Какой смысл создавать бесконечную Вселенную с триллионами звездных систем, которая проработает всего несколько тысяч лет? Двигатель даже прогреться не успеет. Кроули (демон) — Это всегда было так легко? — Легко? — Я постоянно разрабатываю сложные стратегии, чтобы сеять мучения и панику среди людей. Но только я соберусь привести одну из них в действие, они сами придумают нечто похлеще всего, что я могла бы выдумать. — Да. Так всегда было. Шакс Кроули (демон)
Хаято половинка на четвертинку — в его крови гуляет японская, итальянская и французская кровь, и когда-то это было предметом стыда. Тогда он, едва принял свой пост, начал в безумном темпе осваивать языки — дошёл даже до индийских разных колоний и племени; что вообще могло остановить несносный ураган, наметившего свою цель? Он старался быть полезным — вот что. Гокудера педантичный. И аккуратный, Такеши шутил однажды, что почти как немец. Он. Как немец. Шутка была смешная, исполнение, правда, «подкачало». Но не в этом суть — мужчина аккуратно разложил вещи на кровати, сложив их в несколько раз. Здесь не было вешалок, точнее, свободных не было. Фелиса предлагала, мол, освободить из-под старой одежды на некоторое время, но Хаято не согласился — Светлана и так его недолюбливала, а потом и тем паче будет. Не то чтобы ему было важно мнение старой пожилой женщины: просто она любила свою внучку, а внучка любила её в ответ, и порой этого хватало; он не хотел, чтобы во время их некоторого брака возникли разногласия в семье. В конце концов, этот брак был не на всегда. («Фелиса сидит, качает ножками с припудренными коленками; ей по возрасту такое уже не положено, но идёт как чертовке — соблазнительная девочка, девушка, не создающая проблем. Она в платье, в этом тёмном платье с ремешком по талии, а ещё с этой полу-улыбкой на устах. Пытается закончить как можно раньше, и не глядя попадает по клавишам, почти не останавливаясь на перекус. Хаято наблюдает за ней почти безлично, но не неотрывно; документы снедают его глаза, становится так плохо, что приходится надевать очки. Хаято не слепой. И не глухой. — Собираетесь на свидание? — Равнодушным тоном произносит мужчина, одной рукой скомкав и разорвав салфетку на части. А те части — на ещё более маленькие части. И так до той степени, что разрывать уже просто нечего. Фелиса подняла устало-счастливый взгляд. В руках у неё палочки с японской едой и суши. Суши — это хорошо. Хаято не стал уточнять, что в этот раз это была не доставка, а готовка Ямамото — для всех членов семьи. Он просто поделился этим, такая мелочь, ничего страшного, да? Да? — Верно, — и тонко улыбнулась, глядя на него сквозь ресницы. Хаято ещё тогда подумал, что взгляд у неё холодный. Уставший. — Вы ведь сказали, что сегодня с Мирабель не останетесь. — И вдруг немного напуганный. Не хотела отменять свидание? — Или что-то поменялось? А сама смотрит так, будто понимает — если что поменялось. Она поймёт и примет, но будет тосковать. Чувства принято сжимать и прятать в груди; сицилийцы лишь на первый взгляд так эмоциональны, на самом деле каждый из них тот ещё болтун, который никак всё не подведёт к нужной теме, да будет ходить вокруг и около. В этом Италия просто мастер. — Ничего не поменялось, — успокаивал Хаято. — Можете освободиться раньше на часик. Часик — это много. За этот часик Хаято угробит свой фронт работы, угробит фронт работы Фелисы, а потом пойдёт к Десятому, потому что чёртовая Лучия Поджи не может не попадать в неприятности, от которых звереют их Туманы. Проблемная девчонка, что сказать. Фелиса улыбается, шепчет: — Спасибо. И наклоняется над компьютером, не сгорбившись спиной. Никогда, пока в кабинете был кто-то, кроме неё самой. Может, вместо позвоночника у неё сталь там?.. Он хотел бы что-то сказать. Действительно сказать что-то — пусть даже и пустяковое, но… Тук. Тук. Тук. Такой нетерпеливый стук. — Войдите. И со словами в кабинет входит Мирабель, а вместе с ней — странное облегчение, пылкость и