Никто не знает, что вызывает оную хворь, но в народе говорят, что привести к ней могут распутство, мотовство, гневливость и презрение к Великой Матери нашей. Учение о вороньей хвори
Иенна сладко застонала, нежной кошкой выгибаясь на разворошенной кровати, когда Рона прикоснулась к ней там, между ног. Это не было сном; от нее пахло сладостью роз и шиповника, она была горячей и влажной, и ее голос казался таким же шелковым, как одежды, из которых она выпорхнула, прекрасным, как дивная мечта. Рона бы слушала его целыми днями — особенно когда Иенна просила ее сделать так снова. Рона не хотела идти в бордель, но Скеррис уговорил. Скеррис сказал, что им все равно скоро умирать, так он хоть научит Рону трахаться нормально. Она ужасно раскраснелась и сердито сопела, не находя сил спорить, втайне думая, что согласна на что угодно, лишь бы развеселить Скерриса, который в последние дни казался задумчивым и совсем неживым — в преддверии поединков. «Лебединая песня» встречала их разгульным хохотом и игривой музыкой. Они прошли через черный ход — к Иенне, которой заранее послали записку, хотя пользоваться услугами темного чародея для такого дела казалось странной затеей. Их отпустили — теперь, перед поединками, им необязательно было все время прятаться в роще, поскольку подсказки никому не помогли бы, только умение и добрый клинок. И немного удачи. С ними отправили несколько Служителей — мрачную молчаливую стражу, которая должна была вмешаться, если кто-то рискнет напасть на рыцарей в «Лебединой песне». — Это… не больно? — испуганно спросила Рона. — Нет, конечно, — фыркнул Скеррис. Он лежал рядом с Иенной и рассеянно гладил ее по груди, мурлыча что-то ей на ухо, кусая ее за мочку и в шею, жадно припадая. — Тебе-то откуда знать! — Рона обожгла его сердитым взглядом. — Можешь и в меня пальцы засунуть, мне понравится. — Придурок, — усмехнулась Рона; Скеррис довольно рассмеялся. Он покосился на нее, как разморенный кот, покачал головой, словно подсказывая, что это всего лишь его глупые шутки. Иенна улыбалась, довольная, и Рона скользнула в нее вторым пальцем. Внутри было мокро и горячо. Упруго. Странное, топкое ощущение, заставляющее Рону податься вперед, заглянуть в потемневшие глаза девушки. Она задумчиво пошевелила пальцами, разводя их, вслушиваясь в довольные, жаркие вздохи Иенны. Едва ли Рона могла сказать, притворяется та или и правда наслаждается ее прикосновениями, но дыхание Иенны сбилось, а щеки вспыхнули розовым румянцем. Рона сидела на широкой постели в одной рубахе, опасливо сведя плечи, и забывалась только тогда, когда Иенна снова двигалась ей навстречу, мягко постанывая, ища ее прикосновений. Открыться и ей — значило проиграть, но объяснения оказались проще, чем Рона рассчитывала. Она боялась, как бы с Иенной не сделали ничего дурного за узнанную тайну, но в голову ей пришло, что бордель давно заключил договор со Служителями, а среди рыцарей были девушки — и не одна. Кажется, Брианна в ту ночь пела для них. Вот бы прижать Иенну — не так — и расспросить о большем… — Ах, глубже! — жадно воскликнула Иенна, сжимаясь вокруг ее дрогнувших пальцев. Улыбнувшись, Рона исполнила просьбу. И, должно быть, весьма неплохо. Иенна выгибалась и всхлипывала. Скеррис целовал ее — самозабвенно вылизывал ее рот, нежно гладил пальцами по бархатной коже, ласкал грудь, словно искусно играл на музыкальном инструменте. Почему-то Рона прежде думала, что все мужчины грубы и невоздержанны — судя по шуткам да деревенским байкам, она всегда представляла это смутно, но непременно — невежественно, как будто нападение. Она ожидала видеть что-то… звериное, зная нахальный нрав друга, но Скеррис так отчаянно хотел, чтобы Иенна улыбнулась и ему и позвала его по имени своим чудным голосом, что готов был бесконечно целовать ее припухшие губы, прижимаясь к ней, словно к самому дорогому и святому, пока Рона двигала в ней пальцами… — Ох, дайте мне немного отдохнуть, ладно? — попросила Иенна, ласково оттолкнув взъерошенную голову Скерриса. Рона вытирала руку о простыни. Иенна была хороша — не так прекрасна, как принцесса, но все же Рона чувствовала то самое — странное, тянущее между ног. Она знала, что она красива и желанна, и красовалась нарочно. Выгнулась, провела чувственно по грудям, под ними, по нежному животу. Иенна оказалась рядом, обняла, провела ладонью по ее спине, смяла рубаху в руке, потянула. Рона обмерла, она хотела сопротивляться, бросила отчаянный взгляд на Скерриса, который, еще не скинув наваждение, смотрел куда-то сквозь нее… Но Иенна лишь со смехом повалила ее на постель, попутно раздевая, наклонилась и лизнула мокрым юрким языком между грудей. Рона вздохнула. Ей нравилось теплое дыхание Иенны на коже, и та довольно улыбнулась, показывая хищные белые зубки. — Не волнуйся, я никому не скажу, — прошептала Иенна, привстала, наклонившись к самому ее уху. Нежно поцеловала в шею. Она гладила обмершую Рону по плечам, потиралась пышной грудью с затвердевшими сосками, словно и правда кошка. — Ни один мужчина не был со мной таким почтительным, даже эти мальчики, которые умрут на следующий день. — Эй, я вообще-то здесь, — рассмеялся Скеррис. Иенна ахнула и метнулась к нему, чтобы расцеловать его лицо, и Рона скорчила рожу, закатывая глаза, заставляя Кера вздрагивать от сдерживаемого смеха. Мальчишка, привыкший к тому, что его все лелеют и любят… Нет, он хотел, чтобы его