Невыполнимое желание

      Зимние каникулы пролетели так же быстро, как и предновогодняя вторая четверть. Метелица поутихла. На этой неделе обещали заморозки. Если верить синоптикам, то такая погода в Подмосковье должна была простоять до самого начала февраля. Впрочем, температурный режим последнего зимнего месяца пока тоже оставался под вопросом. Особенно нелегко сейчас приходилось дорожным и некоторым заводским рабочим, которые, превозмогая лёд и холод, трудились во благо государства. Да тут ведь, по правде говоря, и дело-то было не в государстве как таковом! Что такое государство? Люди давно перестали относить это слово к одной тематической группе с Родиной. Отечеством для горожан был свой собственный дом, близкие друзья и родные, но никак не государство. Трудились они в первую очередь для себя, далее для семьи и только потом уже для государства. Что понималось под трудом? Сила, деятельность, налоги. А впрочем и труд давно потерял своё истинное предназначение. Как для простых работяг, так и для государства в целом.       Вдыхать морозную свежесть оказалось занятием довольно болезненным. Во избежание воспаления слизистой горожанам пришлось прибегнуть к помощи масок. Невзначай вспомнились им те минувшие года пандемии. Рабочая пора вскоре целиком и полностью накрыла горожан своими заботами. Более не вспоминалось уже прошлое. Люди в бытие своём настолько духовно обнищали, что не могли более связывать нити прошлого и настоящего во что-то единое и созависимое. Что уж говорить о будущем, которое они отдали на своё собственное истребление.       Сквозь заледенелые окна трудно было что-либо разглядеть. Для того, чтобы созерцать быль людскую, требовалось выйти на улицу и восвояси раствориться в явлении дня. А уж что за собой предрекало это «явление дня», - то было загадкой, ответ на который полагалось дать уже по наступлении ночи. Сегодняшний день, как и любой другой предыдущий и последующий, не был исключением. Впрочем, вдаваться в суть проблем насущных смысла никогда не было. Возможно, именно из-за этой оплошности и обнищал людской разум.       Даже будучи отдохнувшим, Роберт Владимирович не питал особой заинтересованности к только начавшейся рабочей неделе. Многие, как и он сам, полагали, что в молодом возрасте человек страстно желает заполучить все прелести и красоты мира. Оттого и сильно в его разгоряченном сердце стремление к богатству. А посредником его на этом пути выступает упорный труд, благодаря плодам которого он в последующем делает для себя вывод: быть, мол, или не быть? Подчиниться иль рискнуть опробовать этот сладкий плод свободы и, возможно, грядущей за ней возвышенности? Роберт Владимирович хоть и сознал давно всю абсурдность данных предрассудков, однако, по каким-то причинам, всё ещё продолжал их придерживаться. Он искренне не понимал той позиции, коей, к примеру, придерживались Эдуард Валерьевич и Роман Глебович. Живя одним днем, они совсем не думали о будущем. Избегали брать на себя ответственность классным руководством и пренебрегали внеурочными дополнительными занятиями. Никакого продвижения по карьерной лестнице они не планировали. Какого молодого человека мог устроить такой расклад? Другое дело – Александр Николаевич. Только и делал ведь, что работал. Сил своих не жалел. В глубине души всё же каждый из них знал, какой именно позиции стоит придерживаться. Кому-то было далеко до смирения, кому-то – до становления. Люди ведь не стадо овец, чтобы во всём придерживаться друг друга.       Есть ли смысл в проводимых Ириной Михайловной педсоветах? Для Роберта Владимировича ответ на этот вопрос был предельно прост и очевиден. В каждом из них он пытался разглядеть хоть одну малейшую прореху надобности, коей пропагандировало всё школьное руководство. Во что так рьяно верило Министерство образования? В то, что учителя на своих светских совещаниях новую мысль, таковую пищу для размышлений им породят? Нет чтобы заниматься тем, чем нужно. Об учебном процессе как таковом уж и вскользь перестали упоминать. Кому нужны были эти аттестации, проверки, документации, журналы? Куда подевалась та старая советская система образования, в коей учителей воображали богами? Ах, да… в СССР и осталась.       