Там, где был весенний рассвет Пыль запустельная Но голос продолжает звучать Как будто бы мы еще здесь Нас не найти Не осталось даже сломанной ветки Нас никогда не найти Отражения звезд на воде Указывали путь Нас вел за руку ветер Но вот ветер стих и следов Никто не сможет найти в темноте «Ножи Бодхисаттвы» — Борис Гребенщиков
Бодрый маршрут через материк в сторону Горячих Источников Канаде не радовал. Что ей были горы, каждая — мир сам по себе, со своей почвой, цветами, кустами и деревьями? Что ей было оглушающее пение птиц на нежном рассвете? Что ей был перезвон чистых ручьёв? Она не могла разделить их красоту с единственным человеком, который понимал её. Канаде не раз и не два ловила себя на мысли обернуться, поймать чужую улыбку, только чтобы осознать физическое отсутствие; и ведь она была сенсором, и могла бы не попасться на уловки влюблённого сердца. Горько, горько, как же ей было горько. Она ни разу, до встречи с ним, по-настоящему не задумывалась, на что тратила свою жизнь. Смерть занимала её мысли гораздо чаще, потому что она была повсюду: на похоронах, в молитвах, шрамами на сердцах людей, опустошением в их глазах. Канаде несла её в милосердных руках, как знамя. Знакомство с Расой изменило мировосприятие Окабе, заставляя хотеть заземлиться. Ведь именно путешествие с ним по стране Ветра показало, что мир может быть прекрасен, и что счастье бывает вопреки. Сидя у костра, под защитой печатей, наедине с самой собой, она каждый вечер устремляла свои мысли в сторону Расы, потому что закаты рядом с ним казались красивее, а звёзды — ярче. В тоске по его компании она находила и отчаяние и утешение. Впервые в жизни хотелось за что-то по-настоящему бороться, даже за такую мелочь, как нейтральная короткая встреча. Манифест не писался, процесс застопорился. Зато руки набрасывали послания, которые Канаде не решалась отправить раньше своего прибытия в лагерь, или вообще. Может, для Расы их путешествие не значило так много, как для неё. С горечью этого осознания она сосуществовать не хотела. Да и наброски выходили слишком… чувственными. Обнажёнными в своей искренности. Для неё это было недопустимо. Но на четвёртый день её невероятно понурого путешествия домой, она проснулась с птицами, чтобы обнаружить на границе защитных печатей маленького личного лагеря крохотный свиток. Дорогая звездокрылая, Прости мне сентиментальную скорость, с которой я решил написать тебе первым. Но я бреду обратно, и твоего присутствия не хватает. Будто в дань твоего отбытия, всё небо заволокло тучами, и они стоят, словно им некуда идти. Дождя нет и не будет. Кажется, климат меня наказывает. Я передал от тебя привет паукам и сколопендрам. Они дали понять, что будут скучать по твоему веслу. Пожалуйста, не лезь на рожон. Едва ты ушла, я разучился смеяться. Канаде, заулыбавшись, погладила пальцами ровный почерк. — Какое бы тебе тоже секретное прозвище придумать? — подумала вслух. Радость плескалась в ней, как пузырьки в минералке. — Ну, раз хорьки, или кто там похожий, то… почему бы не… И села писать ответ, начиная с обращения: «Дорогой суслик».***
На пятый день Канаде проснулась с ощущением лёгкой тревоги. Сила была напряжена. «Давно такого не было, — мрачно подумалось. — С самого побега из Кири». К предупреждениям подобного рода Канаде относилась очень серьёзно, потому что они всегда раскрывали предстоящую опасность, рано или поздно. Иногда уже в непосредственном моменте столкновения, как было в случае с Рин. Напомнив себе о событиях той страшной ночи, Канаде собственноручно испортила себе настроение, погрузившись в раздумья о жизни, смерти и людях. Рин уже много лет покоилась под сенью красной камелии. За её надгробием, как и за соседними, вряд ли кто-то ухаживал. Обычно делами частного кладбища занимались они с Райгой. Мысли о девочке, не успевшей познать ни свободу, ни счастье навели Канаде на мысли и о мальчике-палаче. Раскаялся ли он? Как живётся ему с грехом отказа в милосердии? Ведь Рин, не успевшая устно согласиться на предложение Канаде, тем не менее, передумала совершать задуманное. Это было видно по её глазам. Хотя также было возможно, что он ничего не понял. Пока Канаде брела по расплывчатой границе очередной нейтральной территории, ощущение опасности становилось только сильнее. Подстёгивая себя тяжёлыми