Больной жалуется на жар, внезапно появившийся утром. <неразборчиво> говорит, что чувствует слабость, его тело обжигает, словно в огне. Я заметил покраснение кожи и потливость… Вернулся с еще большим жаром. Кровавый кашель, дыхание ускоренное и поверхностное. <…> также жалуется на потерю чувства голода и сильные головные боли. Состояние ухудшилось. Он теперь едва видит, голос слабый, глаза блеклые. Жар никак не спадает, и я опасаюсь, что <…> у него не так много времени. Перья прорезались. Позже, чем у других. Жаль, я надеялся, у него есть шанс. Сегодня появились Птицеголовые. В одном я уверен: мучиться осталось недолго. Записи лекаря из нижнего города
Рона долго сидела неподвижно, просто не хотела вспоминать, что она все еще жива; она задерживала дыхание и кусала губы, сдирая с них сухую корку. Как будто нужно было согласиться на поцелуи Скерриса, которые сняли бы с нее и тонкую шелуху крови, и одежду, и все печали, — даже несмотря на то, что нахальный рыцарь не зажигал в ней такой же огненной пылкости, как бархатистая кожа Иенны. Но он позволил бы ей забыться, отвлечься, он был с ней — последнее, что у нее осталось. А теперь Скеррис ушел, сгинул куда-то, и у нее было так пусто в груди, что Рона шарила ладонью по ребрам, пытаясь уловить, бьется ли еще ее сердце. Сгорбившись, Рона сидела на разворошенной постели, крепко обнимала себя руками, уткнувшись слепо вниз, в накинутую на холодную землю рощи циновку, пока не поняла, что перед ее застывшим взглядом плавают странные черные пятна, похожие на воронов. Вздрогнув, Рона моргнула, в глазах было сухо — как от непролившихся слез. Она не знала, сколько времени прошло, но явно немало, а Скеррис все еще не вернулся из похода за водой, и это настораживало. Теперь за безопасностью в роще следили тщательнее, и Тристан оставался с ними каждую ночь, словно он считал, что присутствие старшего удержит кого-то от жестокого убийства и попирания всех законов чести. Но у Скерриса был талант находить неприятности на свою голову, так что… Выглянув наружу, Рона удивилась, что так скоро настала ночь. К осени дни становились короче, и на севере верили, что это духи леса крадут себе последние осколки тепла и света, собирают их в своих норах, прячут в проломы в коре деревьев. Многие крестьяне клялись, что видели свечение, блуждая в дремучих старых лесах. Теперь свет разливался только от больших костров, вокруг которых сидели рыцари, греясь и разговаривая. Подумав, что Скеррис вполне мог оказаться там, заглянуть поболтать, Рона осторожно приблизилась. — И потом он повернулся ко мне и ударил мечом в сердце, но я сумел откатиться! — рассказывал Гервин одну из своих бесконечных историй. Он держал в руке кубок с вином; голос был веселым и пьяным. — Одна старая ведьма предсказала, что я умру за морем! До тех пор ни один клинок не убьет меня, ни одна стрела не коснется моей кожи. Но этот дурень не знал предсказание. Поэтому очень удивился, когда я насадил его голову на копье! — Значит, если ты не уплывешь с Эйриу, тебе ничего не будет грозить? — спросил совсем юный мальчишка, Невилл Драммонд, который слушал россказни Гервина так, будто это было настоящее откровение, слова одной из Вороньих Матерей. — Ну вот еще! Когда я выиграю в Турнире, буду плавать с королевой в другие страны и сражаться там за ее честь! — Но она расстроится, если ты погибнешь на чужой земле, — заметил Невилл, потупившись. — Такова судьба воина. Судьба… Рона уже не верила ни в вещие сны, ни в предсказания после того, как судьба обманула Ивора, задушила его, притворившись любимой подругой. Потому-то Рона только покачала головой, проходя мимо Гервина и его слушателей. Он даже не заметил ее, увлеченный своим рассказом, добавляя все больше и больше подробностей в расправу над разбойниками, которые хозяйничали в землях его семьи. Настолько, что его история окончательно превратилась в сказку. Чуть поодаль от них сидел Тарин со своей трубкой — теперь он курил, не стесняясь чужих взглядов. Едкий запах табака, перебивший остальные, заставил Рону повернуться. Тарин будто бы сторонился других, не