***
— Привет, — а автобус заплывает облачко пара, преследуемое Деминым. — Дубак, чет. А только начало ноября. О, я смотрю ты одумался и все-таки купил зимнюю. — Ага. Но у меня новость покруче шмотья. — Рассказывай давай, — Никита цепляется рукой за поручень, качается разок, когда они отъезжают от остановки, и смотрит снизу вверх на Арса любопытными кофейного цвета глазами. — Я сегодня иду с импровизацией в бар футбольный матч смотреть. Интерес из его глаз начисто испаряется, остается только какая-то зажеванная, но все равно видная претензия. — Ты же не любишь футбол. — Ну суть же не в футболе, Никитос, а в том, чтобы провести время в классной компании. — Прям уж такая классная. Ты их не знаешь. Знаком только с образами. — Вот и узнаю. Че ты агришься-то, я не пойму? Никита не отвечает. До ГИТИСа добираются почти в полном молчании. Слышно только как маринуется между ними пока не совсем понятно откуда растущее напряжение.***
На занятиях оно немного выветривается. Флипчарт позади Елены Николаевны исписан ее кривым почерком. Последнее слово сжалось в нечитаемого уродца, пытаясь поместиться. С восхищением С обидой После долгой разлуки В подпитии С высокомерием Робко На сцене Флиртующе Заговорщицки Влюбленно — Начнём с любимой еды. Просто одно-два слова, не расписываем. По очереди с каждой из этих интонаций, — инструктирует артистка. Арсений с Никитой садятся друг напротив друга в утопленном во мраке углу в самом конце сцены. Кто-то первый произносит гулкое и восхищенное «кабачки», и все смеются. Но в следующую же секунду зал наполняется какофонией разных тональностей, из которой уже ничего не разобрать. — Меня пугают люди, у которых любимая еда кабачки, — шепчет Никита, и они оба хихикают. — Так, все, серьезно, — Попов выпрямляется струной на стуле и вытягивает лицо, увидев, как тощая фигура Николаевны, как неприкаянная мумия ходит между парами, прислушиваясь. — Карга щас пиздюлей даст. Пюре! — произносит он так, будто это как минимум императорская фамилия. Демин тут же раскалывается, прыская в кулак. — Пюре Владимир Леонидович был невероятно выдающейся личностью, — говорит он, и оба давятся лезущим наружу хохотом, согнувшись на стульях. — Попов, Демин, — голос скрипит острым мелом по доске. Оба резко становятся серьезными. — На сцене неумение сдерживать смех выйдет вам боком. — Простите. Елена Николаевна качает головой на сухой длинной шее, того глядишь надломиться, и удаляется к остальным. Они продолжают с другими инструкциями, которые время от времени выкрикиваются над сценой. В конце надо сказать «ты мне дорог(а)» и, когда Арсений произносит слова влюбленно, Никита почему-то теряется, забывает как играть, и собственная фраза выходит у него больше жалко. Уже в гардеробной, натягивая куртку, он вдруг вылезает из своей задумчивости и спрашивает: — А вот, если окажется, что Антону ты действительно нравишься, как парень, что… ну что дальше? Арсений замирает с одной рукой в рукаве, смотрит в ответ, пытаясь понять подоплеку. — Будем встречаться, — пожимает он наконец плечами. Демин отстраненно кивает и продолжает одеваться. — Но пока это настолько фантазия, что не стоит об этом думать. — Почему же? Я бы подумал, — они выходят на улицу, где солнце уже стелется последними красноватыми лучами по земле, делая жухлую траву немного зловещей. — Будь я взрослым мужиком, мне вряд ли был бы интересен не знающий, что делать пацан. Становится немного обидно. Но буквально на секунду. Когда Арсений косится на Никиту, то отчетливо видит, что обиды в Демине куда больше. Не помещается и выплескивается с каждым шагом, ошпаривая всех кто рядом. Арс останавливается и кладет руку на