***
Хохот, пронзающий уши, разразился эхом по просторному залу. Чума находилась в донельзя предрасполагающем настроении, с огромной жаждой допивая очередной бокал с ядом. Мне не было известно, что именно Мальбонте туда подмешивал, но знала — мне и напитка не нужно, чтобы быть зависимой от него. Теперь нас с Чумой хоть что-то сближало. Общая страсть. Её — к напитку, моя — к его сердцу. Мальбонте соединил нас в единое целое. — Уже невозможно смотреть на Чуму! — Воскликнул Ади, провожая женщину злобным взглядом. — Её брат не лучше, правда. Дальше не слушала, затмевая слух звоном хрустальных бокалов и скрипом от каблуков. Бесполезная болтовня, не имеющая под собой никакой почвы. Они продолжали бездействовать, прячась под маской бесстрашия. Отныне бездействовала и я, не находя в себе сил для сражения. Отвратительная в собственной сути, абсолютно печальная и немощная — будь моё лицо запечатлено искусным мастером на холсте, аннотация являлась бы именно в таком виде. И вот внутрь зашёл Мальбонте, тяжелыми, но от этого не становящимися шумными шагами, разрезая пространство. Чума сразу завизжала, подобно резанной свинье, заулыбалась требовательно, однако, умоляюще, заставляя его налить новую дозу напитка. Хотела бы находиться на её месте, подставить собственный пустой бокал под его изящную руку. Но он на меня даже не смотрел. Полностью игнорировал, не позволяя трепыхать от одного взгляда. После поцелуя, после слов о невыносимости, он выкорчевал собственные чувства полностью, чуть ли не вынуждая сделать меня также. А я не могла, не умела, тем самым страдая. Заиграла медленная музыка и, словно по немому приказу, все парами разбрелись по периметру в шахматном порядке. Устало перебирая ногами, отошла в дальний угол, завидев Астарота, надвигающегося ко мне. Неимоверно хотелось тишины, но оркестр, как назло, принялся играть громче и усерднее, только Чума увела на танец Мальбонте. Опустив глаза к полу, старалась не глядеть в их сторону, дабы не позволить слезам овладеть разумом. Меня спас Война, своим грозным телом преграждая обозрение. Но я уже не понимала, действительно ли спас, ибо стоило ему заговорить, как сразу почувствовала себя куда хуже. — В последнее время перестала маячить перед глазами, смертная, — сказал он, протягивая руку. — Потанцуем? В его интонации послышался вопрос, на деле же являющийся приказом. Хотела или нет — выбора мне не давали. Пришлось, с огромной тяжестью переставляя ноги, пройти в самый центр, покрасоваться пред каждым новым платьем и замысловатой причёской. Он танцевал неумело, но более уверенно, чем в прошлый раз. Раньше бы, безусловно, ликовала, обращая внимание на то, что всадник не сводил с меня глаз, а сейчас же — ощущала агонию, охватывающую всё тело. Было глупо уверовать в то, что я смогу данное совершить. Влюбив Войну в себя, больше не отмоюсь. Уничтожив его, я вырву сердце и себе. — Просто устала. — Прошло уже с пятнадцать минут с того момента, как мы бросились в пляс и только сейчас нашла силы для ответа. — Не могу. Мужчина схватил мой подбородок, задрав его кверху. Он вонзился взглядом в моё лицо, выискивая ложь. Война не читал мысли, но ему данного было и не надо, чтобы распознать истину. — Что ж, мы этого и добиваемся. — В итоге ответил он. Уходя в собственные мысли всё чаще, стала осознавать, что всё изменилось куда раньше, не успела Чума ступить в наши края. Мальбонте не бросал меня, теша надеждами, однако давно перестал быть по-настоящему рядом. Он не перекладывал уставшее тело в кровать и не беспокоился о моём самочувствии. Вечно одаривал молчанием и собственным отсутствием. Я радовалась всякий раз, когда могла застать его в комнате, лежащим рядом со мной. Не находила себя от счастья, когда Мальбонте желал доброго утра. Но уже тогда змея вцепилась в хвост, готовая начать