любили. Хотя бы так. Скеррис довольно улыбался, отвечая на ее ласки, позволил гладить его по вечно растрепанным волосам. Когда он отпустил лукаво улыбающуюся Иенну, Рона приобняла и привлекла ее к себе. Они упали на кровать, смеясь, перекатились. Рона и Иенна лежали рядом, с любопытством разглядывая друг друга: одна наверняка пыталась понять, как вообще видела в тощей девчонке парня, а другая просто тихо млела от близости женского тела, которого могла постоянно касаться. Скеррис наблюдал за ними, усмехаясь. Он не раздевался, хотя Рона не просила об этом, только о том, чтобы он не касался ее — насчет того, чтобы Скеррис не трогал себя, разговора не было, Роне было плевать — тут и без него есть на что посмотреть; наверно, наслаждался зрелищем?.. Ей должно было быть неловко, но Рона терялась, вырисовывая узоры по спине Иенны. — А можно я тебя вылижу? — встрепенувшись, игриво спросила Иенна. — Кажется, я тебе должна за прошлый раз, было славно. — Ну… Да? — испуганно кивнула Рона. Она вовсе не думала об этом как о долге — и не могла представить, чтобы она понравилась кому-то настолько, чтобы для нее захотели сделать что-то… подобное. Стыдно-приятное. Но с Иенной хотелось соглашаться во всем. Иенна довольно улыбнулась. Она окинула Рону долгим чарующим взглядом, велела той лечь в изголовье кровати. Распоряжалась она как настоящая королева… как принцесса. Рону кольнуло неприятное чувство при мысли о Блодвин. Не такими она хотела видеть своих рыцарей, верно? Рона сгорит от стыда, если Блодвин когда-нибудь узнает. Бездумно она поправила мягкую подушку под спиной, устроилась поудобнее, позволяя Иенне ласково развести ее дрогнувшие ноги. Только Иенна наклонилась к ней, ее отвлек Скеррис, что-то прошептавший на ухо. Она согласно мурлыкнула, поцеловала его в губы. Иенна больше не растекалась на постели, как королевская особа, а по-кошачьи выгнулась, чтобы Скеррису было удобнее скользнуть в нее сзади. На Рону он не смотрел, прекрасно зная, что иначе она сбежит; разглядывал изящно изогнутую спину Иенны, сжимая рукой ее бок. Первое прикосновение было мокрым и неожиданным. Гибкий язычок разгладил складки. Мягкими губами Иенна накрыла какое-то чувствительное место, посасывая, и Рона изумленно охнула. А Иенна сама низко застонала, вжимаясь в нее губами, жадным влажным ртом, — это Скеррис толкнулся сильнее, заставляя Иенну сладко всхлипнуть. Рона вдруг тоже попала в этот странный ритм. Прикрыла глаза, позволяя себе провалиться в чистое блаженство. В ушах шумело, между ног разгорался пожар. Иенна умело проникла внутрь, и Рона застонала, прежде чем успела это осознать. Какая-то сладкая истома разливалась внизу живота; кровь же — напротив, горела. Роне было жарко, она слепо впилась рукой в соскальзывающие простыни. Голоса мешались: Кер что-то бросил Иенне, но знакомое его звучание превратилось в рокот рычания, Иенна всхлипнула, подаваясь к нему навстречу, но не желала отрываться от Роны. Жадные пальцы впились в бедра. Иенна прикоснулась языком по тому чувствительному месту, и Рона отчаянно застонала, чувствуя, как огонь облизывает ее внутренности… Обессиленная, Рона просто лежала на кровати, глядя в побеленный потолок, пока Скеррис о чем-то негромко говорил с Иенной. Возможно, речь шла о деньгах. Рона не хотела думать о золоте сейчас, все еще чувствуя призрачные прикосновения Иенны, не хотела вспоминать, что все это лишь кратковременный обман… Только обманывала не Иенна; ей правда нравились они оба. Рона сама себя обманула, заверив, что может быть счастлива — хотя бы ненадолго, заставила себя забыть о кровавых поединках. — Я попросил притащить горячую ванну. Тебе понравится. Вымоешься, а потом я, — сказал вернувшийся Скеррис, потрепал ее по волосам. Рона слабо застонала. — Это же дорого! — тут же испуганно встрепенулась она. В этот раз их развлечения не оплачивала корона, и где-то глубоко в душе Рона чувствовала острый колючий стыд, словно разросшийся терновник. — Плевать. Мертвым золото не нужно, — каркнул он и завалился на кровать рядом. Рона вздохнула, кутаясь в легкое покрывало, и подкатилась Скеррису под бок, прижалась. Сквозь два слоя ткани Рона не ощущала прикосновения, только приятное тепло, и довольно улыбнулась. От него пахло терпким потом и сладкими духами Иенны. Рона почти задремала, когда услышала, что Скеррис что-то говорит — быстро и торопливо, словно он боялся передумать. — Блядство, Рона, я… — Кер отвернулся и устало вздохнул. — Иногда я думал, что все могло сложиться иначе. Мы могли бы сбежать. Вместе. Мы умеем сражаться, неужели какие-то жрецы в черных одеждах остановят нас? Они всего лишь разодетые трусы… — Мы не можем просто исчезнуть, — прошептала она. — Птицеголовые нас найдут. И наших родных. — Что ж, мне стоило знать, что ты так ответишь, — обреченно сказал Кер. Рона печально замолчала, и Скеррис просто был рядом, лениво обнимая ее — он понимал, что большего она не позволит, но Керу было достаточно и этого, чтобы разнежиться окончательно, тихо мурлыча от удовольствия. Перебирал ее волосы, почесывая за ухом, словно любимого пса. Она откинулась, отдыхая, наслаждаясь небольшой передышкой. Со Скеррисом ей было спокойно, что она забывала обо всем. — Эй, Кер? — позвала Рона, дергая край его рубахи. Он так и не разделся, даже Иенну брал в ней. — Я знаю, ты стесняешься шрамов, но… Ты не виноват. И я думаю, что Камрин подло поступала, она… — Гвинн