плечо друга, заставляя его затормозить и поднять на него голову. — Ты что-то предлагаешь? — Кто? Я? — паника в глазах Демина отправляет под кожу сотню мурашек. Арсу нравится, какой эффект он производит. Какой эффект он может производить, когда захочет. Получится ли так с Антоном — это вопрос, но с Никитой выходит легко. — Ну да, — стараясь сделать улыбку беззаботной, Арсений чуть клонит голову и ведет рукой от плеча вниз, останавливаясь у локтя. Наблюдает, как дергается у Демина кадык. — Это как учиться целоваться на помидорах. Мы могли бы друг на друге потренироваться. — В смысле? Потренироваться делать что? — Не знаю, — задумчиво отвечает Попов и опускает руку ниже, касается пальцев и поддевает указательный своим, сжимает. — Что ты имеешь в виду под «не знающим что делать пацаном»? С чем я там не разберусь? Конкретно. Никита молчит. Красноречиво так. От такого молчания можно оглохнуть. Арсений полностью обхватывает его ладонь и держит за руку. На улице холодно. Несколько проходящих мимо людей не обращают на них внимания, вжав головы в плечи. Но у Демина на щеках два алых блинчика, а прядь волос под шапкой прилипает ко лбу. Он не поднимает глаз от земли. Руку сжимает вокруг арсовой. Слишком неуверенно. — Между двумя парнями не то же самое, что между парнем и девушкой, — наконец бурчит он ответ. — Сложнее. — Откуда ты знаешь? Рука в пальцах Арса вдруг трепыхается раненой птицей, выскальзывает на свободу. — Знаю. Он срывается с места так стремительно, что чуть не сбивает старушку, и тут же рассыпается в извинениях. Арсений за ним не спешит. Провожает взглядом. Они оба не понимающие что делать пацаны, но разница в том, что Арс, вопреки отцовскому завету, боится и делает одновременно.***
Импровизаторы готовятся к первому сезону на новом канале. СТС быстренькое прибрал вырезанных из ТНТ-шной сетки сироток. Арсений особо в подробности этой драмы не вдавался. Ему, как человеку, не имеющему дома телевизора, глубоко насрать с каким знаком в углу смотреть любимую передачу. Но судя по оживленному спору, проблем и задач, возникших в связи с переездом, куча. В "совещательной" Импры бирюзовые стены, диваны телесного цвета и две картины с лесным пейзажем. Арсений бы поглядел в наглые глаза дизайнера, но скорее всего его на Мосфильм ни разу не приглашали. Атмосфера совка пропитала все насквозь. Антон сидит в поистине безразмерном худи, таком приглашающе-нежном, что Арсений с трудом подавляет в себе желание усесться к нему на колени и зарыться в него носом. Сидит, качается на стуле, руки болтаются по бокам, говорит громче остальных. — Второй вариант джингла куда лучше, Стас. Оставим его. Тон его звучит не как просьба, а скорее как ультиматум. Стас согласно кивает. Возникает странно-будоражащее чувство, что Антон имеет больший авторитет чем остальные присутствующие в комнате. — В первом этот веселенький мотивчик, который я на хую вертел! — Вот именно, — поддакивает Позов, сидящий сбоку, как всегда в шапке-бини на макушке и крутящий в руке какую-то цепочку. — Если уж менять, то на что-то абсолютно новое. Арсений стоит посреди комнаты, никем не замеченный, пока на плечо не приземляется рука Сережи. — Иди, присядь. Кофе, чай, печеньки? Арсений с облегчением идет с ним к кофемашине в углу, радуясь, что можно с кем-то поговорить. С Сережей легче, чем с остальными. Перед Стасом он робеет, от Димы чувствует какое-то подспудное недоверие, на Антона у него член встает. Сережа единственный, с кем можно расслабиться. Они присаживаются на диван у дальнего окна, обсуждая рутинные дела, как парочка соседей на лавке. Краем глаза Арс замечает, как Антон встает, потягивается как огромный