размышлениями, Окабе мысленно готовилась к конфронтации. Опасность приближалась, и она была неизбежна. Наконец, когда солнце вошло в зенит, природа лиственного леса одним махом предостерегающе умолкла. А потом на радаре возникла незнакомая чакра, очень странная, почти противоестественная, с какой-то… скверной на ней. Знакомой скверной. Чакра двигалась быстро и решительно, как будто ей было известно место своего назначения. Канаде остановилась, догадавшись, что её, скорее всего, выследили. Она всё-таки за пять дней пару раз заходила в населённые пункты, чтобы пополнить провиант и поглазеть на сувениры, и её видели торговцы. Она даже отпела один раз умершего фермера. В конце концов, многие шиноби искали автора скандальной в своей честности книги. Разве что искали обычно не там и не среди тех. — Так вот вы какая, Окабе Канаде, — вкрадчивый голос прозвучал оглушительно в тишине замершей природы. — Писательница. Белая птица Кири. Лучшая в мире плакальщица. Нехорошие мурашки пробежали по её коже, обдав тело мертвенным холодом. Голова инстинктивно повернулась в сторону голоса с медлительностью хищника, застанного врасплох. На некотором расстоянии от неё стоял мужчина в чёрной мантии, расшитой красными облаками. Цветом волос он походил на Расу, но на этом их внешние сходства заканчивались. Кукольное лицо с циничным интересом хирурга рассматривало её, будто задаваясь вопросом, как он планировал резать чужую плоть: пока бьётся сердце, или когда испустится последний вздох. Канаде чуть не передёрнуло. Хотя интенции чужого лица были открытыми, какой-то фальшью отдавало от него в Силе, страшной в своём равнодушии. — С кем имею честь встречи? — спросила она, не скрывая своего напряжения. Ей не раз доводилось пересекаться с подобными людьми в Кири эпохи Третьего Мизукаге и на войне. Не нужно было бравировать перед ними, не стоило пытаться их отвлечь. Они прекрасно знали, чего хотели, и неполучение желаемого их только раздражало. Ао-сенсей, Джузо и Райга вырезали таких заблаговременно, в качестве превентивной меры, едва замечали, что охотники за человеческими страданиями начинали приглядываться к женщинам и детям, людям слабее их. От по-настоящему сильных противников, предпочитавших открытый бой, они уклонялись, предпочитая бить со спины или исподтишка, получая удовольствие от мук попавшей в ловушку жертвы. Канаде прекрасно знала, чем руководствовались люди со страшной прихотью в виде чужого бессилия и отчаяния. Пустота успевала разъесть их души настолько, что в Силе их личность ощущалась слабее дымка от благовоний, по которому мёртвые уходили ввысь. Единственное, что оставалось в них живым, что заставляло вспоминать о бренности бытия, были убийства. Они будоражили кровь «детей пустоты», придавая иллюзию важности своего существования, и вся их гордость зиждилась на списке последних криков и вздохов жертв, угодивших в ловушку. — Вы разве не знаете, кто я такой? — вкрадчиво спросил незнакомец. Раздражение мелькнуло в его ауре. Разумеется, ведь он упивался страхом попавших в его паутину. — Нет, — ровно ответила Канаде, отказывая ему в наслаждении. — История помнит создателей, а не разрушителей. — Вот как, — протянул он. — В таком случае, могу понять вашу … неосведомлённость, пусть она и непростительна. Хотелось мрачно улыбнуться на его очевидно задетую гордость, но Окабе хорошо владела собой. — Вы имеете честь лицезреть величайшего кукловода всех времён, — продолжил он. — Меня зовут Акасуна но Сасори. — Не ваши ладони дёргают за ниточки сильных мира сего, — хмыкнула Канаде. — Ваше самомнение достойно, но не обоснованно. Злость всколыхнула его ауру. — Ваша наивность не поможет вам избежать добавления в мою коллекцию, — проговорил он. — Я слишком долго искал вас, чтобы отказать вам в вечности. Столько лет охотиться за слухами, выслеживать светлую чакру, которую мне удалось почувствовать в стране Чая, пока вы покидали Кири… это не может пройти даром. Время ценно. Я не люблю тратить его впустую. — Вы противоречивы, — заметила Канаде, ставя руки в боки. — Вечны только смерть и настоящее искусство, а суета — удел человечества. — Ничто не мешает жить в одном, служить другому. — Да. Но не в том случае, когда вы пытаетесь жить в вечности, а работать на реальность, — сардонически улыбнулась Канаде и не без удовольствия заметила