Мира устройство знаю Между Землей и Раем, Что эхом пещера звенит, Что всем погибель грозит, Зачем серебру блистать, А в речке дна не видать, То, что черно дыханье, Что печень кровава в ране, То, что олени рогаты, А жены любовью богаты, А молоко белеет, А остролист зеленеет. Angar Kyfundawt, «Враждебный союз», из сочинений Талиесина
Белая ночная рубаха соскользнула с острых худых плеч, и у Роны закончилось дыхание. Она смотрела и смотрела; даже если ей суждено ослепнуть, она никогда не забыла бы. Бледная кожа, просвечивающая синими венками, тонкие руки, хищные пальцы, изгиб талии, излом ребер, маленькая грудь с темными сосками. Рона всегда мечтала увидеть улыбку принцессы, поздравляющей ее с победой в Турнире, но не смела и надеяться — на столь многое. Рона уже не помнила, кто она такая и где она, время растворилось в шелковой сладкой ночи. Она любовалась, не смея подойти ближе, тянулась вперед, но не отваживалась, а под ногами шуршали нежные яблоневые лепестки. Хотелось уложить в них принцессу, как на самые богатые королевские кровати, и ласкать ее, рассыпая поцелуи по ее коже, беззвучно клянясь в вечной верности. Ее пальцы стиснулись на рукояти меча намертво, Рона подняла клинок, глядя на собственное отражение — и едва не вскрикнула. На нее смотрело веснушчатое девичье лицо, легкий ветер перебирал длинные рыжие волосы… Но принцесса поманила ее пальцем, и в груди расцвела пылкая благодарность: ей нужна именно она, Рона, не ее сверкающая маска, не ее несуществующий брат. Блодвин ждала ее, жаждала ее, нетерпеливо глядя потемневшими глазами, похожими на гладь губительного озера. И Рона сдалась сразу же, без боя, она признала, что Блодвин вольна распоряжаться ее жизнью: обезглавить, сжечь на костре, принести в жертву. Но Блодвин обнимала ее, тихо смеясь, и невесомо целовала. От нее пахло яблоневым цветом и пронзительным холодом ночи, и Рона потерялась ненадолго, вжимаясь лицом между шеей и плечом, там, в уязвимом месте. Она замерла так, не решаясь на большее, пока Блодвин успокаивающе гладила ее по волосам. Рона целовала, касалась прохладной кожи языком, с восхищением чувствуя, как Блодвин вздрагивает от этого короткого, нерешительного влажного прикосновения. Ее утянули к земле, в разворошенные лепестки. Рона уже не замечала, как она разделась, где ее кольчуга, где фамильный меч, где слова о чести, которые ей твердили с рождения. Блодвин дороже этого всего, Блодвин — та, за кого она готова отдать свою жизнь. Сердце колотилось в упоенном ритме, когда Рона легла ниже, между тонких разведенных ног. Она едва смела, не решалась, потому долго целовала бедра принцессы, расцвечивая их губами в трепетно-розовое. Блодвин вскрикнула, когда Рона коснулась ее между ног, собрала пальцами нежно-влажное. Она не проникла глубже, только с увлечением изучала. Тоже — лепестки. Мягкие и чувствительные. Блодвин вцепилась в ее волосы, когда Рона приникла с еще одним влюбленным поцелуем, когда влажно, широко вылизывала, чувствуя солоноватый привкус. Принцесса дернула, прижимая ее ближе, дышать было почти нечем, но Рона старательно продолжала, не позволяя себе останавливаться. Может быть, умереть между ее ног — не так уж и плохо?.. Она оторвалась ненадолго, чтобы взглянуть на Блодвин снизу вверх. Щеки раскраснелись, а черные, как сама ночь, волосы растрепались. Она тонкими трепетными пальцами игралась с соском, пощипывала, гладила себя по груди, и Роне захотелось прижаться к ней губами. Блодвин ахнула, когда ее жадные губы сомкнулись на затвердевшей бусине, когда Рона языком толкнула глубже, нажимая, снова и снова, терзая маленькую прекрасную грудь. Принцесса всхлипнула, словно умоляя о чем-то, пока Рона жадно целовала и гладила ее, спускаясь к выступающим ребрам, похожим на своды дворца, по животу — и снова к жаркому влажному лону, в которое ей так нравилось нырять языком. Блодвин трепетала, сжимаясь вокруг ее языка, и гортанно стонала, словно читала заклинание. Блодвин выглядела прекрасной королевой из сказок. Рона улыбалась. Губы ныли и были мокрыми. И… — Рон? — Кто-то звал ее — знакомый мужской голос. Рона вздрогнула и проснулась. В глазах еще было мутно, веки слиплись. Она сидела под яблоней, привалившись к шершавому дереву, в ее волосах путались белые лепестки. Остальные рыцари уже неспешно расходились, тушили костры, негромко переговаривались между собой. Над священной рощей занималась розовая заря. — Ты как? — негромко спросил Кер и подал ей кубок с вином. — Я… Да так, сон странный был, — сказала она, пожимая плечами. Пусть Скеррис думает, что это все вино. Рона только надеялась, что не бормотала во сне ничего странного. Роне хотелось закрыть глаза и снова очутиться