Певиц костей уважали, но опасались. Говорили, они собирают кости и уносят с собой, как страшную дань, а кому захочется, чтобы их родич не лежал вместе с семьей. На самом деле случалось это редко. Только если воспоминания, подсказанные костями, могли напеть что-то судьбе целого народа; тогда их следовало сберечь. Книга Ушедших, перевод
— Что ты здесь делаешь? Когда Блодвин доложили, что гость ожидает ее и хочет поговорить, она подумала о суетливых придворных, возможно, о леди Лавене — обсудить коронацию, снова и снова, каждый день. О друидах, принесших вести о гниении, которое жрало ее земли, как вечно голодный волк. Подумала о Роне, в конце концов. Это было бы неприлично, но отчасти ей хотелось, чтобы Рона оказалась в ее тихих покоях, среди бумаг и теней. Но Блодвин нашла там Скерриса, откинувшегося на спинку стула, приставленного сбоку к ее письменному столу. Он знал свое место, не пытался занять место Блодвин. Но все же был слишком настойчивым, дожидался ее; привык красоваться, растянулся, как нахальный кот, но одновременно пытался отстраниться, повернуться так, чтобы спрятать увечную руку. Пустой рукав рубахи — у Блодвин язык чесался, хотелось посоветовать, чтоб подколол. Волочится же — некрасиво. Раньше Скеррис считался красивым, а теперь на него не взглянуть без жалости и отвращения. Странно, но Блодвин не было противно, даже как-то… любопытно. Она разглядывала Скерриса, как неведомого зверя. Искала то, что не бросалось в глаза. Блодвин была не слишком-то хорошей целительницей, но по тому, как он сидел, догадалась, что боль все еще грызет Скерриса из-под ребер. Раздразнил раны, пока добирался до дворца. Если стянуть чистую, но явно поношенную рубаху, наверняка увидишь желто-бурые разводы синяков и корковатые отметины царапин. Его бил озноб, Скеррис стискивал зубы — остро обозначились скулы. Заметив, что его изучают, Скеррис мотнул головой, непокорно оскалился: — Ожидала кого-то другого? Мне сказали, Камрин здесь часто бывает. — Сир Галлад должен охранять покои, — вскользь заметила Блодвин. Ей и впрямь стало любопытно, чем можно подкупить ее охранника. Непрошеный гость криво улыбнулся: — Нас с сиром Галладом связывает долгая история. Я однажды победил его на городском турнире, а потом несколько раз уделял внимание его мечу, если ты понимаешь, о чем я… Блодвин нахмурилась. Скеррис отрывисто рассмеялся: — Да ну, а я-то думал, его нарочно поставили охранять покои принцессы, чтобы не покусился на ее честь! Насколько помню, он предпочитает, чтобы покушались на него… — Ты пришел оскорблять моих рыцарей? — Я еще даже не начинал! Он злился. Блодвин могла уловить это за показным нахальством: Скеррис бесился от того, что сир Галлад посмел его пожалеть. Вряд ли прошлая связь заставила королевского стражника забыть о долге. Он просто посочувствовал калеке, пришедшему за королевской милостью. Знал, что Скеррис не опасен, как раньше. В ушах зашумел голос Сола: он хотел разорвать Скерриса. Странно. Обычно он требовал крови или мяса, жертвы, но в случае Скерриса Сол желал убийства. Чем скорее, тем лучше. Уничтожения того, что вывело его из себя. Ошибка, ничтожная ошибка! Что же особенного было в Скеррисе? Что-то, что не должно было существовать. Стараясь, чтобы ее сомнения не были заметны, Блодвин села за стол, взглянула на Скерриса, как бы подсказывая ему говорить. Он не нуждался в приглашениях, но разыгрывать из себя хозяйку было привычнее. — Если помнишь, ты кое-что должна мне. За сопровождение во время ночных прогулок. За то, что Служителям не стало известно про твои… исследования, — припомнил Скеррис. Блодвин нахмурилась. Она почти забыла о брошенном обещании, но Скеррис не забывал ничего, даже побывав по ту сторону. — В старину такие долги назывались гейсом, — подсказал он. — Словом, которое нельзя нарушать. — Так зачем же ты пришел? Семья отреклась от тебя, и тебе понадобилось заступничество принцессы? Даже я не могу нарушить традицию. Если желаешь доказать свое право, бейся. Старое испытание: если калека сумеет сразиться, не запятнает честь, то ему будет дозволено остаться. Может быть, у него и получилось бы. Скеррис был умелым бойцом, его натаскивали с детства, как собаку. Когда Рона ранила его в руку, он перебросил меч в другую и продолжал драться, пока правая висела на лоскутах. Это закончилось дерьмово, но у Скерриса еще был шанс. Традиции жестоки, однако они оставляли возможность оправдаться. — Мне нужна рука. Блодвин стало смешно: — Моя? Или предпочтешь чью-то еще? Скеррис сошел с ума, это было очевидно. От боли, от унижения. Он был живым мертвецом, неудивительно, что его разум затуманился. Сидел, смотрел на нее мутным зеленым глазом, в котором звенело безумие. — Мне плевать, чья. Я знаю, что ты можешь управлять костями, так дай мне руку, которая будет слушаться так же, как старая, — заявил Скеррис, усмехнувшись. — Кость тебе подчиняется. Попробуй. Я, блядь, серьезно. Я думал об этом несколько дней. Хороший кузнец может выковать руку на замену, только от нее не будет