Смотри, как бьется у нас внутри Горящий факел больной любви — Своих героев найдет награда. Бедвир Каймбелах
Блодвин выгнулась в объятиях, тихо застонала, когда Рона впилась поцелуем в белую шею. Ей нравилось чувствовать этот бьющийся стон совсем рядом, под тонкой кожей, ощущать жизнь — как она есть. Спускаясь ниже, Рона не стеснялась кусаться, прихватывала ее ключицы зубами, зная, что Блодвин носит платья с высоким воротом, что они скроют алые, жадные отметины. Ей нужно было это, оставить следы, остаться с ней. Принцесса стала жаднее тоже, уже не отпускала ее из постели даже с утра, с восходом бледного осеннего солнца. Знала, что сегодня Роне предстоит рискнуть… — Сколько мне еще ждать? — возмутилась Блодвин, выбила из нее мысли поцелуем — подалась навстречу, чуть не столкнулась зубами. — Не думай, — взмолилась она, обняла Рону, прижалась к ней, зарылась пальцами в рыжие растрепанные волосы. — Не смей представлять, как они нас разлучают, я чувствую твои мысли вот здесь! — Ее палец царапнул жилку на виске. — Никто нас не разлучит, — пообещала Рона, поймала ее дрожащую руку, поцеловала так почтительно, как настоящий рыцарь прикладывается к тыльной стороне ладони своей госпожи. — Я выбрала тебя, и я не собираюсь умирать ради их Вороньей Богини. Я буду жить для моей королевы. Вот только ради жизни ей нужно быть безжалостной. Нужно убить. Блодвин прижала ее к постели, выпрямилась, сидя на ее бедрах, позволив тусклому сиянию подсветить ее кожу. Она была прекрасна, как изваяния Ушедших. Она могла выбрать кого угодно, но хотела Рону, и та во вспышке отчаянного желания потянула Блодвин к себе ближе; губами припасть, приласкать. Услышала, как скрипнула спинка кровати, когда Блодвин за нее схватилась, лишь бы равновесие не потерять. Горячее, топкое чувство, заставившее пальцами с одержимостью безумства впиться в бледные бедра, жадным мазком языка собрать ее влагу. Блодвин глухо застонала — кусала губы, терзала. Рона зажмурилась, позволив остаться только этому удовольствию, мокрым прикосновениям, неприлично-влажному звуку, когда Блодвин ерзнула ей навстречу, желая быть еще ближе, вжаться в удушливом объятии бедер. Сквозь шум крови в ушах, сквозь скрип спинки Рона услышала, как дверь в покои распахнулась и едва не впечаталась в стену. Страх стиснул сердце широкой ладонью, но Рона знала этот звук: скрип вновь закрытой двери, грохот трости, торопливые — насколько возможно — шаги. Блодвин охнула, вскочила, как вспугнутая кошка. Рона слетела с постели, кинулась к стулу, на котором лежали подготовленные к выезду вещи. Она знала, что не успеет предстать перед отцом в приличном виде, но смогла натянуть исподнее белье и кожаные штаны. — Сир Гвинн, — поглядев на него будто бы свысока, приветствовала Блодвин. Завернутая в простыню, она напоминала картинку в одной из старых книг из библиотеки Ушедших, где остроухая леди была наряжена в длинное платье-тунику. — Что же за срочное дело, с которым вы ворвались? Она оставалась учтивой, как и с надоедливыми придворными, но Рона умела угадать ее недовольство по маленькой морщинке между бровями. Восседая на ее переворошенной постели, как на троне, Блодвин сумела отвлечь внимание от Роны, дав той мгновения одеться и пригладить волосы. Рона невольно облизнула губы, еще чувствуя соленую влагу. — Прошу прощения, принцесса, но это семейное дело, — вздохнул Гвинн. Он тяжело дышал — поднимался по лестнице чуть ли не бегом? Неудивительно, что так припал на трость, когда остановился. — Потому — говорите, не томите нас, — улыбнулась Блодвин. — Или что-то вас отвлекает? — Не время для игр… Если вы так настаиваете, ладно: Скеррис пропал, и я боюсь, что он сотворит что-то безумное. Благодаря тому оружию, что вы ему подарили, — прищурился Гвинн, неотрывно следя за Блодвин. Гвинн смотрел; не мог не смотреть на ее исцелованные плечи, на уязвимый изгиб между ключицами, к которому Роне так и хотелось вновь приложиться губами. Но все же дело, с которым отец ворвался, занимало его гораздо больше, чем полуобнаженная девушка. Подчиняясь его полыхающему взгляду, Рона быстро накинула на себя рубаху, кожаную куртку, поспешила за ним, лишь поцеловав Блодвин на прощание. «Потом все расскажу», — пробормотала она, не зная, свидятся ли они еще перед поединком; Блодвин с недовольством заломила брови, злясь, что их так оторвали друг от друга, но кивнула, ласково поправила Роне воротник. От нее пахло горьковатыми травами и терпкой распаленностью жаждущего тела, и Рона поспешила прочь из покоев, пока не решила остаться в них навсегда. Снаружи она выдохнула, бросилась вслед за Гвинном к крутой лестнице. Знала, что он остановится перед ней, как бы набираясь сил для нового сражения. — Не торопись так, нога будет болеть, — виновато протянула Рона. Хотя Гвинн выглядел как сердитый пес, к которому лучше не подходить, она подхватила его под локоть. Это напоминало о прошлом, о многих лестницах, что они преодолевали вместе. — Что там с Кером? — Он пропал, я же говорю, — бросил Гвинн. — Я отошел поговорить с Тристаном, он снова разнылся и жаловался на Служителей после той прогулки по Гнезду. Сомневаюсь, что он видел больных вблизи до этого… Даже Кер выглядел не так плохо, как те несчастные, судя по слухам. Скерриса приводить на такую встречу было бы, пожалуй, слишком жестоко. Я подумал, он посидит наверху, может, напьется. Но он куда-то пропал. С вечера не мог его найти, думал, он с девчонкой, но его там нет. — Так мы не первые, к кому ты сегодня вломился. — Рона, он обезумел! — рявкнул Гвинн. — Послушай… Твоя принцесса рассказывала о том, что они с Йоргеном натворили? — Скеррис приходил и просил ее об уплате долга, но… Гвинн остановился. Повернулся к ней; Рона скосила взгляд, не желая встречаться с этим немым обвинением. — Блодвин сказала, что надежды немного, что