там, с принцессой. Но она только выдернула из коротких лохматых вихров яблоневый лепесток — и бережно сжала его в ладони. Она никогда не отважилась бы думать о принцессе… так. Как о женщине, не как о прекрасной будущей королеве, не как о могущественной чародейке, чья сила немного пугала. Пока Блодвин оставалась вдалеке, Рона была спокойна, но теперь… Теперь что-то изменилось. Она судорожно вздохнула, позволяя прохладному ветру омыть ее пылающее лицо. Между ног было мокро, и Рона поняла, что провалится от стыда сквозь землю, если Скеррис заметит это. Одернула рубаху пониже — она была щуплой по сравнению с другими рыцарями, поэтому одежда была ей не совсем впору. Скеррис не задавал вопросы, посторонился, когда она прошла мимо него. Его мучили кошмары, и он просыпался по ночам с сиплым отчаянным криком, и Кер, должно быть, решил, что Роне привиделось что-то злое. Разумнее всего было лечь спать. Надеясь, что там ее встретит блаженная пустота, с которой Роне было спокойнее и привычнее, чем с опьяненной страстью принцессой.***
Наутро Рона осторожно соскользнула с кровати, миновав мирно спящего Скерриса. Тот сильно устал после ночной прогулки, с которой они вернулись под утро, чтобы обнаружить, что лагерь рыцарей еще не спал, оплакивая погибших. Они выпили вина, послушали печальную балладу, а потом Рона провалилась в сладкий сон. Утром сон казался далеким, ненастоящим. Остановившись, Рона вернулась на пару шагов назад и подоткнула одеяло съежившемуся на постели Скеррису. Он не проснулся, только слабо дернул рукой. Она вздохнула, выходя наружу. С утра моросил мелкий дождь, и свежесть рощи пришлась ей по душе, однако странные мысли тревожили разум, раздразнивая. Принцесса… Блодвин прежде казалась ей хрупкой, но теперь Рона видела в ней силу. Она завораживала, и дело было не только в магии, но и в прекрасных глазах, в тонких губах, в пальцах, которые случайно коснулись ее, когда Рона помогала принцессе с книгами. Блодвин стало слишком много в ее жизни. Может быть, эта жизнь стремительно подходила к концу, и тогда нестрашно, что Рона полюбуется принцессой лишний раз, как любовалась раньше Хиркой и еще парой девушек из деревни. Но подходить она никогда не отваживалась, и… Это чувство было сильнее, навязчивее, как колдовской морок. Не приворожила ли Блодвин ее? Сердце тревожно стукнуло о ребро. Нет, невозможно — Блодвин слишком занята своими поисками, своей магией. Да и ей не нужны были заклинания, чтобы быть самой прекрасной девушкой в Афале. Принцесса пробуждала в ней странное притяжение, мало что имеющее с рыцарским поклонением своей госпоже. Ей хотелось не только целовать руку и следовать верной тенью, не просто прославлять имя принцессы на турнирах, сражаясь за ее честь. Роне очень хотелось, чтобы Блодвин поставила ее на колени и заставила ублажать себя ртом, снова и снова, пока Рона не задохнется. Иенна обещала, что в следующий раз покажет, каково это, когда на твоем лице сидит желанная женщина, но теперь Рона представляла на месте ласковой девицы принцессу и нервно облизывала губы. В голосе Блодвин были стальные нотки, когда она приказывала ей. Блодвин могла бы приказать ей что-то поинтереснее, чем таскать книги. Неправильно, она не посмеет — никогда… Даже будь Рона парнем, она никогда не стала бы впору принцессе. Ей нечего было предложить Блодвин, кроме меча. Не нужны принцессе ее бедная земля и развалившийся замок. Да и нечего об этом думать, только раны бередить… Она вспоминала увлечение Хиркой, которое Рона всегда опасалась называть влюбленностью. Это было слово из баллад про рыцаря и прекрасную леди. Им с дочкой кузнеца оно как будто бы не подходило никак, трещало по швам. Еще тогда Роне казалось, что она делает что-то неверно, и потом Рона часто жалела, что из страха не позволяла себе проводить с Хиркой больше времени, не дорожила ее улыбками и увлеченными рассказами про ковку металла. Но ведь не могла Рона заранее знать, что Хирка попадет в руки бандитов… О Блодвин в лагере говорили украдкой, вспоминали ее прощальную речь в начале Турнира. Их связала магия, их жизни принадлежали принцессе. Странно, что Бедвир не писала баллад о прекрасной принцессе — впрочем, теперь, когда Рона знала тайну поэта, это много проясняло. Принцесса была святой, недостижимой. Образом, который они видят, прежде чем умереть. В груди ныло, хотелось поговорить с кем-то, рассказать… Скеррис с радостью поделился бы своими похождениями, да и на Блодвин он нынешней ночью смотрел темным желающим взглядом. Для него Блодвин была лишь одной из многих леди, сердце которых он украл. Для Роны — особенной, самой прекрасной, самой мудрой. И Роне не хотелось вмешивать Скерриса