новый цикл. Мы отдалились, постепенно и незаметно для других. Мальбонте словно придумал план заранее, чтобы мне было легче. Но, чем раньше лишался наркотика, тем быстрее охватывала ломка. — В твоих глазах нет ненависти ко мне, смертная, — после нескольких пируэтов, произнёс Война, — И страха тоже нет. Ты не моя пища. — Будто сам себе добавил он. Во мне и впрямь не было ничего, чем мог бы полакомиться всадник. Я испытывала к себе немыслимое отвращение, однако возненавидеть не сумела. Мной не двигало отчаянье, как того желала Чума, но чувство, ощущаемое всем телом, являлось очень с ним схожим. Полагаю, подойди она ближе — тут же учуяла лёгкую добычу. Не сдержавшись, склонила подбородок на плечо Войны и украдкой взглянула на них, обомлев. Мальбонте всё также кружил всадницу в медленном танце, но взор его оказался направлен на нас, на массивные тёмные руки, что сжали мою хрупкую талию, на лицо, соприкасающееся с сильным чужим телом. Душа возликовала. Он не стёр меня из собственных грёз, не превратил в очередное гнусное воспоминание, а лишь заново столкнул в пропасть, позволяя практически упасть. Шанс на исцеление вновь замаячил где-то рядом. Вот только музыка прекратилась, и Мальбонте отвернулся, превращая медленно текущее время в каторгу. Война напоследок меня закружил, наконец выпуская из крепких объятий. — Поборись ещё, чтобы мне не было скучно, — прошептал в ухо, перед тем как скрыться в толпе. Я его, определенно, сумела заинтересовать. Стоило протянуть руку, как всадник тут же попался в ловушку; прознал бы то чувство, которое чуждо его существу. Но моя ладонь всё никак не поднималась, оставаясь в невесомости. До победы, казалось, всего шаг. Шаг, длиною в собственные мучения. Тело стало парализованным, не способным действовать. Когда уже змея доберется до своего хвоста? Во рту пересохло, немедленно требовалось чего-нибудь выпить. Пьянеть не хотелось, но и на столах не стояло ничего помимо глифа, поэтому жадными, множественными глотками тут же иссушила несколько хрустальных бокалов — лишь бы избавиться от мерзкого чувства в груди. Чума не медлила, мигом предстала предо мной, с нескрываемым презрением оглядывая с ног до головы. — Птенчик, тебе нездоровится что ли? — промурлыкала она, впиваясь в собственную щёку острыми ногтями. — Всё в порядке, госпожа, — ответила в надежде, что она быстро потеряет ко мне интерес. Чуда не свершилось. Чума намеренно подошла, желая выразить собственное негодование. Подобно прошлому разу, она была, явно, не в себе: всё что-то устало бормотала, прежде чем произнести нужные фразы; а глаза будто бы вовсе потеряли всякий ориентир, мечась из стороны в сторону. — А мне казалось, мы в прошлый раз друга друга поняли, — буркнула всадница. Не желая оставаться в тени брата, Чума оказалась готова на всё, даже на убийство. Сама того не понимая, она утопила меня в болоте, заставляя своими словами действовать, ощутить возможную победу и вновь опуститься на землю. Я должна себя пересилить, определенно должна. Но рука всё никак не поднималась, как бы не старалась. — Не получается. — Вздохнула, не найдя другого оправдания. — Ещё как получается, птенчик, это ты чего-то расслабилась. Она тихо хихикнула, допивая мой бокал с глифом, после чего вся сморщилась и, разинув рот, будто изголодавшийся пёс, позвала Мальбонте, немедля требуя налить ей свежего снадобья. Я же забыла как дышать, стоило только ему подойти до ужаса близко. Не сумев отвести взгляда, пожирала глазами каждый шрам, изъян, оставленный на теле, надеясь найти то, что смогло бы оттолкнуть. Однако, в той или иной его частице видела только необъяснимую прелесть, откликающуюся тяжким трепетом в груди. Он окинул меня ответным взглядом, почти незаметно замотав головой. Не успела ничего предпринять, даже не сопротивлялась, когда Чума