чужое удивление. — Кто дал вам право, Акасуна-сан, тратить великий дар на доказательство своего существования посредством нечестных убийств? Он медленно моргнул. — Шиноби имеют право, — проговорил. — Ошибочное утверждение, — качнула головой Канаде. Заколки выпали из её волос, открывая миру могущественную светлую чакру, окрепшую и возросшую за годы самовольного изгнания, давая своей хозяйке возможность узреть и почувствовать само естество противника, решившего её погубить по прихоти самодовольного хищника. — Я вижу вас и ваши преступления насквозь, вор чужих душ, — холодно сказала она. — Ни вечность, ни смерть вас не прощают. — Мне безразличны их претензии, — он наклонил голову вбок. — Верно, — Канаде кивнула, — потому что ни то, ни другое не заклеймило вас, как бы вы в своё время не умоляли. — Довольно слов, — резко проговорил он, дёрнув рукой. — Вы тратите моё драгоценное время. Окабе дёрнула уголком губ. Она с начала конфронтации знала, кто кого на самом деле поймал в ловушку. Пустота, отяжелённая обозлёнными несправедливостью призраками, всегда искала только одного — смерти. Их битва длилась недолго. От ядов кукловода Канаде защитили печати, ловкость рук и Сила. И когда Акасуна понял, что жертва не собиралась сдаваться быстро, он пошёл на очевидный шаг — эксгибиционизм своего творческого начала. Это было предсказуемо. Музыкант мог играть для себя, но ему было бессмысленно существовать без публики. И когда Сасори наконец открыл перед противницей свои грехи, за которые его осуждала сама Сила, Канаде окончательно уверилась в том, что его душу не только нельзя было спасти, но что ей, единственной, кто мог бы попытаться, и не хотелось. С какой гордостью он рассказывал о своей коллекции кукол! С какой гордостью схватился за марионетку Третьего Казекаге! Канаде могла его только предать анафеме, потому что большего он не заслуживал. Каждая «живая» марионетка отдавала жестокой смертью, будто Сасори не только посягнул на тела, но и на сами души несчастных жертв. Она почти могла слышать в Силе предсмертные хрипы убитых, почти могла видеть лица, искажённые гримасой боли и осознанием предательства, но что она ощущала наверняка, так это то, что Акасуна, помимо осквернения тел, отказал своим жертвам в вечном покое, попытавшись удержать их присутствие в деревянных каркасах. Особенно сильно отдавало болью, отчаянием и предательством от куклы Сабаку но Тессы. Канаде чувствовала, что его смерть была медленной и мучительной, что Сасори переделал его в марионетку, пока тот ещё дышал, «на живую», заперев движение тела ядом, без анестезии. В какую ярость пришёл бы Раса, узнав, что за участь настигла его близкого друга. — Скажи мне только одно, — произнесла Канаде голосом судьи и палача, когда Сасори приостановил бой со своей стороны для очередного монолога о величии своего «искусства». — Убив своего Казекаге… со спины, хочу заметить, путём предательства, то есть как презренный трус, ты знал, на что обрекаешь Суну? Акасуна вдруг замер. — Это не имеет значения, — холодно ответил он, раздражённый. — Я его увековечил. — А документы, которые были при нём, зачем не оставил? — Какие документы? — непонимание отразилось в его чертах. — Все вещи отдал нанимателю, как было в договоре. Тело — мне. Ему — всё остальное. — А кто же тебя нанял в таком случае? — она прищурилась с обманчивой доброжелательностью. — Уж не кукловод ли сильнейших мира сего? — Не знаю — отрезал он. — И это не имеет значения. Тебе всё равно не уйти от меня живой. — Ты умрёшь раньше, — улыбнулась она. И махнула рукой. «Пустым» было опасно с ней связываться, тяжесть грехов манила их к смерти. К тому же Канаде никогда не любила слишком драматичных боёв, в которых противники кичатся своими талантами; они противоречили её скрытности, а к бахвальству Окабе никогда не была склонна. Сасори выбрал себе самую худшую жертву из всех возможных. Он, как и ему подобные, цеплялся за жизнь, лелея многозначительность своего существования — разбив самомнение, можно было бы довести его до самоубийства. В любом случае, бой длился бы дольше, если бы ему было ведомо, что, заперев свою душу через кусок сердца в кукле, Акасуна подписал свой смертный приговор. Дерево, в отличие от костей, крови и кожи, удерживало душу намного хуже, поскольку не было для этого предназначено. Не