толку. Но твое чародейство оживляет кости. — Ты хочешь… чтобы я прирастила тебе кости мертвеца? — догадалась Блодвин. От неожиданности даже Сол замолк и подавился словами. — Во мне и так слишком много мертвого. Думаешь, есть что терять? Отчаяние и… надежда? Он откинулся на скрипнувшую спинку стула, в ожидании глядел на Блодвин. Он не уйдет, пока она не даст ответ, с внезапной отчетливостью поняла Блодвин. Потрясающее упрямство. Сама она не осмелилась бы прирастить неживое к живому. Было в этом что-то неправильное, чуждое. Кости пели, кости вздрагивали от ее прикосновений, оживая. Она вспомнила о руке своего отца, вытащенной из семейного склепа. Она касалась кончиков его белых пальцев и вспышками схватывала воспоминания о сражениях, о пирах, о тонкой улыбке матери. То, что предлагал Скеррис, могло его убить. Магия непокорна, своенравна. А если рука не захочет слушаться Скерриса? Если он погибнет от прикосновения к ней, потому что неумолимая сила смерти расползется по остову его костей? Но ему нечего было терять. — Я… должна поговорить с Йоргеном, не знаю, насколько это разумно, — в растерянности призналась Блодвин. — Ты… хочешь выпить? — предложила она. Встала, прежде чем Скеррис согласился — она знала, что согласится. Передышка, чтобы подумать, пока служанка спешит исполнить приказ. Безумие. Но разве то, как она подняла дракона, не было безумием? Услужливая девушка подала вино, с любопытством глянула Блодвин через плечо вглубь покоев. Она поспешила выгнать ее, но не слишком торопливо: иначе подумает, что принцесса что-то скрывает. Слухи шуршали в каждом углу, как опавшие листья. Появление Скерриса могло все осложнить, сейчас при дворе стыдно было говорить о нем, о том, кто не захотел принять смерть с честью. Блодвин поставила перед ним сосуд с вином, сама наполнила кубок, чтобы Скеррис из-за неловкости не залил ее стол, подала ему. Сол пронзил ее мысли воспоминанием об отраве, как раскаленной иглой. Но Скеррис уже торопливо выхватил кубок, оскорбленный ее помощью. — Издеваешься? С виноградников Нейдрвенов? — скривился Скеррис, отпив глоток. Недовольный, как и всегда. — Уж прости, это лучшее, что у нас есть. Твоя семья по праву получает золото за столь изысканные вина. — Они уже не моя семья. Камрин с удовольствием вымарала меня из семейных хроник, — прикусив губу, сказал Скеррис. — Они от меня отреклись, я им не нужен. Так выпьем за это! Вино ненадолго отвлекло его. Скеррис старался не казаться жадным до королевских подачек, но пил с удовольствием, растягивая кубок сколько мог. Неужели за столь малое время отвык от хороших вин? Она слышала, что отверженный наследник Нейдрвенов прятался в нижнем городе, среди грязи и распространяющейся хвори… Блодвин не стала пить, наблюдала, но захмелевшего Скерриса это уже ничуть не смущало. Он помотал головой — видно, щекочущие рану волосы доводили его. Исподлобья глянул на принцессу, зачесал волосы назад, как носил прежде. Все раны — напоказ. Вино придавало ему смелости. — Тебе бы пошла повязка, — заметила Блодвин. Взглянула на свой длинный рукав; шальная мысль промелькнула: отрезать ему ножичком для писем легкой черной ткани с серебряной звездчатой вышивкой… Ему пришлось бы к лицу. Белые блестящие волосы, мягкая темная ткань. — Йорген сказал, что ране лучше дышать. Скоро снимет швы, — поморщившись, сказал Скеррис. — Думаешь, тряпка придаст мне загадочности? — Я могу попытаться вернуть тебе руку, но глаз… увы. Остается только прятать, если ты захочешь остаться при дворе, — подсказала Блодвин. Они были жестоки, эти леди, вьющиеся вокруг. Им отвратительны несовершенства, и они не преминут уколоть злыми словами. — При дворе… думаю, иначе я жить не умею, — кивнул Скеррис. — Они и меня изводили, потому я часто посреди королевского пира мечтал сбежать куда-нибудь в бордель и отдохнуть. Но уйти навсегда я никогда не хотел. Или ты ничего из себя не представляешь, прячешься в своих землях, разбираешься с крестьянскими дрязгами, или соперничаешь за внимание во дворце. Первым клинком Афала мне уже не быть, но… Не думала выйти замуж? — неожиданно предложил Скеррис. Блодвин, вертевшая в руках нож для писем, чуть не сорвалась пальцами на голодное лезвие. Подняла взгляд на Скерриса, на губах которого играла надменная ухмылка. Она осталась прежней, все такой же невыносимой. Сол аж захрипел, мечтая срезать ее когтями, разорвать его лицо, да хоть бы коротким ножом впиться в оставшийся зеленый глаз! — Думаю, ты не о Дейне? — с осторожностью спросила Блодвин. Разговаривать со Скеррисом — все равно что ходить по свежему льду. Не знаешь, когда хрустнет. Сол бы хотел послушать снова, как ломаются его косточки… — Я должен был умереть вместо Дейна, могу и жениться вместо него. В каком-то смысле — снова спасу его от мучительной судьбы, — протянул Скеррис. — Никто не посмеет спорить с королем. Мне нужно, чтобы ни единая душа не решила, что Афалу будет лучше без меня, что я слаб и ничего больше не стою. Расположение королевы в этом поможет. — А что получу я? — уточнила