тишина в голове. Хаято забывает обо всём спустя тринадцать секунд нахождения Мирабель в кабинете»). Воспоминания двойника начинают проникать в его мозг и ненамного дезориентируют. Фелиса кладёт ему руку на плечо и смотрит почти серьёзными очами, глаза — в глаза. Тихо спрашивает: — Всё хорошо? Тут стены не то чтобы хлипкие или тонкие — просто никакой звукоизоляции. Они сейчас спят в комнате — бывшей комнате — Дзэты, и тут сохранилось много всего, что могло бы рассказать о её детстве. Хаято не искал специально ничего, сохраняя доверие, достоинство и нормы приличий, но всё равно нашёл взглядом листочек с тестом по физике с жирной отметкой, подчёркнутой красной ручкой дважды — для убедительности, что ли? «С». С жирным минусом, наливающимся точкой в конце, точно учитель на что-то отвлеклась и оставила ручку с чернилами в таком положении, а они всё текли на бумагу и текли… текли и текли. — Сойдёт, — не стал лгать Гокудера. — Просто воспоминания тихонько проникают в мою голову. Фелиса кивнула и заправила подушки. Хаято взялся за одеяло, хотя жутко ненавидел всё это дело — он, право, лучше справлялся с уборкой, чем с чем-либо ещё. — Что-то важное? — Я бы так не сказал. Фелиса кивнула, замолкнув. Её мокрые волосы оставляли дорожки на белой футболке, делая её прозрачной. Спортивные широкие штаны, вытащенные откуда-то из глубин с принтом сбоку, чуть ниже бедра — сами они фиолетовые, но слегка блеклые. Интересно даже, сколько им лет — или они так под солнцем выцвели? Сам Хаято остаётся в майке и шортах. Он привык спать совсем не так, а инстинкты и вовсе воют, заставляя в сотый раз проверить угол расположения окон, штор и возможных снайперов. Дома он спит почти голым, чтобы тело лучше высыпалось. Старый приём, который работал, работает и будет работать — он с ним почти с детства, как только Хаято сбежал из дома и наткнулся на Шамала; брехня полная. Бьянки, его сводная старшая сестра, заказала Шамала на первый год. А там, видимо, и сам учитель к нему привязался и таскал за собой, передавая знания. Когда-то он даже думал, что у Шамала действительно триста пятьдесят восемь сестёр. Ну было же времечко! — Тебе неудобно? — Проницательно заметила, чем вопросила, Фелиса. — Мы можем ещё что-то поправить, пока совсем темно не стало и бабушка не легла. Светлана Михайловна могла поселить его на первом этаже, у неё там диван на кухне — белый, раскладной. Вместо этого она направила мужчину спать в комнату своей внучки, и это было весьма подозрительно. Светлана Михайловна никак не могла так скоро успокоится. — Хочу закрыть окна и зашторить их. Есть более тёмные и длинные шторы? Висящие были полупрозрачными, светло-зелёными. Они собирались по краям окон и красиво выставляли улицу напоказ. Иными словами, вообще не внушали доверия. На счастье, Фелиса отреагировала более чем адекватно, хотя минуту смотрела на него, пытаясь понять — и поняла, судя по тому, как дрогнули её брови. «Умная пташка», — тихо и где-то глубоко внутри зашелестел мертвец. — «Моя умная пташка». — Они будут пыльные немного. — Ничего страшного. Утром я их оттряхну, а сегодня мы немного потерпим, хотя я взял освежитель воздуха. Или может открыть окно. — Или включить кондиционер, — подыграла Фелиса и они оба фыркнули, молчаливо приступив к действиям; то была слаженная команда, не требующая словесных указаний. Фелиса выключила свет, а Хаято откинул одеяло, укрыв ещё и пледом свою невесту. Едва слышимо буркнул что-то вроде «заткнись!» мертвецу-я и сделал ничейный вид, будто ничего и не произошло. — Спокойной ночи? — Спокойной. — Фелиса некоторое время смотрела на него, а затем перекатилась ближе к стенке. Хаято мужественно решил спать на краю постели. Отвернулась к нему спиной, показывая едва ли не обнажённую кожу, и плевать на футболку, что промокла от волос вся, она настолько прозрачная, что её считай и нет. Наверное, он хочет эту женщину; или её хочет мертвец, но их чувства настолько сильно переплетаются, что уже не понять — где чьё. Вопреки тому, что она думает, что он не помнит — Хаято прекрасно осознавал и даже был в сознании, когда двойник творил это. Осознавал и воспротивился, пока они не зашли слишком далеко — он… Он не зашёл слишком далеко. Дзэта при всём желании не смогла бы и пошевелиться, придавленная его прочной аурой и пламенем. Безвыходная ситуация. Почти омерзительно. А двойник и рад — он жаден до ласковых рук, до дрожащего дыхания, до почти влюблённого взгляда. Двойник путается в показаниях и в этом, оказывается, есть лишь доля его вины — он и сам не помнит, что говорит. А Хаято помнит. Помнит и запоминает, и их воспоминания сливаются воедино. И под тяжестью воспоминаний он засыпает — как только засыпает Фелиса. («Часы давно не тикают, а он теряется в пространстве и времени. Или нет. Только в пространстве — во времени пока что нет. На что способен отчаявшийся человек? На что способен обманутый? — Ты так свихнёшься, — говорит Такеши и выпивает нечто мерзкое, но предположительно, это кофе. Холодный и чёрт знает сколько тут дней стоявший. — Я в курсе. — Я знаю, что ты «в курсе». — Лучше подай отвёртку. И Такеши безмолвно подаёт, касаясь руки, а вместе с тем — передавая пламя. Хаято спал, честно спал. Но не долго. Во сне его зовёт женский голос, мерещится белый силуэт и растворяется, как только он тянет руки, чтобы достать, дотронуться — прикоснуться. Почти справедливо, если бы не было так несправедливо. Он связывался с Бовино и никогда не узнавал о Базуке столько, сколько узнаёт сейчас; «гений» раз за разом оправдывает свой титул, и, чёрт возьми, он идёт даже на контакт с Принцем-потрошителем, чтобы достичь нужного-своего. Его Семья порой забывала, каким непробиваем он был, когда видел цель, видел препятствия, и пёр-пёр-пёр, даже зная, что получит. Сила воздействия равна силе… — Ты сошёл с ума, — повторяет Такеши и хихикает. — Мы все сошли. На самом деле. — Мы все сошли, — отзывается Хаято, а затем прикручивает провода, закрывая блок. Там, за прозрачным стеклом в жидкости плавает тело — женское, не похороненное. Хаято католик и он идёт против заповедей. Мерзкий ублюдок. Что, впрочем, ничего нового. Он всегда не гнушался нарушать правила, но вот предавать веру и делать так… порой от самого себя мерзко, а затем приходят сны. Приходит она. Ничего не говорит, не обвиняет. Просто смотрит, будто она из его лично убиенных жертв, и легонько улыбается. Пропадает в блядском тумане, растворяется в нём и на смену приходит Мирабель — чьё рождение ошибка. Тварь природы, она не должна была проникать в их мир, не должна была ловить- — И либо я умру, либо воскресну. — А затем заходит во второй отсек, сложив руки на груди. — Нажимай, Такеши. — Ненавижу, блять, прощаться. И он нажимает, и мир меркнет»). У Хаято чёткий распорядок дня в плане просыпаний. Засыпания и будние дни — это совсем другое, это не распорядок дня. Поэтому, едва рассветало к половину шестого утра, Хаято с лёгкостью открыл глаза, не испытав ни капли желания вернуться ко сну — ему снилось так много, что можно было легко сказать: не снилось ничего. Фелиса ещё спала, тихо посапывая в собственную руку; волосы у неё растрепались, а ресницы порой подрагивали, но девушке не снился кошмар. Так обычно бывает, когда особенно яркий сон снится — его ещё ты с утра забываешь. Лишь помнишь частями… если вообще помнишь. Просто сон. Просто яркий. Подробности? Простите, какие подробности? Некоторое время Хаято на неё просто смотрел. На обнажённую кожу спину из-за футболки, что немного задралась. На бёдра, которые лучше бы смотрелись в его руках или на нём. На лицо, представляя, как оно бы исказилось. Это было недолго — всего минут десять. А затем пошёл по своему распорядку: умыться — зарядка — завтрак. Завтрак — обязательная часть дня. Обедать он порой не успевает, а на ужин не хватало зачастую сил; завтрак порой мог быть его единственным приёмом пищи за сутки, и Хаято всегда набивал живот, но не до отвала. Кухня на первом этаже