двухметровый кот, достает телефон, и оттуда через мгновение начинают литься поистине богомерзкие звуки. Какой-то рэп новой школы, где понятно процентов двадцать слов, и из них пятнадцать мат, а оставшиеся пять междометия. Антон начинает покачиваться в такт, который видимо умудряется из этой какофонии вычленить, и размахивать руками, изображая гэнгста. Для полноты образа спускает с кепки на глаза темные очки. Подпевает, довольно неплохо попадая в бит. Арсений перестает слушать Сережу, все еще жужжащего что-то про любимые сорта чая, улыбается и, сам не заметив, тоже начинает тихонько дрыгаться. — Че, Арсен, качает? — Антон подходит ближе, нависает, все еще танцуя. Арс невольно вжимается в диван, опасаясь, что его этими лопастями убьет. — Если бы ты еще не начитывал сверху, вообще был бы кайф. — А вот не надо доебываться до моего флоу. Он у меня уникальный. Арсений совсем забывает о Матвиенко, глядя на Антона снизу, как на спустившегося с небес Иисуса. Вспоминает, когда он, покряхтев и кинув в Попова какую-то загадочную улыбочку, говорит, что ему надо на воздух. Антон приземляется рядом вместо Сережи, так широко раскинув ноги, что Арсений немного выдавливается с дивана, оказавшись прижатым к подлокотнику. Удивительно, ведь они только что сидели здесь с Серым, и он мог поклясться, что рядом поместилось бы еще пара человек. Он сжимает кружку до побелевших костяшек. Находиться с ним так близко волнительно. Все еще слишком ярко в памяти воспоминание о последнем его тесном контакте с Антоном. — Че, давай катку в Мобайл Ледженс? Его рука ныряет в карман свободных брюк, и Арсений пытается сосредоточиться на чем-то отстраненном, уловив как натягивается вздыбившаяся ткань. Ассоциативный ряд запускается припахабнейший. Слава богу, Мобайл Ледженс он предварительно скачал и даже заставлял себя играть каждый день перед сном, отложив томик Оливера Сакса, в попытках понять как эта неведомая хрень работает и прокачать скиллы. В теме он все ещё плавает, поэтому выбирает игрока рандомно, и Антон, бросив беглый взгляд в его экран, говорит: — О, а я не люблю за этого гондона катать. У него ультимейт не предназначен для нанесения урона. При ганге будет бесполезен. — Угу. Но мы не ищем легких путей. По ответному удовлетворенному хмыкну, Арс понимает, что с репликой не ошибся и немного расслабляется. Хоть и осознает глубоко внутри — слишком долго он на этом тонком канате не продержится. Надо либо признаваться, что его сказ о любви к этой мобильной развлекухе был спровоцирован банальным желанием найти общую тему для разговора, либо действительно всерьез заняться своим игровым образованием. Может, от Санька с заправки получить пару консультаций. Он даже представляет, как Касаткин вышагивает перед доской со всеми этими злоебучими терминами, вроде «адк», «деф», «фидить» и дубасит указкой по парте, прося не отвлекаться. — Забыл он! А голову ты дома не забыл? Вот напишут тебе, Попов, в чате GJ, а ты и не поймешь, что тебя хвалят! Поняв, что он снова увяз в зыбучих песках своего воображения, Арсений возвращается в реальность и, с тоской поглядев на свое незавидное положение на поле боя, решает самовыпилиться. Суицид он обставляет как героическое поражение и говорит, что сегодня не в лучшей своей форме, и пожалуй просто посмотрит, как играет Антон. Это имеет свои плюсы. Можно беспалевно глазеть на Шастуна и при этом не выглядеть, как маньяк. Что он и делает, подобрав под себя одну ногу так, чтобы она от бедра до колена ещё плотнее стыковалась с антоновой. Внимательно подмечая любое изменение в его нахмуренном профиле с высунутым от напряжения кончиком языка, как у ребенка, Арсений подается