Блодвин. Сделка — так это видела Камрин Нейдрвен. Кое в чем они были схожи со Скеррисом. Больше, чем ему бы хотелось, это наверняка. — Спокойствие. Двор никогда не оставит тебя в покое, леди так и будут впихивать сыновей и братьев, как товар на рынке, — с презрением рассмеялся Скеррис. — Никто не слышал про мужа Пернатой Шлюхи Мор’реин… Она всеобщая мать. Но двору все равно. У них нет разума, только ебаная шелуха традиций. Им плевать, с кем ты трахаешься, но им важно, кто может возвыситься за твой счет. В спутанных воспоминаниях Артура она различила: Моргана сказала, что не будет ничьей женой, что не отдаст никому ни крупицы своей чародейской власти. Жадная. Сильная. Она знала, что будет править вечно — в одиночестве. Божественная власть не наследовалась, это правда, иначе Ушедшие каждый оборот не устраивали бы бойню за трон. Значит, и Блодвин незачем было становиться матерью. Не обязательно было выбирать себе мужа. Но придворные, очевидно, считали иначе. — Вряд ли ты оставишь этот мир, чтобы спрятаться в небесных чертогах, как Воронья Богиня. Ты останешься при дворе, и тебе нужен кто-то, кто знает их грязные секреты. Я могу быть их грязными секретами, — пообещал Скеррис. — Ты делаешь это, чтобы досадить Камрин, — догадалась Блодвин. — Хочешь использовать меня для своей мести! — Жаль, что ты так думаешь! — в притворном ужасе воскликнул Скеррис. — Конечно, хочу. Но ты можешь использовать меня тоже. Чтобы заткнуть все неудобные вопросы. Я не стану лезть в твою постель, а ты, полагаю, совсем не хочешь знать о моей. Камрин не могла понести пять оборотов колеса, об этом все сплетничали, — у нас есть то же время, все решат, что это все кровь, наследство. А потом уже свыкнутся с мыслью, что их королева обладает божественной силой. Блодвин любила искренность Роны, ее открытую улыбку. Скеррис говорил правду так, будто атаковал ее на ристалище, нападал с хищно блестящим клинком. И все же после хитросплетений дворцовых интриг, после Камрин, намекающей ей на объединенное величие их семей, нахальство Скерриса было освежающим. Ей почти что это нравилось. — Но, разумеется, сначала ты должна выполнить мою просьбу, — напомнил Скеррис. — Даже принцесса не может взять себе калеку. Но если дашь мне руку… Я уже был первым клинком Афала. Я могу быть клинком королевы. — Ты мог бы попросить и это в уплату долга. Меня. Королеву, — задумалась Блодвин. — Вы не раз меня спасали. Скеррис аж дернулся, подавшись к ней: — Думай обо мне что угодно, но насильно я не навязываюсь! Я только предлагаю. Может, тебе нравится отбиваться от придворных с их заманчивыми предложениями, почем мне знать! — Прости, — вздохнула Блодвин. Бешеная ярость в глазе Скерриса поутихла. Рыцарь — обещанный щит, тот, кто всегда будет ее оберегать. Скеррис же мог и прирезать кого-то ради нее — и собственной выгоды. Опасное оружие, но притягательное. Уже испившее крови. Блодвин не сомневалась, что с ее врагами Скеррис не будет колебаться — не то что с Роной на арене. Правда, это расстроит договор с Камрин. Блодвин знала, что разъяренная леди может и разорвать сделку с вардаари… Нет, не захочет упускать выгоду, прекрасно зная, что Нейдрвенов тогда заменит другая купеческая семья. А вот знаний об уроборосе Блодвин тогда не добиться, но стоит ли оно того, когда она и так уверена в союзниках — зачем ей связываться с опасным клубком змей? — Поклянись, что не потребуешь от меня, как от жены, большего, — попросила Блодвин. — Клянусь. Если дашь ножичек, могу даже на крови, — небрежно предложил Скеррис. — Блодвин, я уже как-то раз дрался с Роной, сама видишь, что вышло. Думаешь, стану ссориться с ней снова из-за тебя? Он не разбрасывался обещаниями, это Блодвин уже уяснила. Он клялся всерьез, хотя его губы дрогнули в привычной улыбке. Вздохнув, она кивнула, не в силах давать обещания, когда не изведала границы своей костяной магии. Нужно удостовериться, а потом уже… Стиснув ножичек, Блодвин все же срезала край рукава — длинную ленту ткани, поплывшую вниз, пока она ее не подхватила. — Она легкая, рана не сопреет, — пообещала Блодвин. — Это подарок, не дергайся. Скеррис напрягся, как изготовившийся к рывку зверь, когда она обошла стол и придвинулась к нему ближе, но все же позволил обвязать ленту вокруг головы. От него пахло кровью, запах щекотал ноздри. Горячий, безумный. Отстранившись, Блодвин с довольной улыбкой взглянула на него. Скеррис, недовольно ворча, поправлял непослушные вихры. Вышитые звезды серебрились на ткани. Яркие, блестящие глаза. — Так сможешь не привлекать внимания… Если спросят, скажи, что я за тобой послала. Ах да, Рона с утра упражняется во дворе или в саду, — вспомнила Блодвин, — ты можешь найти ее… — Нет! Нет… — вздохнул Скеррис, почти что жалобно покачал головой. — Я не хочу, чтобы она знала, что я приходил. Так будет лучше для нас всех. Из-за странного, зыбкого обещания помолвки?.. Нет, дело не в нем. Рона бы ему доверилась — тем более зная ветреность Скерриса, который делал это явно не ради того, чтобы оказаться