рука может не прижиться. Но Скеррису нужно это… нужна хоть какая-то вера, — сквозь зубы выдавила Рона. — Он не захотел прийти ко мне. Я могла бы дать ему надежду, могла бы… просто поговорить! Но он явился к Блодвин за костями и сталью, за оружием. Она знала, что не должна злиться на Кера. Раненого, все еще мучимого хворью, вынужденного питаться кровью, как дикий зверь, лишь бы сдерживать внутри липкую черную гниль. Ему было больно, и он ранил всех вокруг, терзал и мучил словами, а теперь захотел оружие. Если он желал этого… Рона не могла ничего поделать, не смогла бы его остановить — когда она вообще могла переспорить Скерриса? — Я думала, он мой друг. Брат. А он не захотел даже навестить меня, когда приходил к Блодвин со своими… просьбами. Думает, он умнее всех. Лучше всех. Ты прав, нам надо помириться, иначе он заблудится окончательно, — проворчала Рона, хотя Гвинн не настаивал. Он кивнул, сжал руку на ее плече. — Где его искать? Насколько я знаю Кера, он может быть в борделе, а может — посреди залитой кровью улицы. — Тристан расскажет, у него есть кое-что на уме. Скеррис вечно устраивал что-то безумное. Рона помнила, как впервые увидела его, как захотела расшибить ему лицо, лишь бы стереть эту самоуверенную усмешку. Тогда ей казалось, что он просто творит что захочет, но все оказалось хуже: у Скерриса всегда был замысел. Самый опасный из возможных. Он выбрал ее; он решил подменить жребий. На что еще он способен? Что за безумие разгрызло его череп? По дороге они с Гвинном старались не встречаться взглядами, на что-нибудь отвлечься. Благо для них, даже не приукрашенные к пиру залы смотрелись просто великолепно по сравнению с серым и невзрачным северным замком. Рона заметила нескольких служанок, проводивших их любопытными взглядами, но они наверняка помнили, что сегодня вечером она может отправиться на костер — как герой, погибший за свою принцессу. Они думали, что знали, куда Рона с Гвинном направлялись: провести утро вместе, как семья, быть может, помолиться в городском храме. Тем лучше. Во дворе стелился серый туман, неопрятный, как залежи пыли под шкафом. Небо было серым, как будто готовилось расплакаться. Рона стояла около конюшни, обхватив себя руками, рядом тихо сопел конь. Сонный мальчишка вывел его и даже не посмотрел, что за рыцарь явился разбудить его сегодня. Тристан запаздывал — что могло его задержать, дела по устройству Турнира? Гвинн не поехал бы с ней, но оставался рядом. — Если бы я родилась мужчиной, я попросила бы руки принцессы, — сказала Рона в пустоту. Этот тихий уголок двора позволял ей говорить откровенно. — Это все условности, я знаю. Тем более — при дворе, уж Кер меня этому научил. Но Блодвин мне как жена, и мы искренны друг с другом… Губы Гвинна дрогнули в насмешливой улыбке: — Рона, я видел, как быстро сменяются люди при дворе. Это вечная игра, в которой самые высокородные ведут себя хуже собак во время случки. Постель королевы была для нас недоступна, слишком уж Аоибхинн блюла свою честь, но остальные… Скольких, думаешь, я убил на поединках из-за женщин? — Блодвин не такая, как остальные. — Я рад, что ты в нее веришь. Но все же будь осторожна, — попросил он и коснулся ее плеча. Рона едва удержалась, чтобы не податься вперед и не спрятаться в его объятиях. — Я хочу для тебя только лучшего, ты же знаешь. Если вы с принцессой выбрали друг друга, пусть так, но никогда не стоит забывать о дворе и их желании возвыситься. Любимцев королев прошлого часто оговаривали и убивали. Отрава, ложь, клинок — оружие может быть разным; исход — один. — Знаю. Знаю, буду осторожна, — пообещала Рона, хотя ей стало до странности боязно, как будто она вступила в мелкие воды ручья, а оказалась вдруг в глубоком холодном море. — Скажи, если бы я родилась мужчиной, мы говорили бы об этом? — О женщинах? — хмыкнул Гвинн. Она даже представить не могла, скольких женщин он знал, но теперь отец выглядел почти что смущенным. И он явно оглядывался по сторонам, мечтая, что Тристан своим появлением спасет его от этого разговора. Или что земля разверзнется. — Я… наверное, я несправедлив, что никогда не рассказывал тебе об этой стороне жизни. Просто это… странно. Для отца, для дяди — тем более. Так принято, что сыну ты передаешь свои знания, да и… никогда не хочется стать дедом раньше времени, если честно. К счастью, нам это не грозит, — бросил он, хотя Роне показалось, что Гвинн брезгливо скривился; странно, он любил возиться с ней в детстве и всегда позволял ей вольности, с чего бы ему вдруг так возненавидеть детей?.. — Ты всегда была смышленой и самостоятельной, я знал, что ты и без советов разберешься. — Это уж точно… — ухмыльнулась Рона. — Считай меня безумным стариком, но я бы не позволил ни одному лорду тебя тронуть. Я знаю, как ведут себя даже благороднейшие из благородных, — проворчал Гвинн. — Каждый раз, когда являлись горные кланы, я указывал им, куда они могут пойти со своим сватовством. Рона покачала головой: она, еще наивная девчонка, думала, что это просто добрососедские встречи, что им нравится навещать их глушь, чтобы поохотиться в древних лесах. Гвинн всегда оберегал ее — что ж, и за это Рона была благодарна. И, пожалуй, за молчание, хотя он наверняка знал, что она косится на молоденькую служанку с кухни и целуется с Хиркой за кузницей. Только эти разговоры напугали бы Рону до полусмерти. А теперь ей нечего бояться. — Среди рыцарей есть достойные юноши, уж поверь, — вздохнула она, вспомнив Тарина и его теплый взгляд, его мечтательные рассказы о Блодвин; в груди болезненно защемило от тоски. Они не так уж отличались, если вдуматься. Только она — выжила. — Но так сложилось, что мне нет дела до этих рыцарей. Думаешь, быть с королевой безопаснее? — с небывалым нахальством уточнила Рона. — Куда там… Если королеве не понравится, можно