в свои переплетенные клубком чувства, чтобы самой в этом всем не перепачкаться. Для Тарина же принцесса — лишь долг, навязанный семьей… Рона помнила их печальный зыбкий разговор, но Тарин не говорил о любви, а только о себе. Он хотел сражаться за себя, за свою славу, и Рона уважала это. И радовалась, что его узы с Блодвин такие легкие, едва наброшенные. Это было ее чувство, ее странная увлеченность, только для Роны, и оно медленно пожирало ее изнутри. Хирка была дочерью кузнеца, не принцессой. А Блодвин станет королевой, ей нужно будет выйти замуж, родить наследницу… После столь тесного соседства со Скеррисом Рона знала, что леди и лорды в столице умеют развлекаться по-всякому, но никогда не посмела бы предложить что-то подобное принцессе, чтобы не оскорбить ее честь. Только смотреть на нее со стороны, мечтая однажды приблизиться настолько, чтобы угадать, что за тревоги таятся на дне ее зрачков. Ей нужно было отвлечься. Немедленно, пока течение мыслей не уволокло ее на дно. Рона нашла Бедвир за стиркой. Она умело полоскала белье, и Рона ненадолго остановилась, поглядывая на нее с любопытством. Многие рыцари страдали от того, что в роще не было слуг, с трудом стирали и занимались оружием и доспехами. Слава Богине, им не приходилось стряпать, блюда передавали с дворцовой кухни, иначе бы все уже отравились. Однако Бедвир умела стирать — странно для леди крови, но, подумав, Рона решила, что ее род так же беден и невзрачен, как и ее собственный. Роне тоже приходилось пробираться к прачке и полоскать свои платья после беготни по лесу, чтобы избавиться от зеленых травяных пятен, которые стыдно было показывать дяде. — Рон! — проблеском света в туманном утре улыбнулась Бедвир, заметив ее. — Тебе не спится? Боюсь, новых стихов у меня нет… только стирка. Рона любила слушать ее баллады, хотя мало что понимала в стихосложении. Она не могла представить, как дивные слова рождаются в голове Бедвир и выплескиваются на пергамент, только успевай записывать. Бедвир писала много и увлеченно — хотела успеть изложить все, что может. Она умела заворожить слушателя, словно насылая видения о великих подвигах и вечной любви. После смерти Гервина она не написала ни единой новой строчки, и вчера она тоже пела старое, уже слышанное. Оглянувшись украдкой, Рона отметила, что рядом никого нет. Она подошла ближе, наклонилась, словно бы помогая со стиркой. На самом деле вцепилась в край корыта, едва не засадив ладонь занозами, и посмотрела на Бедвир: — И как твое настоящее имя? Она замерла. Дрожащие пальцы потерялись в воде, пенной от мыльного корня. Бедвир смотрела на нее испуганно, как приговоренная, как Луг смотрел на палача в черном. Она отшатнулась, словно хотела сбежать, но деваться было некуда, они все были приговорены в роще. Трус, так про нее говорили. Трусиха. — Как ты догадался? — задушенным шепотом спросила она. Бедвир испуганно замерла, как лесной заяц, выбежавший прямо на гончую. — Богиня, я… Не говори никому, пожалуйста! Бедвир не рассмотрела девушку в ней. Рона хотела было признаться, чтобы успокоить ее, но вдруг прикусила язык. Вспомнила Воронью Матерь, наступающую на дядю, который едва стоял на ногах, но готовился прикрыть ее своим телом. Что они сделают с ним, если Рона предаст их доверие?.. Смерть ходила рядом с Роной уже давно, обнимала ее за шею, целовала в висок. Но она не позволит им навредить семье. — Я заметил на испытании на озере. Прости, мне жаль, что я видел леди… в таком виде, — сказала Рона, изобразив смущение. Это ей хорошо удавалось, потому что в памяти снова всплыл сон, и она различила мраморную белую кожу Блодвин… — Меня зовут Брианна, — призналась девушка, стараясь не глядеть Роне в глаза. — Я вовсе не такая высокородная леди, как ты думаешь. — Я тоже из мелкого рода, — хмыкнула Рона. Это было не все общее между ними, но большего Рона не могла рассказать. Она села рядом, а Брианна вернулась к стирке, мерно взбивая воду, лишь бы унять волнение и не выдать себя. Позади кто-то прошел. — Как ты оказалась здесь? — Я… моя семья должна Служителям, — прошептала Брианна, нарочно понизив голос, словно это могло спасти ее от всевидящего ока Вороньей Богини, которой вовсе не нравилось, когда рассказывают ее секреты. — Моя бабка должна была стать Служительницей, но она была беременна, когда за ней пришли. Служители не могли навредить ни ей, ни дитя крови, но сказали, что однажды потребуют плату. Это было похоже на страшную сказку, похожую на те, которые умела сочинять Брианна в своих балладах, и потому-то Рона заподозрила, что девушка неискренна с ней. Она считала ее — Бедвира — другом, потому что неопытным и слабым лучше держаться вместе, но теперь