в постели королевы. У него таких постелей могло быть сколько угодно… Даже теперь, ведь показное нахальство и острые улыбки были все еще при нем. — Что между вами случилось? — хмыкнула Блодвин. Облокотилась на стол. — Я имею право знать. — Потому что ты играешь с Роной? Считаешь, что знаешь ее? Он начинал рычать, когда защищался. Но на мгновение Блодвин показалось, что Скеррис и впрямь способен броситься на нее и вгрызться зубами в горло. Не Сол ли наслал на нее столь отчетливое видение? Почему? Это было то, что демон бы сделал? — Я забочусь о ней. И мне не наплевать на тебя, что бы ты ни думал, — уже мягче сказала Блодвин. — Мы через многое прошли вместе. Вы оба проливали кровь за меня, и это кое-что значит. — Мы — твоя жертва? — рассмеялся Скеррис. — Нет. Я люблю Рону, — сказала Блодвин, и признаться было удивительно легко. На лице Скерриса проявилось изумление: привыкший играть, он не ожидал такой отчаянной искренности от нее. — И я думаю, что ты важен ей, потому что она была сама не своя последние дни. Вот и все. Если эта ссора делает вам больно, я постараюсь поговорить с Роной… — Я не нуждаюсь в твоей помощи. — Ты пришел за моей помощью… — Я пришел за долгом! — рявкнул Скеррис. Он слишком долго прятался за этими словами: долг, честь, рыцарство. Раньше Блодвин думала, что Скеррис красуется на турнирах и издевается над соперниками, чтобы показать силу, похвастаться. Нет, он просто хотел что-то значить. Разве Блодвин с ее жаждой власти была не такой же? Она представила, каково будет, если кто-то отнимает у нее колдовство, выдерет из сердца самое дорогое. Отнимет трон. Стало как-то пусто, отчаянно гулко в груди. Может быть, Скеррис и пришел к ней, потому что они были одинаковы.***
— О чем читаешь? Рона вертелась рядом, как любопытный щенок. Заглядывала через плечо, всматривалась в символы Ушедших, словно надеялась, что непонятные руны сложатся в знакомые слова. Глубоко внутри это раздражало Блодвин, она не привыкла к тому, что ее отвлекают за чтением, но злиться на Рону всерьез она не могла. Особенно сейчас, когда Рона, наклоняясь к столу, приобнимала ее за плечи и уютно сопела рядом с ухом. Извернуться — и впиться в губы… — Это записи моей матери, она их записала языком Ушедших, чтобы никто не прочел, — пояснила Блодвин. — Раньше я думала, что в них она рассуждала о некромантии, но теперь вижу, что это о костях, о нашем искусстве. Она тоже была певицей. Вот, здесь! — она заскользила пальцем по подплывшим от времени строкам. — «Чтобы вдохнуть жизнь, нужно направить силу; главное — четкая воля, приказ». — Живые кости, ну надо же, — фыркнула Рона. В покоях принцессы она чувствовала себя несколько неловко. Сначала Блодвин думала, это из-за того, что Рона привыкла к скромной, маленькой гостевой спальне, поэтому ее смущал королевский размах. В покоях Блодвин можно было устроить небольшой пир и даже станцевать. Но нет, Рона с суеверным подозрением косилась на книги, усеявшие пол, на записи, на странные символы в дневниках Аоибхинн. Как будто магия кусалась! Это было забавно, даже мило, и Блодвин с улыбкой наблюдала за ней. В свои комнаты ее привела Блодвин, утащила за руку, смеясь на неуверенное ворчание Роны. Та послушно шагала за ней, шла — куда угодно. Блодвин вполне устраивали гостевые покои, но сегодня она не собиралась отвлекаться на ласки, ей нужно было разобраться с задачкой, подсказанной ей Скеррисом. И все же надолго оставаться без Роны она не могла, потому притащила ее с собой, чтобы не оставаться наедине с тревогами и раздраженным демоном. Сол шипел, как кошка, угодившая в воду. Злился, кричал в ее голове. Он очень ревностно относился к месту, которое считал своим обиталищем, даже на служанок огрызался. Хотя они не слышали угроз, побаивались ручную птицу. Узнав, что Блодвин хочет привести Рону, Сол выпорхнул в окно, отправился проведать нижний город, в котором снова пылали костры. — На костях отпечатываются наши воспоминания, — рассказывала Блодвин. Рона была увлеченной слушательницей, хотя и воспринимала это скорее как сказки, а не как науку. — Душа отлетает в небесные чертоги, а тело тлеет… Но все же не может человек совсем исчезнуть. Его жизнь остается вписанной в кости. — Вроде как с деревом? — спросила Рона. Наклонила голову набок, как делала, когда хотела разобраться. — Когда рубят деревья, у них на пеньке такие кольца… Можно посчитать, сколько оборотов колеса оно росло. А то и веков. Говорят, умелые друиды могут прочитать это все по дереву. А ты так кости читаешь? — Да, вроде того! — согласилась Блодвин, обрадовавшись, что ее поняли. — Но не только читаю. Еще кости можно использовать как оружие. Преобразовывать их. В них — магия, сила, а она способна изменяться. Она взяла со стола один из костяных клинков, которые всегда носила при себе, заставила его подняться над бумагами. Он повис, чуть покачиваясь, как будто на невидимой нити. Рона приблизилась к нему с опаской, протянула руку, осторожно коснулась холодной кости. Странно, но Блодвин почувствовала это