будто предчувствовав опасность, разлепил глаза, приподнимаясь на локтях.       — Я не то, что дракона не помню, — усмехнулся он, садясь на мягком диване, — я тебя едва вспоминаю. Вот унитаз я точно помню! Весь вечер с ним обнимался! Спасибо!       — Фёдор сказал — я сделал, — отмахнулся хозяин дома. — Ко мне претензий никаких.        Мужчина что-то ворчливо буркнул, потянувшись к телефону. Проверить решил? Дазай оперся на руку лицом, непроизвольно улыбнувшись. Он сам до конца не понимал, зачем спросил, словно на этом драконе Земля встала. Может, всё дело в похеревшей тогда работе в больнице, из-за которой шатену всё же провели промывание мозгов на тему того, как важна практика для молодого врача. Может, ещё в чём-то. Осаму не стал себя мучить подобными вопросами.       В четверг голова перестала раскалываться окончательно. Дазай даже сам не заметил, как выложил таблетки из сумки, а вспомнил лишь, когда вернулся домой с работы и глянул на стол. Дышать стало немного легче, несмотря на повышающуюся с каждым днём температуру за окном.        Кстати, о погоде. Это настоящий ад, когда большая часть твоего тела напоминает косплей к новой части фильма «Мумия», а желания, чтобы хоть кто-то краем глаза увидел больше, чем положено, не было. Кожа под бинтами нагревалась, что не хотелось двигаться вообще. Открытые настежь окна в аудиториях от зноя не спасали, что ещё хуже. Ветра совсем не было. Уже к третьей паре Осаму был готов запрыгнуть в фонтан университета, чтобы хоть немного остыть как головой, так и телом. Дазай с чистой совестью огласил план занятия в самом начале четвёртой пары, без тени сочувствия раздавая листы с незапланированным тестом по патологической анатомии, а сам мысленно принимал ледяной душ дома.       На кафедре Анго понуро попивал холодную содовую, выуженную из небольшого автомата на втором этаже, растекшись на новом диване. Морща лоб от тошнотворной сладости — ничего другого, к сожалению, в автомате не нашлось; он лениво кивнул вошедшему Дазаю и немного подвинулся, позволяя упасть рядом с ним. Плавленый Осаму послушно уселся рядом, намертво игнорируя то, зачем он изначально сюда шёл.        Благо к вечеру стало прохладно и разомлевший от температуры мужчина смог дышать спокойно какие-то двадцать минут по дороге за ребёнком в детский сад. Рюноске шустро побежал забирать свои вещи, завидев приближающийся к парковке автомобиль, а после с таким же энтузиазмом кинулся в объятия. Дазай невольно задумался над необходимостью записать сына в какой-нибудь спортивный кружок, потому что энергии в тот вечер у него было хоть отбавляй. Акутагава не любил шум и суету. Ему нравилось проводить время в тишине деревьев на заднем дворе дома, читая какую-нибудь энциклопедию или комикс. Он мог весь день провести за просмотром передач про динозавров или же мультиков, что домочадцы волей-неволей забывали о ребёнке, сидящем на диване у телевизора. Этим поведением Рюноске как никогда напоминал самого Осаму, что также до умопомрачения зачитывался книжками, учил стишки, чтобы порадовать вернувшуюся с работы маму, и наблюдал за рыбками в пруду в тени небольшого сада отеческого дома. Но сравнивать их точно не стоит. У Дазая в многодневных перерывах между размеренной детской жизнью творился полный хаос из содранных колен и измазанных в грязи щеках. Иногда активность сына не на шутку пугала Огая, что пытался вразумить чаду о возможных рисках игры со смешиванием всего, что в руки попадётся. Благо, что он это хотя бы не пил, а благополучно выливал на газон, отпугивая гуляющего по нему кота тошнотворным запахом чего-то явно разлагающегося.        Как узнал немного позже от сына, Ацуши на протяжении целой недели не посещал детский сад, причину чего не знали ни воспитатели ни Сигма, с которым Рюноске всё же пришлось иметь дело. Мальчик лишь недоуменно похлопал глазками от странного внимания к своей персоне, быстро мотая головой, словно боясь, что за отсутствием ответа его незамедлительно огреют чем-нибудь тяжелым. Или Хвостиком, что неизменно покоился в маленьких ручках. Вот только Акутагава не только не огрел, но и ещё согласился поиграть и пообедать вместе, делясь сладенькими моти с без пяти минут другом. Даже воспитатели удивились такой перемене. Раньше им приходилось чуть ли не оттаскивать детей друг от друга, чтобы те, не дай бог, не подрались. Четверг знатно подкосил всех.       Весь вечер Рюноске с пущим любопытством требовал включить ему передачу об астероидах, ведомый странным интересом. Он бы, конечно, и сам это сделал без посредников — хирагану с горем пополам с отцом освоили; но получить внимание от родителя всё же хотелось. Осаму лишь плечами пожал, садясь рядом на диван с грудой тетрадей в руках. Засыпали под звуки космоса и падающего на Землю метеорита.