злобно фыркнула и вцепилась когтями мне прямо в шею. — Что-то вы от меня явно скрываете, — прошипела она и, без всякой осторожности, со жгучей болью, ворвалась в моё сознание. Чума видела всё, ни единый фрагмент от неё не укрылся. Тысячи взглядов и неоглашенных чувств, быстрый поцелуй с привкусом железа во рту, мои жалкие попытки обернуть время вспять. С каждым воспоминанием, она перелистывала всё более резко, жестоко, а я впервые ощутила, что и впрямь способна сгинуть от её руки прямо сейчас. Ей не нужно было знать об Ордене, чтобы суметь меня уничтожить. — Птенчик, — резко отбросив мою обессиленную тушу на стул, вымолвила она, — Кто-то, кажется, любит нарушать правила. В её взгляде виднелось непроглядное безумство, полностью заполонившее весь разум. Всадница была пьяна, оттого и более опасна. Поведение у Чумы являлось абсолютно непредсказуемым и в ясном сознании, чего уж говорить о помутнении. Задрав голову кверху, она обернулась на Мальбонте и разразилась смехом, будто лицезрела и впрямь забавную картину. Все ангелы, демоны, стоящие чуть поодаль, глядели на неё с трепещением и ужасом, однако, завидев несказанный приказ, и сами рассмеялись, виновато поглядывая на своих некогда правителей. Музыка вновь заиграла надоедливую мелодию, отчего захотелось прикрыть уши и зажмуриться. Моё сердце тревожно отбивало чечетку, а мысли прокручивали различные варианты событий. Сомненья не осталось: всадница этого просто так не оставит — надавит на самое больное. Куда больше душа моя разболелась от Мальбонте, стоило только поднять на него взор и увидеть абсолютно серое, всё ещё спокойное, точеное лицо, готовое к любому исходу. — Мой покорный слуга, — угомонившись, зашептала Чума, подойдя к нему настолько близко, что могла касаться губами мочки уха. — Самый приближенный из смертных… А так со мной поступил. А я ведь тебе столько позволяла… Относилась как к самой любимой зверушке! — Хихикнула, пройдясь когтями по щеке, а затем ниже, к выпирающей вене на шее. — И что мне делать? Может, убить? Заставить мучаться?! Последняя фраза явно пришлась ей по вкусу. Всадница лениво причмокнула, резко прервавшись. Она жаждала оправданий от него, хотела заставить почувствовать Мальбонте уязвимым. Но тот не шелохнулся, спокойно на неё взирая. Невозмутимо качнув головой, произнёс: — Госпожа, а разве Вы мне запрещали играть с непризнанными? Сами же видели её воспоминания, она только обо мне и думает. Так почему мне нельзя ещё больше окунуть Вики в отчаянье? Я учащенно заморгала, пытаясь отвести от себя сомнения. Внутренне понимая, что Мальбонте это говорил, лишь чтобы нас обоих спасти, всё никак не могла отвертеться от мыслей, что данные слова, и впрямь, являлись правдой. Повиснув на липкой паутине, сплетенной огромным мохнатым пауком, запутывалась ещё сильнее в попытках выбраться. Я унижалась перед ним, молила остаться, лелеяла надежды, стоило только почувствовать чужое дыхание, опаляющее щёки. Но Мальбонте меня растоптал, игрался. Ровно также, как и говорил Чуме. — Ох, игра-ался! Я ведь тоже очень люблю игры… Что ж, тогда следует наказать девчонку, — она метнулась ко мне, больно хватая за волосы. — Ты — игрушка Люцифера и моя личная собственность, так что не предстало думать о неразделенной любви, птенчик. Чума мазнула когтем по шее, отчего на коже тут же проступила кровь, пачкающая ворот платья. Я зажмурилась, в волнении ожидая, когда она меня заразит. Её глаза оставались затуманенными, незрячими, казалось, всадница и не осознавала, что свершает, действуя по привычным механизмам. Апокалипсис несут те существа, в чьих силах находится способность рушить чужие жизни, миры. Вот и сейчас Чума делала то, что умела лучше всего — причинять боль. Проводя рукой всё дальше, женщина подобралась к зоне декольте, оставляя новые порезы. Музыка стихла, а