касание. Как чувствовала в прошлый раз, когда ее клинки впились в горло Вороньей Матери, когда вокруг них заклокотала кровь… Обратившись к клинку в теплых руках Роны, Блодвин снова направила магию. Сила искрилась, еще была свежей, бойкой после пролитой в песок крови. Была там и кровь Роны из взрезанных Скеррисом ран. Кость оплыла, как свеча, и превратилась из клинка в стрелу, которую можно было наложить на лук. Блодвин даже наметила оперение, впрочем, не сильно подробно. Так, набросок… — Нам понадобится что-то посерьезнее, если хотим сражаться, — сказала Рона. Потрогала острый кончик стрелы и довольно улыбнулась. — Много мечей. И желательно побольше. Копья! Ее ребяческий азарт заставил Блодвин улыбнуться. — Может, притащить кости дракона? — встрепенулась Рона. — Не обязательно его… собирать, можно и из них сделать клинки! Разрубят Птицеголовых пополам, раз — и все! Разумное зерно в ее предложении было. Блодвин могла приказать Тристану, чтобы его рыцари незаметно перетащили кости. Останавливал Блодвин только страх, нежелание показаться… странной, опасной ведьмой. Но чем ближе подбирался Самайн, тем меньше сомнений у нее оставалось. Тетка Мерерид говорила, что она странная. Просила, чтобы не открывала рот и не болтала о магии. Но оказалось, что Роне ее костяное колдовство совсем не отвратительно. Что замысел разыграть отравление и подставить Исельт Ингфрид посчитал развлечением, а Тристан и Гвинн — справедливым воздаянием. Они верили ей, они нуждались в ней. Даже Скеррис, хотя и вел себя как бешеный пес. — Еще сила певиц костей могла помогать в исцелении, — вздохнув, сказала Блодвин. Это-то и было самое сложное, чего она не понимала, как ни бралась. Блодвин не годилась для лéкарства. Заполучив записи матери, она без интереса листала их, пока не добралась до ядов. Даже Йорген, мрачный и холодный, умел врачевать, он спас Скеррису жизнь, когда его чуть не разорвали на куски, а Блодвин не была способна ни на что… созидательное. Она решила, что будет завоевывать, вершить судьбы. Но все оказалось намного сложнее. В книгах Ушедших из тайной библиотеки она нашла несколько строк о певицах костей. Они приходили, их почитали и преклонялись перед их властью. Могли дать оружие, могли прочесть чью-то память и рассказать правду, могли и лечить. Узнать болезнь, поселившуюся в теле, услышать несовершенства песни. Йорген говорил, его отца звали Костяные Уши, но их семья была чужаками, родом не с Эйриу. Блодвин догадывалась, что сила костей старее, чем люди, старее, чем сиды и их кровавые боги. Она была чем-то большим. Чем-то… вечным. — А Йорген не может подсказать? — спросила Рона. — Он хороший лекарь! — Знаю… Но у Йоргена нет дара, как у его отца. Такое бывает… Рона понятливо кивнула. Она рассказывала, как пламя плясало на пальцах Гвинна, а у нее не получилось вызвать ни искорки. Она не задавалась вопросами, зачем Блодвин понадобилось лечить. Если собираешься сражаться, стоит заранее подумать о ранах. Служители не отступят без боя, они уже видели, на что Блодвин способна. Они захотят ее убить, разодрать в клочья магией, от которой пахло гнилью и мокрыми перьями. Они с Роной договорились не утаивать ничего, но это была тайна Скерриса, и Блодвин не вправе ее раскрывать. Уж с его обидой она не хотела бы встречаться. И все равно ей было неловко перед Роной. Когда случалось обронить имя Скерриса, та сразу вздрагивала, как гончая. Ей важно было знать о нем, она была готова кинуться в бой ради него, и Блодвин все еще завидовала этой преданности. — Спина затекла, — пожаловалась она, потянувшись. — Ну так пошли в постель. Можешь с книжкой, — хмыкнула Рона, видя, что Блодвин колеблется. — Обещаю не отвлекать. Она утащила с собой лекарский справочник, позаимствованный у Йоргена. Улеглась, устроила тяжелый том на коленях, а Рона приткнулась рядом, обняла ее. От Роны было жарко, как от кипящего котла, и казалось, что огненная магия все же таится внутри. Вела себя Рона смирно: уткнулась в плечо, косила на Блодвин изумрудным хитрым глазом. Старалась не смотреть на страницу, на которой весьма искусно была нарисована рука, разрубленная поперек. Блодвин размышляла о магии костей. Она могла своей волей заставить костяной клинок взмыть ввысь, зависнуть, но стоило ей отвлечься на что-то иное, как он падал. Сколько она может так удерживать кость, Блодвин не знала, а испытывать не хотела: зазря тратить драгоценную магию. Скеррису нужна послушная рука. Оружие. Способна ли она на это? Прирастить кость должно быть нетрудно — просто соединить. Если живое тело не отторгнет мертвое, все удастся. Но как потом? Поддерживать непрестанно колдовством? Понадеяться на магию самого Скерриса, на силу его Великой крови? Рона сказала, Нейдрвены пошли от полукровки, дочери Артура, а значит, силы в Скеррисе должно быть немерено. С изумлением Блодвин поняла, что прежде с такой охотой думала совсем о другом: как отравить тетку, как завладеть силой жертв, как поработить душу рыцаря и приковать ее к мертвому телу… Она никогда прежде не думала о том, чтобы лечить. Впрочем, если дать Скеррису оружие, это приведет только к большим жертвам. Сморгнув дрему, Блодвин нехотя спихнула в сторону книгу, повернулась к Роне и приобняла ее тоже. Костяной клинок начисто срезал горящий фитиль свечи.***