**

      — Ах, очей моих очарованье, ты...       — Это обязательное мероприятие для всех, отнесись с пониманием.       — Но Йосано-сенсей!       — Нет.       Дазай грустно вздохнул, откидываясь на спинку стула в кабинете заведующего кафедрой, картинно хмурясь. Пары у Осаму давным-давно закончились и он, как добропорядочный гражданин и отец, должен был уже на всех парах мчаться домой, где его ждёт ребёнок. Но нет. Чёртов сбор преподавателей попортил все планы. Если бы не схвативший его у выхода Анго, он бы смог благополучно всё пропустить, списав на невнимательность. Но теперь не отвертишься — дверь-то на ключ заперта!       — Это незаконно, сенсей! — продолжал гнуть свою линию Осаму. — Вы, если не обо мне, то хотя бы о ребёнке подумайте! Кто будет ухаживать за ним, если я загнусь под гнетом бюрократической машины?!       — Гин отлично со всем справится, — ухмыльнулась женщина, поднимая глаза с писанины на уставшего преподавателя, — не переживайте, папаша.       И ничего не оставалось кроме как сдаться, смиряясь со смертью похлеще, чем в Шекспировском Ромео и Джульетте — умирать-то шатену придётся одному!        Дазай полчаса потратил на зачитку курсовых работ, что неровной стопкой лежали на столе, походя на Пезанскую башню. Около двадцати убил на бессмысленные разговоры о работе и обо всём, что с ней связано. Йосано изредка хмурила брови, кивая, но не отлипала от бумаг, благодаря чему шатен с ухмылкой на половину лица практически договорился об незапланированном отпуске. Пятнадцать на попытки достать не заходящего в сеть со вчерашнего вечера Гоголя, которого явно прибил Фёдор за очередной проёб в такой простой миссии: «забрать ребёнка из садика вовремя», чему Осаму искренне сочувствовал. Ну, ничего. В скором времени он точно увидит его на работе.       И наконец-то дождался. В четыре часа началось грёбанное заседание, на которое, кажется, пришли все. Небольшой актовый зал был полон людей с такими же заебанными лицами, как и у Осаму. Правда, пока они с грустными минами усаживались на свои места, Дазай планировал излить душу Оде, рядом с которым и собирался сесть, чем неожиданно поднял себе настроение. Но опять всё пошло наперекосяк. Мало того, что шатен опоздал из-за стопорнувшего его практически у входа заместителя декана, с которым пришлось ненадолго задержаться за очередной бессмысленной болтовнёй. Пока они болтали не пойми о чём — шатен даже не запомнил; все нормальные места разобрали. Садиться пришлось практически у выхода, когда как Одасаку был близ сцены. Ну, ладно. Ничего страшного. Осаму подобный расклад сначала обрадовал — не придётся по окончании мероприятия тащиться в самый конец, пробираясь сквозь толпу людей, — а затем Дазай как-то приуныл. Одно ему не нравилось точно. Криво усмехаясь, оно выдало комично тихо:       — Скоро я начну обыскивать свою одежду на предмет трекеров.       — Не так уж и много придётся прошерстить.       — То есть ты не отменяешь того факта, что шпионишь за мной?       Дазай лишь хмыкнул, продолжив лениво следить за происходящим на сцене и изредка кидая заинтересованные взгляды в сторону сидящего рядом Чуи.       Осаму не знал, что его влечет. Понимал на кромке сознания весь идиотизм сложившейся ситуации, но сделать ничего не мог. Интерес разгорался сильнее, чем пожары в периоды засухи. Мозг явно работал не тем местом.       Влечение к жизни одного из преподавателей медицинского института появилось не сразу. Нет. Оно слой за слоем выстраивалось башней аппетитного торта, который Дазай с таким желанием хотел получить, облизываясь и захлебываясь в своих же слюнях. Чуя вызывал вопросов больше, чем Осаму хотелось бы задавать, как минимум самому себе, и это бесило.       