With you eternally mine In love there is No measure of time We planned it all at the start That you and I Live in each other's hearts We may be oceans away You feel my love I hear what you say No truth is ever a lie I stumble and fall But I give you it all I am a woman in love And I do anything To get you into my world And hold you within It's a right I defend Over and over again What do I do? «Woman in Love» — Barbra Streisand
Следующие два дня Раса был довольно задумчив и разговаривал на отвлечённые темы мало, пока они находились в пути. Нахмуренная сосредоточенность, не отяжелённая мрачностью, светилась решительностью в блеске тёмных бордовых глаз, отражалась в порывистости жестов. Раса сдерживал свою одухотворённость, пряча её в чуть более бодрой походке, в чуть более энергичных переливах своей золотистой чакры под кожей. Иногда его рука касалась внутреннего кармана рубашки, где прятался тонкий компактный свиток с запечатанными документами, и тогда уверенный взгляд, неизбежно направляемый на Канаде, смягчался, становился нежным и даже податливым, как твёрдое мороженое, оказавшееся под лучами солнца. Она делала вид, что не замечала, как он на неё смотрел. Было что-то обнажённое и красивое в его взглядах, что-то честное и искреннее, сильное… что-то, как холодный лимонад в душную жару или чашка пряного чая в пронизывающий холод… что-то, как идеальная постель, на которую опускается натруженная спина после тяжёлого дня… поэтому Канаде не позволяла себе поворачивать голову в его сторону. Может быть, она и сама так на него смотрела периодически. С первого дня знакомства её почему-то влекло к Расе, как рыбака к лодке и поэта к парусу — и ничего нельзя было с этим поделать. Его присутствие, как редкий солнечный луч в промозглую туманную зиму Кири, падало на лицо, проникало под кожу, грело сердце. Она не хотела найти в чужом взгляде только благодарность к своей доброте, ведь поступки человеколюбия ей, в итоге, ничего не стоили, а к случайному спутнику, встреча с которым однозначно была подарком Силы, Канаде испытывала нечто, что язык не решался назвать. Невзаимность её пугала больше, чем та же война. Конец их путешествия маячил на горизонте. Она чувствовала его невидимое приближение, и сердце билось чуть быстрее от тоски предстоящего прощания. Канаде старалась не мучить себя ни мыслями, ни эмоциями, и всё равно порой мелькало в голове упадническое: «я его больше никогда не увижу». Она кидалась безмолвно утешать себя контраргументом: «да, и возможно так будет даже лучше, ведь тогда мы никогда не встретимся по разную сторону баррикад, потому что я не желаю ему никакого зла, только добра, а мир всё ещё порой жесток на фатализм встреч». И тогда становилось не столько грустно, сколько невыносимо горько. Сразу же вспоминалось, что она из Кири, а он из Суны, и оба при важных позициях; он при загадочной, а она при… странной, но необходимой; что их страны воевали друг с другом в полярных альянсах последнего крупного конфликта; что не подписан между даймё Воды и Ветра такой мирный договор, который позволял бы сотрудничать ближе. И доведя себя до отчаяния подобными мыслями, Канаде на каждой остановке садилась писать манифест, и каждое новое слово на бумаге было пропитано душераздирающей надеждой, отчаянной мечтой, в которой у добра не было ни рамок, ни границ. Рядом садился Раса и тоже что-то сосредоточенно, почти остервенело, писал. Канаде не подсматривала в его записи и не заглядывала ему в лицо, потому что она не умела делать два дела одновременно — обнажать душу чернилами и не давать волю слезам. Манифест под черновым названием «Рассвет после синего часа» был почти дописан. Стилистически он больше походил на поэзию в прозе из-за образности и художественной красоты языка, хотя мысли в нём преподносились прозрачно, как пейзаж, медленно размыкающий густую пелену тумана. В отличие от сборника статей, новый труд был субъективным, не навязывающим мнение своего автора, но мягко приглашающим к размышлениям, к медитации над текстом. Канаде хотелось избежать того, чтобы в будущем ей кто-то с пеной у рта пытался доказывать её неправоту. Если преподносить мысли как перспективу, а не абсолютную правду, адекватный диалог возможен. Конечно, она знала, что люди, страстно желающие