ещё чуть ближе, наклоняя к его плечу голову. Он чувствует, как его клок волос цепляется за шастуновский, и в нос ударяет запах его шампуня и еле слышный отголосок одеколона. Мысли тоже цепляются друг за друга, слипаясь в один большой мясистый комок. А потом Антон невзначай, возможно от чересчур нервного усердия, опускает одну руку вниз, чтобы покрутить кольцо на среднем пальце, и его костяшки оказываются лежащими на бедре Арса. Под этим местом у него начинает происходить какая-то химическая реакция. Что-то там делится, соединяется и обменивается. Он не знает. Просто нестерпимо хочется, чтобы рука легла полностью. — Смотри, ща всех выебу, — цедит сквозь зубы Антон. — Выебешь, — завороженно произносит Арс. Снова возникает эта параллель. Антон своим лексиконом и поведением уж слишком сильно напоминает его подъездных друзей, которые утром зажали его в угол. За кадром Антон теряет эту елейную дружелюбность, становится более беспардонно-шпанистым, менее парадно-вежливым. Возникает сосущее под ложечкой ощущение, что можно и пиздюлей отхватить, если что. Как это “если что” выглядит пока непонятно, но, как говорится, очень интересно. Арсений сдвигается к нему еще на миллиметр ближе. Толкаясь ладонью в диван, приподнимается вверх и скользит вниз, будто ему сидеть неудобно. Костяшки Антона не по собственной воле оглаживают бедро. — Арс, не копошись! Мешаешь, — кидает ему Шастун, продолжая яростно лупить по экрану. Арсений замирает. Понимает, что по сути он нагло трется о человека, как самый настоящий извращюга, что в час пик жмется к девчонкам в вагонах метро и автобусах. — Да! — Антон расслабленно обмякает на диване. — Затащил. Давай пожрем, Арсюх? Я чет проголодался. — Давай.***
Остаток времени до приезда в бар, он проводит рядом с Антоном. Соревноваться за внимание с другими Арс не может. Все-таки, того же Поза Шастун знает еще с института. Но он умудряется влезть в несколько разговоров, пошутить, послушать вместе еще пару отвратительных треков и постоять рядом с ним — курящим раза три. Между ними все еще есть эта дистанция только-только познакомившихся людей, но неловкость стремительно стирается, освобождая место под чуть более пошлые хохмы, чуть более личные темы, чуть более жесткие подколы. В бар они едут в одном такси, и Арсений, наблюдая, как с одной стороны в окне горит и пляшет ночная Москва, а с другой раскинул длинные ноги Антон, деля с ним заднее сидение бизнес-класса, он тихонько, по-рябечески, щипает себя за запястье. Вроде, не спит. В вип-комнату бара с большой плазмой и совсем небольшой, сиротливо приютившейся рядом сценой набивается человек пятнадцать. Все импровизаторы, плюс жена Поза, Стас тоже с супругой, Горох, Дрон и еще несколько закадровых участников коллектива. Арсений пытается занять место рядом с Антоном, но его опережают Дима и его жена Катя. Внутренне обматерив обоих, он в итоге опускается на кресло сбоку. На вопрос, что он будет пить, Арс говорит, то же, что и все. Вообще, Попов по клубам не ходок и пьет крайне редко, так что дает себе внутреннюю установку сильно не налегать. Чья-то заботливая рука подталкивает к нему бокал сидра. Он замечает, что кто-то сразу начинает с крепкого, опрокидывая в себя шоты. Плазма еще выключена, и в ожидании матча между несколькими из присутствующих завязывается шуточный футбольный срач. Позов, к слову большой фанат игры, устав доказывать, что он прав, но оставшись в полной в этом уверенности, поворачивается к Арсу. — А ты, пацан, футбол любишь? — Обожаю, — отвечает Попов, водружая еще один кирпич на эту, уже очень опасно пошатывающуюся башню своего пиздежа. — Любимый игрок? — спрашивает Дима таким