Шатен неоднократно на протяжении этих двух недель сталкивался с Чуей лицом к лицу во время перерывов в зоне для курения и невольно раз за разом одалживал сигарету и зажигалку, с усмешкой вспоминая забытую на дне сумки потрёпанную жизнью пачку, что так и осталась полностью нетронутой к концу рабочей недели. Осаму кается, что последние несколько раз приходил специально. До странного колющегося желания хотелось помолчать. В компании рыжего молчать было куда приятнее, чем в одиночестве. Разъедающие голову мысли уходили на второй план, давая волю вылетающим изо рта шуткам и утопая в тишине треска фильтра.        Потом эти странные косые взгляды со стороны обоих, когда случалось Накахаре заглянуть на кафедру. Приятное молчание, когда следующая пара у Осаму была именно в той аудитории, где шествовал полтора часа рыжий, передающий с усмешкой ключ от кабинета Дазаю. И им снова приходилось сталкиваться. Раз за разом на протяжении этих двух недель, вызывая уйму вопросов, будучи чем-то абсолютно странным. А какого чёрта здесь вообще происходит? За два года своей работы в университете Дазай ни разу не видел Чую и никогда, ни при каких обстоятельствах не сталкивался с ним в многочисленных коридорах-лабиринтах здания. Так какого чёрта их игры в гляделки стали такими частыми?        Нужно было хоть на что-то отвлечься от долбящей по вискам боли, даже пусть это что-то не хотело поддаваться на провокации и наводящие вопросы. Накахара, словно чувствовал неладное, пресекая на корню всю эту хрень. И Осаму прекрасно понимал — сам же полностью состоит из красных флагов. Но интерес только разжигался. Пусть это в какой-то степени отвратительно — Дазай точно знает, что это так; однако почему-то именно рядом с рыжим шатену было спокойно. Он не задавал лишних вопросов — в отличие от Осаму, конечно; они могли просидеть молча весь перерыв, не удосужившись выплюнуть ни слова. Но неизменным оставалось одно — Чуя продолжал делиться сигаретами, только завидев довольную физиономию знакомого, а Осаму продолжил принимать, забывая и забивая на то, что уже давным-давно простился с этой пагубной привычкой, изредка балуясь. Кажется, придётся бросать по новой.       Может, мужчина увидел во внезапно появившемся в его жизни преподавателе что-то знакомое? Да, точно. Может, ему следовало бы найти несколько другие методы сближения, чем те, что выбрал он? Да, стоило. В пульсирующей от мыслей голове было неуютно. Просыпаться, точно осознавая, что он что-то забыл, стало уже привычным. И Дазай, честно, старался соблюдать границы. Не переходить черту дозволенного, плыть по течению, что выходило из рук вон плохо. Но он правда старался.       Дазай прекрасно знал, что Чуя переехал не так давно, так как именно около полугода назад в детском саду случилось прибавление в лице одного миловидного мальчонки с кривой чёлкой. Накахара стопроцентно где-то до этого преподавал, а по-другому его бы не допустили до чтения лекций и подобной хуйни, которая открыта лишь старшим преподавателям со стажем, коим рыжий точно не мог являться — но видимо, связи помогли.       У мужчины явные проблемы с доверием, чему шатен мог только посочувствовать и пожать руку. Пунктик на обсуждение семьи был у обоих. Дазаю приходилось ступать по тонкому льду в попытках добиться хоть какого-нибудь ответа, а затем разбиваться об скалы Чуиного умения плавно перетекать с темы на тему. Хитрый, рыжий лис.       