желая ввязываться в разговоры и принимать участие в их забавах на ринге. Гервин сидел к нему спиной, делая вид, что не замечает Тарина и не хочет с ним говорить. В другое время Рона остановилась бы, чтобы переброситься с женихом принцессы парой слов; ей почему-то казалось, что гордый рыцарь сгорает от одиночества, от того, что его не зовут подсесть поближе и разделить вино. Но она ведь искала Скерриса, и… Она едва не наткнулась на Джанета, похожего на призрака в сиянии костра. Огненные языки льнули к его рукам, которые рыцарь грел над пламенем. Он ничего не замечал, погрузившись в хмурое молчание. Возможно, страдал от боли в разбитом затылке, потому что его повязку пятнала ржавчина крови, а может, он безмолвно скорбел по погибшему Иллиаму, с которым они были знакомы и до Турнира, как Рона узнала. Она замерла, тяжело дыша. Ей хотелось подойти, сказать что-нибудь… Но она не подобрала слов, да и любая ее речь была бы всего лишь бессмысленным оправданием. Не хотела она быть убийцей. Сначала наблюдать, как гибнут другие, а потом самой испачкать руки… — Рон, ты Скерриса ищешь? — окликнул ее Бедвир. Он шел как раз со стороны рощи. Должно быть, у Роны на лице было написано, что именно ее тревожит. — Он там, у ручья сидит. Меня прочь погнал, — с явной обидой сказал Бедвир. Губы Роны дрогнули в улыбке: а что еще можно было ожидать от склочного Нейдрвена? Она благодарно кивнула Бедвиру, коснулась его плеча. Почему-то это было важно: почувствовать его тепло, убедиться, что это не кошмар, не сон, не приступ безумия, воскресивший ее самые жуткие страхи. Бедвир вернулся к костру, как раз чтобы застать очередной рассказ о подвигах Гервина. Возможно, благодаря перу Бедвира его победы останутся в вечности, и тогда все это словно бы обретет смысл. Роща больше не казалась Роне такой чудесной и прекрасной, она привыкла к вечно цветущим яблоням, к сладости и красоте. Красота стирается, превращаясь в обыденность. Ночью все это многообразие света и запахов приглушалось, когда наступала тьма, и дышать было легче. Зато найти Скерриса — труднее; слава богам, его белые волосы по ночам сияли, подсвеченные луной, словно свежий снег на верхушках гор. Ноги Роны помнили, как идти к ручью, воду из которого они все пили. Что-то было не так. Рона толком не видела, но чувствовала. Почему-то она не могла позвать Скерриса, язык примерз к небу. Ночь была холодной, и яблони казались не сказочными, а жуткими, с извивающимися ветками — будто руки, изломанные в агонии. Вокруг возвышались деревья, лишившиеся цвета, их обнаженные ветви были похожи на рваную снасть, запутавшись в которой, можно было утонуть, захлебнуться в холодной тьме. Ветер проносился сквозь это мрачное место, издали звучали голоса тех, кто остался в лагере. Безмятежные, звонкие. Небо было затянуто облаками, лунный свет едва пробивался сквозь темную пелену. Звезды затаились, словно они тоже боялись этого места. Рона обернулась, пытаясь разглядеть что-то, но она видела только искаженные очертания яблоневых деревьев, кажущиеся еще более зловещими и мрачными в плотных объятиях мрака. Холодный воздух проскальзывал под рубаху, заставляя ее дрожать. Трясло ее не только от холода, но Рона не могла объяснить… Что-то наблюдало за ней, земля под ногами заворочалась. Шелест опавших лепестков… Каждый шаг казался ей громким и нарушающим мертвую тишину. Непростительным. Она обманщица, которая явилась в священную рощу. Ей здесь не место. Вдруг, нарушив покой рощи, раздался шорох. Рона ощутила, как короткие волосы на ее затылке встают дыбом, и сердце громко колотилось в груди. Увидела, что одну из яблонь будто бы начали опутывать извивающиеся тени, словно они ожили и захватывали дерево в свои жадные руки. И тогда Рона кинулась бегом — туда, на звук воды, к ручью. Найти Скерриса и скорее бежать отсюда… Она уже успела пожалеть, что не догадалась взять с собой факел, когда увидела Скерриса на берегу тихо шуршащего ручья. Тот вздрогнул, когда заметил Рону; может быть, ему нужно было побыть одному, подумать в тишине, но Рона заметила, как его трясет, словно в