нужно было даже резать. Канаде махнула рукой, сосредоточив в себе Силу и её великую волю, и призрачная сущность Сасори вылетела из каркаса. Марионетки, лишённые своего кукловода, пали на землю, посыпавшись, словно карточный домик. Акасуна, эфемерный, растерянно стоя, вытаращился на противницу. В нём чувствовался страх, ведь он был ни жив, ни мёртв, абсолютно беспомощен, как и всего его жертвы в долгие мгновения бесчеловечной смерти. Он впервые понял, с кем имел дело. Канаде неспешно, с легонько развевающимися на ветру волосами, с обнажённым сияющим мечом подошла к нему ближе, не упиваясь его безмолвным ужасом. — Уродуя смерть, замахиваясь на вечность, ты хотел только одного, — произнесла Канаде, чувствуя, как Сила говорила через неё. — И тебе в этом отказано, покуда не раскаешься и не переживёшь смерти всех тех, кого несправедливо погубил. Такова воля твоих родителей, замолвивших за тебя слово по ту сторону завесы. И Сила утащила призрак, растерянный, по-детски напуганный, в свои объятия, как океан опускает тонущий корабль в свои объятия, не позволив Сасори даже вскрикнуть. Канаде его не жалела. Притянув к себе упавшие в траву заколки, она медленно собрала на голове неряшливый пучок. И выдохнула, смерив печальным, полным скорби, взглядом «переносное» кладбище Акасуны. — Какое неуважение к мёртвым, — проговорила в воздух. — Какое неуважение к жизни, к людям… Если бы она не выплакала все слёзы днями ранее, покидая Расу, Канаде думала, что могла бы разрыдаться. И ведь Сасори не был злым человеком. Всего лишь равнодушным и гордым. Второе присутствие, которое она заметила на периферии сенсорного радара в начале боя, мелькнуло, решив приблизиться. Ощущалось, что, в отличие от Акасуны, в бой незнакомая чакра вступать не собиралась. От неё тоже отдавало какой-то скверной, но, в отличие от самопровозглашённого «великого кукловода», в чужой ауре всё-таки был какой-то внутренний конфликт. — Добрый день, — сказала она в сторону новопришеднего. — Вам что-то от меня нужно? Фигура, показавшаяся из-за кустов, тоже была облачена в чёрную мантию, расшитую красными облаками. Этот мужчина был высок и довольно широк в плечах, но бледность кожи и впалые щёки придавали его виду болезненность. Длинные чёрные волосы добавляли ему какой-то скорбности; а может, они отражали общее ощущение одиночества его чакры. Золотые глаза смотрели на Канаде с любопытством, без злобы, но и без азарта хирурга, хотя ему как будто было склонно глядеть так на людей. — Добрый день, — просипел он. И уставился на неё, ожидая какой-то конкретной реакции. — Вам что-то от меня нужно? — повторила Канаде. — Вы не знаете, кто я такой? — тихо, с напускной лаской поинтересовался он. — Вы не представились, — сдержанно ответила Окабе. — Более того, — она убрала меч в ножны, — разве я должна вас знать? Может, — она прищурила глаза в псевдоулыбке, — вы сделали что-то для вечности, чтобы вас помнили? Или вы, может, как он, — кивок в сторону безжизненной куклы, — только и делали, что спорили с собственными страхами? — Хо, — заинтересованно оскалился мужчина. — Я бы попробовал возразить, но вы решили не раскланиваться с любезностями. Как… освежает, — он сипло рассмеялся. — Вы даже не изволили представиться, — холодно произнесла Канаде. — Меня начинают раздражать люди, которые требуют славу и почтение, не выказав даже вежливости. — Какая требовательность, — покачал он головой. — А если я скажу вам, что имя мне Орочимару? И что я один из Великих Отшельников? — Не слышала о вас, — максимально вежливым тоном ответила Канаде. И легко поклонилась, как её научили в Академии Клёна страны Железа. — Приветствую, Орочимару-сан. Вам что-нибудь от меня нужно? Быть может, желаете вступить в философские дебаты? — О, нет, — ухмыльнулся он. — Меня слишком восхищает ваша прямолинейность, чтобы на неё покушаться. Может быть, в другой раз. — Тогда, вероятно, вы пришли за телом вашего товарища? — ровным тоном поинтересовалась Канаде. — Тоже нет, — он покачал головой. — Я уже увидел то, что хотел. И нашёл, что искал. Вы, если угодно, поставили точку в нашем с Сасори споре о метафизике. Мне доставило удовольствие видеть его разбитым. Другое дело, что вы и меня задели. Но это, наоборот, хорошо. — Вы не претендуете на его… зверства? — Канаде повела подбородком в сторону