За две недели у Осаму скопилось столько вопросов, что впору было ими захлебнуться. Но ответов не было. Отчего-то привычка всё держать под контролем сейчас воспринималась ужасно болезненно. Чуя ему ничем не обязан. Он спокойно может послать к чёрту, развернуться и уйти. Они не друзья, а просто коллеги, разделяющие тишину в периоды перемен между парами. Не больше. Но это «не больше» хотелось преломить. В один из таких дней Осаму проснулся с внезапной мыслью, что, познакомившись, при других обстоятельствах, возможно, у них могло бы что-то получиться. И немедленно захотел пристрелить себя. Чуя симпатичен и умён. Одно удовольствие доставляло следить за тем, как тонкие пальцы, обтянутые чёрной кожей, впивались в медные волосы, а после показывали один единственный средний палец, потому что шатен опять задумался. Слушать то, как он объясняет какую-то из тем студентам, хотелось вечно даже с нулевым знанием всей этой чуши, потому что голос дарил какое-то запредельно ненормальное спокойствие. Спасибо, Доппо, теперь он всё понял, шутить на эту тему больше не будет! И Дазай дивился сам себе, когда его спортивный интерес узнать, кто такой Чуя Накахара, кардинально поменял вектор направления.       Осаму не страдал от отсутствия партнёра в его жизни. Ему было тошно только от представления, что кто-то, — мужского, естественно, пола, — будет касаться его тела даже мимолётно. И всё определённо тянулось из детства, когда случаи растления были неединичны. Но пока другие крестились, переживая за своих детей, что в одиночку добираются до школы, Дазай сталкивался с этим наяву, не зная, куда деваться. Шатен тактильный только с сыном, потому что объятия, которых мужчина не получил в должной мере в детстве, это очень важно. Потому что Осаму знает, что такое тактильный голод с силой сдавливающий грудную клетку в невозможности дышать. Потому что знает, каково это желать чужих прикосновений, а после обжигаться и молиться, чтобы его больше никогда не трогали. Но даже так дальше бинтов не заходил никто. То, что он сделал с телом — отвратительно. То, что заставило его так сделать — ещё хуже.       И Осаму каждый раз впадал в апатию, понимая, что ему и хочется, и до безумия отвратно от мыслей о чужих касаниях. Чуя всегда был в перчатках, не снимал их даже во время сна, кажется. И у Дазая сердце заходилось стоило только Накахаре невесомо коснуться руки шатена, когда передавал сигарету, зажигалку или ключ. Осаму привык держать дистанцию, потому что боль сильнее любых желаний, но сейчас ему впервые за долгое время хочется преодолеть этот барьер, позволить себе коснуться чужой кожи подушечками пальцев, чтобы ощутить каково это, когда в тебе бьётся жизнь.

**

      Был ли Чуя в ярости, когда увидел его спустя столько лет? Определённо. Смог ли отделаться от накатывающего отвращения? Нет. В первую их встречу Чуе показалось, что это всё чья-то глупая шутка: мужчина, с которым он переспал в свои двадцать два на вечеринке, спустя несколько лет оказывается перед ним и проливает на него кофе. Это ли не сюр?        Чуя локти кусал, стопоря в себе желание ляпнуть что-то и окончательно спалиться. Хотелось хорошенько треснуть по довольной физиономии, чтобы снять эту натянутую до ушей улыбку. Хотелось удариться самому головой об стену во время каждой из их неловких встреч. Неловких исключительно для Чуи. Осаму точно не испытывал подобного, удовлетворённо урча о чём-то своём в периоды мирных переговоров в курительной комнате или на кафедре за кофе. Не сказать, что Накахару компания шатена задевала… Хотя нет, очень даже! То, что шатен был ахуенным манипулятором мужчина понял сразу. Он никогда не спрашивал прямо, интересовался такой мелочью, что кажется не прицепиться. Вот кому в голову придёт мысль утаивать глупую информацию о местонахождении любимой кофейне? Правильно! Чуе! Он не верил ни единому слову, ни единому жесту и случайности их встреч. Желание развернуться на каблуках и кинуть через плечо слащаво-надменное: «Я тебе перезвоню» и съебаться восвояси росло в геометрической прогрессии. Тревога скручивалась узлом на шее, не давая и вдоха лишнего сделать. Особенно в присутствии высокого мужчины.       Хотя бы к детям с расспросами не лез — уже хорошо.        — И часто они так? — вынырнув из собственных мыслей, спросил Накахара, глядя на недовольного замдекана, что не мог договориться с другими насчёт какой-то херни, суть которой Чуя даже не запомнил.       — Да, — ответил Дазай, чуть наклонившись в сторону собеседника, не отрывая взгляда от сцены.       — Долго?       — Очень.        Чуя продолжал держать осанку, плавно скользя по хорошо знакомым лицам, но мыслями витая не здесь.       В день пролитого на рубашку кофе Накахаре безумно хотелось отыграться. Сделать так, чтобы этому идиоту жизнь малиной не казалась, а с лица наконец-то слетела эта раздражающая улыбка. И Чуя сначала сам не понимал, почему вообще злится. Прошло столько времени, они ничего друг другу не обещали (кроме ляпнувшего глупость Осаму) да и вообще у него была девушка! Какого хуя, Чуя? Но тогда это совсем не имело значения. Хотел и ладно. Отыгрался на нервах шатена и хорошо. Так в чём проблема сейчас? Почему нельзя просто забыть и пресечь возможности их встреч на корню? Но Накахара продолжал тянуться сам. Сначала грубо пытался отпихнуть от себя, выбирая фразы побольней, а подзатыльники от ужасных шуток сильнее. Потом глухо смеялся в темноте спальни, понимая, что Дазай тот ещё мазохист, которому, кажется, абсолютно поебать на громкие высказывания и не только в свою сторону. Рука-то тяжёлая.       — А если свалить?       — Не получится, — с треском лишил надежды Осаму, кивнув в сторону сцены, — если Кавамура-сан увидит, то отправит назад. У него по всему зданию глаза, — заговорщицки прошептал он.       И этот самый Кавамура-сан, словно в подтверждение слов преподавателя, резко повернулся в их сторону, задерживаясь взглядом на местах, где сидели Накахара и Дазай. По-крайней мере, Чуе так показалось. Накахара поджал губу, раздраженно цокнув в ответ на смешки со стороны шатена. Что за детский сад? Чуя грозно шикнул, ладонью убирая хихикающее лицо Осаму подальше от себя. Им до выхода рукой подать, а этот дракон всю малину портит.       — Я отец-одиночка, — фыркнул Чуя, скрещивая руки на груди. — Мне по праву положен литр кофе и личный психотерапевт.       Дазай понимающе кивнул, опять поворачивая голову в сторону недовольного. Как мамочки на детской площадке, ей-богу.       — Его это не волнует, будь ты хоть Папой Римским, — констатировал он, когда их глазам посчастливилось встретиться, — знаешь сколько раз я пытался надавить ему на жалость? Всё без толку.       От представления Осаму, плачущего у ног одного из замов и умоляющего его отпустить домой к ребёнку, захотелось рассмеяться в голос. Но также быстро, как эта мысль возникла, также скоро Чуя её придавил, продолжая держать лицо.       — Неужели хоть кто-то смог заземлить твоё раздутое до размеров Земли эго?       — Неужели Накахара Чуя такого плохого мнения обо мне и моём эго? — оскорблёно спросил Осаму, вновь расплываясь в обворожительной улыбке. — Оно гораздо больше.       Пять минут тянулись как вечность. Шатен больше ничего не говорил, лишь изредка поглядывал в телефон, не выражая никаких эмоций вообще. Пусто. Он словно находился не здесь, а далеко за пределами актового зала. И, наверное, оно так и было.       — Принцесса драмы, — Чуя слегка коснулся чужого локтя своим, привлекая внимание, — он вроде не смотрит.       — Эй! — громким шепотом шикнул Дазай, прозвучав несколько обижено на такое ужасное обращение, но на сцену всё же глянул. Кавамура разговаривал с кем-то по телефону, отвернувшись от посадочных мест. Шанс того, что он обернётся и запалит их порыв сбежать, конечно же, был. Однако ведомый желанием поскорее убраться отсюда Осаму потянул Накахару к выходу. — Пошли.       Ода смерил Дазая укоризненным взглядом, когда тот играючи помахал ему ручкой, точно зная, что за ним следят, а затем скрылся за дверью, таща за собой Накахару, решительно настроенного сбежать. Ничего, потом объяснит.       