все присутствующие замолкли, столпившись кучками. Распахнув глаза, увидела и взволнованного Ади, и плачущую Мими, стоящую чуть поодаль от, на удивление, грустного Кристофера. Люцифера так вовсе держал под руки Дино, а тот всё пытался вырваться, помешать, разъяренно глядя на Чуму. Меня они не волновали. Я перестала чувствовать боль, перестала шмыгать носом от подступивших слёз, разглядев за костлявыми плечами всадницы Мальбонте, насупившегося, очевидно, напряженного. Он не ступал ближе, однако, руки его подрагивали, вот-вот готовые подняться, но не могли, как и мои — к Войне. Мной двигало отвращение, им же — невозможность. Если он тронет меня хоть пальцем, попытается помешать Чуме, мы оба умрём. Моя кончина не являлась чем-то значимым. Я была готова сгинуть, глядя ему в глаза, потому что так продолжала ощущать себя фениксом, пламенными крыльями рассекающим облака. — Прекращай, сестра, ты уже достаточно над ними измывалась. Говорил же, сейчас мой час, — донесся грубый голос позади. Спасителем не оказался тот, кого желала всем сердцем. Спасителем явился тот, чью веру почти сломила. Война, сжав моё плечо до хруста, силком оттолкнул, заставляя упасть на ледяной пол. — Чего такое милосердие от существа, несущего в себе одну ненависть? — хихикнула Чума, в миг забывая обо мне. — Ты совершаешь слишком много бесполезных действий. Смертью бессильной девчонки ты никого не заставишь страдать больше, чем сейчас, — выдохнул всадник. — Хочешь убить — убей, но этим никому ничего не докажешь. Жалко лежав, истекая кровью, отдаленно слышала их разговор. Раны залечивались, но слишком медленно, скорее всего, из-за излишней слабости. Еле как сумев перевернуться на живот, полузакрытыми глазами устремила взгляд на Мальбонте. Руки мужчины по-прежнему дрожали и всем телом, некогда хранившим частичку его тьмы, я чувствовала, сколь сильно он вскипел, озлобился. Вяло улыбнулась, думая о том, что и впрямь готова погибнуть, если таким образом смогу увидеть его истинного. Того Мальбонте, который с жадностью впивался в мою шею. Того, кто позволил змее вцепиться в свой хвост. — Слишком безрассудно… — Донестись до меня его тихие слова, перед тем, как отключилась. Сознание проиграло слабости. Если Чума и впрямь меня заразила, то очнусь уже в небытие, ничего не чувствуя. Стоило бороться только ради этого. Ради того, чтобы помнить его лицо.***
Прекрасное, ясное ночное небо озарилось падающей звездой. На этом моменте распахнула глаза, завороженно наблюдая, как вместе со звездой массивная рука тянулась к моей макушке. Повернув голову, увидела Мальбонте, смотрящего в окно. В свете ночи его глаза совсем погасли, а лицо оставалось таким же спокойным, строгим, как и ранее. Замерев, пыталась не издать и звука, подобно мышке прячущейся от чёрного кота. Прятаться не хотелось. Хотелось продолжать ощущать лёгкие спокойные поглаживания на волосах. Хотелось запечатлеть спокойствие души в собственной памяти. — Не спишь, — произнёс он, обращая всё внимание в мою сторону. — Можешь не притворяться. — Не сплю. Зашевелила руками, выбравшись из одеяла, пропахшего травами и медикаментами. Сказка закончилась так же быстро, как и началась. Я потеряла сознание и оказалась в лазарете. Раны, оставленные Чумой, уже заросли, но сердце осталось растерзанным. — Я должен был это сказать, Вики, — вымолвил мужчина, вновь переводя взгляд на небо. Губы задрожали, пытаясь воссоздать подобие улыбки. Всё никак не получалось — вместо этого искривились, потянулись вниз, а глаза вовсе потеряли ориентир, заполонив себя слезами. Всхлипнула раз, затем второй, после совсем разрыдалась, не сумев отвернуться, перестать смотреть на любимое лицо. Он должен был, точно должен. Он сделал это ради меня, ради нас. Ради собственных чувств, что закрыты под сотней замков. Мальбонте должен