переубедить её, в дальнейшем должны были найтись, от них никуда не деться, но, в таком случае, можно было бы завуалированно и вежливо «послать их», предложив им написать свой собственный философский труд, который, разумеется, с такими качествами характера, Канаде знала наперёд, они никогда не смогли бы написать. Тяжёлая боль критиков всегда состояла в том, что они бы куда охотнее создавали, если бы умели. Их «я бы написал лучше» никогда не было способно выйти из слов, чтобы вылиться в действие. Так они были устроены. Хорошие критики могли прославить хороших создателей и остаться в истории первооткрывателями новых чудес; плохих же никто никогда не помнил, потому что зависть, сознательная или нет, не была способна претендовать на вечность. Манифесту не хватало лишь живых примеров для контраргументов. Но Канаде чувствовала, что и их ей предстояло скоро найти. Сила давала понять, что труд в любом случае будет издан довольно скоро.***
На третий день после того, как Канаде передала Расе копии документов для спасения Суны, они достаточно приблизились к океану, чтобы вступить в тропический лес. Воздух в нём был тяжёлым и влажным, почти как на родине, разве что жара и запахи незнакомой флоры кружили голову. Канаде там, тем не менее, категорически не понравилось, потому что только Раса удалился в кусты, прямо перед ней, на тропинке, возник здоровенный толстый чёрный паук. Она, взвизгнув, инстинктивно подпрыгнула вверх и направо. Из левого рукава её юкаты почти автоматически, распечатавшись, выскользнуло весло. С силой ударив им о землю, Канаде подскочила и зависла на конце древка в том, что казалось со стороны очень неудобной позицией. — Ра-а-аса-а-а! — её голос почти перешёл на писк. — А-а-а! Ты ничего мне сказал про блядских тарантулов! Как ты мог?! Ай-ай-ай, оно на меня движется! Ра-а-аса-а! Спутник послушно, чуть не протаранив головой пальму, появился в зоне видимости. Смерив нечитаемым взглядом здоровенного паука, посмотрел на Канаде, болтавшуюся верхом на весле. Тарантул клацнул жвалами. Канаде опять завизжала и, поджав ноги, отпрыгнула подальше вместе с веслом. — Почему ты их боишься? Разве они не похожи на крабов? — Раса выглядел так, будто не знал, смеяться ему или неверяще качать головой. — Оно пушистое, и волосатое, и страшное, и ещё движется в мою сторону, как отрубленная лапища обросшего мужика! Канаде, не слезая с весла, отпрыгнула ещё дальше. — Когда-нибудь я привыкну к твоим странным сравнениям, — между смехом проговорил Раса. Поджав губы с осознанием, что помощи ждать не от кого, Окабе мелкими прыжками продолжила двигаться дальше, бормоча про себя что-то нелицеприятное. — Что ты делаешь? — Гребу отсюда! — Х-х-х-х, — Раса не пытался подавить смех даже из вежливости. Взмах руки — БАМ! Тарантула распластало от удара золотого молота. Когда Раса догнал Канаде, успевшую далеко упрыгать на своём весле, он остановился под ней, вытянув руки. — Слезай, — сказал, улыбаясь. — Донесу. А то вдруг на тебя сколопендра с дерева упадёт. — Это ещё что за чудовище? — подозрительно прищурилась на спутника Окабе. — В нашем тропическом лесу оно во-о-от такое, — он широко развёл руками. — Ещё с лапками и больно кусается. Канаде, без лишних слов, плюхнулась к нему на руки, отточенным движением запечатывая весло обратно. Раса, поудобнее перехватив ношу, бодрым и уверенным темпом двинулся вперёд. Судя по ауре, он был чем-то крайне доволен. Молчали. — Слушай, — вдруг подала голос Канаде. — Если эти жуткие штуки обитают на деревьях… зачем ты меня несёшь? — Они везде обитают, — безразличным тоном, с хулиганским выражением лица, заявил Раса. — Но, ради тебя, я могу потратить чакру для инстинктивного щита получше. А несу, потому что, если смотреть только на деревья, можно на них наступить. Они все кусаются. — А тебя кусали? — круглыми глазами посмотрела на него Канаде. — Бывало, — с небольшой ухмылкой пожал плечами Раса. — Но не волнуйся. Я их потом ловил и продавал на базаре. В дальнейшем их ожидала весьма печальная участь. — Мстительный ты, — заметила Канаде. — Справедливый, — парировал он. И резко прижал к себе ношу, ойкнувшую, когда золотая пыль отбила в сторону что-то очевидно неприятное. Канаде неожиданно пришло в голову, что её галантно несут сквозь сказочно красивый и страшно