Ивент №3

Но она влюблена ни в Дюма, ни в Лавкрафта, Она влюблена в своего космонавта.       “Дом кукол”       Большой портовый город, укрывшись дырявым пледом вечернего тумана и изредка похрапывая бризом, беспокойно засыпал, чтобы переждать очередную короткую летнюю ночь; так засыпают опытные моряки, немолодые, повидавшие в своей жизни многое, погружаются в сон будто раз и навсегда, готовые не проснуться после нового шторма, не вернуться после нового рейса, не увидеть заплаканные глаза жены. Говорят иногда, для них готовность к смерти — что-то вроде профессиональной деформации.       До заката оставалось не более часа, солнце ещё только готовилось перелезть за горизонт, и обрюзглые сумерки, до сих пор безальтернативно властвующие над землёй и небесами, хмурились и проливали на мир слёзы из тысяч оттенков серого. Ники, одетая в видавший виды плащ, брела по мощёной мелким колотым булыжником улочке к торговой площади и, то и дело поправляя капюшон, прикрывавший лицо, пыталась спрятать под одеждой небольшую корзинку с едой, в которой было немного тёплого хлеба, кувшинчик молока и кусочек сыра, бережно завёрнутый в лоскут пёстрой ткани.       «Долго же идти… — думала девушка. — И ветер сегодня такой сильный, как бы дождь не пошёл. А если будет шторм? С другой стороны, я не приду, и Акулик будет голодать… Переживёт, продержится, а я вот нет! Руки ломать буду. И спать не смогу. Но свидимся потом — и как ни в чём не бывало, снова подарит прелестную бусину… Каждый раз разную… Довелось же полюбить…»       Демонесса и, кажется, мутант. Они познакомились прошедшей весной при весьма трагичных обстоятельствах (их почти распяли на одном кресте) и с тех самых пор были духовно неразлучны. Ники каждый вечер носила своему возлюбленному, жившему в скрытом от людских глаз гроте, провизию, а Хайди (именно так его и звали) рассказывал девушке истории о дальних странах, откуда приплыл, и странных людях, мечтая вслух о будущем, когда в мире найдётся место для всех…       Иногда он смотрел в небо, усыпанное тысячами лунных песчинок, и вспоминал, как его чуть не сожгли. Это сейчас в его плечах была косая сажень, и плавники, выдававшиеся из спины на пару дюжин сантиметров пугали не сколько своим наличием, но остротой форм, однако лет пятнадцать назад мутант был лишь маленьким испуганным мальчиком перед пьяной, жаждущей крови толпой.       Но прошли годы, и в его душе вдруг расцвёл оптимизм.       — Ники, — не уставал повторять он, — я так хочу порой увидеть город, его башни, улицы, людей на них вблизи. Выхожу иногда на берег, вглядываюсь в шпили, и что-то ёкает под сердцем, и вода, и этот грот становится ненавистны. И хочется чего-то такого… Ты была в порту?       — Нет, наверное       — Он же так близко! Протяни руку, и вон они, величественные корабли, одетые во фраки белых парусов. В них есть душа. Их построили великие люди.       — В этом городе не осталось больше великих людей… Те, кто был добр, давно встретили свою смерть, и остались только ростовщики, торгующие душой на развес, и пьяницы, — нехотя отвечала девушка.       — Но я пойду туда когда-нибудь! Да? Увижу, почувствую, и они изменятся, увидев меня. Я покажу им жемчужные бусы, что сделаю для тебя! Мы сильны сердцем и научим их быть такими же. Ты же помнишь, я рассказывал тебе о величественных дворцах на моей Родине? Здесь точно будут такие же, когда нас перестанут презирать. И город зацветёт, и примет нас в свои объятья!       — А если не примет?       — Мы хорошо попросим! И тогда умереть будет не жаль…       Ники всегда нервно смеялась в ответ и стремилась перевести диалог в более практическое русло: сколько выловлено было им жемчужин, как поживает знакомая стая трески, не порвался ли старый невод — она вроде бы и любила говорить о чувствах, но всегда стыдилась, начиная беседу о них. Девушка боялась, что Хайди вдруг остынет и, променяв любовь на прекрасный вид, навсегда исчезнет из её жизни, превратившись в очередного призрака прошлого.       О, сколько раз она обжигалась об этот мир, сколько раз играла против себя по его законам, бежала от разъярённых его хранителей; пара малюсеньких рожек — пара тысяч гигантских проблем. Ники явственно помнила момент, когда, впервые нащупав их в копне длинных белых волос, обрадовалась приобретению и побежала хвастаться подругам…       На следующий день её отвели к настоятелю местного монастыря, и мать, за несколько часов превратившаяся из цветущей молодой женщины в иссушенное пугало, воя от бессилья, уже прощалась с дочерью — не на месяц, как обещали, а на всю оставшуюся жизнь.       Девочку действительно взяли в оборот, пару лет продержали в застенках и отпустили на «волю» уже потухшим человеком, подростком с глазами старухи; она, кажется, видела всё то ужасное, неправильное, дурное, на что способен был человек, и страдания морщинами въелись в её лицо, а голос навсегда сохранил отзвук скрезжащих по каменному полу цепей.       