был и сделал, а я не смогла. Не сумела выжить на Земле, не сумела спасти мать. Уничтожила Люцифера изнутри и как правительница являлась полнейшим ничтожеством. Даже с Войной не справилась, оказавшись чересчур эгоистичной и бесхребетной. Но, самое главное, так и не смогла разлюбить Мальбонте. Всё страдала, умирала, пытаясь заставить себя поверить, что воскресну. Не утону, спасусь. Он спасёт. И Мальбонте спас, подставив мою спину под металлические стрелы, но спас. — Мне очень больно… — со всхлипами сказала, всё-таки сумев улыбнуться. — Ты причиняешь мне слишком много боли, Бонт. Или это я сама себе причиняю, не знаю… Уже ничего не знаю. Мальбонте молча пересел на кровать, расположившись около ледяных ног. Он прошёлся пальцами по шее. Его рука сейчас казалась удивительно тёплой, даже горячей. Вздрогнув, качнулась ближе к нему, не переставая тихо хныкать. Видеть его так близко было совершенно нереально. Во взоре тёмных глаз царило умиротворение, его хватка на моей шее, перешедшая к подбородку, тоже ничем не показывала беспокойства. Только, едва ли заметное, дёргание ногой выдавало тревогу. — Чувства не должны иметь значения, — зашептал он. — Боль, ненависть, отчаянье: ты делаешь только сильнее своих врагов. И слабее себя, — мужчина остановился, заглянув прямо в глаза, — Меня… Да, меня тоже. Он выдохнул, почти что отпрянул, но резко остановился, не в силах убрать руку. Мальбонте дотянулся до меня и больше не мог отпустить. Тернистый путь, проложенный сквозь бурю страданий, оказался безмерно тяжелым, чтобы пройти через него заново. Я же чуть ли не стала биться в конвульсиях, ощущая очередной порыв слёз. Он наконец спас меня от падения. Не дал опуститься на дно пропасти. — Любовь тоже ослабляет нас, Вики, — он прошёлся по мокрой щеке, — Поэтому нужно уметь прятаться. Неважно, что было в прошлом. Важно то, что сейчас. И даже если «сейчас» невыносимо, нужно прятаться. Так можно выжить и нанести удар. Сожаление, снова я видела в нём одно только сожаление. Мальбонте будто говорил, сам не веря сказанному. Он пытался затмить мне разум, не пытаясь очистить собственный. Я же слушала его и старалась вникнуть, однако мысленно находилась совсем в другом. В нас, нежных касаниях к моему лицу и слове «любовь», произнесенным из его уст. — За нами теперь будет следить Чума, Вики. За тобой — особенно, — произнёс Мальбонте, слегка нахмурившись. — Тебе нужно сделать то, что она хочет. — Не говори этого… — Ты обязана влюбить в себя Войну любым способом. По-другому она тебя попросту уничтожит. — Нет! — неожиданно громко произнесла, — Я пыталась, правда… Но не могу. Каждый раз вижу тебя, думаю о… — Чувства не должны иметь значения, Вики, — его лицо оказалось непозволительно близко к моему. Губами Мальбонте зашептал в самое ухо, — Ты все годы мучала себя. Старалась понять, что я чувствую, как к тебе отношусь… На мгновение отпрянув, мужчина едко усмехнулся, совершенно ему несвойственно. Затем грубо схватил за подбородок, заставив моё сбитое дыхание и вовсе исчезнуть, и большим пальцем дотронулся до губ, слегка приоткрыв рот. — Мне правда больно видеть то, как ты флиртуешь с Войной. Невыносимо глядеть на твои страдания. Мне жутко от одной лишь мысли, что ты умрешь, Вики. Меня обуревает страсть, стоит только тебе появиться рядом. Хочется подмять тебя под себя, приручить, бесконечно целовать. Хочется снять с тебя всю одежду, увидеть нагую, — он не повышал голоса, вынуждая пройтись по телу целый табун мурашек. — Я ненавижу то, что с нами сделали. Ненавижу то, что за отведенный нам срок так и не сумел сделать тебя поистине счастливой. Я ненавижу себя за то, что говорю это сейчас, рискуя нашими жизнями. И больше всего ненавижу тебя, такую уставшую и умирающую. Говорил же, абсолютно невыносимо, Вики. Слепой нашёл дорогу благодаря поводырю. Так