Рона опасалась каждого брошенного слова. Какую игру вели Служители?.. — И зачем им девушка на Турнире? Ты же даже не умеешь драться! — позволила себе усмехнуться Рона. — Твоя правда… Думаю, им было кое-что известно обо мне. Я переодевалась юношей и выходила на улицы, играла для народа, — призналась Брианна, испуганно поежившись от налетевшего осеннего ветра. — Я хотела быть как Талиесин… Рона мельком слышала о нем: легендарный поэт, который покорял своими балладами даже богов. Истории о нем были самыми разнообразными, и такая россыпь подвигов — самый верный признак небылицы. Однако всякая легенда должна на чем-то основываться. Как Рона знала, киварвитами обычно становились мужчины. Женщинам полагалось думать о семье, постигать мудрость магии и заботиться о наследниках, и непостоянный и свободный образ жизни бродячих сказителей совсем им не подходил. Хотя такого уж строгого запрета, как в случае с рыцарством, не было. Но Рона догадывалась, что народ, особенно глухой, глубинный, как в ее деревне, охотнее бы принял юношу, чем какую-то тонкую девчонку. Ее бы просто выгнали и не стали слушать. — Мне всегда казалось, что твой голос слишком нежный для парня, — сказала Рона. Брианна тихо рассмеялась — колокольчиками. Настоящий смех, искренний. Хоть что-то в ней было неподдельным, и Рона снова острым уколом почувствовала, что может ей доверять. Не важно, какое имя она носила и кем притворялась, Рона знала доброту Брианны, помнила ее участливые разговоры и то, как она старалась подбодрить рыцарей долгими топкими вечерами, исполняя свои баллады. Бедная девушка, не умеющая даже меч удержать. Она расплачивалась за грехи бабки. А за чьи была наказана Рона? Неужели за ту дуэль с Тристаном?.. — Я не думала, что проживу так долго, — призналась Брианна, словно искала утешения. Но она говорила лишь те слова, которые и так шумели у Роны в голове на протяжении долгих дней. — Йорген, наш лекарь, подсказывал мне, но я чувствовала, что я совсем одна… Когда я увидела дракона… то есть татцельвурма, — она тускло улыбнулась, вспомнив, как Рона часто поправляла ее, гордясь тем, что выучила сложное название твари. — Я убежала, спряталась в кустах. Обмочилась от страха. Думала, что он меня разорвет. Но ты… ты настоящий рыцарь, Аэрон. Может, мои записи передадут тем, кто достойнее исполнит балладу, и… — Ты должна сама ее спеть. У других не получится, — сказала Рона. Вовсе не из-за того, что ей так хотелось стать героем собственной легенды. Она улыбнулась Брианне, коснулась ее плеча, задержала руку, и девушка счастливо кивнула. — А что твой возлюбленный? — стараясь отвлечь ее, спросила Рона. Воспоминание о драконе отзывалось дрожью и в ней. — Он знает об этом? — Я… Мне сказали, что с ним может случиться что-то плохое, если я попытаюсь сбежать с Турнира или их обмануть, — всхлипнула Брианна. Собственная смерть так не пугала ее, как гибель жениха, и Роне даже стало завидно. — Они не угрожали мне, но я… я понимаю. Я трусливая, но не глупая! — неловко улыбнулась она, размазывая сопли под носом — совсем не как леди, а скорее как дворовый мальчишка. Училась понемногу. — Ты не трусливая, не надо так говорить, — мягко проговорила Рона, пока Брианна полоскала рубаху, спрятав глаза. — Ты смелее и честнее многих из тех, кто пришел в рощу. Не пыталась сбежать, не вредила другим. Благодаря тебе их последние дни стали светлее. И… если тебе нужна будет помощь, я всегда откликнусь. Я клянусь. Брианна улыбнулась тепло, коснулась ладони. Ее руки тоже загрубели, были мокрыми и все в мыле, но все же она прикасалась как настоящая леди. И смотрела так же — Рона сама удивилась, как раньше не замечала этих нежных длинных ресниц. — Спасибо, Аэрон. Все нужное Рона уже услышала, но осталась посидеть рядом, расслабленно наблюдая за стиркой и размышляя о своем. Йорген помогал Брианне — так же, как и ей, так же, как, возможно, другим девушкам. Сколько их было? Почему? Неужели Служителям так важно, чтобы пролилась и женская кровь — для Богини-Матери? Но почему бы тогда не разрешить участвовать в Турнире и дочерям крови? Рона постаралась прикинуть, вспомнить. Всех, кто мог вызвать малейшее подозрение. Стоило исключить крепких парней вроде Ивора и Гервина, а вот каждый третий, тонкокостный и быстрый, был похож на девицу. Впрочем, эти приметы были ненадежны: Скеррис не выше ее ростом, тоже худ и изящен. Она так никогда не угадает. Только водит вилами по воде. Попрощавшись с Брианной, Рона решила вернуться к шатру, проверить. Скеррис обычно поднимался в несусветную рань, чего Рона не ожидала от избалованного столичного лорда. Однако в последние дни он лежал в постели. После отравления гнилой водой это было