тебя не бил? — тихо спросил он. — Нет, я не… Я знала, что отец Деррека его колотил. Старая пьянь. Мерзость. Я радовалась, когда он умер, а Деррек плакал по своему отцу, — вздохнула Рона. — Гвинн меня любит. Он бы никогда… Блядь, прости. — Она подумала, что неприятно слышать о таком, когда не дождался ни единого приятного слова от своей матери. — Ты красивый. Для парня, я хочу сказать. Никто и не посмотрит на твои шрамы. Она замолчала, почему-то застыдившись того, что Гвинн позволял ей творить что угодно, в то время как Кера секли за каждый проступок. Рона видела его шрамы лишь единожды, когда они вместе купались в озере, но отчетливо подумала тогда, что били его не раз и не два. Неудивительно, что он не хотел показываться другим рыцарям, поддерживая легенду о герое и победителе, заносчивом и смелом Скеррисе Нейдрвене. — Спасибо, — негромко сказал Скеррис. Когда внесли тяжелую ванну, Рона закопалась в одеяла, но едва ли слугам было дело до рыжего рыцаря, когда они тащили эту тяжелую бадью с кипятком. Скеррис выпроводил их и дал серебряную монетку каждому, улыбаясь. Так, говорил он, слуги меньше болтают. Рона нехотя сползла с кровати, подошла к ванне, тронула горячую воду пальцем. Вполне терпимо, чтобы не обвариться, а погреться. — Нет, постой, — сказал Скеррис, хитро улыбнувшись. — Я попросил еще масла… В борделе его всегда полно. Он откупорил странную бутыль, вылил часть в воду. Принюхавшись, Рона хмыкнула: — Это что, лаванда? Издеваешься? — Не хочу, чтобы тебя сожрали слауги. Рона, возможно, совсем неизящно упала в ванну и блаженно прикрыла глаза. Дома ей редко удавалось просто полежать в ванне, поскольку нагреть столько было трудно, и Рона торопливо мылась в прохладной воде или обтиралась мокрыми полотенцами. Горько-сладко пахнущая горячая вода успокаивала, и она безвольно растеклась в ней, как будто у нее разом отнялись руки и ноги. Вылезать отсюда ни за что не хотелось. — Надо было поговорить с Иенной, — пробормотала Рона. — Спорим, их предупреждали? Она слишком уж легко приняла то, что я девчонка. Сдается мне, в тот раз Иенна не зря ко мне подошла, ее направили… Не заметить ее огненно-рыжие волосы среди других рыцарей было трудно. Иенна была охотницей, которой повелели увести Рону в тихий уголок, подальше от любопытных глаз, пока Рона не сделает что-нибудь, что раскроет ее. Сложись все иначе, они могли бы просто поговорить — Скеррис говорил, что некоторые богатеи платят девкам и за это. У каждого свои причуды. Странно, но Рона не чувствовала, что ей воспользовались. Она ведь сама согласилась, и… Сейчас Иенна с удовольствием отдавала долг. — Ну, мне казалось, это было приятное удивление… — протянул Скеррис. — Неужели ты думаешь, что они устроили бы это ради тебя? Шлюхи любят болтать и легко продаются. Им нельзя доверять тайны. Он не знал об остальных. Рона смутно помнила, что Брианну затащили к музыкантам — петь и развлекать публику, об увеселениях другого рода и помыслить было трудно. А что насчет Кейна — точнее, Келлен? Рона не видела ее внизу. Наверное, ее тоже осторожно увели. Они все продумали… Рона сдавленно застонала — на этот раз это звучало как скрип старого дерева, а не как что-то приятное. — Ага, только тайны Служителей будешь хранить, если не захочешь оказаться на костре. Ты просто не хочешь признать, что Птицеголовые в этом замешаны, — вздохнула Рона, — потому что это значило бы, что они хотят для чего-то меня использовать. — Подсунуть Блодвин рыцаря-девчонку и надеяться, что ты не сможешь защитить ее от очередного наемника вардаари? — хохотнул Кер. — Без обид, но ты ведь… — Я знаю. Нет, тут что-то другое. Не уверена… Рона вспомнила шепот-шелест Нимуэ, назвавшей ее рыцарем, но отчего-то ничуть не сомневавшейся, что она девушка, подумала про других обманщиц в лагере. Что, если рыцарем должна была стать женщина? Что, если это один из тех старых ритуалов, и?.. Но почему тогда девушкам не позволено сражаться? — Хочешь поговорить о чем-то более приятном? — почти жалобно попросил Скеррис. — Тебе понравилось? — М-м, да, было славно, — согласилась Рона. Она погрузилась под воду, словно в напрасной попытке сбежать от неловкого разговора, вынырнула и принялась перебирать мокрые волосы, чтобы промыть их получше. — И часто ты чем-то таким занимаешься? — Обычно предпочитаю не делиться. — Наверно, это вдохновляет, — проворчала Рона, дергая себя за спутанную прядь. — Знать, что ты можешь заполучить что угодно. Горячую ванну, любую девушку… Ну, я не только про тех, что продаются. Любая придворная дама с удовольствием бросилась бы тебе в объятия. — Это наскучивает, — признался Скеррис. Он наклонился, облокотился на край деревянной бадьи, провел пальцами по мутной пенной воде, вырисовывая колдовские символы легкими движениями, хитро взглянул на Рону: — И кого бы ты хотела заполучить? Она завозилась в воде, плеснула на пол. Странно — положение, в котором они оказались, было куда неприличнее вопроса; Скеррис смотрел прямо на нее, терпеливо дожидаясь ответа, но, слава всем богам, ему хватило совести глядеть в ее глаза. Рона прикусила губу, словно чувствуя сладкий привкус поцелуев Иенны. Это ведь всего лишь мечты, они ничего не значат, это не преступление, не грех — просто думать и представлять… — Принцессу, да? — проницательно спросил Скеррис. — Это так заметно? — обмерла Рона. — Со стороны. То, как ты смотришь, — посерьезнев, кивнул Кер. — Хотя