тоном, будто он уже Арса подключил к детектору лжи и внимательно следит за скачущим ритмом его сердца. Арсений панически ищет в голове имена. Он так увлекся "Мобайл Ледженс", что совсем забыл еще об одной зияющей дыре в своих знаниях. — Роналдо, — говорит он безнадежно. — Как предсказуемо, — фыркает Дима. — А что не так? — встревает вдруг Антон. — Хороший игрок. — Да, только его называют те, кто пиздит, что им интересен футбол. — Нахер ему пиздеть? — Антон смотрит вопросительно на Арса, при этом вопрос задает в третьем лице. Обращается явно не к нему. И с одной стороны, приятно, что Антон его защищает, а с другой — жаль этого добряка, как сказала бы владеющая интернет-языком в совершенстве тетя Люда. Вон, умудренный жизнью Позов расколол его на изи (опять же, как бы выразилась его тетка). — Не знаю, — пожимает Дима плечами. — Первый раз, что ли? Становится как-то не по себе, и Арсений на нервяке делает пару довольно крупных глотков яблочного сидра. В начале первого тайма все довольно спокойно. Градус на поле и в людях вокруг него плавно повышается. Порой со стороны Антона раздается смех, и он ревниво пытается определить кто конкретно явился ему причиной. Пустые бокалы сменяются на полные. В какой-то момент перед Арсением вместо сидра появляется набор ядрено-пахнущих шотов. Он выпивает и начинает чувствовать приятное опьянение. Пропадает нервозность, приходит такая веселенькая бодрость, когда ему вдруг очень хочется начать рассказывать каламбуры и глупо хихикать. Едва знакомые люди вокруг становятся роднее. Ближе к перерыву становится жарче. На поле все больше опасных моментов, и Стас с Антоном и Димой все чаще подрываются с мест, поливая игроков отборным матом. Если бы Арсений был абсолютно трезв, он бы уже весь издергался, но чувство опасности притуплено, и когда Антон в очередной раз вскакивает с места, и его лосиное тело проносится к плазме, а изо рта льются ругательства, Арсений только усмехается в кулак, на который водрузил свою отяжелевшую голову. Начинается таймаут, и половина народа расходятся, кто покурить, кто в туалет. Антон отвлекается на что-то в телефоне. Дарина — жена Стаса, с которой они за все время и фразой не обменялись, вдруг замечает его и с интересом рассматривает. — Арсений, верно? — Да. — В кого у тебя глаза такие красивые а, Арсений? Антон вскидывает голову и тоже на него смотрит. Внимательнее, чем когда либо прежде. Попов — обычно конвейер ироничных ответов — вдруг теряет все слова. — В папу, — говорит он. — Синющие такие! — Как и Дрон с Игоркем, — вклинивается вернувшийся из толчка Стас. — Умудрились потеряться, когда пошли за сигаретами. Оба появляются за его спиной, поддерживая друг друга за плечи и рассыпаясь в комплиментах, будто они, как минимум, войну вместе пережили. — Так, — Антон резко хлопает себя по ляжкам. Встает, подходит к вешалке и натягивает куртку. — Я курить. Кто со мной? Комната отвечает покашливающим и пошмыгивающим молчанием. — Все уже сходили, — говорит Дима. — Я пойду, — встает Арс и понимает, что пьян даже чуть сильнее, чем думал. — Постою рядом за компанию. Они выходят на Берсеневскую набережную. Клуб находится почти под Патриаршим мостом, уводящим ажурный парапет через Москву-реку к другому берегу, на котором торчит позолоченная верхушка какого-то храма и стена какого-то краснокирпичного исторического здания со сложной крышей, напоминающего терем. Арсений еще плохо разбирается в достопримечательностях столицы. Он успел изучить лишь небольшую часть огромного города. И только сейчас ему вдруг безумно хочется узнать его весь. Вода забирает часть тех остатков тепла, что оставил в себе только начавшийся