Жалобы на Служителей попадали в руки Блодвин нечасто. Обыкновенно люди не ссорились со слугами почитаемой ими Богини, они беспрекословно выполняли наказы Служителей, молились и жгли благовония. Но если случалось что-то, если кто-то вдруг проявлял непокорство, то тогда защиты искать оставалось только у будущей королевы. Жалостливые письма раздражали Блодвин, но это было любопытным. — Линетта, дочь тавернщика из нижнего города, считает, что ее отца забрали незаслуженно, — прочла Блодвин Совету. — Она говорит, что ее родитель ни в чем не виноват и что нет такого закона, чтобы досматривать постояльцев и доносить Служителям. Законов и правда не было. Прежде больных высматривали Служители. Считалось, что каждый, кого коснулся взор Мор’реин, обязан явиться в Гнездо и рассказать об этом, но зачастую даже страдающие от гнили больные слишком боялись смерти на костре или были так слабы, что не дошли бы до обиталища Служителей. Тем самим следовало наблюдать за прихожанами в храмах, за теми, кто кажется больным или вдруг пропадает, не являясь на молитвы. Но времена нынче были другие. Стражники Тристана могли найти пораженного хворью бедняка в любой канаве. Служители же даже начали вламываться в дома, особенно в нижнем городе, где в деревянных бараках ютились по нескольку семей. Неудивительно, что таверна, где могли снять комнаты все приезжие, привлекли внимание Служителей. — Ах, да, они решили совсем лишить нас слуг, — сочувственно вздохнула леди Лавена. — Забрали моего конюха, хотя я уверена, что он кашлял, потому что застудился. Недавно снег шел, — поддержала Камрин. Конечно, они не так беспокоились о слугах; о жестокости Камрин к дворне всем было известно. Но Совет видел обеспокоенность Блодвин, а потому они хотели поддакнуть принцессе. Не догадывались, что так их легче использовать, выдать за недовольство Великих семей и наконец-то добраться до Служителей, протянувших загребущие когтистые руки слишком далеко. — Мы не можем войти в Гнездо и проверить… — с явной неловкостью начал Тристан. Он сам передал Блодвин смятое письмо, накарябанное на задней стороне какой-то долговой расписки за снедь для кухни. Он хотел справедливости для бедной девчонки, лишившейся отца, но понимал всю беспомощность затеи. Никто не оспаривал решения Служителей, хотя теперь, желая упрятать всех больных, они хватали даже людей с обычной осенней лихорадкой. — Войти мы можем, — поправила Блодвин с необычайной серьезностью. — В отличие от Служителей, которым мои предки запретили ступать во дворец, любой человек способен явиться в Гнездо. — Но не каждый это сделает. Королевские рыцари верны вам, госпожа, но многие из них страшатся гнева Мор’реин… Они молились ей с раннего детства; говорили, у каждого человека две матери: земная и та, что смотрит с небес, Госпожа Воронов. И даже если рыцари переросли детские сказки, они могли испугаться божественного воздаяния. Загубить свою жизнь, счастье, удачу… И никто из них не знал, то ли Богиня и правда обладает подобной силой, то ли суеверные последователи наделяли ее таковой. — Друиды вас поддержат. Мы видим страдания народа и то, что Служители Вороньей Богини пытаются помочь им… но они слишком уж перегибают палку, — заявил Ангус, прежде сидевший в тревожном молчании. В последнее время предводитель круга друидов выглядел неважно: на круглом лице залегли морщины, он осунулся, схуднул. Из жизнерадостного толстяка, рассуждавшего о заячьей требухе, он превратился в бледную тень… И он точил зуб на Служителей. Не мог простить осыпавшуюся, сгнившую рощу — это наверняка. Друиды проводили ритуалы, рыскали по священному месту в поисках демона, но ничего не нашли, а потому закономерно решили, что вина за гниль и распад, воцарившиеся в роще, на Служителях и их кровавом ритуале. Мнение это было ничем не подкреплено, да и несправедливо, если так подумать: принося жертвы, Служители хотя бы ненадолго отсрочили гниль, иначе она тронула бы не только яблоневую рощу, но и густую чащу афальского леса, и посевы, которые едва успели собрать перед приударившими холодами. Но Блодвин были только на пользу недовольства среди друидов. Тристан, много времени проводивший в нижнем городе вместе со стражниками, рассказывал, что простолюдины обратились к друидской вере. Продавались амулеты и обереги из коры, мха, сушеных трав и листьев, разучивались молитвы земле. Служители никогда не воевали с друидами, как со старыми богами; они не были врагами, и нет ничего дурного в том, чтобы с благодарностью относиться к земле, на которой ты живешь. И все же… Теперь они наверняка чаще спорили. — Я тоже поддерживаю, — откликнулся сир Клайд Ллеоурга. Советник, сидевший рядом с друидом, в прежние времена поостерегся бы даже заикаться о сопротивлении Служителям, но