я не уверен, что Блодвин видит: ей книги милее людей, а корона дороже любых страстей. Но она просто не знает, от чего отказывается, — подмигнул он. — Принцесс воспитывают в строгости нравов. Блодвин сразу же возникала в ее мыслях, едва Рона думала о ней. Ее бледное лицо, мягкие губы и… Она едва не сболтнула о своих жарких снах, но мельком подумала, что Скеррис будет смеяться. Не со зла — просто потому что это Скеррис. — Это все глупости, — вздохнула Рона. — Я всего лишь девчонка с севера, я не могу… И, к тому же, она тоже девушка. — Ну и что, — удивился Кер. — Напротив, так лучше. Не нужно заботиться о бастардах и запутанной королевской родословной. Можешь развлекаться с ней в свое удовольствие. Рона сердито нахмурилась. Ей вовсе не нравилось, как Скеррис говорит о Блодвин: совсем без почтения, словно она не его принцесса, а одна из девушек «Лебединой песни». Но поменять его она все равно не смогла бы, так что Рона постаралась успокоиться и не стукнуть его как следует. — Я не хочу… развлекаться, — призналась она. — Иенна милая, правда, но я не чувствую того же, что с Блодвин. Я хочу ее защищать, оберегать от всех опасностей — как настоящий рыцарь. Я хочу быть с ней рядом, потому что ей я полезна, и она рассказывает интересные истории об Ушедших и магии, и… она сильная, хрупкая, но сильная. Она целого дракона подняла! Скеррис слушал, позволяя ей говорить и говорить, восхищаться принцессой, ее красотой, умом, отвагой. Слова переполняли Рону, как горячая вода — эту бадью, и она рада была, что Кер не перебивает ее. Слова были сладкими, но несбыточными. От воды пахло лавандой — как от принцессы. — Так вот что такое любовь, — вздохнул Скеррис, распрямившись. Улыбка была горькой, полынной. — Я запомню. Красиво. — Куда ты идешь? — встревожилась Рона. — Ты… как ты? — Все хорошо. Поговорю кое с кем. Корак обещал заглянуть, мне кажется, это место ему особенно нравится. Надо уладить кое-какое дело. Ложь. Какое там хорошо… Она знала Кера, чувствовала, что он что-то умалчивает. Рона не смогла выскочить из уютной теплой ванны и погнаться за ним, шлепая мокрыми ногами, да и это было бы так нелепо… Услышав, как закрылась дверь, Рона вздохнула и снова зажмурилась.***
О том, что в рощу наконец-то допущены родственники участников, Рона узнала с утра, но особой радости не ощутила. Только глухую пустоту внутри оттого, что Гвинн сейчас далеко на суровом севере, один, — а если не один, то и того хуже, общество Вороньей Матери и врагу не пожелаешь. Скерриса весть тоже не особенно вдохновила, да и он больше думал о борделе. Лишь Тарин сиял за завтраком улыбкой и рассказывал Роне, что ей надо непременно познакомиться с сиром Клайдом, его отцом, который был умелым воином и написал целый трактат о мастерстве меча. Тарин считал, что Рона его читала — наверное, все юноши читали. Поэтому она кивала и улыбалась в ответ, подпитывая его заблуждения. Их возвращение в рощу не заметили. Рона знала, что никто не захочет показывать волнующимся родственникам облезлые яблони, поэтому шатры отнесли ко входу в рощу, подальше от зарослей больных деревьев. Им, восьми оставшимся, не нужно было много места. Шатер Джанета уже уволокли куда-то, но Рона знала, что раненый остается на попечении Йоргена в его черной палатке. Они пробирались сквозь толпу людей и Служителей. Жрецы в темных одеждах были хуже, чем стражники в грохочущих доспехах. Рона предпочитала знать, с чем она сражается, но белые мертвенные лица были непроницаемы. Вокруг сновали незнакомцы, и она почувствовала, как что-то душит ее. Люди, много людей… Рона держалась позади Скерриса, старалась избегать их взглядов, словно они как-то могли догадаться — по запаху лавандового масла, по вспыхнувшим щекам, — что она была в борделе. Стыд затапливал ее. Но всем было наплевать. Рона словно оказалась на рыночной площади в ярмарочный день. Она узнавала некоторых — словно подтертые на портрете черты. Повзрослевшие лица Тарина, Невилла, Эньона… Рона увидела всполох алого. Остановилась. Она не могла поверить, горло пережало. Рона различила среди этих шумных пестрых людей тощую неловкую фигуру, растрепанную рыжую косу, старую трость. Гвинн растерянно оглядывался среди мелькающих слуг и леди и лордов крови и казался дворовым псом, которого вдруг вытащили в богатые королевские покои прямо в разгар праздничного пира. Больше всего Роне хотелось завизжать и кинуться ему на шею, однако она знала, что должна играть дальше, поддерживать маску. По дороге она кивнула высокому юноше рядом с Невиллом, похожему на него, видно, тому самому стражнику Галладу; посмотрела на бледного мужчину рядом с Брианной, который держал ее за руку — неловко, словно боялся обнять. Она шла медленно, расслышала тихий шелест своих шагов. Кер сказал что-то, но затих, споткнулся взглядом тоже. Рука коснулась по плеча — Скеррис мягко подтолкнул ее ближе к Гвинну. — Дядя! — позвала Рона, улыбнувшись. Она почти поверила, что вернулась домой. Жадно вцепилась взглядом в лицо Гвинна, словно голодный пес. Ей хотелось обнять, прижаться теснее, но она осталась на расстоянии. Она теперь была рыцарем. Между ними с Гвинном плескалась красная соленая волна, разделяя их навсегда, — кровь и отчаяние. — Ты… я не думал, что ты приедешь, — смутилась она, не подобрав слов. Что-то жгло ее горло огнем. — Как дорога? — Дрянь, как обычно, — скривился Гвинн. Он говорил легко, словно бы они