лихорадке. Первой ее мыслью было: «Что если его задели на испытании, а Скеррис из гордости никому не сказал, и теперь рана воспалилась?», и Рона коснулась его руки, с невольным омерзением почувствовала, какая та горячая и мокрая. У Нейдрвена точно был жар, и… — Тебе надо к лекарю! — вскрикнула Рона, не задумываясь. — Вставай, я тебя отведу! — Нет, я не… — Скеррис вдруг закашлялся. Глухо застонал, прижимая руку ко рту, но Рона даже в неверном свете луны и редких звезд, тяжело зависших над ними, увидела, как из-за сухих губ хлынула густая кровь. Он пытался сдержать позывы, но кровь текла по трясущимся пальцам. Она краем глаза увидела брошенный рядом кувшин. Мелкий ручей, совсем не похожий на порожистые горные речки, которые после дождей выходили из берегов и низвергались ревущим потоком, струился меж яблонь. Вот только даже в темноте Рона увидела странные маслянистые разводы на воде. Пахло гнилью — сладковато, что легко было не заметить это за привычным яблоневым цветом, но теперь, когда Рона это почуяла, запах разложения стал заметнее. И он исходил от воды, ставшей отравой. — Ты что, из ручья пил? — охнула Рона, обернувшись к бледному Скеррису. — Ну, да, — огрызнулся он. — Что такого? Мы каждый день из него пили! Я просто… просто хотел… Его снова согнуло пополам, и Скеррис, уже не скрываясь, отплевывался кровью. Потянув его за руку, Рона вдруг поняла, что тот, несмотря на сотрясающую его дрожь, не собирается никуда двигаться и вообще возвращаться с ней в лагерь. Кому бы еще Скеррис позволил себя увидеть в таком жалком состоянии… Он поднял на нее мутный взгляд. — Я к лекарю не пойду, он мне драться запретит, — пробормотал Скеррис, тяжело дыша. Лицо было мокрым от пота, словно он окунулся в ручей. — Мы уже почти дошли до поединков, я не позволю какой-то дряни меня с ног свалить. Я же сильнее этого! — он словно пытался сам себя убедить. Рона только растерянно молчала. — Лучше я тут останусь! — Нет, в лесу ты спать точно не будешь! — заставив голос окрепнуть, рявкнула Рона. Она наклонилась, поддавшись порыву, и стерла потеки крови с резкой линии его челюсти; Скеррис замер под ее руками, несмело потянувшись навстречу, как испуганный пес. Рукав окрасился в багровые цвета ее герба. — Идем, хоть в палатке отлежишься, — попросила Рона, умоляюще глядя на него. — Кер, я не отдам тебя Йоргену, клянусь! Но надо предупредить остальных, сказать Тристану… вдруг еще кто-то отравится? Ей все же удалось достучаться до Скерриса, и тот согласно кивнул. Потребовалось еще немного времени, чтобы его перестало колотить и он смог встать, опираясь на Рону. Шаги были неуверенными и тряскими, как у новорожденного козленка. Сколько же крови он потерял… Рона шла медленно, так что у нее было время подумать о том, что делать дальше. Миновав сборище рыцарей, отвлеченных россказнями Гервина и стихами Бедвира, они со Скерисом прокрались в палатку Роны. К счастью, стояла она чуть сбоку, подальше, и в темноте их не увидели. — Ложись, постарайся поспать, ладно? — шепнула Рона, позволив Скеррису безвольно стечь на кровать. Несмотря на то, что Рона вырезала хворь из крестьян, она совсем не знала, как нужно лечить обычные болезни, какие травы заваривать. И что делать с отравлением, от которого рвет кровью, тоже не понимала. Но отчего-то Рона была уверена, что отдых в тепле никогда не повредит. Она вдруг вспомнила, как дядя заботился о ней, когда она подхватывала зимой кусачую простуду. Он доносил ее на руках до постели и сам отпаивал отварами, которые ему передавала травница из соседней деревни. Рона металась в горячке, ее трясло от лающего кашля, а в носу все хлюпало, и она чувствовала себя самой несчастной в мире, но, открывая глаза, знала, что увидит Гвинна, сидящего рядом с кроватью. У Роны вдруг защемило что-то в груди, она захотела успокоить Скерриса, пообещать, что будет рядом, но это было бы глупо и наивно; будь Кер в сознании, он бы ее обсмеял. А еще ей нужно было найти Тристана и все рассказать… почти все. — Вот ведь… все сапоги тебе залил, — прохрипел Скеррис и закашлялся, утирая кровь с лица. — Это неважно… Какая