вполне закономерно, и Рона сама уговаривала его полежать и отдохнуть подольше, угрожая, что свяжет ему ноги одеялом. Но не стало ли ему хуже с тех пор… — Кер, хочешь вина? — спросила она, заглянув в шатер. Она заходила без предупреждений, поскольку считала, что может заявиться в свой шатер в любое время. Скеррис, сидевший на кровати и выглядевший так, будто только что проснулся, вздрогнул, вскинув голову, и повернулся к ней. — Напугала, — проворчал Скеррис. — Помнится, это ты мне говорила, что напиваться с утра неправильно? — Я хотела тебя разбудить, — призналась Рона, поставила графин на стол и на всякий случай подтолкнула к нему кубок, захваченый из столовой. Она ведь Скеррису не мать, чтобы указывать, когда ему и что пить. Питье заканчивалось слишком быстро, но Кер не казался сильно пьяным. Возможно, привык к вину?.. Рона не была уверена: Гвинн никогда не пил, если только по праздникам. Говорил, что тогда точно на ногах не устоит. — Новости от Птицеголовых?.. — предположил Кер. В последние дни Служители начали раздражать его еще больше, и он перенял это словечко Роны, выговаривая его с нахальством и гордостью. — Я с Бедвиром говорила. Скеррис усмехнулся: — А-а, бесполезные стишки. Ну, надеюсь, это тебя развлекло. Рона не сказала ему о тайне Брианны, да и сейчас не спешила делиться. Почему-то ей казалось, что это только между ней и певицей, как-то… по-женски. В надежности Кера Рона мало сомневалась, ведь он еще не рассказал о ней никому, но все равно: если тайну знают двое, ее знают уже все, а ей не хотелось, чтобы Скеррис случайно раскрыл Брианну, поскольку ей он дорожит всяко меньше и не будет так яростно оберегать ее секреты. — Почему бесполезные? — обиженно поспорила Рона. — Тебе же тоже хотелось прославиться, а героев создают поэмы! — Я хотел, чтобы меня помнили люди, чтобы каждый меня знал. Певцы добавят свои сказки, приплетут вечную любовь, подвиги во имя прекрасной леди… — Кер ядовито усмехнулся; Роне показалось, что он думает о Блодвин, только иначе, совсем не как она. — Это не я, это их выдуманный рыцарь. Я хочу, чтобы все знали, что я победил, хотя мне с детства говорили, что я должен умереть. Я расскажу… я покажу им всем… — Его голос сорвался, Скеррис обреченно махнул рукой, словно тонул в своих мыслях. С детства… Роне и в голову не приходило, что рыцарей на Турнир отбирают со столь юного возраста; впрочем, это было честнее, чем мучить их ожиданием и заставлять гадать, кого из семьи положат на алтарь Мор’реин. Поддавшись странному чувству, теснившемуся в груди, Рона подошла ближе, обняла сидящего Скерриса, уткнувшись носом в белую растрепанную в макушку, вдохнула запах его волос, еще хранящий призрак колдовской лаванды… — У тебя тут что-то… — тихо, стараясь не нарушить хрупкое равновесие, заметила Рона, присмотревшись, и протянулась к волосам. Скеррис вздрогнул под ее руками. — Что? — сипло выдохнул Кер. — А-а, веточка. Наверно, из леса принес, — сказала Рона, показала ему и откинула прочь. Скеррис натянуто рассмеялся. Отстранившись, пока не стало неловко, Рона снова заглянула ему в глаза. Обычно яркие, хотя и злые, мрачные, темно-болотные, теперь они были подернуты какой-то странной дымкой. Скеррис смотрел на нее и разбегался взглядом. — Как твои раны? — обеспокоенно спросила Рона. — Какие раны? Она изумленно хмыкнула: Скеррис преобразился сразу же, как будто защищаясь. Только что растекался в ее руках, как довольный домашний кот, а теперь подобрался и подготовился, как для драки. Не хотел, чтобы кто-то ему приказывал, гордый такой… Но ведь Рона пыталась о нем заботиться, помня, как рукав туники пропитался темной в ночи кровью. Ее тоже придется застирать, но как-нибудь потом, чтобы никто не видел — у них пока что была одежда на смену. — Со мной все прекрасно, — убежденно сказал Кер, с вызовом уставился на нее, и Рона не посмела с ним спорить. — Хочешь сегодня опять поединок? Или слишком устала, а? В бою со слаугами Скеррис двигался так стремительно и ловко, как дикий зверь, и его совсем не тревожил тот старый порез на ноге. Да и рана в плече могла быть несерьезной, лишь царапиной, как он и сказал. Какой Керу смысл обманывать?.. — Мне нужно сначала зайти к Йоргену, — помотала головой Рона. — А потом я надеру тебе задницу. Ясно? — Еще как, миледи, — довольно оскалился Скеррис, подался вперед, как волк, привлеченный кровью, но только шутливо щелкнул ее по носу. — Уже вознамерилась меня победить, надо же… До героев из песенок Бедвира тебе еще далеко. Рона снова поймала себя на желании придушить Кера, но было уже слишком поздно — он слез с кровати, кивнул ей, пообещав быть на тренировочной площадке с голодным мечом. Пока что рассчитывал поймать кого-нибудь еще, другого наивного рыцаря, который подумает, что может победить лучшего клинка Афала. Рона искренне надеялась, что по дороге Скеррис заглянет в столовую, больно уж бледным он выглядел, но его это, похоже, не убедило.***