Во всей этой философской вакханалии Роберт Владимирович и забылся. Надо же было как-то потешить свое самолюбие перед педсоветом. Вот и нашлась на это свободная минутка, пока Эдуард Валерьевич, как ни в чём не бывало, старался перетянуть всеобщее внимание на свою персону. Надо сказать, что с того самого дня, как он поселился у Роберта Владимировича, мир заиграл для него новыми красками. Любой другой в его ситуации стал бы осторожничать, с ненавистью глядеть на мир, что ополчился против него. Однако Эдуард Валерьевич вёл себя, на удивление, спокойно. Впрочем, о спокойствие как таковом рассуждать было ещё до неприличия рано: Роберт Владимирович до сей поры не знал причин его тогдашнего визита. Это его и расстраивало, и напрягало. В конечном итоге, в необузданной головушке нашего многоуважаемого историка уже начинала зарождаться мысль о скорой расправе над химиком, если же тот, к своему величайшему счастью, не заблагорассудит поведать ему о причинах своего тайного пребывания в его квартире. Говоря о «тайном пребывании», стоит упомянуть и Ульянову Леру, которая теперь так же, как и Роберт Владимирович терзалась догадками о преступном прошлом Эдуарда Валерьевича. Информацией о нынешнем местонахождении химика она завладела, когда шла выбрасывать мусор и случайно столкнулась с ним и Робертом Владимировичем в проходе. Говорить Эле об этом он строго настрого запретил. Слушать речи подруги об её «резко пропавшем» братце Лере было нелегко. Облегчением стал для неё тот день, что ознаменовал начало третьей четверти: недолго пришлось Эдуарду Валерьевичу прятаться от собственной сестры и родителей.       Между тем по всей школе прогремела новость о смерти мужа Регины Алексеевны. Коллеги в первый же день выразили ей свои глубочайшие соболезнования. Особенно выделился Эммануил Васильевич, ни на минуту с тех пор не оставлявший Регину Алексеевну. Старая гвардия преподавателей заметно приуныла и не позволила себе вымолвить словечко прежде чем на то решится вдова. Молодёжь же эдакий расклад событий не устроил: с приходом Эдуарда Валерьевича вся наигранная на их лицах скорбь стерлась, словно её и не было вовсе. Одна только Анастасия Владимировна не позволила себе нарушить эту минуту скорбной тишины. Она придвинулась к Регине Алексеевне и с особой осторожностью заключила её дрожащую ладонь в свою. Этот добрый жест с её стороны был замечен Робертом Владимировичем. Как и говорилось ранее, он предпочёл до сей поры предаться раздумьям. Переведя свой слегка затуманенный взгляд на Анастасию Владимировну, он слегка опешил. Мешки под её глазами ничем не отличались от тех, что обуздали подрагивающие веки Регины Алексеевны. Что же с ней такое случилось? Она плакала, в этом нет сомнений. Аль так близко к сердцу приняла потерю Регины Алексеевны? Нет, здесь что-то другое. Вновь сосредоточил он свой заинтересованный взгляд на лице Анастасии Владимировны. Заметнее, темнее стали очертания скул на её бледном личике. Исхудала и без того тоненькая шейка. Настя искоса поглядывала на беседовавших молодых коллег, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Далее взгляд её потупился, хотел было переместиться на вздыхающую Регину Алексеевну, но остановился на Роберте Владимировиче, который, к слову, уже минуты две как не сводил с неё глаз. Он слегка напрягся; в груди его защемило. Историк поднялся, минул беседующую толпу и остановился у кулера, где в последующем набрал стакан горячей воды и заварил в ней первый попавшийся под руку пакетик чая. Слегка подсластив чай кубиком сахара, Роберт Владимирович любезно передал его Регине Алексеевне через Анастасию Владимировну. Та поблагодарила его лёгким кивком.       Вскоре пожаловал Роман Глебович. Свободных мест близ двери не оказалось, и ему пришлось сесть рядом с Робертом Владимировичем. Искоса поглядывал он в сторону Эдуарда Валерьевича, грациозно разводившем рукам при упоминании Олегом Иванычем того казуса с машиной. Брови его слегка припустились, гладко выбритое лицо сделалось морщинистым и осунувшимся.       - Роберт Владимирович, - начал он скрипя зубами, - хотите раз и навсегда развею ваши сомнения?       - Касательно? - встрепенулся историк от такого резкого заявления.       - А чего вам угодно? – заулыбался физрук.       - Ром, - удручённо вздохнул историк, - если ты хочешь вывести меня на эмоции, как в тот злополучный для тебя день, то…       - Остынь, Авдеев, - перебил его Глебович. – Я о твоём временном сожителе говорю.       - Откуда ты знаешь? – опешил Роб.       - Это не так важно, - ухмыльнулся он. – Однако, коль я знаю, так и другие тоже могут знать.       - Что ты имеешь в виду?       - То, и имею.       - Ром, - слегка занервничал Роберт Владимирович, - почему бы тебе не переговорить об этом с самим Эдом?       - А причём здесь Эдуард Валерьевич? Я тебя вразумить хочу, а не его. Ему уже ничего не поможет.       - Что ты хочешь этим сказать?       - То, что он совсем не тот, за кого себя выдаёт.       - Я это уже понял.       - Не-ее-ет, ты даже близко к разгадке не приблизился.       - Какой такой разгадке?       - Интересно стало? Приходи сегодня после уроков в спортзал. Я всё тебе расскажу.       - К тебе в спортзал? Ну уж нет. Ограничимся 103-им кабинетом, если на то пошло.       - Значит, ты согласен?       - Я подумаю.       - Ты из себя стервочку-то не строй. Да или нет?       - Зачем тебе это всё? – решил осведомиться на последок Роберт Владимирович.       - Ты думаешь, что я такая бессердечная сука? Да ведь мы с тобой девять лет бок о бок, в одном классе учились!       - Бок о бок? Не преувеличивай.       - Ну да ладно, - нервно выдохнул Роман Глебович, стараясь сохранять спокойствие, дабы ненароком не привлечь к себе внимания. – Так ты согласен?       - После уроков в 103-ем кабинете, - утвердительно закивал Роберт Владимирович.       Тем временем место близ двери уже освободилось, и Роман Глебович поспешил пересесть. Из-за двери послышался грозный, вероятно, кого-то отчитывающий голос Ирины Михайловны. По приезде директрисы нервы её потихоньку стали сдавать. Некомпетентное и, порой, до ужаса стервозное поведение Ольги Георгиевны не могло не сказаться на нынешней (малой) численности нервных клеток всего педагогического состава. Впрочем, говорить о ней не любили. Я, пожалуй, тоже воздержусь от комментариев.       По прошествии в кабинет Ирина Михайловна одарила коллег улыбкой и торопливо уселась за своё излюбленное место во главе стола. Пару секунд ушло у неё на то, чтобы привести свой стол в порядок. Далее она украдкой взглянула на Регину Алексеевну, изо всех сил старавшуюся скрыть свое подавленное состояние за кроткой улыбкой. Придаваться скорби по просьбе Эммануила Васильевича Ирина Михайловна не стала и сразу же начала педсовет. Длился он всего пятнадцать минут: Ирина Михайловна сама была в нетерпении обсудить с коллегами прошедшие праздники.       - Роб, - обратился к историку Эд, - ты только посмотри на эту сладкую парочку.       Роберт Владимирович на рефлексе перевёл свой взгляд на Анастасию Владимировну, однако Алексея Викторовича рядом с ней он не обнаружил.       - Да нет же, - воскликнул Эдуард Валерьевич, - я про Саню с Ариной.       Действительно. Александр Николаевич не затыкался ни на минуту: всё рассказывал что-то, по всей вероятности, уморительное. Арина Семёновна хохотала как не в себя; щеки её залило румянцем, в глазах то и дело мелькали огоньки азарта и заинтересованности.       Подле Ирины Михайловны столпился почти весь женский коллектив. Авдотья Игнатьевна толковала что-то о ненадлежащем качестве поставляемого фарша. Татьяна Ивановна жаловалась на мальчишек из 9-го класса, кои в её отсутствие погнули две новые, «немецкие» швабры. При упоминании учеников 9-го класса Людмила Петровна перекрестилась.       Олег Иваныч и Константин Николаевич вели довольно интеллектуальную беседу, касающуюся нового секретного рецепта вишневой наливки, кою последний выведал у соседа по гаражу.       