же и я впервые осознала себя любимой им. Мальбонте молчал, мучительно долго молчал. Стоило же ему выговориться, как все душераздирающие мысли растворились в пустоте чистого, затуманенного любовью разума. Он подставил себя под удар, произнеся эти длинные фразы. Теперь ступать обратно было некуда. Увидь Чума данные воспоминаниях в наших головах, нет сомнения — уничтожила бы. Все дни я концентрировалась лишь на собственных чувствах, полностью отвергая любые догадки о том, что Мальбонте мог также страдать. Но он мучался, только безмолвно. От этого становилось ещё более сложно. — П-прости меня, прости… — выдавила из себя, нерешительно дотрагиваясь до его скулы. Он не отверг меня. Зажал руку в своей, переплел наши пальцы, потерся о них. Глаз своих Мальбонте не отводил от меня, пожирая всё без остатков. Затем приблизился, нежно, почти неуловимо соприкасаясь губами с моими. Я вся поплыла, растворилась, ощутив, как его холодные губы поцеловали мои в уголок рта, посередине. Совсем не схожий со своим поведением, Мальбонте не торопился, осторожничал, будто готовый в любой момент исчезнуть, оставить меня в одиночестве. Схватив его за загривок, притянула ещё ближе так, что чувствовала через кожу его неторопливо бьющееся сердце. Улыбнулась сквозь слёзы, с явным беспокойством, боясь потерять, углубляя поцелуй, раскрывая его рот. Койка была слишком узкой для двоих, но меня это не беспокоило. Ровно как и то, что из-за наших действий завтра уже может не настать. Мальбонте же, очнувшись ото сна, взял всю инициативу на себя, грубо, забывая обо всяком страхе, терзая мои губы, переходя на уши, слегка закусывая мочку так, что я блаженно прикрыла глаза. Одной рукой держась за мою шею, другой проходился по выпирающим ключицам, талии, рёбрам, останавливаясь на бёдре, сильно его сжимая. — Если не остановимся будет уже поздно… — меж поцелуев прошептал Мальбонте. — Нас могут увидеть. — Хоть один раз, прошу… — ответила, не выпуская из объятий. Он ведь не поступит так со мной снова? Не сбежит? Нет, в этот раз Мальбонте остался. Проходясь по перьям крыльев, будто музыкант, играющий на арфе, он их взъерошил, а губами дотронулся до шеи, сильно оттягивая на ней кожу, но не позволяя себе оставить меток. Они бы быстро заросли, исчезли, скрывая всякие следы, однако, Мальбонте не допускал ни единой ошибки. Из моих уст вырвался стон, когда ощутила, что его вторая рука скрылась под подолом платья, задрала его кверху, а следом обогнула и кружевное белье, ворвавшись в самое интимное место. Я вся изогнулась, только он зашевелил пальцами внутри. Закусив собственное запястье до боли, дабы избежать лишних звуков, рассекающих блаженную тишину, прикрыла глаза, чувствуя лёгкий холодок, проходящий по разгоряченной коже. Мальбонте аккуратно снял рукава платья, а после и спустил бретельки бюстгальтера. Я уверена, что, будь всё нормально, будь мы дома, при свете свечей, он давно бы разорвал на мне одежду, с жадностью разглядывая ничем неприкрытую наготу. Но мы лежали на узкой кровати лазарета, освещаемой ночным небом, готовые к тому, что Чума нас уничтожит, поглотит за непослушание. Рисковать нельзя. Мальбонте не из тех, кто мог себе позволить сотворить подобное. Я истощалась, глядя в его несчастные, одновременно полыхающие тёмные глаза. Растворялась, ощущая, как поцелуи перешли на грудь, ласкали затвердевшие соски, а рука создавала пожар снизу, неторопливо шевелясь, дразня своим присутствием меж моих ног. Сама давно перенесла пальцы на спину, крылья, багровую метку Шепфамалума, скрытую под тканью рубашки, чертила на ней узоры, выцарапывала ногтями продольные линии, вспоминая о том, каково это — жить, а не изображать подобие. Под мой хриплый вскрик, Мальбонте резко схватился за хрупкие плечи, заставляя меня оказаться сверху, лицезреть его