оказаться на плахе. Но я верю в твои таланты. Ты же все-таки моя дочь. — О, она не жаловалась… Появление Тристана заставило ее замолкнуть на полуслове; Рона поняла, что у нее горят уши. Оставалось надеяться, что благородный сир Ривален не слышал, о чем они здесь болтали, иначе в глаза он ей больше не посмотрит никогда. К счастью, беспокойство о происходящем сделало Тристана более рассеянным. — Я думаю, он направился к Нейдрвенам, — сказал он. Не тратил времени на долгие приветствия. Почему он вообще хлопотал о Скеррисе?.. Рона покосилась на Гвинна. — Во дворце его не было, ни один стражник не видел Скерриса за последние сутки, да и я верю тому, что он сказал девушке из таверны. — Тогда не будем терять время. Кер прямолинеен, если он может пойти угрожать Камрин, он это сделает, — согласилась Рона. — Я гляну, если его там нет, то просто извинюсь, — решила она. Рона оглянулась на коня, потрепала его по морде, желая успокоить больше саму себя прикосновением к этому теплому бархатистому носу. — Я провожу, — вызвался Тристан. — Турнир через несколько часов, если ты не вернешься к тому времени, все решат, что участник сбежал. А если я буду с тобой, то это не побег, а… семейные дела. Он все еще был их надзирателем. Но семейные дела… Рона улыбнулась, обняла Гвинна, похлопала по спине. Знала, что он будет переживать, но ее отец был разумен, понимал, что только задержит их с ногой. А вот на разумность Скерриса надеяться не приходилось. — Хорошо, тогда ведите, сир Ривален, — попросила Рона. — Я пока что плохо знаю Афал. Они выехали из дворца, Тристан на белом коне вырвался вперед, сорвался рысью. Он не свернул на широкую главную дорогу, уже знакомую Роне, а поехал каким-то обходным путем, продирался через бедные улочки. На них не обращали внимания, даже если могли узнать королевского стражника: люди были заняты своими делами, возились у колодца, развешивали белье у домов. Рона натянула капюшон куртки, чтобы ничье внимание не привлекли ярко-рыжие волосы прославленного Серебряного рыцаря. Острая вонь бедняцкой улицы ударила в нос, и она поразилась, как отвыкла от этого кислого запаха человечьего жилья, пока обитала в священной роще и в королевском дворце. Ноги коня месили грязь, подтаявший снег. Нейдрвены жили не на улице вблизи дворца, как полагала Рона, а чуть в стороне от озера Нимуэ, к югу от небольшого леска, такого безопасного в сравнении с древней чащей, где водились слауги. Рона увидела издалека: богатый дом, к которому даже стыдно подступиться, если ты не королевская особа. Имение, выстроенное не из белых камней, как афальский дворец, как остовы домов Ушедших, но из серых, как морская пена. Она видела резные узоры, проблески разноцветной мозаики в высоких окнах на верхнем этаже. Ряды деревьев, в летнюю пору бывшие великолепным, развесистым садом, сейчас стояли облетевшие, но все же Рону поразила эта суровая торжественность. — Обиталище прямо для их семейки, — присвистнула Рона, остановив коня, когда догнала Тристана. Конь волновался, приплясывал, хотя даже толкотня и смрад нижнего города не напугали его. — Почему мы ждем? — Я ничего не слышу, — напряженным голосом вымолвил Тристан. — Ни шума слуг, ни лая собак. Не могут они все еще спать, в это время день для дворни начинается. Идем, но будем осторожны. — Без приглашения? — засомневалась Рона, которая тоже с беспокойством отметила, что не видит ни одного слуги, которого можно предупредить. Спешившись, Тристан медленно шагнул вперед. — Ну, можно сказать, что Дейн позвал меня заглянуть, мы, кажется, сумели подружиться… — сама себе пробормотала Рона. — Командиру королевской стражи не нужны приглашения. Впервые за долгое время Тристан выглядел как человек, который может что-то изменить. Кивнув, Рона привязала лошадей у старого дерева и пошла следом за Тристаном. Медленно, мягко, ступала след в след, как на охоте. Ей хотелось скорее ворваться в дом, поискать там Скерриса, выволочь его за шиворот, если придется. Но Тристан выбрал медлить, а Рона решила с ним соглашаться. Держала ладонь на рукояти меча, предчувствуя что-то нехорошее. Это бледное утро должно было окончиться кровью, и она уже почти что лизала сапоги. Они наткнулись на тело слуги между деревьев — мальчишка, не старше Роны. Тристан выругался — впервые на ее памяти; повернул слугу, показал Роне рваную рану на горле, похожую на грызню обезумевшего пса. Вся щека была черно-бурая, залитая и в мокрой грязи. Растерянное, бледное лицо Тристана наверняка было ее отражением. Рона вдохнула — глубже запах крови — и шагнула вперед. Выставив перед ней руку, Тристан будто бы пытался остановить. — Как думаете, кому Скеррис охотнее оторвет голову: мне или вам? Я пойду первой, сир Ривален. Он моя семья. — Он пришел истребить свою семью. И начал со слуг. — Вы зря пытаетесь меня вразумить. Знаете же, что это ничем не окончится. Подумав мгновение, Тристан согласно кивнул. Он умел соображать быстро, это ему на благо. И Скеррису: Рона боялась, что, застав его над телом очередного слуги, Тристан просто схватится за меч, не дав ему и слова вымолвить. Поэтому они медленно шли вперед, и Рона старалась прислушиваться к происходившему в доме. Мертвая тишина встречала их. Слуга на крыльце, прижимавший к себе корзину бельем, с раскроенной грудью от ключицы до паха. Вонь крови и кишок. Рослый мужчина, наверняка конюх или плотник, пытавшийся вмешаться; ему просто оторвали голову. Тело девушки валялось посреди коридора, Рона переступила ее, чувствуя смутную вину. Тристан наклонился — вдруг еще можно помочь, но Рона знала, что такие лужи крови, растекшиеся алым морем, не оставляют надежды. От густого запаха першило в горле. Внутри она тоже увидела нескольких людей при оружии — кажется, Скерриса пытались остановить. Камрин предусмотрительно окружила себя охраной, однако она