расстались на несколько дней, но глаза оставались тревожными. — Особенно для моей ноги. На каждой дороге трясет. А я получил приглашение на коронацию, как и все, — хмыкнул он. — Только передала его Воронья Матерь, но я… почтен. Он явно издевался, и Рона счастливо слушала привычный яд, лившийся с его сухих обкусанных губ. Она просто рада была стоять рядом, смотреть на его немного осунувшееся лицо. Гвинн не стал выглядеть старше, в ярко-рыжих волосах не проступила серебряная седина, как она почему-то ожидала, и Рона одернула себя: прошло всего несколько лун, не годы, как ей иногда казалось! Гвинн выглядел усталым, но довольным встречей… Тристана поблизости не было — возможно, он остался при дворе. — Это Кер. Скеррис Нейдрвен, — спохватившись, представила Рона, кивнув на застывшего Скерриса. Тот рассматривал Гвинна недоверчиво, словно тоже не мог представить, откуда бы ему взяться здесь, не решался, а потом резко кинулся вперед, протягивая руку: — Это честь для меня, сир… — Я тоже рад, — неловко улыбнулся Гвинн, схватился за ладонь. Странная улыбка озарила лицо Скерриса, благодарная и довольная. — Не нужно столько почтения, парень. Просто Гвинн. Кер что-то растерянно пробормотал. Он мялся рядом, и Рона обреченно отметила, что никто не явился попрощаться с ним. Отец наверняка был занят важными торговыми сделками, а Камрин была не из тех, кто придет говорить с уже похороненным сыном, живым мертвецом. Жаль, только Дейну не позволили с ним увидеться. Младший брат нашел бы слова, чтобы подбодрить Кера. — Нам нужно поговорить… — Гвинн оглянулся, словно опасался, что их кто-нибудь подслушает. Толпа смыкалась вокруг морским прибоем. Он был какой-то дерганый, и Роне до боли хотелось знать, о чем он говорил с Вороньей Матерью, когда ее увезли. — Есть здесь какое-то место? Да, им нужно было поговорить. У Роны накопилось множество вопросов, и они роились в ее голове, как жалящие осы. Она нашла силы и выдержку, сжала руку в кулак — незаметно, за спиной. Ногти впились в кожу. — Мой шатер, но… Ладно, идем, — сказала Рона. — Кер, подожди нас тут, ладно? Только не подерись ни с кем. — Да, я, конечно, — он все еще смотрел на Гвинна. Роне хотелось ревниво заворчать; зная друга, она готова была подозревать в этом пристальном внимании худшее, однако Скеррис горел искренним восхищением. Она отошла ненадолго, привыкая снова подстраиваться под шаги дяди; оглянулась, увидела галдящую толпу. Кера, оставленного в одиночестве посреди радующихся людей. Роне не хотелось его покидать, но она умела чувствовать, когда ее дядя серьезен донельзя — им и правда нужно было многое обсудить. Семейное дело, но Скеррис — разве не семья? Особенно теперь… Она распахнула перед Гвинном полог, улыбнулась неловко, ожидая, что дядя по привычке отметит, как у нее не прибрано и что это совсем не подходит леди Великой крови. Но его взгляд безынтересно скользнул по смятой с утра постели, по брошенным на сундуке рубахам, по сиротливо пустому столу — только птичка, поделка Ивора, стояла на краю. Гвинн словно бы даже не осознал, что они со Скеррисом живут вдвоем и спят рядом, хотя обыкновенно он готов был перегрызть горло любому парню, что к ней приблизится, за исключением Деррека, которому тот почему-то доверял. Воспоминания о доме неприятно сдавили сердце. Гвинн стоял, навалившись на трость, словно готов был упасть, но держался из последних сил. Рона напряженно замерла напротив, потом покачала головой, потянула его на кровать. Он сдавленно зашипел, кляня свою беспомощность, но сел. — Я… я хотел сказать… — Гвинн колебался. — Может, тоже присядешь, я… — Я уже не ребенок. Что происходит? — потребовала Рона, вдруг вспомнив ту злость, которая помогала ей на испытаниях. Она вспыхнула в груди — ярость всегда была рядом, растекалась в ее крови. — Ты можешь говорить со мной честно. Нет, ты обязан!.. Я — твой долг крови, да? За что ты должен Птицеголовым? И почему я?.. Она почти закричала, но вспомнила о людях поблизости и понизила голос до удушливого шепота. Гвинн отчаянно посмотрел на нее, потянулся, схватил за руку. Пальцы горячие, цепкие. — Ты моя дочь, — проронил он. — Моя и Рианнон. Рона уставилась на него, хватая воздух ртом. Он впервые назвал мать по имени, отрешенно отметила она. Он назвал ее своей дочерью. — Но это… но мой отец… Гаэлор… — Я любил ее больше жизни, — тихо сказал Гвинн. — Она танцевала с моим братом, а я не мог оторвать взгляд. Она была… другая. Словно не из этого мира. У нее были такие яркие глаза, как звезды… Навсегда их запомнил. — Ты же не… она не?.. — всхлипнув, спросила Рона. Промелькнувшая мысль ужаснула ее саму. — Я мечтал, чтобы она хоть взглянула на меня. Будто помешательство. Взял ее на охоту с собой, она любила ездить верхом… А она меня поцеловала и улыбнулась, и я понял, что голову теряю. Гаэлор тоже ее любил, но иначе, как-то… по-другому. Ничего у них не было до свадьбы, а ее справить время нужно. Так что я точно знаю, что ты моя дочь, — упрямо сказал Гвинн, посмотрел на нее; что-то дрогнуло в его лице. Незнакомое, уязвимое. — Я ей письма писал, все обещал приехать. Думал, хоть украду, в лесу будем жить — и то лучше. Тебя увидеть хотел. А потом… сама знаешь, как все обернулось. Она умерла, от болезни сгорела, а Гаэлор в горе нашел наши письма и с крыши бросился, не мог смириться, что мы его обманули. Когда я приехал, было уже поздно. Я нашел только смерть… и тебя. — И