кукол. — Нет. Они мне ни к чему. Тем более, что… его методы мне не близки. Я балуюсь с плотью, но не с душой. Последнее находится вне моей компетенции. — Тогда что вам от меня нужно? — Совет, — осклабился Орочимару. — Дайте мне ответ на вопрос, и я оставлю вас в покое. В его ауре не было лжи, поэтому Канаде медленно кивнула. — Я вас внимательно слушаю. — Что ж… Тогда лучше перейдём сразу к делу. Скажите мне, Окабе-сан. Если бы вас предали те, кому вы доверяли больше всего… как бы вы поступили? — Хм, — Канаде задумчиво постучала пальцами по подбородку. — Вы, судя по бандане ниндзя, нукенин, не так ли? — Разумеется. — И вы навсегда покинули Коноху? — М-м, кто знает, — нотка опасности и коварства в ауре, старой обиды, великой ярости. — Если вы нукенин из Конохи, тогда я могу утверждать, что вас предало, в первую очередь, государство или государственность? — Можете, — удивление скользнуло по лицу Орочимару и мигом исчезло. — Но с чего вы взяли? — Коноха, — пожала плечами Канаде. — Пропаганда вместе с миской риса на завтрак, обед и ужин. Ложь о возвышенных идеалах, чтобы люди толпами шли умирать в неравный бой. Биполярная политика Третьего Хокаге. Как я поняла, в вашей родной Скрытой Деревне не особо приветствуется ни нонконформизм, ни свободное мышление, ни непослушание идее массового жертвоприношения. — Интересно, — проговорил Орочимару, вытаращившись на Канаде своими яркими жёлтыми глазами. — Может, и к лучшему, что вам была заранее неведома моя репутация. Предположим, вы угадали. Каков тогда ваш ответ? Если бы вас предали те, кому вы доверяли больше всего, как бы вы поступили? — Я никогда не доверяла моему государству, — покачала головой Канаде. — Кири учит, наоборот, относиться к нему критически, потому что, в противном случае, дорога ведёт только к ранней смерти. Таков наш естественный отбор, если угодно. Что касается людей… мы доверяем самим себе, а с остальными сотрудничаем. Своих идеалов я никогда не предавала. — Как же вы тогда воюете, если таков ваш менталитет? — удивление Орочимару было искренним. — Как и живём, — пожала плечами Канаде. — Оставаясь верными самим себе, в первую очередь. — Парадоксально… — Да нет, не очень. Если дать народу волю, он, может, и не поглотит себя, а только возвысится. Выживут те, кому есть, что сказать. На языке которых есть хотя бы одно слово истины. Остальные уйдут туда, откуда приходим мы все, и они будут достаточно чисты, чтобы попробовать в следующий раз. Такова наша философия, — Канаде, пошарив в карманах юкаты, вытащила мятую пачку сигарет. Закурила с щелчка пальцев. — Вам же, — продолжила она, выдыхая дым, — я бы посоветовала … сделать то, что не удалось одной моей знакомой. Канаде не нужно было прикрывать глаз, чтобы в сознании всплыл образ Рин. Смелой в своём отчаянии, но не жестокой, ещё не жестокой. С гаснущим в её умирающей ауре тонким лучом надежды. Бой с Сасори подтолкнул Окабе к сентиментальности. Более того, она не любила лгать. — Постараться жить счастливо, — проговорила Канаде с печальной улыбкой, глядя на собеседника и в никуда одновременно. — Так, чтобы, оглядываясь назад перед неминуемой смертью, на языке был хорошо знакомый вкус свободы. Чтобы можно было утверждать, что вы сами выбрали свою судьбу… даже если плясали под чью-то дудку всю осознанную жизнь. В итоге, это идеальная месть, не так ли? Необязательно переживать своих врагов. Но было бы приятно, чтобы они подавились желчью, глядя на благодать вашей жизни. — Это… не тот ответ, который я ожидал услышать, — медленно и задумчиво проговорил Орочимару. — Вы забываете, что я вас не знаю, — Канаде стряхнула пепел с сигареты. — Это довольно простой и общий совет, лишённый конкретики. — А нужна ли она? — усмехнулся Орочимару, поднимая взгляд на небо. — Решать вам. — Я подумаю над вашими словами, — он почти театрально, но искренне кивнул ей, с намёком на поклон. И, уже отвернувшись, чтобы уйти, заметил, — ах да, Окабе-сан? — Да? — Сделайте мне одно одолжение, если вас не затруднит, — его голос стал очень серьёзным. — Всеми силами сторонитесь организации «Акацуки». Они вами… заинтересованы. Сасори искал вас по личной прихоти, но если выйдет приказ… И, многозначительно покачав головой, исчез в ворохе листьев, оставив Канаде наедине с неупокоенными душами, застрявшими в деревянных каркасах.