Но Ники, не смотря ни на что, сохранила кусочек человечности, эту слепую, но осторожную веру в настоящие чувства, в справедливость, в мечту, и влюбилась однажды безмерно и навсегда — да и не могла, в сущности, не влюбиться. Хайди стал для неё маяком, таким же латаным и неправильным, как она, и от этого безумно близким и… непонятным. Демонесса тысячи раз предупреждала его об опасности, а он продолжал сгорать ради чего-то нематериального, высвечивая на дне самые лучшие жемчужины.       Наконец стало темнеть. Ники вошла в засыпающий город, и лёгкие белые тучи, словно свежий творог, в это время размазавшиеся по сероватому хлебцу небес, медленно поплыли за ней прямо в пасть голодному океану, который, пофыркивая и предвкушая будущее удовольствие, тащил из-за пазухи огромную ложку Луны. Всё вокруг было залито приятным медовым светом, пьянящим и заставляющим волей-неволей рассуждать о лучшем и мечтать.       Девушка всё шла и думала:       «Он неделю уж как не показывает мне бусы. Не то чтобы это плохо, но странно — Акулка всегда делится своими достижениями… Потерял? Дорабатывает? Не так уж много на нити осталось места.       А интересно, что он решит делать после них? Браслет или, может, шкатулку из ракушек?       А если подарит и сделает предложение, где мы обвенчаемся? Нигде нас не примут… Предрассудки. «Ещё бы гремлина привела», — скажет какая-нибудь бабка. Эхх. Довелось же полюбить…».       Ночь набирала силу: прошло не больше минуты, а тьма уже нефтью пролилась на крыши домов и, оставляя на окнах маслянистую пелену сумерек, потекла на улицы, с тихим шорохом наполнила подворотни и цунами обрушилась на базарную площадь, где, на удивление, собралась толпа: люди галдели, что-то громко скандировали и, толкаясь, пытались пробиться ко входу в трактир, на небольшой площадке перед которым, в одной руке сжимая факел, а другой опираясь на массивный золотой топор, стоял огромный, почти круглый, мужчина и гордо декламировал:       — Властью данной мне как руководителю вооружённого ополчения дровосеков я намерен официально заявить, что акулообразный мутант, лазавший сегодня по шхунам в гавани, Хай… Хай знает как его там… Официально ликвидирован. Башка висит прямо здесь — любуйтесь. Усё, собственно.       А, да, Джааааст, айда пить! — и он с самодовольной ухмылкой скрылся в глубине заведения, хлопнув дверью, и голова, за волосы прибитая над ней, медленно закачалась.       — Вот уродец, а, — заметил кто-то из местных жителей. — Но даже как-то не верится, что он в порту-то людей пугал. Я не спорю, он страшный, лицом не вышел, но смотрит так добро, что-ли. И глаза, вон, блестят до сих пор.       — Тебя это волнует? — стоящий рядом юноша горько усмехнулся.       — Да нет       — Ну и вот, дровосеки не зря жрут свой хлеб, в округе стало безопаснее. Пошли тоже прибухнём…       В этот момент на площади появилась Ники. Она шла бодро, шаг отбивала радостно, и на лице её красовалось выражение приятного, но лишённого постоянства покоя, которое свойственно сдавшим на «тройку» сложный экзамен студентам; девушка предвкушала счастье, витала в облаках и даже не сразу заметила «трофей», будоражащий и без того разгорячённую толпу.       Он висел там, такой же живой, как и вчера.       Демонесса, ужаснувшись, замерла, в сердце её что-то ёкнуло, на лице проступила детская гримаса неподдельного, почти звериного страха, оцепеневшие руки сами собой разжались, и корзинка с едой упала, громко ударившись о камни мостовой.       — Неет, — из груди вырвался тихий стон, — это сон…       А Хайди вдруг улыбнулся. Он будто снова посмотрел на неё и сказал:       — Ники, я смог! Я здесь! Я видел корабли и порт… Вон они! Я жив как никогда раньше! В тебе, в этом закате жив…       — Нееет       — Ведь всё подходит к концу. Секунды, часы, дни и даже я — жизнь отнюдь не бесконечна.       — Так не бывает…       — Отпусти меня, Ники. Не забудь, но прости, — мимолётный отблеск фонаря выделил на его щеках тёмные ямочки. — Твоя мечта впереди. Быть может, когда-то ею был я, но теперь… Я смог, Ники.       Несколько минут она стояла в ошеломлении, не веря в реальность происходящего, а затем, скинув с плеч мешающий плащ, что есть мочи побежала в грот. «Он не мог!» Скорее, к воротам, теперь налево, тропа вдоль рощи, почти глицериновое море, пещера…       Светило кануло за горизонт и, подобно добродушному сеятелю напоследок осыпав побережье пшеничным золотом, зевком проводило ушедший день. Последние его вестники проникли в уединённую обитель, отразились от прочных тысячелетних стен и тихо растворились в горстке огромных жемчужин. Ники вбежала в грот, растрёпанная, запыхавшаяся, и, увидев на камне последний отблеск зари, громко и жалобно зарыдала. Бусы были готовы. Апрель 2023-го