ничего не могла сделать против обезумевшего от ярости чудовища, пришедшего сюда за местью. Рона видела. Он злился, он терзал, он кромсал их когтями. Отодранная с мясом, на тканом ковре лежала рука в перстнях — словно плата за его боль. Оглянувшись, Тристан увидел лестницу вниз. Издалека доносились какие-то крики, сдавленный вой, отчаянный плач. Рона настороженно повернулась, различив всхлипы. Кто-то колотил по двери, но это были не испуганные вопли, не резня. Похоже, тех, кто остался внизу, попросту заперли, чтобы не мешались. — Он рвал всех, кто попадался на пути, но убивать слуг вниз не пошел, — сказала Рона, стоявшая над охранником с разорванным горлом. Яркие отметины когтей — она видела похожие, когда одного из деревенских задрал оголодавший зимой волк. — Проверьте, что там, — попросила она Тристана. — Думаю, их надо успокоить. Помогать людям — вот призвание королевского рыцаря. Рона знала, что Тристану важнее позаботиться о выживших, поэтому надеялась, что он задержится внизу, слушая слезные жалобы запертых слуг. Она пошла дальше, по дорогим вазам в углах, по изысканным гобеленам угадывая, что приближается к хозяйским спальням. К покоям Камрин. Заглянув в приоткрытую дверь, Рона нашла лишь пустую широкую кровать, прикрытую от солнца легкой тканью пыльного цвета. Ни следа крови, но она чуяла, что уже близко. Толкнув следующую дубовую дверь плечом, Рона очутилась в покоях, больше походивших на библиотеку. Знакомый запах книг, чернил, старых иссохших страниц — почти как у Блодвин. И запах крови. Скеррис сидел на столе, среди раскиданных бумаг и счетов, как нахальный мальчишка, забравшийся в покои матери. Только Камрин лежала на полу, бледная и залитая кровью, в груди зияла пробитая дыра, бурое месиво, обломки ребер, а руки Скерриса были все красные — и настоящая, и костяная. Между тонкими костями что-то застряло, клочья мяса. Скеррис обгрызал эти ошметки, сдирал острыми зубами, увлеченный настолько, что почти не заметил, как Рона вошла. Она застыла, наблюдая, как он с голодным урчанием обгрызает кусок мяса, зажатый между пальцев. Рука сама потянулась к мечу. Подняв на нее голову, Скеррис прищурил зеленый глаз. Перемазанное в крови лицо, губы, покрытые тонкой пленкой. Оскал. Стараясь не выдать затопивший ее ужас, Рона смотрела на него в ответ. Ждала… какого-то знака, призрака разума. Он подцепил клыками кусок кожи, застрявший у костяшек, мотнул головой, как недовольный зверь. Рона слышала раздраженное ворчание. От Скерриса пахло чем-то похожим на огонь. Ярким, невыносимым. Кровь и пламя, не иначе. Она не понимала, когда взмахнула мечом. Зачем. Все как-то помутилось, Роне хотелось кричать. Она не могла ничего исправить, не могла оживить истерзанное тело Камрин, не могла вытянуть из Скерриса это горячее безумие. Ответ оставался один — битва. Тот же ответ, что принимал Скеррис. Он ее этому научил. Роне показалось, что время остановилось, что рубящий удар вот-вот обрушится ему на лицо, искаженное блаженным оскалом, но в последнее мгновение Кер увильнул в сторону. Нечеловечески извернулся, сверкнул хищным глазом. Несмотря на то, что покои казались огромными, размахнуться было негде. Рона чуть не запнулась об упавший стул, взгляд цеплялся за кровавую полосу от стола; Камрин сидела, Скеррис ворвался, волок ее, как дичь. На полу пятном отпечаталась пятерня. Она пыталась ползти. Хотела вырваться. Наверняка кричала. Рона не выла, отчаяние сковало ее горло, когда Кер бросился на нее, когда перед глазами просверком молнии мелькнула когтистая рука. Он метил в горло, в глаза? Чудом Рона успела вскинуть меч, заслониться. Нужно было… Она не успела ничего сделать. Скеррис оказался у нее за спиной, Скеррис двигался быстрее, чем Рона успевала помыслить. Рука впечаталась в шею, Рона захрипела, чувствуя железную клетку когтей. Толкнув ее к широкому столу, Кер вдруг шарахнул вниз, лицом — в столешницу. Она успела зажмуриться. Удар оглушил, край стола впился в скулу, разрубил. Кровь обжигающе полилась по щеке, к задыхающемуся рту. Еще удар. Хрипя, Рона пыталась дергаться, упираться ногами, вслепую врезать назад локтем, но Скеррис с размаху приложил ее об стол — хруст, шорох бумаг вокруг — еще раз, прежде чем хватка вдруг разжалась. Рона свалилась на пол, ноги подвели. Только и смогла, что перекатиться на бок, согнуться — тело помнило уроки, защищало уязвимый живот. Но Кер отчего-то отступил, не стал добивать. Она видела его сапоги, задрала голову, приподнялась. Уловила хищно раздувающиеся ноздри. Он чуял запах ее крови. Странно, но она его отрезвила. Скеррис медленно опустился на колени, притянул ее к себе, его лицо оказалось так близко, что Рона вспышкой испуга вспомнила вырванное зубами горло мальчишки в саду… Обнюхав ее, словно бы успокоился, вжался лбом в плечо да так и затих, прижавшись ближе. Она не знала, сколько они так просидели. Кер не двигался, тихо застонал, когда Рона попыталась устроиться поудобнее, привалиться к столу. Она ничего не видела слева, все залепила кровь, лицо горело. С усилием удалось оторвать Скерриса от себя, чтобы взглянуть ему в глаз. — Что… как ты… — с трудом выдавила Рона. — Сердце… и правда жесткое, — отвлеченно заявил Кер. То, что он мог рассуждать, говорить осмысленно, показалось еще страшнее. Не зверь. Он пришел сюда по своей воле, он сам захотел вырвать сердце Камрин. И сожрать. Боги, блядь. — Сплошные жилы, — продолжал он; голос спокойный, почти не дрожал. — Но, думаю, не ее вина. Такова природа человека. Может, с печенью выйдет занятнее. Вкуснее. — Ты нарочно это говоришь! — воскликнула Рона, вздрогнула. — Ты хочешь, чтобы я видела в тебе чудовище, да? — Да нет, мне и правда нравится. — Ты хоть понимаешь, что ты натворил? — прошептала Рона. — Прости, — пробормотал он. Теперь Скеррис скривился, как будто вдруг увидел, где