Уроборос

      Обречённость испарилась. Чума хотела, чтобы нас поглотило отчаянье, но, сама того не замечая, подала надежду. Она оказалась слишком горда, чтобы позволить брату себя затмить. А я готова сделать всё что угодно, лишь бы отстоять своё место. Ранее — царица, правящая бессмертными, сейчас — мелкая букашка, перебирающая маленькими лапками в воде, дабы не утонуть. У меня могли отобрать силы, положение, сравнить с пылью на подоконнике, но подобно пернатому фениксу я воскресала и продолжала бороться. Война выглядел неприступной крепостью, на которую мне требовалось взобраться, не взирая на в кровь растертые пальцы. Я задыхалась от одной лишь мысли, что сумею поработить его сердце, таким образом давая нам шанс на исцеление. Именно поэтому сейчас, стоя в школьном коридоре, я пожирала всадника глазами и смущенно перебирала подол платья, чувствуя на себе его внимание. С виду он казался хищником, но на самом деле именно я выбралась на охоту. И он стал моей мишенью. — Снова болтаешься без дела? — спросил Война, подходя ближе и вновь поражая меня тем, насколько красиво был сложен. — Решила прогуляться. — соврала без зазрения совести, ведь очевидно, что я искала с ним встречи. Когда Чума только сказала про слабую сторону собственного брата, я подумала о том, что она сошла с ума, предлагать мне, которую они ни во что не ставили, научить любить Войну. Но только стоило ему согласиться на тот поцелуй, в голове зародилась мысль: «Может, что-то с этого и выйдет». И теперь я расставляла ловушки, стараясь сама в них не попасться. — Не думаю, что ты можешь себе данное позволить. — он находился в смятении. Война не умел, да и никогда не пробовал, общаться с бессмертными или людьми. Я же старалась выжать из этой неопытности максимум, ухватиться за последний кусочек, съесть без остатка. Он не был столь жесток к нам, как его сестра, но одновременно принёс и большие потери. Его суть состояла в том, чтобы сеять в мире хаос. Война был до жути кровожаден и забрал на своём веку множество ничем неповинных жизней. В этом ему не было оправдания. Также как и во мне сострадания. — Как ты успел заметить, я позволяю себе многое запрещенное. — ответила дерзко, подступая ближе дозволенного, сокращая между нами расстояние до жалкого «ничего», начиная на себе ощущать заинтересованный, изучающий взгляд. Я хотела влезть в его голову и заполонить все мысли. Я хотела стать его собственной чумой. Хотела причинить такую боль, какую прочувствовала на себе. Всадники разбили вдребезги мою жизнь, уничтожили существование, заставили пресмыкаться. Они выкорчевали во мне все чувства, забрав следом за честью и его — Мальбонте. Того, кому я смотрела в спину долгие годы и только мне показалось, что я, наконец, его нагнала, расстояние между нами увеличилось, превратилось в непроглядную пропасть. Я упала в неё, но он больше не торопился меня спасать. Мальбонте явился мне личным всадником апокалипсиса, пронзающим в самое сердце. — И всё же, удивительное создание, — прошептал Война, исследуя моё лицо вдоль и поперек, — Но наглеть не стоит, помни с кем разговариваешь. Мужчина не был зол или оскорблён, ровно также, как и заинтересован в нашем диалоге. Я кротко кивнула, специально задерживая взгляд на его губах. Данный жест от него не укрылся. Он выдавил из себя нечто, что можно было назвать полуулыбкой, и едва коснулся массивной рукой моих волос, проходясь до самой шеи. Опустошение. Его я ощущала каждый раз, когда изображала дерзкую девчонку, смущающуюся от присутствия всадника. Внутри меня не было ни удовольствия, ни отвращения. Только огромная чёрная дыра, распластавшаяся внутри. — Сестра ожидает, — бросил он, быстро теряясь в темноте просторного коридора. Я слышала тяжелые удаляющиеся шаги, даже не пытаясь сдвинуться и на миллиметр. Стояла, как ранее статуя Шепфа: безмятежно и одиноко. Тело пронзило тысячей игл, окунуло в воду ледяного океана. Чёрные, не несущие в себе абсолютно ничего, глаза смотрели на меня, сжирая победную улыбку с моего лица. Мальбонте не подходил ближе, оставался в дальнем углу, но, даже на таком расстоянии, я ощущала его сносящую с ног энергию; всю тьму, что заточена в теле мужчины. И, больше всего на свете, мне хотелось в неё окунуться. Время, которое я столь щепетильно хранила, отобрали. Я больше не просыпалась, видя одинокий силуэт, взирающий в окно. Я больше не смела обнять его со спины и вдохнуть чужой запах. Могла только стоять и жадно, до гулкой боли в груди, всматриваться в лицо Мальбонте, запоминать каждую частичку. Этого оказалось до отвращения мало. — Играешь с огнём. — меня затрясло, когда бывший владыка прошептал это в самое ухо, опалил горячим дыханием мочку, затем, скрываясь в извилистом, чрезмерно длинном коридоре, не позволяющим за ним угнаться, скрылся. Спасёт ли он меня из той пропасти? Я в нём катастрофически нуждалась.