Йорген сидел на рассохшемся старом стуле, глядя в пол. Обычно Рона находила его за работой, когда он смешивал травяные порошки или писал свои заметки в бесконечные бумаги, что ворохом устилали его большой стол из темного дерева. Наткнуться на Йоргена в таком странном виде Роне довелось впервые. Она несмело приблизилась, коснулась его плеча, и лекарь неохотно посмотрел на нее снизу вверх, криво улыбаясь. Неприветливый взгляд подмораживал внутренности. По пути сюда Рона много думала о Брианне, однако догадывалась, что Йорген ничего не расскажет. Он так же повязан клятвой, как и Тристан, который, хоть и явно жалел участников Турнира Крови, обязан был молчаливо наблюдать. И все же Тристан решился скрыть клинок из озера — может, и Йоргена ей удастся убедить?.. Красноречие никогда не было сильной стороной Роны; стоило позвать в помощь Брианну. Или Скерриса, он тоже болтать горазд. — Какие-то проблемы с поисками лекарства от хвори? — уточнила Рона как бы вскользь. Йорген глухо рассмеялся, помотал головой: — Не так-то просто работать над лекарством, когда ты вынужден возиться с толпой дураков, которые постоянно калечат друг друга, — проворчал Йорген. — Как ты, крови больше не было? Вчера Рона отошла по нужде и увидела кровь; сначала подумала, что горькие отвары Йоргена перестали действовать, но дело было не в месячной крови, а в том, что Скеррис отбил ей почки. Очередное противное зелье помогло — по крайней мере, так казалось. — Да, все нормально, — пожала плечами Рона. — На мне все заживает как на собаке. — Сильная кровь, — заметил Йорген отвлеченно. — Старая магия. Странно, что твой род не сохранил чародейской силы. — Никто ей не учился. Мы воины, а колдовство бесполезно на поле битвы. Рона вспомнила, как они защищали принцессу, пока та бормотала свои заклинания, силясь сдвинуть древнюю белую плиту. Ее магия поражала, даже стоять рядом было трудно, кости ныли, однако в такие моменты Блодвин полностью зависела от рыцарей, которые оберегали ее жизнь. Это было честно: никто не должен быть всемогущим. — Может, я бы могла тебе подсказать что-то насчет хвори… — предложила Рона неуверенно. — Ты думаешь, что вырезание перьев не помогает? — Только на ранних сроках. Потом гниль разрастается, и вычистить ее невозможно. Я не могу проводить исследования здесь! — пожаловался Йорген. — У меня даже нет испытуемых, обычно мне разрешали взять больного хворью, но в роще это невозможно. Никто не пропустит сюда гниль… особенно теперь. Рона настороженно кивнула. Не пропустит… гниль. Что, если все-таки пропустили? В рощу возможно было пробраться, загадочный помощник Скерриса как-то миновал защиту Служителей, может, кто-то еще мог? — В Гнезде бывают больные хворью? — Нужно же где-то держать их, чтобы они не навредили людям. Костер тоже не сразу собирается. А некоторые из них пригождаются для ритуалов, — с неожиданной честностью сказал Йорген. Для него они как будто бы не были людьми, а лишь частью жутких обрядов Служителей, о которых Рона не очень-то хотела знать больше, или частью его опытов. Она вздохнула. Вспомнила Истина, сучившего ногами от боли и звавшего мать. До того, как Рону позвали лечить мальчишку, она не очень-то близко была с ним знакома — никогда не любила детей, однако, взрезая его кожу, она знала, что это ни в чем не повинный пацан, что Истин не заслужил эту прорастающую жуть. Рона думала в такие моменты про свою мать, измученную хворью. — Они уже придумали новое испытание? — спросила Рона. — Да, да, как же… — отмахнулся Йорген. Его мало волновали испытания, он имел дело только с их последствиями, штопая их раны. — Почему ты спрашиваешь? Рона настороженно улыбнулась. Ей вовсе не хотелось подставлять Скерриса и рассказывать, что на него работает темный чародей, который подслушивает планы Служителей. Озеро было запретным, и даже долбаные Птицеголовые не собирались посылать их на смерть в объятия Нимуэ, но захотели добыть упавший в воду меч. Принцесса рассказала им о драке на берегу, хотя и явно многое опустила. Как же она тогда справилась без чародейского меча, древней магии своего рода, вплетенной в этот клинок?.. Но Блодвин попросила, чтобы пока что меч оставался у Роны. Служители заметили бы, верни она клинок, а пока безопаснее было его спрятать. Так что теперь в ее сундуке, прикрытые рубахами и штанами, лежали легендарный меч Пендрагонов и забытая перчатка принцессы. Рона старалась лишний раз не смотреть на