почему ты раньше не говорил? Разве я не заслуживала правды? — растерянно вскрикнула Рона. Она хотела отскочить, но дядя… отец держал ее за руку, и она растерянно накрыла его ладонь своей, второй. Глупо, но ей нравилось чувствовать его тепло. — Почему ты… — Я не хотел, чтобы ты о Рианнон что-то не то подумала. Что она Гаэлора обманула. Она была прекрасной, умной, веселой, любила так искренне и горячо… Словно вечная весна. Это я во всем виноват. — Нет, ты не… — Я знаю, что говорю. Я всегда только все разрушал, и ты… тебя я хотел сохранить больше всего на свете, — тяжело признался Гвинн. — Ты можешь прогнать меня прочь, я пойму. Это из-за меня ты здесь оказалась… — Нет, нет, — испуганно затряслась Рона. — Не уходи! «Отец» никак не вырывалось из груди. Слово кололось и жалилось, раздирало ей глотку. Она привыкла к тому, что ее отец мертв, к тому, что она одна. Нет, никогда она одна не была. Гвинн всегда ее оберегал, заботился о ней, был рядом. Он никому бы ее не отдал, если бы не старый долг. — Прости меня, — вздохнул он. Она затихла, закрыла глаза, снова почувствовала себя маленькой и несчастной, вспомнила смутно, как он зашел в ее покои, где ее держали испуганные служанки после смерти родителей. Гвинн хромал тогда сильнее, но рухнул рядом с ней на колени и прижал к себе, сам трясясь от сухого рыдания. Теперь он сидел напротив — уставший, обреченный. Говорил ломким голосом: — Я должен был рассказать, но у меня никогда не хватало смелости. — Неправда, нет. Ты же рыцарь, — прошептала Рона. — Ты теперь и сама понимаешь, что это только слова. Рыцари, честь, отвага. Перед лицом смерти ничего не остается. Только у меня такого оправдания нет. — Ну и все равно. Я же все равно тебя люблю… — всхлипнула Рона, падая на кровать рядом, чтобы прижаться к нему, как в детстве, когда Гвинн закутывал ее в кусачее шерстяное покрывало, поил горячим травяным чаем, щиплющим язык, и рассказывал старые сказки. Ей показалось, что на мгновение она расслышала уютный треск камина и вой северного ветра за окном… Гвинн тихо, счастливо рассмеялся, гладя ее по волосам. Он любил заплетать ей косы, вплетать в них полевые цветы или яркие ленты, но теперь мог только запустить в них пальцы, ласково ероша. Рона тихо улыбалась, позволяя себя баюкать. Даже если это был последний раз, когда они видятся, ей не хотелось отрываться, она не желала снова возвращаться в эту круговерть боли. — Ну, не плачь, — убеждал Гвинн, стирая слезы с ее пылающих щек. — Ты же теперь тоже рыцарь, рыцари не должны плакать! Рона печально покачала головой: — Я хочу знать остальное, — сказала она. — Про Служителей, про их долг. Это все из-за измены? Из-за мамы? — всхлипнула Рона. Она не могла поверить, что ее семью обязали выплатить долг крови за то, как лорды и леди в столице развлекались ежедневно. И Гвинн говорил о ее матери так, как она не слышала никогда: с горем, с нежностью, с незабытой пылкостью. Что плохого в любви? — Нет, я… Это из-за нашей ссоры с Тристаном, уверен, ты и сама знаешь, — Гвинн скривился, словно ему больно было, что старый друг может быть где-то рядом. Что их отделяет десяток трудных для него шагов и полог алого шатра. Его голос стал глуше — это он уж точно не желал вспоминать. Рона кивнула, показывая, что хочет послушать, а Гвинн лишь горько усмехнулся. Он умело рассказывал сказки, перебирал зыбкие легенды, а вот с правдивой историей у него получалось неважно. — Мы долгое время были с ним дружны, почти как братья. Тристан позвал меня погостить, отдохнуть, поохотиться. Исельт жила с его семьей, и его отец уже называл ее любимой дочерью; они придумали, когда устроят свадьбу — попросили друидов рассчитать хороший день. Было много веселья, много вина… И Исельт мне понравилась. Она была похожа на милую пташку, каких держат при себе леди, — жестоко усмехнулся он. — Она пела что-то и пела. Беззаботная пташка… — А ты ей понравился? — тихо спросила Рона. — Или ты ее силой взял? — Не знаю. Не помню. Это был пьяный вечер, много вина, много песен. Той ночью она танцевала со мной, но там все танцевали, и… Наутро она попыталась перерезать мне горло. Я не знал, что Исельт беременна. Не мог подумать, что Тристан — при всей его святости… — Гвинн безнадежно мотнул головой. — Я не знаю, почему. Может, из-за вина, может, потому что я был груб, может, так решила Богиня. Она потеряла ребенка, проснулась в крови. Да и я тоже. Служанка увидела нас, донесла отцу Тристана. — Убийство дитя Великой крови карается смертью, — как молнией пораженная, замерла, вспомнила Рона. — Блядство, я… Она прикусила губу. Гвинн словно не услышал — он будто был еще там, в проклятом замке Риваленов. — Мне не было совестно, оправдываться не стану. Я сбежал в столицу, но здесь меня поджидали Служители, затащили в Гнездо, вынудили принять вызов Тристана. Дело было… сложным, — признал Гвинн. — Они надеялись, что Богиня нас рассудит. — Поэтому он тебя покалечил? Чтобы ты… расплачивался? — дрогнувшим голосом спросила Рона. — Куда ему… не думаю, что он сделал это нарочно, но я больше не мог сражаться. Служители решили, что с меня хватит, отпустили — изгнали — на север. Но пообещали, что взамен за жизнь они однажды потребуют свою плату. Я никогда не думал, что они захотят забрать тебя, хотя должен был… догадаться. Он вздохнул, почувствовав, как напряглись ее плечи, словно она готовилась защищаться. Исельт… Рона не знала ее, но