На кафедре ожидаемо пусто. Звук кофейного аппарата разрезал тишину комнаты. Чуя по-хозяйски запрыгнул на подоконник, держа в руке небольшой стаканчик с кофе. Из открытого настежь окна едва попадал свежий воздух. Тучи заволакивали небо. Вот-вот пойдёт дождь, притупляя пыль дорог и запах цветения в радость аллергикам.       — Что?       Дазай сделал глоток, пожав плечами.       — Никогда не был на подобных мероприятиях?       И это была чистая правда. Чуя не работал в институте до того момента, как бывший преподаватель рыжего не предложил работу, что оказалось очень вовремя. И, сука, Осаму это понимал. Зацепился за вопросы Накахары во время их нахождения в зале и явно не отцепится, если не убедится в своей правоте.       — Нет.       И вот опять. Дазай понятливо кивает, точно складывая полученную информацию в отдельную папочку с именем рыжего в своей голове. Не впервой, но до сих пор пугает.       — Мне казалось, что в каждом институте организовываются заседания, — как ни в чём не бывало продолжил диалог шатен, замечая первые признаки раздражения в чужих движениях, но не спеша останавливаться.       — Не в каждом, — со знающим лицом парирует Чуя, нагло привирая и молясь, чтобы всегда знающий, что спросить Осаму промолчал. — Это первый на моём опыте.       — Надеюсь, последний. Не хотелось бы больше тратить время на бессмысленные беседы в этом году.       — А чем мы занимаемся сейчас?       — Как грубо, Чуя-кун. Ты считаешь наше общение бессмысленным? Это разбивает мне сердце.       — Более чем.       — Мне так не кажется.       И это было правдой. Им не всегда удавалось нормально поговорить. Иногда просто жизненно необходимо было распалить Накахару, почувствовать как злоба обволакивала комнату, чтобы просто заземлиться самому и прийти в себя. Чаще Чуя пожимал плечами, отвечая в той же манере, реже — вёлся на провокацию. Но и этого было достаточно.       — Как дела у Ацуши? — рыжий испытующе приподнял бровь, мол, а какого чёрта вообще спрашиваешь. Но Осаму только пожал плечами. Ты не единственный, кто может прыгать с темы на тему, Чуя. — Рюноске каждый день спрашивает у воспитателей всё ли с ним в порядке. Волнуется за друга.       Мужчина спрыгнул с подоконника, выкидывая пустой стаканчик в мусорное ведро у стола. Накаджимы не было в саду последние несколько дней не без причины. У Накахары сердце кровью обливалось, когда ручки всё ещё мелко потряхивало даже по прошествии такого большого периода времени. Тело испытало стресс и ему нужен был отдых, организацией которого Чуя и занялся. Вернее не он. Работу-то никто не отменял.       — У моих родителей, — хмыкнул мужчина, вспоминая, что с этой беготнёй забыл позвонить в обед отцу и прикидывая, как сильно он будет обижен, если наберет чуть позже. — С ним всё хорошо. В понедельник обязательно увидятся, уверен, он тоже успел истосковаться.       — Так долго не видеться. Должно быть они очень соскучились по внуку.       — Да, но встречаться чаще у них не получается, как бы всем ни хотелось.       Чуя прикусывает язык, снова убеждаясь в том, что Дазай та ещё зараза. Накахара лишь раз обмолвился о том, что его родители живут во Франции, а этот идиот не просто не пропустил эту ненужную информацию мимо ушей, но и запомнил и применил свои знания на практике. У тебя в башке записная книжка, Осаму?       Что ты тут вынюхиваешь?       — У тебя нездоровый интерес ко всему этому, знаешь?       — К чему?       — К моей жизни.       О как. Дазай странновато хмыкает. В коньячного оттенка глазах блеснул задорный огонёк, а губы растянулись в бесящей победной улыбке.       — Обоснуй.       Разве это не очевидно?       