они, всю эту кровь, застонал: — Ты… Я не должен был снова проиграть, я… Мне показалось, что ты… Она напугала его блеском меча. Напомнила, как под ногами вяз песок, а вокруг жестокие жители Афала требовали его смерти. Отчаяние поселилось в его зрачке, узком, почти кошачьем. И винил он себя за Рону, не за Камрин. Камрин была его собственной жертвой, но из-за крови Роны он теперь яростно дышал, проклинал себя. Рона успокаивающе погладила Скерриса по щеке: — Мне и больше от тебя доставалось, — соврала Рона, хотя кровь из рассеченной изнутри губы собиралась во рту и говорить было трудно. Она сплюнула — все красное. Сдавленно застонала, не сумев оборвать этот жалобный звук. Голова раскалывалась. — С-сука. Будет у нас два глаза на двоих, забавно же, скажи? — в отчаянии рассмеялась она. — Что? Блядь, нет!.. Тут кровью залило, погоди, я сейчас… — в испуге забормотал Скеррис. Оглядевшись, он выругался, полоснул когтистой рукой по рукаву, отодрал с мясом его. Тоже грязный, весь в крови, но хотя бы что-то. Собрав ткань, он потянулся к лицу Роны, бережно промакнул ее рану. Она сидела, затаившись, боясь разозлить его неверным движением — тогда ей просто свернут шею, но Скеррис только прижимал кусок рукава к ее лицу и что-то виновато урчал, ластясь к ней. Когда он убрал кровь, мир и правда стал четче. Но исправить то, что он натворил с Камрин, это не могло. — Что мы будем делать… с этим? — наконец решилась спросить Рона. — Мы должны определиться с долгами. Теперь его голос звучал отчужденно, так же, как в темной палатке тем злосчастным утром, когда Скеррис твердил ей про нарушенный договор. Рона нахмурилась, рассматривая его вблизи. Его обида стерлась, ей на смену пришла какая-то упрямая убежденность. У Кера всегда был замысел, ведь так? — Наверное, ты прав. Значит, я здесь в твоей власти. Так же, как и она? — Рона кивнула на тело Камрин. — О, нет, Рона. Я хотел продлить наш договор, — улыбнулся он. Что-то в нем было от прежнего Скерриса, несмотря на кровь на его лице. — Ты должна была убить меня в бою, и я готов был это позволить. Правда, я бы даже не стал сопротивляться всерьез, подарил бы тебе славу и почет при дворе, отдал бы тебе все. Ты не захотела — твое право, дары не навязывают. Но мы не довершили начатое. Договоримся так: моя жизнь в твоих руках. Как только тебе покажется, что я достоин смерти, что я зверь, которого нужно забить, я не стану сопротивляться. Ты просто возьмешь меч и придешь ко мне. — Ты же знаешь, что я не смогу тебя убить, — сказала Рона, оторопевшая от его лихорадочной речи. — Может быть. А может, подумав о ней, — он небрежно указал на Камрин окровавленной когтистой рукой, — ты переменишь решение. Мы же не знаем, что станет завтра. Рона стиснула зубы. Он был прав, он знал ее слабые стороны. Она не могла его убить, несмотря ни на что — не могла. Она всего лишь девчонка с мечом, какой из нее рыцарь? Рыцарь должен побеждать чудовищ, но она зарезала бы кого угодно ради Скерриса, она… — Я не стану отбиваться. Обещаю. Сейчас ты просто… меня напугала. Откуда ты вообще взялась? Ты же должна драться! — вдруг в испуге дернулся Скеррис. — Ты что, пошла искать меня вместо Турнира?! — Я должна быть рядом, я… — Матушка, я!.. Дверь распахнулась. Скеррис отпрянул от Роны, вскочил на ноги, гибкий, как хищный зверь, обернулся к брату. Растрепанный, Дейн, казалось, вырвался из самих чертогов Вороньей Богини, чтобы явиться на, как он думал, семейную ссору. Как и Рона, он так и застыл, глядя на распростертую на полу Камрин, на вывороченную грудь. Потом оглянулся на Скерриса, заляпанного кровью. — Я же тебя запер! — рявкнул Скеррис. — Почему именно тогда, когда тебе следовало побыть трусом, ты решил стать рыцарем? Рона догадывалась, что Дейна освободил Тристан вместе с плачущими служанками. Онемев, Дейн рассматривал брата, никак не мог и слова выдавить, губы дрожали. Смотрел на Рону, на то, как она встала, вцепилась в левую руку Скерриса, одновременно опиралась, потому как покои кружились вокруг в болезненном хороводе, и удерживала его на месте. Дейн возвращался взглядом к Камрин, как будто проверял, не воскреснет ли она. Роне вдруг подумалось, что леди Нейдрвен наверняка хотела умереть не так, не в лучшем платье, не в лучших обстоятельствах. Как глупо. Смерть всегда так глупа и внезапна… — Тронешь брата — я исполню наш уговор, — прошептала Рона Керу. — Я чудовище, а не животное. Дейн, успокойся! — Скеррис выпутался из ее хватки, медленно подошел к брату, положил руку на плечо — живую, человечью. Костяная блестела за его спиной. — Ну, взгляни на меня. Разве ты не этого хотел? — вкрадчиво спросил он. Дейн испуганно помотал головой, не отваживаясь смотреть на его окровавленное лицо. — Это свобода. Воля, о которой мы мечтали. — Я… мы были детьми, все дети хотят немного свободы, но… это ведь ужасно… Не такой ценой! Я не могу! Наш отец, ты не знаешь! — встрепенулся Дейн. — Ох, Скеррис, он… — Он мертв, — отрезал Кер, и ничего не выдавало в нем горе. Рона хмыкнула, не выдержав. — Я прочел ее письма, искал что-то полезное, а нашел известия о смерти отца. Как долго она собиралась это скрывать? — До коронации, — признался Дейн. — То есть… до свадьбы принцессы. Когда носишь траур, нельзя… — Я знаю, — мягко кивнул Скеррис. — Хворь забирает тех, кого хочет. Надеюсь, отец не мучился. И только Рона почувствовала горькую ложь в его словах. О, он надеялся, что отец умирал в мучениях — так же, как страдал сам Скеррис, сознавая, что сгниет заживо. Хотя от его жестоких слов что-то тревожно ныло в груди, Роне снова захотелось обнять Скерриса, но пока что она не вмешивалась. Облокотилась на стол, взглядом ища те самые письма… — Но… теперь я… Я не смогу один! — взвыл Дейн. От собранного лорда, от наследника торгового дела, которого мельком знала Рона, остался только испуганный