его сына убили на Турнире… Блодвин перевела взгляд на леди Изабель; старуха пыталась отмолчаться, но тоже кивнула, встретившись глазами с Блодвин. Она не была ни смелой, ни сильной. В ее возрасте стремишься дожить свой век, мирно уйти. Но все же Блодвин помнила, как леди Изабель скрипела ей о том, что «в ее времена» никто не посмел бы отравить посла соседей. К счастью, Ингфрид сам участвовал в заговоре, иначе пришлось бы и правда объясняться с вардаари. Благодаря прожитым оборотам, опыту многого времени при дворе, Изабель чуяла напряжение, понимала, что нечто поднимается. А если не хочешь, чтобы тебя снесло потоком, следует его возглавить. Им нужно было, чтобы кто-то сказал слово, повел их. Сам Совет привык не решать, а полагаться на других. Раньше это была Мерерид, которой повеления отправлялись из самого Гнезда; она могла лишь для вида обсудить, разумны ли они. Совет всегда мог сказать, что следовал за кем-то. Всегда мог оправдаться. У Блодвин оправданий не будет, если ей случится ошибиться. Ее обвинят те же, кто самозабвенно соглашался с ней сейчас. — Значит, решено, сир Ривален, — объявила Блодвин. — Вы соберете тех, кто захочет разобраться с делом бедной Линетты. Поспрашивайте в городской страже, — подсказала она. Там служили не сплошь высокородные лорды, как в королевском дворце, а простолюдины, поэтому среди стражников могли найтись те, чьи родные пострадали от хвори. — Да, по закону никто не смеет препятствовать воле Служителей и Богине, но объявите, что вам не нужны больные — пусть о них позаботятся в Гнезде, — предвидя возражения, сказала Блодвин. — Вам нужно проверить, нет ли среди схваченных здоровых или просто простуженных. Думаю, они должны вести учет схваченным, а потому будет странно, если даже спустя несколько дней перья на них не проявились. Тристан сдержанно кивнул в ответ на ее повелительную речь. Он не был глуп, он знал, что Блодвин давно ждала шанса выступить против Служителей, но сердце Тристана трогали беды простого народа, иначе он не передал бы ей записку от Линетты. Легко было убедить его, что это ради справедливости, ради свободы. «Людям стоит уяснить, что свободы не существует, — недовольно ворчал Сол в ее мыслях. Демон сегодня был особенно склочен. — Всегда будут боги, которые правят ими, всегда будут жертвы и кровь. Вопрос лишь в том, что боги не должны править вечно — никто не должен. Вечность хуже всего, когда она превращается в безумие…» И это он, похоже, знал по себе. Сухо попрощавшись с советниками, Блодвин кивнула отдельно Тристану, медленно пошла прочь. Ей все еще трудно давались такие речи, когда на нее направлены все взгляды, когда люди с нетерпением ждут ее следующего слова. Это одновременно возносило ее выше всех, выше, чем Блодвин когда-либо была, и пугало: она боялась оступиться, показаться странной и неловкой. Куда легче было бы свыкнуться с Советом, если бы она раньше сидела возле тетки и наблюдала за их разговорами. Но что теперь сожалеть, когда можно научиться… Помимо Служителей, вечно доставлявших беспокойства, Блодвин тревожила магия костей, дерзкий замысел Скерриса. Может быть, если вырезать на кости руны Ушедших, означавшие силу и власть, это поможет приращению? «Как Ушедших смогли истребить, если они обладали такими знаниями? — спросила Блодвин, потянувшись мысленно к своей тени, в которой прятался Сол. Стлался вслед за подолом ее черного платья. — Они столького достигли, а их просто вырезали…» «У охотников Морганы тоже была сила, не забывай. Род Красной гончей за одну ночь мог выжечь все холмы дотла. А сиды были не воинами, а учеными, книгочеями, сочинителями… — Сол неприятно хохотнул. — Предложи-ка сейчас кому-то стать божеством, мигом сбежится вся страна, начнется битва всех против всех, пока не останется никого! Но сиды были не таковы. Их больше волновали науки, искусства… Хотя находились воины и достойные вожди, которые сходились в поединках за божественный трон, их было столько же, сколько теперь этих мертвых мальчишек». Блодвин попыталась представить их: мудрецов, погибающих в пыли библиотек, сказочных ваятелей, казненных, пока выстроенные ими дома пылали. В жажде власти Моргана не знала жалости, и Блодвин с изумлением поняла, что зацепила кусочек воспоминаний Сола. Они не могли принадлежать Артуру, погибшему до восшествия Морганы на престол, а значит, демон своими безумными глазами видел, как погибают сиды. Он сохранил их черты. Лицо Мирддина и острые уши, глаза со многими зрачками — как у сидов. Сол состоял из многих обломков, и, возможно, это делало его сумасшествие еще глубже. Чтобы занять себя чем-нибудь и не рухнуть в пучину памяти Сола, Блодвин решила навестить Моргольта. Рыцарь Исельт, оставшийся без госпожи, обитал в прежних покоях, в которые Блодвин для разнообразия постучала — в прошлые разы вламывалась без спроса. После их столкновения в саду Моргольт избегал Блодвин, а может, просто не хотел навязываться. Сегодня он наверняка остался в покоях: погода была ненастная, и день походил на поздний