разница… — Ее голос дрожал. — Ну, жалко, сапоги-то хорошие, — скривился он. — Если бы мои кто-то так кровищей обблевал, я бы его прирезал, и все. Мерзость. Рона растерянно молчала. — У нас воды нет, только вино, — сказала наконец она, наклонившись к уху Скерриса. Он прерывисто дышал, стискивая зубы. — Потерпи, хорошо? Если опять будет рвать кровью, хер бы с ним, потом найду новые простыни. Я… я недолго! Он вдруг крепко схватил ее за руку; глаза были закрыты, Рона видела, как они двигаются под веками с проступившими синими венами. Круглые глазные яблоки… Она вспомнила слизь, вытекавшую из проломленной глазницы Ивора. — Нет, я не… — язык у Скерриса заплетался. — Дейн, подожди… если я умру, они заберут тебя, они точно… — Никто не умрет! — выкрикнула Рона, выдирая руку из его хватки. Ладонь Скерриса упала на постель, как у мертвого. Она выбежала наружу, и холодный воздух обжег ее лицо. Не сразу во тьме и в сверкании огней Рона поняла, куда ей спешить, остановилась, пытаясь отдышаться, избавиться от привкуса гнили. Напротив оказался Джанет. По-прежнему один, без своих друзей из маленьких, но гордых крепостей на берегу Жемчужного моря. Почему-то Рона вспомнила: она всегда считала, что дядя Гвинн сговорит ее с кем-нибудь из морских лордов, потому что у них еще водились богатства, которые можно обменять на Великую кровь в ней и ее будущих детях… В иной жизни ее суженым мог бы оказаться Джанет. Но в нынешней его глаза, как две иглы, кололи ее насквозь. Стараясь не думать о Джанете и его внимательном взгляде, Рона пошла к Тристану. Она догадалась, что не должна шуметь, чтобы не всполошить остальных, ведь никто не знает, к чему приведет страх среди рыцарей. Может, кто-то рискнет устроить резню, может, ужас окажется сильнее чести… Больше всего она боялась реки крови, разлившейся между яблонь. Ноги подгибались; Рона не выдержала и рванула полог непримечательной серой палатки. — Сир!.. Сир Ривален! — она ворвалась в его шатер, задыхаясь. Тристан при свете почти истаявших свечей сидел над бумагами, и Роне показалось, что он сочинял письмо, хотя думать о его назначении было некогда. — Там… ручей! Отрава! Все плохо очень, надо другим сказать, чтобы воду не набирали! Он вскочил, решительными шагами оказался напротив Роны, и та замерла от вдруг накатившего страха. Ей показалось, что старший рыцарь рявкнет на нее, но ведь она говорила правду, своими глазами видела: и пятна в воде, и Скерриса, и кровь… И этот запах гнили, стоящий в горле. Роне показалось, что ее тоже сейчас вывернет. — Оставайся здесь, я скажу Служителям! — приказал Тристан, выходя. — Сядь, жди меня. Ему не требовалось больше указаний: все и так знали, из какого ручья набирали воду. Старший рыцарь поверил ей с первого раза, и это немного возвращало Роне веру. Во что-то. В рыцарей, в Турнир, в старые сказки, в которых благородные и честные всегда побеждали. Рона вздохнула, обернулась на стол. Огонь свечей подрагивал. Разумнее всего было сесть на кованый сундук, похожий на тот, в котором хранила свои немногочисленные вещи Рона. На нем вполне можно было улечься спать, и Роне казалось, что Тристан не погнушался бы так и сделать, если бы ему не поставили узкую кровать. Она колебалась. Роне непривычно было подглядывать; она никогда нарочно не читала письма дяди, если он не просил помочь, да и там не было ничего интересного. Тристан не казался тем, кто что-то скрывает, а о следующем испытании Рона могла спросить у Йоргена, но все-таки она заглянула. Писал Тристан ровно, четко, глубоко вдавливая перо, без расплывшихся клякс, какие получались у Роны. «Я надеюсь, что мое письмо застанет вас в добром здравии, леди Исельт верх Килвинед. Сожалею, что не могу выказать почтение лично, поскольку положение мое и мой долг перед многими семьями Великой крови требуют, чтобы я постоянно находился при роще и наблюдал за участниками Турнира. Тем не менее до меня дошли слухи о том, что вы прибыли ко двору по просьбе Совета Матерей, и мне хотелось бы узнать об их замыслах. В последние дни меня гложут сомнения. Я знаю, что Богиня испытывает