***

      Холодные простыни липли к вспотевшему телу. Мне сильно не здоровилось в последние дни. Усталость копилась ежесекундно, прогибая под собой каждую частичку меня. Голова взрывалась от скопления мыслей и потрясений. Сдаться хотелось больше всего, но надежда не позволяла. Я продолжала грезить о том, что всё скоро закончится, что вновь смогу окунуться в пучину холодных объятий. Но сейчас позволяла себе только глядеть в потолок, ощущая присутствие демона в комнате. Люцифер не сумел меня отпустить. Ни сейчас, ни десять лет назад. Тогда он отошёл в сторону, проглотил свою гордость. Теперь я снова находилась в мучительном одиночестве. И ему сорвало крышу. Он пытался сделать так, чтобы я его возненавидела, пытался питаться ненавистью. Сдался. Мужчина сделал меня своей рабыней, стараясь таким образом уберечь, на деле зная, что это единственный исход, при котором мы бы находились рядом. Я же походила скорее на хладный труп, нежели на живую, когда сталкивалась с красными глазами. Они питали ко мне любовь, а я не могла ответить тем же. В них не было того, о чём ведал мне сон. Ведь Люцифер не являлся Мальбонте. И, будь я скована цепями или нет, моим единственным хозяином продолжал быть он. Тот, кого я мечтала никогда не встречать, не прикасаться к бледной ледяной коже; не знать, каково это — цепляться за него в постели. — Осторожнее, Чума увидит. — произнёс Люцифер, когда я поведала ему о своём плане. — Она сама этого и хочет. Между нами появилась неловкость, казалось бы, давным давно исчезнувшая. Люцифер пытался меня поцеловать, но я оттолкнула. Не смогла. Он делал десять шагов вперед, а я продолжала толкать его назад, отвергая, лишая любой веры в нас. Мужчина не выглядел жалобно, скорее, как отражение меня. Я глядела на Мальбонте точно также: с жадностью, болью и огромной тоской. Люцифер корил себя за то, что отпустил меня, позволил попасть в лапы к чудовищу. Теперь я сама не хотела сбегать. Красавица влюбилась в чудовище, а оно её отвергло. Я цеплялась за наше прошлое, за то, что, казалось, было неимоверно близко, но вновь ускользало из моих рук. В Цитадели Мальбонте меня поцеловал, переродил в алый бутон из засохшей розы. Он, будто змей, обвил меня своим хвостом, удушая в гамме нахлынувших чувств. А потом уничтожил. Обжёг чёрным огнём, напоминая о том, что никогда не станет моим. Спустя столько лет, проведенных бок о бок, Мальбонте посмел снова воссоздать иллюзию, в которой ему не было места. — Ты способна влюбить в себя любого, даже всадника апокалипсиса. — промолвил Люцифер, вновь обращая всё внимание в книгу. Я способна одурить любого, кроме того, кто мне нужен. Того, кто молча взирал на меня и проходил мимо. Жизнь уже ничего не значила. Продолжая каждый раз воскресать, я лишь надеялась, что Мальбонте наконец меня заметит. Вытащит из пропасти и взлетит вместе со мной к небу.