почему-то ей жаль было ту беззаботную девушку, которая из-за одной ночи потеряла все. Что-то ныло у нее в груди. Она понимала, что Гвинн поступил подло, что она должна сказать, обвинить… Но он был ее семьей. Он столько лет берег ее, он убедил Служителей, что Рона сумеет стать рыцарем — и потому она осталась жива. — А я думала… может, между вами с Тристаном было что-то, — чуть отстранившись, хмыкнула Рона — совсем неуместно. Недавно это и в голову бы не пришло, однако соседство со Скеррисом многому ее научило. — Это объяснило бы, почему у него такие тоскливые глаза каждый раз, как мы говорим о тебе. — Рона! — Гвинн изумленно рассмеялся. — Мне нравятся женщины! — Ага. Мне тоже, — пробормотала Рона. Он остолбенел, безнадежно застонал и снова привлек ее к своему плечу, поглаживая по голове. Рона закусила губу, ожидая обвинений, строгого рассказа об обязанностях наследницы древнего рода, но Гвинн молчал. Просто был рядом. — Я догадывался о Хирке. Прости. Я не… не мог найти слова, чтобы с тобой поговорить. Подумал, это не мое дело; я — дурак. Рона, слышишь? Я тоже терял ту, кого любил, я знаю. — Ничего… ничего, я справилась, — ложь обжигала горло непролитыми слезами. — Это не? Не страшно?.. Я совсем не такая дочь, о которой мечтают лорды. Носилась по лесам, дружила с парнем с конюшни, мечом научилась махать… И замуж меня не выдать, — проворчала Рона, нервно усмехаясь. Плечи дрожали. — То есть можно, конечно, но… кому я такая нужна. — Не говори глупости. Ты мне нужна, Рона, я же только ради тебя и живу. Никому я тебя не отдам. Он отдал — Служителям. Но у Роны не было сил его винить. Они долго молчали, прижавшись друг к другу, словно вокруг было что-то страшное, мерзкое, чуждое. Рона уткнулась в плечо, чувствуя, как длинная рыжая коса щекочет ее. Смешное, детское чувство. — Я люблю тебя, — прошептала Рона, — очень сильно. Пап, пожалуйста, не уходи, ладно? Гвинн не уходил. Вполголоса рассказывал, что останется до самой коронации, что ни за что ее не бросит. Его успокаивающий мягкий голос обволакивал, как теплое покрывало, и Рона наконец-то расслабила плечи. Ей хотелось растечься, заснуть, надеясь открыть глаза в родном старом замке оттого, что в окно задувает холодный осенний ветер. И все равно Рона была бы рада ему. Какая-то мысль царапала ее совесть. — Я найду Скерриса, ты не против? — вздохнула Рона. Ей стало обидно за него, за то, что Скеррис обречен на одиночество, и ей вдруг представилась смутная, счастливая картинка, где они сидят вдвоем с Кером, пьют пряное вино и слушают рассказы Гвинна о рыцарях прошлого. — Мы можем ему доверять? — спросил Гвинн, удержав ее. — Он наследник крови. Мог бы променять тебя на победу, рассказать кому-то из двора или… — Нет, нет, он мне как брат, — испуганно помотала головой Рона. — Он тебе понравится, он хороший. Только иногда его сложно выносить, но я бью его по ноге, и он перестает говорить всякую херню. — Ну хорошо, — усмехнулся Гвинн. Она выбежала наружу и торопливо огляделась. На рощу спускались сумерки, но в ней снова поселилась жизнь: люди ходили, переговаривались, собирались у костров. Тонкий голос Брианны не рассказывал о подвигах и славных героях, зато она слышала живой гул, шелест, шепоты, крики, смех. Несмотря на все ужасы, они все еще были живы. Скоро их будет приветствовать принцесса, и Роне эта мысль показалась проблеском надежды — кратким солнечным всполохом, пробежавшим по клинку. Она так захотела увидеть Блодвин, что с надеждой всмотрелась в тени между деревьев. Кера нигде не было, и люди, на которых она наталкивалась, ничего не видели. Странным воспоминанием возвратилась та ночь, когда Рона нашла Скерриса отравившимся из ручья. Почему-то неприятное чувство снова тяжело упало ей на грудь, как камень. Она брела между незнакомых теней, в отчаянии пытаясь рассмотреть Кера среди этого странного колдовского хоровода. Она нашла его на краю рощи, словно что-то звало его зайти дальше, глубже. Скеррис, сидевший с бутылкой вина под почти облетевшей, тоскливой яблоней, показался ей особенно одиноким и брошенным, и Рона укусила щеку изнутри, подумав, что сама оставила его и ушла с Гвинном. Но она ведь вернулась! — Эй, не хочешь с нами посидеть? — позвала Рона, наклонившись к нему. — Ну, давай, пойдем! Гвинн расскажет какие-нибудь стыдные байки про мое детство, тебе понравится! Скеррис растерянно смотрел на нее, словно не узнавал и не понимал, что она говорит. — У тебя кровь… — испуганно прошептала Рона, приглядевшись. Дорожкой слез кровь расчертила его щеку. Правый глаз болезненно блестел, словно стеклянный шарик. Такой же мертвый и холодный, и Рона боялась, заглянув в него, увидеть, что там, позади него. — Скеррис?! — ее голос сорвался на визг. — Какого хера происходит? Он протянул к ней руку, словно пытался заткнуть ей рот, чтобы она не кричала. Рона увидела искаженные пальцы, почерневшие, точно отгнившие, как у трупа. Заканчивались они изогнутыми когтями, твердыми, ороговевшими. Прерывисто вздохнув, Рона коснулась его рукава, потянула наверх и сдавленно застонала сквозь зубы, глядя на прорезавшиеся сквозь кожу черные жесткие перья. Она знала, что это. Хворь, хворь Рона умела отличать. Она захотела ударить себя по щеке, надеясь, что она просто задремала в борделе. Но ночь была настоящей. Темной, безжалостной, пропахшей гнилью и кровью. Она упала на колени рядом, испуганно глядя на Скерриса. Его взгляд