меня, но все же я хотел бы убедиться в правильности своих измышлений… Если возможно, я бы хотел встретиться в королевском саду. Я знаю, что недостоин подобных просьб, способных бросить тень на честь замужней женщины, и я сознаю это и готов поклясться перед любым судом, человеческим или божественным, что не имею злых намерений. Но то, о чем я желаю поговорить, касается не только наших печальных судеб, но и будущего всей страны и принцессы Блодвин…» Письмо не было закончено, будто сир Тристан не знал, какие же еще жалобные слова в него излить. Рона презрительно скривилась: это казалось ей унижением рыцарской чести, даже если Тристан был вынужден обращаться к женщине, которую некогда любил. Он писал по делу, так же, как составлял бумаги со списками погибших для Служителей, которые сжигали их тела, но Тристан боялся. И потому хотел бы спрятать свои намерения за этими длинными предложениями и оправданиями. Совет Матерей… Естественно, Рона сразу же подумала о Вороньих Матерях, хотя прежде не слышала, чтобы у них имелось какое-то собрание. Но кто-то должен был управлять Гнездами, и об этом стоило осторожно выведать у Йоргена при случае. Вот только что такого узнал Тристан и не рискует ли он, делясь своими размышлениями с леди Исельт?.. Даже в их замшелой глуши Гвинн боялся неосторожным словом прогневать Птицеголовых, а уж действовать у них под носом… Зачитавшись, Рона едва не попалась. К счастью, бряцанье доспеха ни с чем нельзя было перепутать, и она проворно отскочила от стола. Сир Тристан заглянул внутрь и облегченно вздохнул, проведя рукой по кудрявым взлохмаченным волосам, когда увидел, что Рона прилежно сидит на сундуке и рассматривает висящий на стене щит с изображением всадника, выезжающего из озера. — Благодарю, что дождался. Аэрон, нам нужно поговорить, — тихо потребовал Тристан. Он оставался спокойным — не более встревоженным, чем обычно, но Рона догадывалась, что это всего лишь намертво приросшая маска. Глаза у Тристана всегда были чистые, честные. Такие синие, каких не бывает. Странная тревога кольцами сворачивалась в груди: а вдруг он догадался, как и Скеррис, вдруг рассмотрел в ней не рыцаря, а девчонку-обманщицу? Или видит в ней тень дяди, когда-то отнявшего у Тристана невесту? Не захочет ли он отомстить их роду, сказав, что это Рона отравила Скерриса, а заодно и ручей, чтобы избавиться от соперника, ведь старший рыцарь прекрасно помнил их ссоры в первые дни?.. — Ты все правильно сделал, что сказал про ручей, — начал Тристан. — Ты спас много жизней, если бы не заметили вовремя… Ты должен знать, что роща… Роще нездоровится. — Мы все видели друидов, — сказала Рона зачем-то. — Их ритуал. Мы думали, это часть обряда, часть… Турнира. — Я знаю. Нет, это была их попытка помочь яблоням, но… К сожалению, ритуал не помогает. Роща медленно умирает. Он разговаривал с ней честно, но как-то… мягко, заискивающе, как с малым ребенком. Рона нахохлилась и мрачно смотрела на рыцаря, едва сдерживаясь, чтобы не рявкнуть на него. Они уже не дети, они видели смерть, жуткую и несправедливую. Многие из них убивали — и еще будут убивать. Она никогда не сможет забыть скривившееся лицо Иллиама, прежде чем он полетел вниз. Так что Тристан не имел никакого права так с ними обращаться. Но Рона, разумеется, не выкрикнула все эти огненные слова, обжигающие ее язык. Она знала свое место. — И что нам делать? — растерянно спросила она. — Пролить еще больше крови? Принести жертву? — С этим разберутся Служители, они обеспокоены, и… Я не хочу, чтобы остальные участники переживали об этом, понимаешь? — Тристан подошел ближе, перегородив ей путь наружу. Рона кивнула — она и не собиралась много болтать. Тристан с облегчением улыбнулся. — Это разумно, и я рад, что ты это понимаешь, — сказал он. — Не волнуйся, воду будут привозить из городских колодцев, она чистая, от другого ручья, который течет далеко от рощи, на севере… Ты не видел ничего странного? — спросил сир Тристан, поколебавшись. — Помимо отравы в ручье? — Может, того, кто ее туда вылил… — Тристан поджал губы и отвернулся. — Что ж, если бы ты знал, я