Так и продолжался бы этот нескончаемый гогот, если бы не резко поднявшийся изо стола Алексей Викторович. Откашлявшись, он начал свою довольно незамысловатую речь:       - Господа коллеги, рад приветствовать вас всех здесь после минувших праздников. Смею надеяться, что вы провели их достойно и не злоупотребили спиртосодержащими напитками. А, Константин Николаевич? Я вас хорошо знаю! Не губите свое здоровьице, многоуважаемый. Так вот. Как вы все, наверное, знаете, на этой неделе у нас намечается празднование старого Нового года. Ответственность за сие мероприятие я беру на себя. На этот раз мы не будем ограничиваться столовой. Не в обиду, Авдотья Игнатьевна. Специально для такого случая я арендовал для нас ресторан. Приглашаю всех! Все расходы на организационный процесс и алкоголь я беру на себя. Вам останется заплатить только за еду. Никого не обижу. Приходите с любимыми; в нашем распоряжении будет весь ресторан. Подробнее обо всём скину в группу.       - Алёшенька, ну ты прям уважил! – выкрикнул, встрепенувшийся после упоминания спиртосодержащих напитков, Константин Николаевич.       - Мужик! – прокомментировал инициативу географа Олег Иванович.       - Лёш, а с едой-то как быть? В этих ваших ресторанах ведь ничего толкового нет! Одна сухомятка да горячее на донышке! Второго едва с мизинец объёмом! Аль мне чего с собой принести? Вон, - указала она на физрука с трудовиком, - этим и закусить-то нечем будет.       - Тёть Дунь, не надо вот этого всего, - ласково обратился к ней Алексей Викторович. – Тем более я меню уже подобрал. Говорю ж, сегодня вечером в группу в "Ватсапе" скину! Не утруждайте себя, милая!       - Смею надеяться, что всё по-культурному будет устроено? – выразил свои сомнения физик.       - Обижаете, Эммануил Васильевич! – всплеснул руками географ. – Всё будет на высшем уровне!       - Алексей Викторович, - обратилась к нему Ирина Михайловна, - на какой день вы запланировали это мероприятие?       - На субботу Ирина Михайловна. В пятницу у большинства из нас элективы, да и рабочая неделя ещё считай окончена не будет. Вот я и надумал перед выходным днём провести, чтоб уж вас, господа коллеги, не утруждать.       - Слушай, а ловко ты это придумал, я даже сначала и не понял, - подтрунивающе отозвался на его разъяснения Эдуард Валерьевич.       Всё отчётливее становились слышны цоканья каблуков за дверью. Обладательница их явно была женщиной деловой и уверенной в себе. Её широкая и твёрдая поступь всегда разгоняла мельтешащих по коридору учеников. Гибок и строен был стан её; немолодых летов лицо. В глаза сразу бросались массивные, круглые, выпячивающие по обе стороны груди, поддерживаемые силиконом и прочей подобной атрибутикой. Зоной декольте своей она завлекала мужчин. Даже самые ярые ненавистники диктаторского режима, благами которой довольствовалась эта женщина, в тайне пускали слюнки от объёмных упругостей её зрелого тела. Ольга Георгиевна была той ещё сукой. Безжалостными клешнями своими она губила молодые умы, юных, только выпустившихся из пединститутов преподавателей. Нелегко приходилось ученикам на её из ряда вон выходящих уроках, на коих ей, к своему великому стыду, приходилось заменять приболевшую Регину Алексеевну. В образ математички она вписывалась, пожалуй, только характером. Ума в ней, как такового, не было. Вопросы она предпочитала решать деньгами, коих у неё, благодаря связям, было в предостаточном количестве.       Сейчас, когда шаги её с превеликим усердием, словно крадясь, старались слиться с беспрестанным детским гоготом, дабы застать врасплох тех, кто в большей степени своего проявления не считался с её мнением, коллектив будто перестал ощущать себя единым целым. Поник кокетничавший с Ариной Семеновной пару минут назад Александр Николаевич, припустил свои брови Эдуард Валерьевич, в испуге накренилась Ирина Михайловна. Директриса, будучи довольно проницательной, с издевкой, в предвкушении своего возвышения над теми, кто ей подвластен, не спешила прерывать эту напряженную минуту ожидания. С треском отворилась входная дверь. В проёме её показалась Ольга Георгиевна, с нескрываемым азартом осматривавшая коллег. Перед тем как зайти, директриса лукаво улыбнулась и, пренебрегая приветствием, прошествовала к столу, за которым на данный момент сидела дрожащая как осиновый лист Ирина Михайловна.       - Ирина Михайловна, - произнесла она, растягивая каждую букву, будто пробуя на вкус уже приевшееся ей в разговорах имя, - освободите моё место. Негоже завучу восседать на столь достопочтенном месте.       