них, словно так могла привлечь чье-то внимание к этим опасным сокровищам. Пожав плечами, Рона пробормотала: — Не знаю, просто… Нас осталось одиннадцать. Кажется, поединки близятся? Или у них заготовлено что-то еще? Испытания стали уже рутиной, стиснувшей их в бесконечный круговорот боя и отдыха. Как быстро она смирилась, что смерть всегда будет рядом? Когда перестала бояться? Ее все еще мучили сомнения, она не хотела убивать и надеялась, что Иллиам был первым и последним, кто погиб по ее вине, однако Рона готовилась сражаться. Чтобы выжить, чтобы вернуться домой. Да даже если чтобы увидеть лишний раз принцессу — чем это не достойная цель? — Они выпустят вас против птенцов, — неохотно признался Йорген. — Против… кого? — удивилась Рона. — Вы разве умеете сражаться? Ты никогда не говорил! Мог бы меня научить… Младшие Служители, как Йорген, звались Птенцами — он сам объяснял, их не посвящали во многие тайны, однако мимолетные улыбки Йоргена намекали: он сам может выведать все, что его интересует. Но бросать на обученных рыцарей Птенцов, которые занимались мелкой, в основном письменной работой?.. Какая жестокая бессмысленность! — Нет, ты не поняла. Птенцы, они… Птенцы Мор’реин, — сказал Йорген серьезно, даже торжественно, но какая-то странная тень сомнения проскользнула по его лицу. Рона помнила тот странный комок перьев, перепачканный в крови и слизи; ей не хотелось представлять, во что такое существо может вырасти и насколько злобным противником оно будет. Как будто им мало было того гребаного дракона! Она невольно оскалилась, словно уже сейчас должна была бежать на чудовище. Вздохнув, постаралась успокоиться. — Ты не за нас волнуешься, — пробормотала она. Хотела бросить с упреком, заставить Йоргена прочувствовать, насколько это неправильно, но… — Я их кормил, — просто сказал Йорген. — Хотел изучить позже, понять, что они такое. Так и не понял. На зверей они не похожи, но и по-людски не мыслят. Служители никогда не думали о них, оставляли в подземелье, где они умирали от голода. Убивать их нельзя, поскольку это дети Богини, но заботиться о них ни у кого не было времени. Глухое разочарование темнело в его глазах. Он не видел в них детей, даже больных и неправильных; Йоргену птенцы казались любопытным источником знаний, и теперь он так злился на то, что у него их отнимают. Рона отошла, отстранилась. Она никогда не сможет его понять… — Оказалось, что я их подкармливал, только чтобы их потом отдали умирать. — Знаешь, Йорген, мне это знакомо, — хрипло выговорила Рона. Ей хотелось схватить его за воротник, приложить лбом о крепкую столешницу. Ей хотелось, чтобы Йорген очнулся, чтобы он увидел, о какой мерзости он печалится, когда вокруг умирают невиновные, честные люди! Она до сих пор не могла забыть раздробленный череп Ивора, драную плоть Кейна, мокрое лицо Гервина… и многих, многих других. Может, завтра на куски разорвут ее, а Йорген будет горевать о чудовищах? Она сознавала, что несправедлива. Что злиться скорее стоит на Вороньих Матерей, которые приводят в этот мир чудовищ, лишь бы обрести силу, а Йорген… что ж, он всегда был таким. — Почему сейчас? — спросила Рона, нахмурившись. — Они хотят, чтобы мы убивали детей Богини? Объявят за это грешниками и всех казнят? — Они хотят пролить кровь. Великую кровь и Воронью кровь, надеясь, что это спасет рощу и весь мир. Йорген усмехнулся углом рта — резко, как-то криво. Он повторял чужие слова, так же, как в первые дни их знакомства твердил Роне основы веры, рассказывал про то, что Служители через самоотречение постигают истину. Рона толком не понимала, как можно отречься от себя. Но сознавала, что и Йорген особенно в это не верит. — Ты считаешь, это поможет? Боком Рона скользнула к столу, облокотилась на него и как бы случайно поймала один из листков. Писал Йорген торопливо, что даже знакомые символы сливались в непонятную вязь, как в древних книгах Ушедших. Йорген бросил на нее яростный, ревнивый взгляд, будто Рона ласкала его возлюбленную. — Я не нашел ни одного свидетельства, которое подтвердило бы полезность такой жертвы, но и записей о гниении рощи я не видел, — признался Йорген. — Нам приходится действовать вслепую. — И это серьезно? Роща, которая скоро обратится в черную гниль? — хмыкнула Рона. — Разве она не принадлежит друидам? Они в последнее время часто тут шастали. Почему Служители так из-за нее волнуются? — Роща — часть древнего Афала. Никто не знает, к чему приведет ее потеря. Ходят разные разговоры… что гниль не остановится, когда пожрет рощу, и будет искать другой источник магии. И поглотит все, до чего сможет дотянуться. — И ты рассказываешь это мне так свободно, потому что считаешь, что я не