уверен, ты бы сказал мне об этом. Ты хороший рыцарь, Аэрон, — неожиданно признался он, словно тревога воскресила в нем какие-то чувства. — Я… знаю, что вы были знакомы с моим дядей! — неожиданно выпалила Рона. Она тщетно всматривалась в лицо Тристана, а внутри все дрожало. Она не хотела признавать, что Гвинн и впрямь был тем, кто лишил Тристана любви всей его жизни; так мог бы поступить Скеррис, которого не волновали чужие чувства, но не дядя, который заботился о Роне почти всю жизнь, улыбался и гладил ее по волосам. Он не мог оказаться тем недостойным подлецом, который в легендах всегда был наказан в конце, удостаиваясь пары коротких строк. Но ведь так и случилось: он был ранен, уехал в глушь… — Сир Гвинн многому меня научил, — негромко сказал Тристан. — Есть то, что человек чести не может, просто не способен простить, однако я всегда буду помнить его доброту к неумелому оруженосцу. Он мог быть… довольно резок, но когда-то я считал его героем. Осторожный ответ, который можно было сказать при дворе, чтобы не привлечь ненужного внимания. Рона подавила разочарованный вздох; она и не знала, почему рассчитывала на большую откровенность. Словно надеялась, что в ответ на ее рассказ о ручье ей позволят большее. — Он никогда не говорил о вас, сир, — сказала Рона. — Возможно, ему было стыдно, и… Тристан усмехнулся и покачал головой; он и впрямь хорошо знал Гвинна, если не поверил ее утешающим словам. Рона научилась понимать, что дядя не испытывает сожалений — только тоску и злость. Они зажигались в его глазах, когда он вспоминал про прошлое, про столичные турниры, где кровь и вино лились рекой, и про их утерянную семью: ее отца и ее мать. — Иногда я думаю, что мог бы что-то изменить… Но теперь, во время Турнира, понимаю, что все случилось правильно, — негромко сказал Тристан. — Ты ведь знаешь, почему меня отправили надзирать за участниками? — Рона помотала головой, почти напуганная этой откровенностью. — Потому что у меня нет детей. Я последний в роду Риваленов, так уж сложилось. Никто не смог бы наблюдать смерть своего сына или племянника и оставаться в стороне, спокойно ждать, пока эта резня закончится. Даже у меня болит сердце, а каково было бы им… Я видел сира Ллеоурга вчера на Совете. В прошлый Турнир он лишился кузена, а теперь потеряет сына. — Но Тарин хороший воин, и у него есть шанс… — возразила Рона. — У всех есть шанс, победителя изберет Мор’реин, — торжественно произнес сир Тристан. Несмотря на все, что он видел, несмотря на кровь, смерть, несправедливость, которые должны были возмутить истинного рыцаря, человека чести, несмотря на сомнения, изложенные им в письме, он все еще искренне верил в Воронью Богиню, и Роне хотелось закричать от отчаяния. Но она только кивнула, глядя в землю. — Я желаю тебе победы, Аэрон. Тебе — и любому из вас, — проронил Тристан. — Жаль, что судьба такова… Ты так похож на дядю, — признался он, всматриваясь в ее лицо почти что с отчаянием. — Те же черты, тот же голос. Я словно вижу его призрак из тех времен, когда все могло бы быть иначе. Я плохо знал твоего отца, прости; Гаэлор всегда оставался на севере, и мне жаль… Но я уверен, что Гвинн бы сделал что-то безумное. Даже если бы ему было суждено умереть в вороньих камнях, он сделал бы это так, чтобы все запомнили. — Безумное, — улыбнулась Рона. Под языком почему-то было горько. — Я запомню, сир Ривален. Помните, как говорила принцесса? Мы останемся жить в вечности. Тристан сжал руку на ее плече.***