большая, совместная с гостиной, если так можно сказать. Она вся светлая и это непрактично — убираться надо больше, чем на тёмной кухне. — Надо же, — всплеснула Светлана Михайловна руками. — В такой час и не спишь уже? Иль не ложился ещё? Тонкий намёк на Фелису Хаято уловил слёту — наверное, как и многие подростки она ложилась поздно или же не ложилась и вовсе. «Глупая девчонка», — мелькнуло внутри чужая мысль. — Встал. Я всегда в это время встаю. Светлана смерила его странным взглядом и пододвинула блинчики. — На. Ешь. Как… мило. Хаято не сел, пока бабушка Фелисы не села; то были издержки его воспитания. — Вероятно, вам было бы приятнее узнать об этом от Фелисы, но скажу я: - пару дней назад мы обвенчались. — Бабушка с некоторым звоном вонзила вилку в блинчики с сиропом. Хаято невозмутимо отрезал части, потом намазывал джем и лишь затем ел. Сначала осторожно — мало ли и вдруг там яд. Параноидальная мысль, но лучше быть живым, чем мёртвым, но доверчивым. — И с того самого дня я, как мужчина в её жизни, поклялся заботиться о пташке как она того заслуживает. — Забавно, — кривит старушка свои губы. Взгляд у неё холодный, не чета тому, что было ранним днём и вечером прошлого дня. — Её прошлые мужчины говорили схоже. Она весьма неряшлива в быту и невежественна. — Ничего страшного, с этим буду жить я, а не вы. Я люблю вести простой быт и не вижу ничего плохого, когда у человека другие таланты. Губы старушки дрогнули. — А прошлый сказал, что изменит, — тихо пробормотала она, и Хаято сделал вид, будто ничего не расслышал. — Вряд ли мы будем ладить, но мы можем договорится до нейтралитета. — Всем вы такие условие ставите? Хаято почти хмыкает. — Сейчас я предлагаю. Вы совершенно не видели, как я ставлю условия. — И было что-то тёмное, мрачное в словах светловолосого юноши, что Светлана Михайловна, вопреки всему, решила поверить; поверить и почти довериться. На самую крохотную часть и малость. По лестнице послышались тихие шаги. Хаято вдруг откинулся на стул и сделал расслабленное лицо. И с улыбкой встретил Фелису. — Милочка, ты ведь давненько в бане не была, не покажешь ли и Хаято её?***
Баня. Ба-ня. Ба-а-а-аня. Помещение, оборудованное для мытья человека с одновременным действием воды и горячего воздуха или воды и пара. Часто в это понятие вкладывается весь комплекс действий, осуществляемых человеком в бане или связанных с ней. Хаято прочёл это в википедии и был смущён, в смятении и немного обескуражен. По его этическим правилам, мужчины мылись отдельно, женщины — отдельно. Светлана Михайловна с Зинаидой Петровной были категорически не согласны, послав молодую парочку мыться в баню. Хаято на неё, старушку эту, смотрел и понимал — что не знает, нравится он или же не нравится. Обычно Гокудера легко это подмечал. Микровыражения, тембр голоса, взгляд. Здесь же — ничего. Холодное фальшивое равнодушие, за которой крылось что-то ещё, но что — не понятно. Хаято — католик, который носит цепочку с крестом, как носит любой другой сицилиец; как любой другой итальянец. Он мужчина, воспитанный знойной жарой, наркотиками и дешёвыми проститутками больше, чем кто-либо из Хранителей и даже Десятого — кроме, разве что, ублюдка Мукуро, но у того вообще непонятна национальность. В одно мгновение он то еврей, то украинец, то американец, порой француз. Язычник, христианин, мусульманин. Он мерил на себя роли и в каких-то ходил больше, чем в других — они ему нравились. Хаято знает это едва ли не лучше, чем Хибари, хотя это он напарник Рокудо; что ж, ему по должности положено, он — Правая Рука, едва ли не консильери, но не он, всё-таки. Сейчас эту должность занимает вдова Банди, ныне Фрид, и справляется более, чем хорошо. И лишь поэтому он разрешает дать себе несколько дней, чтобы почти отдохнуть, отправляясь в пасть к родственникам Фелисы. К родственнице — если по закону. А если по не закону, то попадая в подчинение целой улицы, внимательно высматривающей промахи; мало ему было с утра встретиться