ребенок, вдруг оказавшийся наедине с жизнью. Кровавой и жестокой. Он впился в отвороты грязной рубахи Скерриса, почти повис на нем. — Мне так жаль. Мне так жаль, что она с тобой сделала… — Это я с собой сделал. Хватит с меня этой херни. И Камрин, и отца. Нахуй их всех! Я всего лишь пришел рассчитаться. Наставлять тебя вместо Камрин я не стану, делай со своей жизнью то, что сам хочешь! — отрывисто рассмеялся Скеррис. — Можешь жениться, можешь уехать, можешь торговать с вардаари. Сражайся, Дейн. Возьми то, что хочешь — разве нас не этому учили? Мне ничего не нужно. У меня нет ничего, кроме этой стали, и мне это даже нравится! Дейн всхлипнул, когда Скеррис потрепал его по голове, оставив кровавые отпечатки на белоснежных, таких чистых волосах. Безутешный, Дейн заливался слезами, повиснув на брате. В мешанине бумаг Рона рассмотрела конверты с отпечатком змеи, кусающей хвост, о которых ей рассказывали. Хотя Дейн теперь глава семьи, Рона сомневалась, что прежние договоры в силе; мальчишка казался слишком разбитым, чтобы что-то соображать, а потому она торопливо спрятала письма в карман куртки. Когда заглянул Тристан, застал он странную картину: Скеррис и Дейн стояли в обнимку, молчали, только цеплялись друг за друга, как утопающие, а Рона торопливо копалась в бумагах, стараясь не заляпать их кровью. Ее не волновали счета за товары и письма с виноградников, где управитель плакался, что почти все работники погибают от хвори. Ей нужны были письма уробороса. Несколько она вручила Тристану, потому как карманы Роны были не бездонны. — Нужно уходить, сюда едет стража, — велел Тристан. — Я придумаю, как все обставить. — Я убил всех, кто мог сообщить страже, — пробормотал Скеррис, как будто еще не до конца осознавал, что за люди мелькают вокруг. — Мы объезжаем весь Афал, приказ принцессы, — отрезал Тристан. — Обязаны проверять, нет ли хворых среди слуг. — Они заезжали несколько раз, — дрогнувшим голосом согласился Дейн. Оттолкнул Скерриса, в испуге покосился на Тристана. — Кер, тебе нужно бежать! Через черный ход, там… — Знаю, — отмахнулся Скеррис. — Рон? Осторожно, не встревай ни во что. Она усмехнулась, кивнула. И это Кер говорит ей об осторожности! Но сердце испуганно колотилось, когда она выходила из дома вслед за Тристаном. Надеялась, что никто не заметит ее похрустывающий от бумаг карман. Однако представшие перед ними стражники сами казались напуганными, не ожидали увидеть такую резню. Пятеро, все при оружии, но Рона видела в их глазах стылый страх, такой знакомый ей. Тот самый, что прятался в глазах тех, кого посылали на кровавые испытания. Увидев Тристана, стражники успокоились. Среди них Рона приметила высокого молодого мужчину с выгоревшими волосами — Моргольт, бывший рыцарь Исельт! Он как раз осматривал слугу у крыльца и его рваные раны, исполосованное горло. — Рад, что вы здесь, — искренне произнес Тристан, и мало кто заподозрил бы ложь по его бледному, но суровому лицу. — Мы с Аэроном следовали на поединок к вороньим камням, когда увидели, что здесь что-то неладно… — Вы видели, кто это сделал? — откликнулся Моргольт. — Какой-то… зверь? По ранам слуг и впрямь можно было сделать вывод, что их задрал волк. Рона вздохнула. Когда Скеррис покажется с новой поблескивающей рукой, не задумаются ли стражники о смертоносных когтях, рвущих плоть?.. Теперь Рона даже радовалась, что Скеррис с остервенением раздирал глотки зубами, чтобы напиться крови. — Я видел… мне показалось, что по пути мы увидели что-то странное, — заплетающимся языком объяснялась Рона. — Какой-то человек, он… — Это был больной хворью, — поддержал ее Тристан. — Юный Аэрон указал на подозрительного бродягу, но я не сразу понял, что это один из них… Мы услышали крики от имения. Стало слишком поздно. Сначала пали слуги, мы не успели помочь леди… Он был слишком ловок. Не как обычный воин. Как зверь, да. Стражники испуганно переглянулись. У них не было причин не доверять сиру Тристану, своему командиру, однако у него не было свидетелей. Кровь, смерть. Сир Моргольт все смотрел на раны с уже застывшей, свернувшейся кровью и хмурился, будто взгляд на эту жестокость причинял ему боль. Почему-то Роне показалось, что рыцарь знает, на что способны обезумевшие от хвори люди. — Здесь отметины клыков, но пасть… кажется, не собачья, слишком узкая. И следы вокруг человечьи, от сапог, — дрогнувшим голосом заключил Моргольт. Остальные рыцари отозвались суеверным шепотом. — Вы еще что-нибудь видели? — почтительно склонив голову, он посмотрел на Рону и Тристана. — Я видел. Сир Аэрон пытался его задержать. Думаю, он испугался нас, разбил окно и сбежал, — раздался голос Дейна. Он вышел к ним, пошатываясь, взглянул на собравшихся. Одежда была в крови, тонкие руки тряслись, но он с усилием продолжал: — Благодарю вас, благородные сиры. Вы хотели нас защитить. Но, боюсь… моя мать, она… — Он всхлипнул. — Что за чудовище… это… О чувствительности лорда Дейна многим было известно, и ужас, застывший в его небесных глазах, невозможно было подделать. Испуганно оглядываясь, стражники искали рядом сбежавшее чудовище, затаившееся, снова готовое к броску. Рона знала, что страх стирает всякие сомнения. А уж если они видели больных, запертых в Гнезде, ожидающих своей страшной участи… — Проверьте все вокруг! — рявкнул Тристан. Его голос окреп, он указал на просеку леса позади дома Нейдрвенов. — Ни один больной не должен скрыться! Не сегодня, когда мы празднуем сражение достойнейших рыцарей! — Да, сир Ривален! — тут же откликнулся Моргольт. Когда они поспешили прочь, Рона выдохнула. Воспоминание о Турнире вернулось к ней оглушительным ударом по голове; после всего увиденного драка в вороньих камнях казалась такой бесполезной, такой ненастоящей, всего лишь подстроенным представлением, в котором она — просто игрушка