переживу следующую битву? — уточнила Рона, прищурившись. — Мне никто не повелевал хранить это в тайне. Все в роще видят, что дела плохи, было бы глупо это скрывать. — А о том, зачем Служителям понадобилась девчонка на Турнире, ты не расскажешь? Йорген не пренебрегал правилами, как она надеялась, а потому вызнать что-то у него было трудно. Его держал не страх и не почтение, как Тристана, а что-то иное. Может быть, какая-то магическая клятва — Рона слышала, что колдуны могут заключать такие на крови, и обвязать своих прислужников верным словом было бы разумно со стороны Совета Матерей. — Кто еще, Йорген? — шепотом спросила Рона, словно их могли подслушать. — Назови хотя бы мертвых. Их не нужно защищать, они уже в руках твоей богини. Они должны быть — она чувствовала. Служители опасались, что одну девку убьют на жестоком Турнире, несмотря на их призрачную помощь, а потому притащили умирать побольше. Двоих уж точно… — Одно имя, — попросила Рона. — Кейн, — неохотно сказал Йорген. — Ее звали Келлен. Она умела врачевать, но в битве проиграла. Рона отчетливо помнила, как Келлен помогала Йоргену заботиться о раненых и накладывать повязки. Склочный лекарь никого не подпустил бы близко к своей работе, а значит, они с Келлен были знакомы заранее. Тогда Роне, напуганной яростным рычанием дракона, которое преследовало ее и ночью, и кровью, въевшейся под ногти, не показалось это странным, но теперь она начинала замечать… Йорген покачал головой, стиснул зубы — скулы острые, взгляд звериный. Ни слова больше он не собирался говорить, хоть режь его. — Чего эти твари боятся, Йорген? — тихо спросила она, наклонившись к нему. — Вы же хотите, чтобы я выжила. Выбралась. Может, если я смогу миновать зубы ваших птенцов, я что-то еще расскажу про принцессу? Это было обещание из тех, которые Рона никогда не собиралась исполнять, и ее честь, взрощенная рассказами о благородных рыцарях, ныла и царапалась. Рыцари обманывали, даже ее дядя, которого она считала самым достойным, самым лучшим воином прежних лет. А Служители хотели управлять ей, так что же плохого, если она попробует потянуть их за поводок? Главное — успеть отскочить раньше, чем эта безумная собака перегрызет ей горло. — Им не нравится свет, драться вы скорее всего будете вечером, — сказал Йорген. — Не знаю уж, насколько тебе это поможет. — Спасибо, — кивнула Рона. Он вышла из черного лекарского шатра, не видя ничего перед собой. Только выглянув на солнце, она вдруг осознала, каково будет драться с ожившими кошмарами, с порождением гнилой магии. Она зашла слишком далеко, чтобы сдаваться, но тревожное чувство колотилось под ребрами. Усталая и обреченная выведанными новостями, Рона отправилась искать Кера, чтобы испортить настроение и ему. Скерриса она нашла не на площадке с песком, а чуть поодаль, у деревьев, отделенного от гудящей толпы. Он странно усмехался, хлюпая носом, и пытался вытереться предложенной кем-то тряпкой. По вышитой узорчатой «Н», почти запятнанной кровью, Рона догадалась, что это был сердобольный мальчишка Невилл, который пожалел его. — Неужели кому-то удалось тебя победить? — удивилась Рона, вскинув брови. Скеррис мрачно посмотрел на нее, словно намекая, что все еще без труда может уложить ее носом в песок. — Нет, — пробормотал он неразборчиво в платок. — Помнишь, ты говорил, что надо бы помириться с Джанетом?.. Я попытался. Этот ублюдок не оценил и почему-то разбил мне лицо. Вы с ним похожи, — скорбно поделился Кер. — Почему обязательно нужно портить мой нос? Он многим нравится! Рона смешливо улыбнулась, подошла, отобрала платок, сложила так, чтобы самой не перемазаться, и постаралась стереть со Скерриса уже подсыхающую кровь. Удар у Джанета был сильный и твердый. Но с носами всегда так: больше крови, чем вреда. — И как ты собрался с Джанетом мириться, расскажи, пожалуйста? — осторожно уточнила она. В способностях Скерриса злить людей Рона ничуть не сомневалась. — Ну… предложил в качестве перемирия отсосать ему, взял его за хер… Ему это отчего-то не понравилось, а я не успел закрыться, — неохотно признался Кер. — По моему опыту, больше всего меня ненавидят те, кто хочет трахнуть. Но Джанет, видно, особенный. Рона рассмеялась — облегченно, счастливо, радуясь такой несусветной глупости. Кер фыркнул, насупленно глядя на нее, а потом тоже расхохотался. Это заставляло ее забыть о птенцах, о Вороньей Матери, корчившейся в родах. Она пока что не придумала, как рассказать Скеррису о будущем испытании, однако уже прикидывала, как бы добыть побольше света в этом темном месте. Пока что больше всего света Рона видела в глазах Скерриса. Зеленых, ясных, глубоких. Может быть, ради этого стоило сражаться.