Чуе хочется рассмеяться в голос до появления слёз на глазах. Обоснуй? Он считает как-то иначе? Неужели со стороны все их стычки кажутся нормальными разговорами и только для рыжего всё это чёртов цирк, в котором клоун он? Накахара сейчас даже не уверен в том, что это было вообще его решение свалить со встречи, а не что-то, что спланировал Дазай.       — Хорошо, — слишком резко соглашается мужчина, моментально заводясь, будто этот разговор то, к чему он готовился всю свою жизнь, — во-первых, твоё странное, необоснованно огромное внимание. Ты верно думаешь, что я глухослепонемой и совсем ничего не понимаю. — Накахара начинает загибать пальцы, облокотившись о стол позади себя. Кажется, его не на шутку разозлила реакция широко улыбающегося шатена. — Вопросы, что ты задаёшь. То с каким лицом ты говоришь.              — С каким лицом?       — С таким, что хочется тебе въебать, чтобы ты не смел и звука издать, нет, нет, — Дазая быстро стопорят, что он едва успевает открыть рот в защиту своего бедного лица или по чему ему там бить будут в случае чего. — Во-вторых, если я сказал нет — значит нет. Я не люблю, когда ко мне лезут с расспросами, если ты ещё не понял. Не люблю, когда кто-то считает себя лучше меня и кричит об этом направо и налево.       — Ты привираешь, — цокает шатен, закатив глаза. Он вообще-то этого не делал да и не собирался! Ты параноик, Чуя!       — Серьёзно? Твоё лицо говорит об обратном.       — К концу нашего разговора моя самооценка станет ниже плинтуса и я залезу в крафтовый пакет, — Осаму скрещивает руки на груди. В любой другой день реакция Накахары бы достаточно позабавила. То как он хмурится, как тёмные омуты карамельных глаз метают молнии и как руки в кожаных, — он, блять, их вообще снимает?! — перчатках сжимают стол позади себя. Одно удовольствие. А ведь шатен даже ничего не сделал, что самое обидное! Но сейчас не этой хотелось бы реакции. Сколько лет должно пройти прежде чем до Накахары дойдёт, что шатен не станет пускать слухи или что там себе надумал этот балбес?       — Ты? — с сарказмом прыснул Чуя. — Да твоё огромное «Я» тебе не позволит!       — Чем тебя так смущает моё эго и его размер? Это комплексы и паранойя, Чуя. Тебе лечиться надо, — со смешком в голосе констатирует Дазай, удивляясь тому, как мало времени потребовалось Чуе, чтобы вспыхнуть. Или много. Осаму обязательно подумает об этом на досуге.       — Кто бы говорил про лечение! Давно себя в зеркале видел?! Сам-то больше на больного смахиваешь!       — Мне хотя бы, чтобы взглянуть на себя в зеркало не нужно на детский стульчик у раковины вставать.       — Говори, что хочешь, но прекращай всю эту хуйню! — продолжает гнуть свою линию Чуя. — У меня нет желания тратить время на бессмысленный трёп с человеком, придерживающимся каких-то своих гнусных целей. Хочешь самоутвердиться? Пожалуйста! Хочешь, чтобы я признал твою гениальность? Да не вопрос! Только отъебись потом, ладно?       — А если я скажу, что это были попытки в флирт.       — Попытки во что..?             Что, вашу мамашу? Какой, нахуй, блять, флирт? Он с какого дерева ёбнулся? Или в эту шпалу молния попала, спутав с деревом?       — Чуя-кун такой глупенький, что до него до сих пор никак не дошло, — Осаму мотает головой, меняя тон, с которым они только что разговаривали, на тот, с которым разговаривают с капризными детьми, что не хотят есть овощи на завтрак. А в голове лишь одно: «Замолчи, замолчи, замолчи». — Как грустно, а ведь я его считал вполне умненьким мальчиком. Ошибся.       Да, Дазай готов признать, что это наверняка была мимолётная, но симпатия, первые признаки которой Осаму яростно отрицал, осознавая полнейший бред. Чуя подкупал своим характером, а он у него был точно не промах. Если что-то не нравилось — говорил прямо, не старался как-то угодить, а вёл себя расковано, как только можно в их ситуации. Был аккуратен и обаятелен, когда дело касалось, конечно же, не Дазая. До чёртиков эмоциональным и живым. Именно этого порой не хватало Осаму. Именно этого он так и не смог получить даже сквозь годы. Диаметрально разные.       