неприятный лес, как принцессу. И ведь кто несёт? Невероятно привлекательный во всех аспектах мужчина. Если бы она не была такой бледной от нервов, то щёки точно бы зарумянились. — Эх, — вздохнула Канаде. — В целом, теперь, если с революцией пойдёт что-то не так, то и умирать не стыдно. Каждой женщине хочется, чтобы её хотя бы покружили на руках… И ещё свадебный торт. Можно и не свадебный. Но торт я сама себе куплю. С заварным кремом и фруктами. — Каждой женщине хочется быть любимой, — заметил Раса. И добавил, — впрочем, каждому мужчине тоже. — А я о чём? Торт, как план, звучит надёжнее. Но то, что ты меня на руках сейчас несёшь… Если вдруг что-то пойдёт не так, вспомню об этом, — она улыбнулась, — когда буду умирать. Раса, остановившись, смерил её серьёзным взглядом. — Никаких «если вдруг». — Но ты же сам понимаешь, жизнь непредсказуема… — Никаких, — процедил он сквозь зубы, — «если вдруг». А потом, когда они добрались до следующего города, купил на двоих торт-мороженое со свежими фруктами и ещё шампанское. Сказал: «за первую встречу с фауной тропических лесов» — и по-мальчишески подмигнул. Канаде всё равно потом полтора часа придумывала печати, отгоняющие местное многоногое мракобесие. Раса их стоически опробовал, потом даже предложил купить несколько копий, но Окабе только покачала головой и, вместо этого, написала ему инструкции по созданию, с учётом «личного почерка» мастера фуиндзюцу. — Как говорят в стране Воды, — подытожила она, вручив ему свиток, — дай человеку рыбу, и он костью поперхнётся. Дай ему гарпун — глядишь, разберётся. — Может, поэтому у вас революция намечается, — усмехнувшись, он неловко потоптался на месте, как человек, не привыкший принимать подарки. — Как будто что-то плохое, — фыркнула Канаде. — Тут просто одним государственным переворотом не обойтись. Зато! — у неё засветились глаза. — Когда мы пойдём на Кири, с нами будет духовой оркестр! И ребята с камерами! Так, даже если умрём, хоть засвидетельствуем! А наши люди, которые на месте и не светятся, потом распространят усердия оппозиции по чёрному рынку, так что революция останется в сердцах людей! — Камеры, чтобы снимать видео? Откуда они у вас? — вытаращился на неё Раса. — Кинематографом же занимается очень ограниченное количество стран! Вам ведь нужны будут такие, которые таскать на себе нужно, подвижные, или как там, а их на том же чёрном рынке не купишь! Канаде не стала выдавать студентов с режиссёрского, детей торговцев по типу Куниеды Шинго, которым оппозиционные оинины помогли нужный инвентарь, по последнему слову науки, внаглую спиздить. Нечего было на аппаратуру эмбарго накладывать. — Мы, — она развела руками, — молодцы. Раса, усмехнувшись, покачал головой. И снова тот самый взгляд, от которого Канаде спасалась, смягчил ему брови. Она попалась в ловушку, потому что ничто ничего не предвещало, и замерла. — Я более, чем уверен, — тихо проговорил Раса, — что, раз ты с ними, победа будет за вами. — Почему? — собственный голос превратился в одно сплошное дыхание. — Потому что, — он приподнял уголок губ. И ушёл заниматься костром, оставив её в оцепенении.***
На следующий день они вышли к океану. А ещё у Канаде начались месячные. А ещё, когда они уселись в пляжном ресторане, и Раса отошёл заказывать, на спинку его освободившегося стула приземлилась знакомая чайка с письмом на лапке. «Так и знала», — с горечью подумала Канаде. — Привет, Мими-чан, — тихо сказала. — Спасибо. И развернув записку, прочитала:***
После обеда они удалились в лес, подальше от любопытствующих глаз. Раса показал своих пушистых товарищей, которых Канаде интерпретировала, как хорьков, а она его познакомила с чайками. Оба унаследовали свои контракты, как выяснилось. Поскольку Канаде не нужно было ничего покупать в дорогу, было решено на прощание распить вместе шампанское и заесть его клубникой, чтобы придать времени иллюзию спирали. Они не говорили ни о чём важном, но и не молчали, избегая потери драгоценных минут перед заходом солнца. Канаде как раз жаловалась на насекомых, когда вдруг заметила, что Раса снова смотрел на неё тем самым взглядом, только сосредоточеннее обычного. — У меня что-то с помадой? — беспокойно спросила, накрыв ладонями рот. Она знала, что макияж мог потечь из-за влажной духоты, и также