Рона заглянула в шатер с замиранием сердца; воображение нарисовало ей измученный, посеревший от отравления труп Скерриса на ее кровати, лежащий на пропитанных кровью простынях. Но все было не так страшно. Кер и правда нашелся в постели — он сидел на ее краю и рассеянно копался рукой во взлохмаченных волосах, склеившихся от пота. Увидев Рону, он даже выдавил подобие улыбки. Простыни были относительно чистыми, зато рядом стояла глубокая миска от винограда — с кровью. — Тебе лучше, — вздохнула она. — Я зашла к Йоргену… Нет, я не просила тебя посмотреть, не бойся! Он дал мне вот это, — Рона показала пузырек из дутого стекла, в котором переливалась густая зеленая жижа. — Ты?.. — Ну, я все еще жив. Мне даже повезло. Его голос был хриплым, как вороний крик. — Да ладно? — Кровь из горла — не самое худшее. Могла бы меня и до нужника тащить… с кровавым поносом. Рона фыркнула. Она нашла кубок, из которого они пили с утра, внимательно обнюхала с тщательностью гончей собаки и только потом налила лекарство. Несмотря на противный вид, пахло оно чем-то хвойным, и Рона удовлетворенно улыбнулась. — Пей, — шикнула она на поколебавшегося Скерриса. — Буду сидеть и смотреть на тебя, пока не выпьешь! Кер пожал плечами и пригубил лекарство. Занятой и очень злой Йорген не уточнял, нужно ли это пить залпом, поэтому Рона с легким беспокойством смотрела, как Скеррис понемногу цедит питье. Его плечи вздрагивали, словно на них что-то невыносимо давило. — Что ты ему сказала? — спросил Кер, когда ему надоело играть с ней в гляделки. — Я же просил не втягивать в это Служителей… — Я просто сказала, что меня тошнит после того, как я выпила воды из ручья, — честно ответила Рона. Когда она зашла к Йоргену после разговора с Тристаном, ложь сложилась сама собой, такая удобная и гладкая. Он уже знал о ручье, а Рона выглядела достаточно бледной и измученной, чтобы лекарь поверил ей и отдал зелье. — Он только спросил, не были ли мы… то есть не могу ли я быть беременна от тебя… — Рона ощутила, как кончики ушей жжет, и зыркнула на Скерриса, который только пожал плечами. — Странно, что он вдобавок не дал мне ничего, чтобы скинуть плод. У нас в деревне… — Убийство дитя Великой крови карается смертью, — отрезал Скеррис. — Крестьянки могут делать что угодно, но для леди крови — это серьезное преступление. Служитель ни за что не пошел бы на такое. По крайней мере, не посоветовавшись с теми… кто им там управляет… — Откуда ты знаешь? — Все лорды спят со служанками, а я сплю и с теми, и с другими. Но я всегда старался быть осторожнее. Он посмотрел на дно кубка, покрытое разводами, и презрительно скривился. Кер дошел до стола, пошатываясь, но упрямо отказываясь от помощи, словно подставленное плечо стало бы для него приговором. Рона наблюдала, готовая в любой момент кинуться на помощь и поддержать; это было ей знакомо, дядя тоже отказывался из гордости, даже когда Рона подросла, чтобы подхватывать его. Гвинн словно не видел, что она хочет показать ему не его слабость, а свою неумелую любовь… Кер с ее дядей точно поладили бы. — Кто такой Дейн? — спросила она, не сдержавшись. Отчасти Рона желала отвлечь Скерриса, отчасти — утолить свое любопытство. — Ты его звал… ну, когда тебе было плохо. Рука Кера снова дрогнула. В этот раз не от лихорадки, а от какого-то смутного изумления. — Мой брат, — тихо сказал он. — Младший. Он никогда не был хорошим воином, даже хуже тебя. На Турнире, боюсь, его убили бы еще до начала испытаний… — Ага, убили бы, какой-нибудь наглый лорд, вроде тебя, — мстительно сказала Рона. Она все не могла забыть то, как Скеррис накинулся на нее за то, что они столкнулись в начале. Так давно и незначительно это было, но отчего-то врезалось в память. Он так ни разу и не извинился, хотя Рона по-прежнему считала, что он был не прав. — И ты его любишь? — спросила она. «Ты вообще способен кого-то любить?» Слова снова горчили; Рона не считала, что Скеррис заслуживал ее злость после того, как чуть не погиб у ручья. — Я всегда знал, что умру за него… вместо него, — сказал он, и Рона догадалась, что он серьезен. Скеррис сидел на краю стола, повесив голову, словно не хотел на нее смотреть. — Почему ты не бросила меня? — наконец спросил он. — Я знаю, что тебя тяготит наш… союз. Я не слепой. Ты запросто могла избавиться от того, кто знает твою тайну, обезопасить себя и убрать сильного соперника. Не стану скрывать, я бы так сделал. Клянусь, сделал бы! Рона не нашлась с ответом. Больше всего она боялась, что просто привыкла к дружбе со Скеррисом, удобно устроилась, выбрав себе в союзники лучшего бойца. Но теперь Кер и ее бы не смог победить — куда там, когда руки трясутся, как у запойного пьяницы. И все же она