вечер, темный и промозглый; стеной лил холодный дождь. Услышав стук, Моргольт быстро открыл дверь, но удивился, посмотрев на Блодвин и на сира Галлада, маячившего на отдалении. Ожидал увидеть служанку, а может, и стражника, который проводит в тюрьму сообщника Исельт?.. — Совет решил отложить суд из-за поединка, — рассказала Блодвин, пройдя в покои. Здесь ничего не изменилось, как будто Моргольт боялся обживаться, придать им что-то свое. — Не хотят омрачать празднество судебными разбирательствами. Думаю, боятся прогневать Воронью Богиню, вторгаясь в Турнир этими дрязгами. Она могла показать им поступки Служителей, но разве это избавит их от веры в божество? Всегда можно решить, что те неверно толковали волю Мор’реин, привести новых, одеть их в те же маски… Блодвин уже не заботилась, видит ли Моргольт досаду на ее лице. Она расхаживала по его покоям, мечтая наподдать по чему-нибудь ногой; кажется, ей передалась горячность Роны. — Тебе же нечем заняться? — напрямую спросила Блодвин у Моргольта. — Я… — смутился он. — Можно и так сказать… У Моргольта ничего не осталось. Блодвин даже было его жаль: он не сам ступил на этот путь, Исельт не оставила ему выбора. Теперь у Моргольта не было ни свободы, ни памяти, ни семьи… Вспомнил ли он что-то? Вряд ли бы рассказал Блодвин, не настолько они были близки, но тогда он бы не сидел при дворе и изнывал от безделья. Уже несся бы во весь опор в родные земли, навстречу родителям, а может, и ждущей его женщине… Но у Моргольта, выеденного магией Исельт изнутри, остались только клинок и тяготящее его дело. Не успокоится, пока Исельт не казнят. — Я не собиралась тебя укорять. Я только хотела сказать, что сир Ривален собирает стражников, чтобы обыскать Гнездо. Быть может, ты захочешь присоединиться, а то Эньон тебе наверняка приелся. У Моргольта не было сомнений, кому служила Исельт, для которой он вырезал гнилую плоть. На мгновение на его лице явственно мелькнуло отвращение, сменившееся страхом. — Гнездо? Вы обезумели? — удивился Моргольт. — Ты настолько предан Служителям? Или, может, самой Вороньей Богине? — Нет, но я слишком разумен, чтобы совать голову в пасть медведя, — усмехнулся Моргольт. Звучало это как поговорка, которую Блодвин прежде не слышала; наверное, на его оставленной родине так говорили. — Хотя лучшего похода для ненужного рыцаря не придумать, — признал Моргольт, подумав. — Если сир Ривален не побрезгует меня принять… — Поверь, он последний, кто будет презирать тебя из-за происхождения, — отмахнулась Блодвин. А учитывая, что оба рыцаря пострадали от Исельт, у них найдется много поводов для разговора. Она усмехнулась. — Мне нужно, чтобы в Гнездо пошли надежные люди. Не те, кто будет размахивать мечами и кричать, а как раз-таки разумные и осторожные воины. Если Служители обвинят нас в нарушении священных законов, простой люд накинется на нас. Им нужно кого-то обвинять. Поэтому я хочу, чтобы все прошло тихо. Первые шаги стоило делать осторожно, это Блодвин уяснила. Они говорили об этом с Роной; та, рассказывая о сожженном Дерреке, едва сдерживалась, чтобы не закричать, а глаза у нее блестели. Непривычно было видеть возлюбленную такой уязвимой, бормочущей ругательства. Горе и боль рождали ярость, и Рона первой была готова ринуться в Гнездо и предать его огню, и пусть буйное пламя слижет старые камни. Все старое нужно было стереть. Блодвин тоже хотелось смотреть, как пляшут искры на вороньих перьях, но она знала, что должна оставаться холодной. Показать силу, а не слепую бойню. — Жаль, что я не могу сразиться на Турнире, — заговорил Моргольт. — Я много времени провел с Эньоном, он достойный юноша. Лучше, чем я когда-то был, насколько могу вспомнить. И несправедливо то, что он может умереть. — Думаешь, у тебя больше нет того, ради чего стоит жить? — Есть. По крайней мере — я могу поискать, придумать, — развел он руками. — Я чуть не погиб ради денег; это подло, но таков уж я был. А ради чего умирают эти парни, я понять не могу. Уж простите, принцесса, но вряд ли это ради вашей защиты… Если так, они могли показать, что достойны места в королевской страже. Моргольт говорил крамольные, но разумные речи. Отчаяние довело его до того, что он позабыл о почтении и о традициях. Другая принцесса уже отправила бы его на плаху за такие надменные слова, но Блодвин была с ним согласна. Она любила Рону не потому, что она могла пройти испытания и зарезать всех соперников. За честность, за отвагу, за искренность. Турнир ничего не значил, кроме крови. Моргольту стоило бы понять, что это лишь плата, разменные монеты в божественных делах. А его кровь и вовсе ничего не стоила. — Я бы позволила вам сразиться, но таковы традиции, — сказала Блодвин. — Но вы еще можете бороться. Эти рыцари… через два дня их ждет новый поединок, они обречены — победа или смерть. А мы можем попытаться что-то изменить. Ради них. — Я понимаю, и я постараюсь, — твердо кивнул Моргольт, и Блодвин снова увидела его статным уверенным рыцарем, который подошел к ней поговорить о древнем мече.