прекрасное, невообразимо искусное лицо на одном уровне со своим. Разобравшись с застежкой, он окончательно стянул с меня платье, швыряя его на пол. Провёл дорожку от поясницы до ягодиц, тем самым вынуждая выгнуться. Подрагивающими пальцами, томно вздыхая, расстегнула на нём рубашку, открывая вид на подтянутое, знающее не малое количество битв тело. Задвигала бёдрами, чувствуя выпирающую плоть, отчего слегка смутилась, ещё больше возбудившись. Мальбонте звякнул ремнем, бросая его близ помявшегося платья. Наши губы не отлипали друг от друга, слились в унисон, как и языки, ведущие невыносимо сладостную борьбу. Он прижал меня ближе, начиная вновь массировать изнывающее место. Я простонала ему в рот, прокусила тонкую губу до крови. — Не могу ждать… — зашептала, чуть ли не закричав, затыкаясь его поцелуями, чувствуя, как он отыскал ту самую точку. — Я тоже. Взяв растрепавшиеся волосы в кулак, мужчина оттянул мою голову, подставляя под очередную порцию ласк шею. Всё тело горело от его иногда грубых, иногда донельзя нежных касаний, и чуть ли не расплылось, только он сделал первый толчок. Спокойный, дающий мне привыкнуть после долгой разлуки. Следующий пришёлся более требовательным, резким. Ладонью он ухватил меня за грудь; губами целовал щёки, шептал множество нежностей; носом вдыхал запах моего парфюма с примесью цветочного шампуня на волосах. Движения ускорялись, а я вожделела всё больше, требовала ещё, попутно не сдерживая слёзы, не веря в происходящее. Он никогда не был моим полностью, я же его — всегда. Я родилась на свет, чтобы стать его. Но сейчас Мальбонте позволял мне насладиться им, почувствовать верх, перекликающийся с накатывающими волнами наслаждения. — Я люблю тебя. Люблю, — произнесла, полностью обмякнув. Ещё несколько грубых, проводящих до самого основания толчков и нас накрыло бурей эмоций, невероятно желанного удовлетворения. Он не ответил мне, не отводя взгляда, медленно кивнул, оставляя чувства под замком. Я уложила голову на его сильно вздымающуюся грудь и устало прикрыла глаза. Он, наоборот, словно облив ледяной водой, приподнял меня, а затем вновь опустил, оказываясь уже на стуле. — Невыносимо, — прошептал, вновь глядя на небо. Уже светало. — Засыпай. — Ты не уйдёшь, пока я сплю? — Уйду. Две фразы, присутствовавшие в нашем далёком прошлом, но имеющие абсолютно другой смысл. Он уйдёт, вновь притворится, что ничего не произошло, сделает вид, что мы друг другу — никто. Я же буду продолжать страдать и ловить каждый его взгляд, трепыхать от присутствия Мальбонте рядом. — Пожалуйста… — сказала вымученно, с мольбой. Он окинул меня взглядом, наспех одеваясь. Затем почти развернулся, но неожиданно подошёл ближе, мазнув губами по виску. Надежда заполонила душу, однако тут же рухнула, как только послышались его медленные, удаляющиеся шаги. — Чувства не должны иметь значения, Вики. Больше нет, — донеслось до меня, перед тем как дверь тихо закрылась. Оставшись одна, все ещё ощущала недавние прикосновения к телу, все ещё медленно сгорала изнутри. Пустота пожирала меня, но больше не так свирепо, скорее медленно, старательно. А я активно ей сопротивлялась. Пролистывая в голове все воспоминания об отчаянном танце двух сердец, муровала их куда подальше, в самую глубину. Туда, откуда Чума их не достанет. По крайней мере, не сразу. Мальбонте сказал множество раз, что чувства не должны иметь значения, но сам с огромной любовью, собственнически оглядывал меня всякий раз. — Всё-таки, какой же ты лжец. Завтра нас уже не станет вместе. Я с отвращением, в попытках казаться искренней, буду всячески обращать на себя внимание Войны. Мальбонте же так и останется наблюдателем, тянущим меня ко дну. Змея, насытившись собственным хвостом, отвернулась. Цикл начался заново. Уроборос — наше проклятие и я готова к очередному падению.