Служителей. Служители. Когда народу станет известно, что хворый человек перебил почти всю семью Великой крови, они не смолчат. Они будут выть — и простолюдины, бедные слуги, и леди и лорды Великой крови, которые больше не в безопасности — и требовать справедливости, которую Воронья Богиня не может дать. Тристан пошел к лошадям, им нужно было ехать. Рона задержалась у дверей, рядом с Дейном: больно потерянным ей казался мальчишка. Он остался один. Сгинувший от гнили отец — предпочел он смерть от собственной руки или был сожжен на юге? Мать, которая лежала в своих покоях, вся в крови. Брат, смотревший на него обезумевшим глазом. — Как ты? — спросила Рона, коснувшись трясущейся, как от холода, руки Дейна. — Я… не знаю. Пока что не знаю. Скеррис выбрался, он сумеет не попасться, — негромко объяснил Дейн. Он выглядел таким напуганным. В пустом доме, полном мертвецов. — Разбитое окно? — Я бросил книгу. Они могут быть весьма тяжелыми. — Неплохо, милорд Дейн. Очень неплохо… Хотите посмотреть на поединок? — подумав, предложила Рона. — Вам нужно показать, что вы сильны. Я мало что знаю о придворных, но среди них наверняка найдутся те, кто порадуется, что дом Нейдрвенов пал. Вы же не хотите доставить им удовольствие? Дейн прислушался к ней — и в задумчивости кивнул. — А вы можете сражаться? — спросил Дейн. Он порылся в кармане и протянул ей платок с вышивкой — так трогательно, как одна из придворных леди. — Вот, возьмите… Богиня, у вас все лицо… Мне очень жаль! Рона приложила платок и отвернулась; ткань вся была красной, насыщенной, мокрой, а щека ныла тупой болью. Она не чувствовала левую половину лица, но лицо не нужно ей, чтобы драться.***
Смотреть на Блодвин сквозь прорезь шлема было странно. Неправильно. Под повязкой ныла рана. Когда они с Тристаном добрались до вороньих камней, схватки еще не начались, поэтому Рона даже не припозднилась, и все равно она со всех ног поспешила в черный шатер, который колыхался на суровом ветру. Лишь бы не задавали вопросы. Лишь бы не заподозрили. Зайдя, Рона увидела девушку в черных одеждах Служителей, одну из Птенцов. Она должна была подготовить Рону к битве и помочь с доспехами; после дворца, где были только служанки, помощь девушки, а не мальчишки, уже не казалась странной. Но Птенец посмотрела на лицо Роны, и ее тусклые серые глаза испуганно распахнулись. Поспешно прибывший Йорген ворчал, когда наносил на ее щеку густую мазь, пахнущую чем-то хвойным. Мазь щипала, как будто разъедала кожу; Рона морщилась, хотя не позволяла себе жаловаться. В присутствии другого Птенца Йорген помалкивал, но от его тяжелого, укоризненного взгляда хотелось удавиться. Когда Роне наложили повязку, она с благодарностью кивнула Йоргену. Руки уже знали заведенный порядок: раздеться, облачиться в чистое — ведь предстать перед Вороньей Богиней нужно в лучшем виде! — накинуть стеганку. Кольчугу Рона, как и прежде, не надела, хотя сама знала, как легко рубится рука, если попасть острием под локоть, под наруч… Она не должна попасться. В мыслях она уже вертелась в кругу суровых камней перед внушительным, не таким подвижным Эньоном. Рона видела, как ее сияющий меч рассекает воздух у шлема противника, когда Птенец привязывала ее нагрудник, не слишком туго, чтобы он не давил на грудь и не заставил ее задыхаться. — Пластина на правом бедре, — сказала Птенец. Ее голос был тихим, невзрачным, как она сама. Казалось, она нечасто говорит вслух. — Она закреплена ненадежно. Бей туда. — Что? — удивилась Рона. — Бей в правое бедро. Они хотели, чтобы она выиграла. Они даже готовы рискнуть, подставив другого рыцаря. Почему? Но Птенец не ответила, она отвела взгляд, вновь превратилась в бессловесную тень. Ее работа была окончена, и она удалилась, даже не оглянувшись на растерянную Рону. Ее мысли лихорадочно ворошились. Рану на щеке пекло. Впервые не расплывчатая подсказка, а вполне заметный подлог. А если она расскажет? Раскроет их заговор. Но кому? Блодвин и так знает, что Служители что-то замыслили и хотят продвинуть удобного им рыцаря. Тристан — о, он тоже понимает, что все это игра. К тому же Служители могут извернуться, оговорить Птенца — оторванные от семей недавно, еще не вполне принадлежащие Вороньей Богине, они могли сохранить прежнее расположение к одному из участников. Нет, это ничего не изменит, ей надо победить, и долбаные Птицеголовые дарили ей шанс. К Эньону будет сложно подобраться, но теперь Рона знает, куда именно целиться… — Рон? — Шорох ткани, тихий голос Тристана. — Пора. Все уже собрались. Он смотрел на нее даже немного виновато, как будто хотел поменяться с ней местами. Рона стиснула зубы, кивнула; почему-то испуганный крик подкатывал к горлу, липкий страх, хотя ей казалось, что она не боится. Она подобрала шлем, проверила меч. Тристан коснулся ее плеча — стало немного легче. И вот Рона стояла у круга белых камней, словно бы выросших из земли. Белые зубы чудовища. Волка, что способен поглотить солнце. Ветер полосовал ее лицо невидимыми лезвиями, наверху набрякли сизые тучи, и Рона отвлеченно подумала, как будет нехорошо, если пойдет дождь. Поскользнешься — и все, вот тебе великая судьба. Лес вокруг святилища Мор’реин притих. Тусклый свет, совсем не похожий на яркое солнце, что блестело на песчаной арене. Только земля, мягкая трава, выросшая между камней. Камни очерчивали круг. Вне его собрался двор во главе с принцессой. Она сидела на переносном деревянном троне с резной спинкой, на которой изгибался дракон. Рядом с ней Роне приметила Арнве, посланник вардаари впервые показался на людях и был бледен — впрочем, Рона догадывалась, что это работа белил, которыми многие придворные дамы покрывали кожу лица и шеи, чтобы подражать белокожей принцессе. Золотой Исельт подле принцессы не было. Как и Камрин. Рона встретилась взглядом с отцом, который