в кафе с Джо, который ни черта не Джо, но является покровителем этих улиц — молодой сопляк, смотрящий прямо, но с благоговением. Пытаясь это и скрыть, и показать, но не назойливо. Хаято почти понравилось и он дал добро на возможное сотрудничество, если их Семья станет больше. Не станет, по секрету — Хаято таких знает. Слишком гордые и несклоняемые, местные Испании таких не любят. А Испания и не таких склоняла на колени, что, впрочем, не удивительно. Она та ещё капризная сучка. Поступь Фелисы Хаято слышит за минуту до того, как она дойдёт до двери, и, не постучавшись — да и зачем ей это? — зайдёт в предбанник. Уже в одном полотенце, повязанном на груди. Гокудера вежливо скользнул взглядом да и стал держаться так, чтобы смотреть — глаза в глаза, никак не ниже. — Уже разделся? Хорошо. Ба уже всё потопила, мы можем заходить. — А затем хлопнула ресницами. — Это, наверное, единственное место, где нас никто не услышит. И то верно. Жара и вода выводят любые устройства из их рабочего состояния, окна и ставни, двери слишком плотные, чтобы расслышать хоть звук, как только ты запрёшься, а окно тут только одно — в предбаннике. Да и то выходит на огород, всё мутное, в подтёках. И жалкие жалюзи, такие же крохотные, как и это окно. Наверное, даже постаравшись, Хаято через него не пролезет — слишком плечи и бёдра широкие для этого. Единственная мысль, что их запрут и заставят задохнуться, или подожгут — освежает, но Хаято всегда может выбить им выход. Он почти параноидально прикладывал руки к древесине бани, позволив себе вспыхнуть пламенем на краткий миг. Чуть надавил — и понял, что легко может создать себе свой выход, если это понадобится. Фелиса заходит первой, садится на вторую ступень из четырёх. Ещё не жарко, но скоро будет. Она решила начать постепенно, а вот Хаято решил с самой нижней, усевшись чуть правее, чем его номинально-подчинённая, экс-невеста. — Поговорим? — Как будто мы не ради этого тут. Они переглядываются и почти одинаково хмыкают — даже по скорости. Это… забавно. («Мирабель Салис смотрит большими глазами ягнёнка и тянет его за руку; грудь наполняют сигареты, дым и что-то пиздетски-блядское. Настроение отвратное. — Не кури, — говорит она, — пожалуйста. И морщит свой носик, точно аристократка, хотя ею не является. Хаято зол. Он раздражён, он устал, он опять не спал чёрт знает сколько часов, и если бы не Фелиса, которая погнала его на диван, отдав добрые четыре часа сна, Гокудера бы выпивал пятнадцатую кружку кофе, сделав плохо своим почкам и сердцу. Он ученик медика, он это знает. — Ты знаешь, что сделала? — Ровным, спокойным тоном спрашивает Хаято. Они не идут быстро или медленно, но Хаято выглядит прекрасно, а Мирабель чуть запыхавшейся. У неё красные щёки, краснеющий нос. Большие-большие глаза, смотрящие так доверчиво и совсем не любяще… поклоняясь? Обожествляя? Бред какой-то. Хаято нельзя назвать невнимательным дураком, либо одно — либо другое. Так это обычно работает. Салис скользит невидящим взглядом по воздуху. Дрогнет головой и что-то шепчет себе под нос, опуская взгляд. — Говори громче. Не мямли. Хаято скорее отдавал приказы, ленивым взглядом пройдясь по толпе гражданских, наблюдая из окна; они достигли его кабинета в рекордные сроки, а Фелисы на месте не было. В груди у Хаято никотин и усталость. Злость на кого-то. — Я… я невиновата! — Шмыгает носом Мирабель; Хаято на неё даже не смотрит. — Это… это он же сам! — «Он сам» сорвал переговоры, на которых настаивал? Надо же, какое удивительное совпадение. — Судя по голосу, чистый сарказм. Даже Мирабель понимает это, вжав плечи. — Теперь нам придётся сдать позиции и получить меньше, чем мы могли бы взять от этого союза. Его глаза — острые бритвы. Словно пронзают, нанизывают и распарывают живот, вытягивают мучительно кишки. Мирабель задыхается под таким взглядом. А Хаято начинает шептать — и это намного, намного хуже, чем если бы он кричал или повышал голос»). А затем они зашептались, точно шейпшифторы.