волновалась и думала о Скеррисе, даже когда рассказывала Тристану об отраве в ручье. — Я… я не хочу остаться одна, — сказала Рона. — Мои друзья умерли, мой дядя слишком далеко. Ты все, что у меня есть. — А еще Тарин, Бедвир, Гервин, тот мальчишка Невилл — да, он тоже на тебя смотрит, как на какое-то божество, — рассмеялся Кер. — Ты могла бы даже с Джанетом подружиться, если бы я с ним не поссорился. И что? За них ты тоже так будешь волноваться? Тебе придется драться с кем-то из них на поединке. — Надеюсь, это будет Джанет, — постаралась замять Рона. Она и сама не знала, почему рыцарь ее злит. Только потому, что он напал на Скерриса? Джанет боролся на Турнире, был смел и твердил о чести, а Скеррис обманывал, получая подсказки, и оскорблял каждого, кто к нему приблизится. И кто из них достоин был выжить?.. Уж точно не она. — Это из-за меня, — выдавила она. — Друиды считают, что кто-то нарушил порядок Турнира, и теперь Богиня гневается, и земля хочет нас наказать… изжить. — Бредни, — закатил покрасневшие глаза Скеррис. — Служители ни за что не допустили бы тебя в рощу, если бы ты могла навредить ритуалу. А если они и не знали заранее, к чему это приведет, уверен, Йорген уже нашел бы способ от тебя тихо избавиться. Он снова сипло хватанул воздух ртом, но не закашлялся — просто задохнулся. Поежившись, Скеррис слез со стола и дошел до кровати. Разумно: здесь падать мягче. Он молчал, возможно, зная, что голос сорвется, если он начнет говорить. Рона стояла рядом, не решаясь. Это была ее постель, и она имела право даже выгнать Нейдрвена прочь, отправить спать в свой шатер… Нет, Кера она прогнать не могла. Тем более сейчас. Сняв сапоги и сменив рубаху, Рона погасила свечи и легла рядом. Ее клонило в сон, и в голове все было мутно. Но Кер не обвился вокруг нее, как раньше, а чуть посторонился. «Жарко», — пробормотал он с закрытыми глазами, и Рона легко коснулась его пылающего лба. Она надеялась, что к утру Скеррису будет легче, поскольку боялась предполагать, что сделают с ним, если он не сможет сражаться. Выгонят с позором?.. Нет, жадная до крови Мор’реин никогда не откажется от жертвы. Телега для тел стояла где-то поблизости, поджидая. — Заснуть не могу, — пожаловался Скеррис. Ей хотелось взять его за руку, нашарить ладонь вслепую, но Рона не двигалась. Наверняка он хотел оказаться не с ней, а с братом… Чувство собственной бесполезности мучило ее, каленым железом выжигая изнутри. — Попробуй посчитать овец, — прошептала Рона в темноту. — Меня друг научил… представляешь пасущееся стадо и пересчитываешь, пока не закончатся. Но ты можешь придумать, чтобы они никогда не заканчивались, и… Она смущенно замолкла. Советовать такое человеку, который мог бы не придумать, а купить сотни овец, казалось глупой затеей. — Тебе тоже страшно умирать, и это нормально. Мы все боимся, — решилась Рона. — Те, кто собирается у костров… как будто свет отгонит все беды. Они пытаются придумать свои легенды, пока еще могут. — Как будто бы моя смерть ближе, чем у остальных, — сухо рассмеялся Скеррис. — Да, вряд ли принцесса поцелует меня перед смертью. Может, хоть ты?.. По-настоящему, а? Рона удивленно молчала. Скеррис не походил на мечтателя, а она — на прекрасную даму. — Я могу, но… — Нет, не надо, забудь, блядь, правда забудь, — быстро пробормотал Кер, слова слиплись на его губах. Он зашуршал, отворачиваясь; кончики пальцев скользнули по его дрожащей спине. Он так и не повернулся. То ли обиделся, то ли счел собственные слова несусветной глупостью. — Кер, слушай… — Рона приподнялась на локтях, прищурилась, пытаясь лучше рассмотреть его в темноте. — Если захочу, то поцелую, я обещаю. — Ты просто надеешься, что я этого не запомню. — А я не собираюсь тебя обманывать. Кер только что-то неразборчиво проворчал, наверняка в очередной раз называл ее непроходимой дурой, но Рона не собиралась его за это винить. Не после того, что она увидела. Не после… Он убрал руку подальше, словно брезгуя ее прикосновениями, но Рона могла хотя бы лежать рядом, охраняя его сон. И надеясь, что завтрашний день не станет для них последним.