стоял, опираясь на трость. Наткнулась на Дейна — тот будто бы покачивался на ветру. Были здесь и семья Ллеоурга, потерявшая сына, и Совет, и придворные дамы, и Айрис и Видана, подавшиеся вперед, когда Рона ступила в круг камней. Черные маски Служителей. Они заняли просветы между камнями, чтобы замкнуть круг, не дать им сбежать. Все они не имели значения. Даже нежное лицо Блодвин. Только Эньон, вставший напротив. И все же толпа придворных взревела, когда они ступили в круг. Грохот оглушал. Крики, рукоплескания. Среди поднявшегося рева, напоминающей вой великой бури, Рона уловила свое имя. Услышала, как они прославляют Серебряного рыцаря. Земля, казалось, подрагивала, ворочалась, ворчала. Жаждала крови. Рона надела шлем и подняла меч, и толпа притихла. Даже Эньон напротив взглянул будто бы с сомнением. — Вся эта кровь — во имя принцессы Блодвин Пендрагон, — крикнула Рона. — Моя жизнь принадлежит ей. Голос звучал глухо, еле слышно, под шлемом пахло кровью и хвойной мазью. До тошноты. Но придворные не знали этого: видели рыцаря в сияющем доспехе, героя, победителя. Что-то злое мелькнуло в глазах Эньона, когда он надевал шлем. Зависть. Алчное желание той же славы. Все это была ложь. Аэрон, сын Гаэлора, убийца дракона, тот, кто победил первого клинка Афала. Но она отдавала жизнь за Блодвин. Каждую каплю крови. Это было правдой, ее жертвой. Даже если она умрет, послужит своей королеве. Когда затрубил рог, Эньон взревел и ринулся на нее. Его поспешность на мгновение ошеломила Рону, она поднырнула под тяжелый меч, отпрыгнула в сторону. Их клинки встретились. Рукоять дрожала от волнения. Несколько размашистых ударов она отбила. От следующего Рона увернулась и пропустила его руку под своей, пытаясь закрутить и направить меч в пустоту. Раздался звон. Меч Роны соскользнул по клинку Эньона, его хватка была слишком крепкой. Тяжело дыша, они разлетелись. Он брал напором, силой. Догадался: нельзя подпускать ее близко, позволить атаковать, жалить его в уязвимые месте. Когда Эньон ударил вновь, как гром с неба, ей пришлось отступить. Ему удалось задеть ее по руке. Сжав зубы от острой боли, Рона рискнула. Вырвалась вперед, направила удар выше, чтобы заставить его бояться за глаза, забывая, что на нем шлем. Но он сумел увернуться. Она поняла, куда направить следующий удар — вниз, к бедру. Она не видела завязки. Ей приходилось довериться словам ебаных Птицеголовых. Клинок чиркнул по бедру, легко взрезал ткань. Кровь капала вниз. Из ее руки, из его ноги. Кровь за кровь. На Эньона это не подействовало — он продолжал наступать, уверенный в своей неуязвимости. Рона даже рассмеялась, смех булькал в горле, как кровь. Наверное, ему казалось, что она видит в нем врага и ухмыляется ему в лицо. Этот восторг от битвы. Эта блаженная пустота в голове, когда остаетесь только ты и твой противник. Это безумие. Но остановиться она не могла. Рона била, помнила, что надо сдерживать себя. Лицо под шлемом уже наверняка было красным, и рана снова открылась, когда она мотнула головой, уйдя от удара. Земля дрожала. Эньон безыскусно замахнулся левой рукой, и Рона по привычке попыталась закрыться, когда ее настиг удар по голове. Заехал мечом, как в кабацкой драке. Ублюдок. Шлем звенел, как пожарный колокол. Рона попыталась поднять клинок, чтобы оттолкнуть от себя следующий сокрушительный удар, но Эньон тычком в грудь повалил ее. Жесткая земля. Трава, цепляющаяся за нагрудник. И меч, впившийся ей в бок. Прямо в соединение нагрудника и тыльника, разрезав ремни, Эньон загнал клинок, и Рона забилась, как раненый зверь. Боль пришла не сразу. Сначала она ослепила. Мир перевернулся, мир перестал существовать. Далекие крики утихли. Боль была острой и долгой, она была как длинный и острый шип из темноты. Рона чувствовала, что Эньон, сделав усилие, выдернул меч. Показать ее кровь на клинке. Завоевать славу. Рона заперхала, кровь плескалась кругом. Древние камни внимали, молчаливые, довольные, сытые. Ни магии, ни силы, ничего. Отчаяние прижимало Рону к земле, пока земля пила ее. Это их роль. Стать жертвой, которую перемелет очередной поворот колеса. Отдать все. Стать ничем. Рона видела это. Она откуда-то помнила, как лилась кровь, как падали десятки таких, как она. Она видела золотую деву, хрупкую, как мотылек. Бледная кожа, золотые прожилки в глазах. Она светилась изнутри. Она истекала золотом, прибитая к камню знакомым мечом. У Роны не было силы, только ярость. Эньон собирался ударить в горло, добить. Рона не видела его лицо. Всего лишь тень, убийца, чудовище. В глазах темнело. Она нащупала рукоять меча, Эньон не догадался оттолкнуть его, отбросить. Глупец. Рона улыбалась, зная, что он этого не видит. Когда он опустил меч, она встретила удар клинком. От удивления Эньон даже пошатнулся, Рона вскочила. Бок горел, как будто с него снимали кожу. Больно. Как же, блядь, больно. Глаза слезились. Меч вонзился в бедро, впился под доспех. Клинок словно погружался во что-то вязкое, податливое, и становилось все труднее его держать. Рона знала, что долго не продержится. Эньон споткнулся и упал на одно колено, рука скребла по земле, пытаясь поднять выскользнувший меч. Он мог сдаться. Так же, как и она. Роне хотелось зажмуриться, но она знала, что обязана хотя бы этим отдать ему должное. Боль заглушала все остальное. Сколько вдохов у нее осталось? Один, два? Три — удар пришелся в горло, хрустнула кольчуга. Сияющая сталь окрасилась в ярко-красный. Рона услышала хрип. Бок был мокрый, левой рукой она пыталась зажимать рану, но ощущала только липкость и боль, разгрызающую ее тело. Эньон упал, свалился на бок. Булькающий стон скоро утих. Колени подогнулась, Рона упала рядом с ним. Еще слышала его прерывистое, угасающее дыхание. Лужа крови расползалась под ними, уже не понять, где чья. В конце оставалась только кровь.