знала, что в этом не было ничего страшного. Но почему-то не хотелось, чтобы Раса видел её… не безукоризненной. Особенно, в последний день. Он медленно покачал головой, приподняв уголки губ. Мягким движением руки Раса, зацепившись пальцами за её ладони, отнял их от девичьего лица и медленно опустил, но не отпустил. Шальная мысль мелькнула в голове: «как хорошо, что на лице есть пудра», — блестящие глаза всё равно выдавали её с головой. От пронзительной нежности его взгляда что-то сладко трепетало в ней, и Сила вокруг них была светом, нежным и обволакивающим, как тёплые объятия. Канаде, впрочем, заземлённая моментом, не обратила на это внимание. — Не нужно прятать от меня своё лицо, — наконец проговорил Раса медленно и тихо, с некой откровенностью. — Я уже знаю его истинную красоту, и никакие мелочи не исказят моё восприятие тебя — ни мираж золотых песков, ни белёсый туман, ни земля, ни снег, ни уж, тем более, — он усмехнулся, приподняв уголок губ, — такая ерунда, как макияж. Я увидел твою красоту, и теперь её не забыть, потому что она истинна… в отличие от многого и многих. — Ты не видел меня с распущенными волосами, — после долгой паузы нашлась она с ответом. — Мне и не нужно, — качнул головой Раса, пряча улыбку в крохотных морщинках вокруг глаз. — Это не имеет значения. «Не имеет значения» — хотелось смеяться до слёз, ведь солидная часть по-настоящему близких людей появилась в её жизни только потому что светлая чакра вовремя притянула их в свою орбиту. И тем не менее, Сила шептала, что в словах Расы не было ни капли фальши. Он не нуждался в метафизическом и физическом сиянии простоволосой Канаде, потому что ему вполне хватало её обычной человеческой компании для радости, его не тянуло к секретам, таящимся под деревянными заколками… но тянуло к ней, настоящей, не как к спасительнице, символу, надежде человечества или ангелу. С глубоким вздохом, отпустив чужие пальцы, она подалась вперёд и обняла его, бессовестно ткнувшись носом куда-то под ключицу, закрыв глаза, чтобы не выдать всю глубину своей растроганности — и ведь всё равно было очевидно, но кто же осудит? Раса, покорно наклонив голову, сомкнул вокруг неё руки с осторожностью скульптора, знающего все сильные и слабые стороны мрамора. — Спасибо, — тихо сказала Канаде. Его шёлковая рубашка знакомо пахла сандалом, хорошим чёрным кофе и табаком. Если бы были такие духи, она купила бы себе шёлковый носовой платок, и прижимала бы его к лицу, чтобы вспоминать чужой аромат каждый день. — Не за что, — ответил он всё с той же мягкой и лёгкой улыбкой. — Было бы за что благодарить. И, к слову, твой макияж отнюдь не потёк. У тебя ресничка на щеке. Хочешь, я сниму, и ты загадаешь желание?***
Вообще, вся жизнь Канаде состояла из сплошных приветствий и прощаний, случайных встреч, и она должна была бы привыкнуть не оборачиваться. Тем не менее, Окабе знала, что никогда не забудет рыжеволосую фигуру на скалах, облачённую в чёрное, машущую ей вслед. О, как же ей хотелось перед взлётом склониться над ладонью Расы в поклоне, галантно приглашая на большую птицу! В последних лучах закатного солнца стремительно удаляясь от страны Ветра, сидя на призывной чайке, она чувствовала, как у неё жалобно ныло где-то в грудной клетке. Канаде представляла, давясь слезами, как он сидит позади, осторожно прижимая к себе, как запах солёной воды мешается с ароматом его шёлковой рубашки, как золотится чужая чакра, ласково переливаясь. Но куда она могла увезти его, кроме как в сторону доблестного организованного хаоса перемен? Канаде неожиданно для себя всхлипнула. — Надо было его поцеловать! — взвыла она. — Ду-у-ура, упустила момент! Лечу, блин, революцию делать… может, вообще умру! И что?! И всё! Ду-у-ра! — судорожно всхлипнула, спрятав лицо в ладонях. — Дура! Хотелось жить. Впервые за всё своё сознательное существование ей невыносимо хотелось жить, несмотря на джедайские постулаты о смерти. Ведь Сила обещала вечность, а не тепло рук, ставших родными, нежность и поцелуи. Канаде плакала безутешно, жалея себя, Расу и всех людей на свете, которых жестокая эпоха загнала в строгие рамки. Жизнь дана не для войн и иллюзий поющей в венах крови, а для свободы и любви. И никогда прежде ей не хотелось так яростно изменить правила великой большой игры.