Униженная и оскорбленная Ирина Михайловна встала и, с трудом устояв на ватных ногах, направилась к концу протянувшегося по длине всего помещения стола в надежде отыскать себе свободное место. К её превеликой досаде, такового уголочка, в коем она могла притаиться, не оказалось. Бедная женщина остановилась у окна и, стыдливо припустив голову, прищурила глаза.       - Вы так и будете там стоять? – с издевкой поинтересовалась у неё Ольга Георгиевна. – До конца совещания?       Ирина Михайловна молчала. Готовая что-то произнести, она в тот же миг затыкала себя, словно боясь обжечься об оскорбительные для неё высказывания начальницы.       - Сядьте вы уже! Довольно!       В тот же момент раздался глухой, протяжный скрип: будто что-то потерлось об шершавый, выстилавший помещение линолеум. Это был стул, выдвинувшийся изо стола благодаря усилиям сидевшего на нём Роберта Владимировича. Он уже хотел было встать, однако резко притронувшиеся к его запястью пальцы Эдуарда Валерьевича заставили его усомниться в своих действиях. Химик мотал головой, бормотал что-то несвязное, о чём историк мог только догадываться. В конце концов, вопреки предостережениям Эдуарда Валерьевича, он встал. Вышел изо стола и одним взмахом руки подозвал к себе дрожащую Ирину Михайловну. Та, слегка колеблясь, подошла к нему.       - Садитесь, Ирина Михайловна, - обратился он к ней, любезно выдвигая стул. – Я постою.       Глаза её на мгновение задержались на историке. Не смея более мешкать, она села на стул, предоставленный ей Робертом Владимировичем.       - А вы, собственно, кто таков? – вытаращила на него свои глаза Ольга Георгиевна.       - На совещания надо ходить, овца тупая, - еле слышно пробубнил Эдуард Валерьевич. Сидящая рядом с ним Ирина Михайловна окинула его грозным, предостерегающим взглядом.       - Что-что, Эдуард Валерьевич? – заулыбалась директриса. Лицо её смягчилось, приобрело более ласковый вид.       - Я говорю, - откашлялся Эдуард Валерьевич, - Роберт Владимирович, - обратил он на него свой взгляд, - историк. Новенький.       - Ах да, - протяжно вздохнула она, - теперь вспомнила. Что же вы, Роберт Владимирович, теперь стоять будете?       Сидевший чуть поодаль от двери Роман Глебович опустил голову, скрыв тем самым свою торжествующую, скривившуюся в подрагивающей от накала эмоций улыбку. Анастасия Владимировна сначала окинула взглядом Роберта Владимировича, а затем умоляюще взглянула на Эдуарда Валерьевича, который, к слову, сразу же поймал на себе её полный горечи взгляд. Александр Николаевич проделал то же самое.       - Разрешите, - поднял голову историк, - отойти в кабинет за стулом?       Заключив свои пальцы в замок, Роберт Владимирович терпеливо ждал ответа на заданный им директрисе вопрос. Ольга Георгиевна с любопытством разглядывала черты его лица, опускаясь всё ниже и ниже, пока не дошла до бёдер, кои так безобразно облегали потертые, обвисшие тёмные джинсы.       - Идите, - промолвила она, все ещё глядя на его бедра. – В джинсах впредь не приходите. Только классические брюки.       - Конечно, - приторно заулыбался он.       Выйдя из кабинета, он в первую очередь потёр свои вспотевшие от волнения ладони об обруганные директрисой джинсы. Руки его всё ещё тряслись, мысли путались. Пару секунд у него ушло на то, чтобы добраться до своего кабинета, где он, собственно, и планировал взять стул. Замешкавшись перед дверью, Роберт Владимирович попытался привести свой вид и мысли в порядок. Пригладил взлохмаченные волосы, стер с лица пот. Пробегающие мимо ученики бросали на него свои косые взгляды. На мгновение он отвлёкся и метнул свой взгляд вдаль, в сторону окна. Призадумавшись, Роберт Владимирович вовсе перестал замечать перед собой всякое движение. В реальный мир его возвратила задёргавшаяся дверная ручка. Историк слегка опешил. Из кабинета вышла Ульянова Лера, которая, увидев его перед собой, вздрогнула, накренилась и чуть было не завизжала от испуга. Сработал, так называемый, эффект неожиданности.       - Роберт Владимирович, вы чего тут? - подрагивающим от испуга голосом промолвила она.       Голос Леры окончательно вывел Роберта Владимировича из ступора. Взгляд его прояснился, дышать стало гораздо легче.       - Вам плохо? – обратила она внимание на его бледное лицо. – Может в медпункт?       - Нет, всё хорошо, Лер, - постарался выдавить из себя улыбку Роберт Владимирович. – Принеси, пожалуйста, стул.       - Стул? Зачем? Давайте в класс зайдём. Я скажу Артёму, чтобы он попросил всех посидеть в тишине. Позову Зинаиду Валентиновну. Она что-то да придумает. Что с вами?       - Лер, у меня педсовет. Принеси, пожалуйста, стул. Мне негде сидеть, понимаешь?       - А, ой, - зарделась она, - хорошо, сейчас принесу.       Лера вынесла из кабинета стул и понесла его в сторону учительской. Ничего не понимающий Роберт Владимирович нагнал её на половине пути.       - Стул давай сюда, Ульянова. Я и сам в состоянии донести его до учительской.       - Точно?       - Точнее некуда.       Отобрав у неё стул, Роберт Владимирович спешно направился в сторону учительской, за дверью которой вскоре исчез. Лера так и осталась стоять на том месте, где её нагнал историк. На миг она призадумалась. Болезненный вид Роберта Владимировича всё не выходил у неё из головы. Копошиться в собственных мыслях и сомнениях в поисках ответов ей пришлось недолго: пятиклашка чуть не сбил её с ног, когда забегал в расположенный неподалёку туалет.

***

      На протяжении всего дня у Роберта Владимировича беспрестанно болела голова. Ни один визит в медпункт и последовавшее за ним выпрашивание обезболивающих у Зинаиды Валентиновны не помогли ему подавить эту пульсирующую боль в висках. Мигрень. Историк с трудом справился с большим количеством возложенных на него уроков. В столовой он предпочёл не появляться: утренний казус всё не выходил у него из головы. Пытаясь забыться, Роберт Владимирович даже отменил самостоятельные работы у 7 «б» и 9 «а» классов, чтобы на протяжении всего урока нон-стопом талдычить им новый материал. В конце рабочего дня его начинало подташнивать уже не от головной боли, а от собственного голоса. Вспомнив о назначенной Романом Глебовичем встрече, историк уже совсем было приуныл, однако отменить её он всё же не решился.       Звон в ушах его слился со школьным звонком, оповещающим об окончании седьмого урока. Нехотя Роберт Владимирович поднялся со своего насиженного места и, минув грязную, размалеванную мелом доску, вышел из кабинета. Пробираясь через толпу, он чуть было не споткнулся об чью-то выступавшую из-под скамьи ногу. Когда лестничная площадка осталась позади, Роберт Владимирович слегка помедлил, но затем, вдохнув и выдохнув полной грудью, направился в злосчастный 103-ий кабинет. Придя, он обнаружил в нём Романа Глебович, вальяжно расположившегося на потертом кожаном кресле. Физрук встретил его с привычной ему притворной улыбкой.       - Ох, не советовал бы я тебе сейчас расслабляться, - предостерегающе покачал головой Роберт Владимирович. – Придётся тебе завтра без олимпийки, в одной футболке уроки проводить. Ольга Георгиевна хоть знает, что у нашего школьного физрука на предплечьях татухи имеются?       Роман Глебович встрепенулся. Спинка стула накренившись слетела с основания и, будучи повисшей на одном единственном болтике, съехала вниз. Реакция не подвела Романа Глебовича: не зря ведь его величали физруком в данном учебном заведении. Олимпийка молодого человека, как и предполагал по-началу Роберт Владимирович, была измалевана той же тёмной вязкой субстанцией, коей ещё сам историк пару дней назад замарал свой пиджак.       - Бляха муха, - выругался физрук, - да что ж ты будешь делать!?       - Я предупреждал, - ухмыльнулся Роберт Владимирович.       - Заткнись! – приказал он тому, пытаясь дотянуться до темных пятен на своей спине.       - Тебе, может, помощь нужна? – решил осведомиться у него Роберт Владимирович.       - Да к чёрту это всё! – вновь выругался Роман Глебович и одним лёгким движением руки снял с себя олимпийку. Поймав на себе взгляд коллеги, он слегка потёр те места, где у него были татуировки и, чутка замешкавшись, отошёл в сторону, поближе к окну.       - Ну так что? – постарался привлечь к себе внимание бывшего одноклассника Роберт Владимирович.       - Что? – непонимающе уставился он на коллегу.       - Ты говорил что-то про Эдуарда Валерьевича, - припомнил ему утренний разговор историк, - что он, мол, не тот, за кого себя выдаёт.       - Я думал, ты сам догадаешься, - обернувшись лицом к собеседнику, ухмыльнулся Роман.       - Хватит говорить загадками. Мы не в фильме. Если есть, что сказать, - то говори.       - Видишь ли, - начал свой рассказ Роман Глебович, - прошлое Эдуарда Валерьевича во многом связано с его папашей. Как ты, наверное, уже знаешь, Громов старший является хозяином того самого именитого химзавода, расположенного за городом. Производство всякой химии, резины, пластмасс и прочей бытовой ерунды – это лишь прикрытие. Ещё в далёкой своей молодости Громов старший занимался распространением и продажей всякой дури. Вспомни девяностые. Каждый зарабатывал так, как мог. А потом завязать решил. Ага, конечно… На вырученные от дури деньги выкупил трещавший тогда по швам химзавод. Надо отдать должное, поднять спущенное на дно производство у него получилось. Однако… не всё было так радужно. Сам знаешь, наркобизнес – штука довольно щепетильная. Пробывши в нём однажды, ты уже становишься его частью. И только смерть, как говорится, разлучит вас. Это мафия. Вот и Эд влез в это всё. Чего он тебе наговорил? Что завязал? Только прикидывается, что завязал. В любой удобный для него момент он тебя кинет. И останешься ты без денег у разбитого корыта. Думаешь, он давно у нас в школе работает? Да он штук тридцать школ поменял.       - Нет, - возразил Роб, - бред собачий. Зачем ему всё это? Не похож он на…       - На бандита? Я и не говорил, что он бандит. В том смысле, что убийца. А во всех иных случаях бандит. Он даже условный срок мотал.       - Может, ты ещё скажешь, что он со своим папашей на этом самом химзаводе наркоту делает? Не смеши меня, Ром. Это всё бред умалишенного.       - А то, что он почти одновременно с Региной Алексеевной, в пол седьмого домой уходит? То, что он закрывается в лаборантской? То, что порой ведёт себя как последний псих? Тебя ничего не смущает?       - Нет. Он обычный учитель. Возможно, у него и было тёмное прошлое, но точно не такое, о каком рассказываешь ты.       - Обычный учитель? Хех, хочешь знать, почему никто другой кроме него сегодня за тебя не заступился?       - Он за меня не заступался. Пробубнил что-то там про себя да и только.       - Ты же видел, как Ольга Георгиевна на него смотрела? Вся зарделась аж, потекла.       - Перестань. Ты говоришь отвратительные вещи.       - Они трахаются. Как кролики. Не в первый раз уже ловили. Вся школа об этом знает. Думаешь, почему Настя к нему такую злобу питает? Хех, вот и ответ.       - Даже, если и так, то какое отношение наркобизнес имеет ко всему этому?       - Я ж тебе уже объяснил. Он так на работу устраивается. Директрис трахает. Когда попадается, неважно за чем именно, на пару месяцев уезжает в Воронеж, а затем, его богатый связями отец, устраивает его на работу. Коль не получается устроиться с помощью связей, за дело сразу принимается всегда готовый к приключениям…       - Без подробностей, пожалуйста.       - Теперь ты мне веришь?       - Нет. Уж больно подозрительно ты себя ведешь. Я ни за что в это не поверю.       - Не хотел я этого говорить, ну да ладно. Для дела ведь, как никак, - вздохнувши покачал головой Роман Глебович.       - О чём ты?       - Помнишь, ты накинулся на меня с кулаками, когда я начал говорить об обесчещенной Ульяновой? Ты ещё подумал, что это моих рук дело.       - Не начинай. Я не хочу об этом говорить.       - Вот как. А я хочу. И я скажу всё. Он ведь не спроста тогда тебя от меня оттаскивать начал. Боялся, что я лишнего наговорю. Думаешь, почему об этом в курсе только Громов с его рыжей сестрицей? Так потому что они в этом замешаны. Ох, женская дружба иногда бывает такой коварной... Этот дурак хотел сестру свою в это дело втянуть. Среди подростков сейчас популярно понятие «обдалбливаться». Сестру нанять хотел, чтобы сэкономить. Та, однако хитрее оказалась, не повелась. От дела отказываться не стала. Подруженьку свою, Лерку, решила впутать. Та, к слову, до сих пор не знает о том, куда в тот день могла ввязаться. Всё обошлось, но не самым благоприятным для неё способом. Эд как узнал, Эльку свою бранить стал, вину на себе почувствовал. Оттого и наблюдал за тобой долгое время. Чтобы ты ненароком не трахнул очередную малолетку.       - Я не, - осекся Роберт Владимирович. К горлу подкатил ком. Дышать стало в разы труднее. Не самые лучшие моменты из жизни пронеслись перед его глазами. После их визуального созерцания Роберту Владимировичу было трудно сконцентрироваться на чём-то более отрешенном. Слова, сказанные Романом Глебовичем, ввели его в ступор.       - Нечего сказать, да? Я ведь, - продолжал измываясь Роман Глебович, - много чего знаю. Я с ним ещё со времен условки знаком был. Поэтому, мой дорогой коллега, советую не вставлять мне палки в колёса, как это делала твоя Ульянова. Она никому никогда не нравилась. Анархисткой себя считала. Вот и поставили её на место. Ох, а как Эдуард Валерьевич над тобой измывался… В «Вишенке» мозги тебе ебал со своей любовью к этой дуре Насте, в дела свои «преступные» с бэхой и этим полуовощем Иванычем втянул, поселился в твоём доме, как последняя крыса скрываясь от ответственности. Да сам посуди, Роб. По-любому ведь скрывался. А сейчас альфача из себя возомнил. Ты видел его сегодня? Как выпендривался сидел на педсовете. Крыса гнойная.       Голова Роберта Владимировича трещала по швам. Острая боль теперь пульсировала и в глазах, и в висках. Мысли никак не складывались воедино. Единственное, чего он сейчас желал – забыться в объятиях с подушкой в тёплой постели. Не с того не с сего накрыла его злоба ко всему, что его окружало. Хотелось отстраниться, отвергнуть мир, в который Бог ниспослал его существовать. Да, он даже поверил в Бога. До того путались мысли его, до того горяча была боль… Стоять вот так, бездействуя, не говоря ни единого слова в ответ на лицемерие, кое ему только что довелось услышать, было сущим адом. Ох, если бы не головная боль, Роберт Владимирович показал бы Глебовичу, «где раки зимуют». Однако, единственное, что ему сейчас оставалось сделать – это уйти. Просто уйти. Уйти туда, где, возможно, он, наконец, найдёт ответы на свои вопросы.       Ответов он не дождался. Решил, в кои-то веки, как любит выражаться его отец, повести себя как настоящий мужик. Стоило оно того или нет, Роберт Владимирович осознал слишком поздно. Знал ведь, что на эмоциях дела не делаются, а прыснул. Причём прыснул так, что теперь не отмоешь. Как не отмоешь запятнанную строптивой девкой репутацию.       Громов старший накануне должен был заключить сделку с одной крупной компанией по производству бытовой химии. Она, однако, не состоялась. Эта сделка должна была поспособствовать укреплению химзавода в системе рынка. В последнее время дела у Громова старшего шли не так хорошо, как хотелось бы. К этой сделке он шёл три года, заранее предчувствовав возможный крах своего детища. В день сделки Громова оповестили о том, что его сын бежал в Воронеж и что связь с ним потеряна. Появление Эдуарда на работе подтвердили его коллеги и собственная сестра. Один из сотрудников, Александр Николаевич, заявил, что Эдуард Валерьевич какое-то время проживал у своего друга и коллеги Роберта Владимировича. Связавшись с ним утром, Громов старший разузнал у него все подробности побега, который, как оказалось, был подставным, дабы навлечь "бывших коллег" Эда на ложный след. Не передать было словами, какое счастье испытал отец, когда лично справился о здравии у своего сына. Как уже говорилось ранее, сделка была сорвана. Это сильно пошатнуло репутацию Громова старшего и химзавода в целом. Крах был неизбежен. Винить в этом сына у бизнесмена просто не было сил. Детище его было на грани банкротства. Совершенно неожиданно, в тот же день ему поступило предложение о продаже химзавода некому Фирисову Р.Л. У этого человека был свой бизнес в Москве. Кажется, он хотел выкупить химзавод для того, чтобы в дальнейшем построить на его месте одну из центральных подмосковных торговых точек своей сети магазинов. Неосуществившаяся сделка и предложение о продаже. Совпадение? Точный, развёрнутый ответ на этот вопрос могли дать только Эдуард Валерьевич и Роберт Владимирович, которым, дабы отстоять свою честь и, основываясь на фактах, прийти к единому верному выводу, пришлось хорошенько промыть друг другу мозги и отделаться парой фиолетовых фингалов. Стоит заметить, что на лице Никитюка Романа Глебовича по завершению разбирательств их было в два раза больше по количеству. Справедливость на неопределенное время была восстановлена.