прояснился на мгновение, сознание призраком вернулось к нему, и он прерывисто вдохнул. В горле, в легких что-то клокотало, хлюпало. Он понял, что она видела. Что знает — узнает хворь. В ушах снова бился вопль мальчишки Истина, последнего, кого она резала. — Я не понимаю, — всхлипнула Рона. Она заебалась плакать, но не могла остановиться. — Я не… Пошли! — рявкнула она, резко вскакивая. — Идем, я… Мы что-нибудь придумаем, Кер, правда! Нужно было увести его отсюда, спрятать. Не дать кому-нибудь увидеть! Огненная паника выжигала Рону изнутри, но она заставила себя скованно протянуть руку. Жизнь Кера зависела от нее, только от нее, и она не собиралась сбегать, оставив его умирать. — Все будет хорошо, Кер, правда, ну, давай… Она лгала и чувствовала, что ее голос дрожит. В здравом уме Скеррис ни за что не доверился бы ей, так выдавливающей из себя нелепые успокаивающие слова, но сейчас он с блаженной, безумной улыбкой кивнул, потянулся к Роне. Она тащила на себе Скерриса, боялась запнуться, шагала тяжело. Среди палаток Невилл и Галлад говорили о чем-то, шутя и смеясь. Братья повернулись к ней — такие похожие в отблесках костров. — Этот придурок опять набрался! — хохотнула Рона, стараясь, чтобы ее голос не сорвался. Они ничего не заподозрили. Вероятно, Скеррис Нейдрвен, не способный устоять на ногах, был не таким уж удивительным зрелищем. Невилл смущенно отвернулся, стараясь не пялиться на безвольно повисшего на Роне Кера; в темноте лица не было видно, но Рона чувствовала, как кровь пропитывает ее плечо, в которое он ткнулся щекой. Скеррис Нейдрвен, больной хворью. Нет, нет, невозможно. Роне казалось, что она сходит с ума. Полотнище шатра всколыхнулось, пропуская ее внутрь; здесь было теплее, чем в студеной осенней ночи, но у Роны внутри разливалось теперь что-то страшное, ледяное. Она медленно осознавала: хворь слишком разрослась, она не сможет вырезать ее, не убив Скерриса. Он обречен. — Что происходит? Вы с кем-то подрались? — глухо спросил Гвинн — будто издалека. Он вскочил; опирался на трость, шагнул навстречу, словно хотел поддержать, но спохватился, что сам завалится. Нечего было надеяться, что он поможет затащить Скерриса на кровать, Рона потянула сама, сцепив зубы. Скеррис бормотал что-то невразумительное, взгляд блуждал, правый глаз сочился густой темной кровью. Она потянула его, прижала к кровати, не позволяя дернуться и скатиться вниз. Вблизи от Кера пахло кровью; Рона прекрасно выучила этот запах. Это было ей уже знакомо — она помогала ему раньше, и… Рона задохнулась, со стоном припала к кровати рядом, словно боль ввинтилась и ей в лицо. Он уже тогда был болен, он нуждался в ней, а она… она не видела, не замечала, поглощенная своими страхами. Почему он не сказал?! — Рона, что случилось? — прошипел Гвинн. Он наклонился над ними, навис, как хищный зверь. Тревожно рассматривал Скерриса. Тоже почуял кровь. Она медленно — молча — подняла рукав Скерриса, стараясь не причинить ему боль, показала проросшую хворь. Рона сидела рядом с ним, кусая губы, старалась отвернуться, но снова и снова возвращалась к черным клочковатым перьям, пробившимся сквозь кожу. Между ними темной паутиной протянулась сетка вспухших вен. Рона и представить не могла, какую боль хворь причиняет, она никогда не видела столь запущенной болезни — прежде она вырезала мелкие пучки перьев, похожие на гнилостные соцветия. Но что ей делать с этим? Можно ли… что-то сделать? Гвинн молчал, глядя на больную руку Скерриса. Наконец, он тяжело вздохнул; его голос звучал как приговор. Холодный и безжизненный: — Мы должны… — Нет, — прошептала Рона; она словно читала его мысли. Скеррис слабо застонал. — Нет, не говори никому, не надо, я… мы справимся, это не… — Однажды тебя чуть не казнили из-за этого. Как думаешь, что случится, если тебя найдут в одном шатре с ним? — Гвинн указал на Скерриса, будто… будто он не был человеком, ее другом, будто он уже не был живым, а только отвратительным гнилым трупом на ее кровати. — Рона, я должен защищать тебя. — Я его не отдам! — задушенно воскликнула она, вскочила, чтобы заглянуть Гвинну в глаза — наравне. — Хочешь — перережь мне горло прямо сейчас, если не желаешь смотреть, как меня бросят на костер. Я обязана Скеррису жизнью — и не раз. Я устала, — призналась она. — Служители управляют нашими жизнями, и ты решил просто смириться? Мы даже не попытаемся? — Его все равно уже не спасти, — негромко заметил Гвинн, словно не хотел ее расстраивать. Таким голосом он говорил с ней, когда маленькая Рона упрямо не понимала какой-то очевидной, обыденной вещи и принималась с ним спорить. — Йорген может, — цепляясь за последнюю надежду, выдохнула Рона. — Наш лекарь, он… ему нужны ведь подопытные для его изысканий, он ищет лекарство. Ему же и так нечего терять, правда? — она с надеждой посмотрела на Гвинна. — Пожалуйста. Йорген тоже Служитель, он нам поможет. Гвинн тяжело покачал головой, словно тревожные мысли весили слишком много. Наклонился к ней, тускло улыбнувшись, погладил ее по щеке. Рона прижалась доверчиво, сознавая, как ей не хватало тепла его ладони. На глазах выступили слезы, собрались непролитыми озерцами. Рона затаила дыхание, лишь бы не разреветься, по-детски шмыгая носом. — Похоже, ты стала рыцарем, лучшим, чем я, — признался Гвинн, поцеловал ее в лоб. — Ладно. Мы все обречены, но… Беги к лекарю. Не бойся, я присмотрю за твоим другом. Я буду рядом.