Желание узнать больше о человеке, заинтересовавшем его впервые за столь долгое время, действительно укрепилось в нём. И с каждой их встречей неуклонно возрастало. Он прежде испытывал нечто подобное к матери Рюноске, но тогда ничего не срасталось, да и шатен не спешил что-либо менять. Виделись изредка и того достаточно. Правда, после таких встреч у него родился сын, о появлении которого папаша узнал спустя два долгих года, но ничего. Выкарабкался же как-то.       Но говорить об этом сейчас было точно лишним. Осаму сам не до конца понимал, какой чёрт дёрнул его за язык. Хотелось провалиться сквозь землю, хоть внешне он никак не подавал виду своему подкосившемуся состоянию. На минуту показалось, что он снова сидит полураздетый в кабинете у директора интерната с полным отсутствием возможности выбраться из-под острого взгляда.       Накахара молчал. Он вцепился глазами в лицо напротив, неотрывно следя за чужой реакцией, словно ожидал подвоха. Давай, Дазай. Скажи, что всё это шутка и мы разойдёмся, как в старые добрые. Но шатен ни произносит ни слова, так как у самого в голове начался неотвратимый мыслительный процесс на тему: «А нахуя ты, вообще, рот свой открыл?». Чуя не верит. Кто угодно, но не этот человек, что на протяжении всего времени, что они знакомы, — вечеринка не считается, — действовал на нервы своим присутствием. Что подступился слишком близко в каком-то своём странном порыве. Даже сейчас его лицо не выражает ровным счётом ничего. Накахара не видит ни черта, что может переубедить его в своих словах:       — Я не терплю ложь, Осаму.       — Как занятно, ведь у меня на неё аллергия.       Чуя не церемонится. Хватает так, что из глаз искры летят и дыхание перехватывает. Руки сжимают шею сильнее, но Дазай неотрывно смотрит в глаза цвета расплавленной карамели и сам расплывается в улыбке от какого-то ненормального удовольствия.       — Где ты, блять, инстинкт самосохранения оставил? — рычит Накахара прямо в лицо Осаму, но, кажется, это не производит на последнего никакого впечатления.       Шатен скалится, широко ухмыльнувшись. Тянется к чужим запястьям в попытке отодрать руки от своей шеи, но Чуя сжал сильнее.       — Там же, где ты свой рост, малыш, — издеваясь шепчет Дазай, так и оставив ладони сомкнутыми на чуиных запястьях.       Не о таких касаниях он мечтал. Отнюдь. Но наблюдать за тем, как лицо напротив разгорается злостью вперемешку со смущением, а в глазах искрится недоумение, настолько прекрасно, что отвратительно. Дазаю больно и мерзко. Всё-таки с ним тут не чаи пьют, а душат. Причем в прямом смысле этого слова. Перед глазами начинает плыть от нехватки кислорода, а внутренности сжимаются. Но он только шире улыбается, выводя из себя и так разгневанного Накахару.       За закрытой дверью кафедры раздаются чьи-то размеренные шаги и громкие разговоры. Чуя смотрит неотрывно. И Осаму готов заплатить любую сумму, чтобы только оказаться хотя бы на мгновение в голове Накахары. Прочувствовать эти эмоции на собственной шкуре, упиться ими и окончательно захлебнуться, потому что именно в этом и теплится жизнь. Чуя хмурит тонкие брови, когда наконец-то разжимает пальцы на чужой коже, на которой непременно останутся следы от рук. Осаму прокашливается, прикрыв рот ладонью, согнувшись на стуле пополам. Шатен делает глубокий вдох и рвано выдыхает, пытаясь вернуть глазам прежнюю ясность, а лёгким — воздух. Слегка мутит.       Накахара наскоро цепляет сумку с дивана, хватаясь за неё, как за спасательный круг. Не смотря в сторону скрючившегося на стуле преподавателя, вылетает из кабинета, громко хлопнув дверью. Впалые щёки начинают нещадно краснеть, сливаясь с цветом огненных волос.       — Вот и поговорили…