ноябрь. В ее темноте плавают серебристые блики — осколки лунного отражения. Картинка немного растекается по сетчатке — захмелевшее сознание делает все нечетким. Вид вокруг, пьяные голоса курящих позади. И лишь Антон, опершийся о бетонное ограждение реки кажется объемным в этой невнятной ночи. Горящий кончик сигареты убегает внутрь капюшона. Рука, как всегда в кольцах, свисает с ограждение. Хочется прикоснуться. Очень. Но вместо этого Арс наконец дает волю давно коптившейся в нем шутке. — Знаешь, почему охранники на рынках всегда вежливы? — Почему? — Антон поворачивает к нему удивленное лицо. — Следят за базаром. Глаза у Антона в таком свете оливковые. Не такие яркие и редкие, как у него самого, но до головокружения выразительные и глубокие. Как и все его лицо в целом. Когда он вот так смеется — искренне и заливисто — в движение приходит все, от обычно напряженных бровей до широкого рта. Щурит один глаз, морщит нос, припадает к ограждению грудью. Так, по-мальчишески. Любые преграды, вроде возраста и социального положения, стираются. Внутри пиво и несколько крепких коктейлей, вокруг Москва — ночная, свежая и неожиданно уютная, рядом смеющийся с его очередного дурацкого каламбура Шастун. — Арс, ты, блять, до сих пор “Тещин язык” читаешь? Где ты эти приколы находишь? Арсений тоже смеется, но аккуратно. Чтобы не обнародовать свой настоящий смех — слишком звонкий и какой-то мультяшный. Позориться не хочется. Подвисает, глядя в эти искрящиеся весельем глаза. — Чего ты? — Антон выпрямляется. — Ты иногда меня пугаешь, когда так в себя уходишь. У меня на лице что-то? — Ничего, — слышит он свой осипший ответ. Попов понимает, что собрал слишком мало информации. Что он о нем знает? Непонятно гей ли, что там с Ирой... Ему известно только то, что ему позволили знать. Они даже не друзья. Но это уже имеет слишком мало значения. Потому что Антон — такой далекий и недоступный — стоит здесь с ним у клуба в центре Москвы. А от его губ Арса отделяет лишь несколько сантиметров. Чувство внутри слишком большое. Оно, схватив его за грудки, тащит за собой — безвольно-покорного, и у него, отбиться от него такого сильного, такого настырного и дерзкого не получается. Он чуть привстает на носочки, чтобы преодолеть это лишнее расстояние. Губы его попадают в уголок рта, одной половиной вжимаются в сухие и плотно сомкнутые губы Антона, а другой в колкую щетину. В животе все органы в ужасе и экстазе сжимаются в один тугой шар. Он отрывается от Антона, отпускает куртку, что зажал в руках, встает обратно на пятки, вверх смотреть не смеет. Сердце истерично пытается прорубить себе выход наружу сквозь ребра. Опьянение туманит мозг, но уже не алкогольное. — Ага, — раздается сверху через долгие несколько секунд. — Приехали. Арс, ты чего творишь? — Прости, — выдыхает он, и так резко дергается в сторону, что набережная вместе с собором и красным зданием переворачиваются горизонтально. Ему надо спешить. Надо успеть оформить визу в Гондурас и вылететь рейсом в один конец. Но уйти ему не дают, хватают за предплечье, дергают назад и заставляют повернуться. — Куда собрался?! Объяснить ничего не хочешь? Глаза он так и не поднимает, но взгляд на себе чувствует. И осыпается под ним, как и листья с деревьев вокруг. — А я что-то должен объяснять? — выходит резко и не к месту обиженно. — Ну хотелось бы. Нам ещё работать вместе, и если это какой-то очередной твой прикол, то мне надо знать сколько их там ещё у тебя. От такого тона, желание что-то говорить совсем пропадает. Психика требует скорейшего побега и удаления всего произошедшего из памяти. Саундтреком звучит "Реквием" Моцарта — страдальческая скрипка и заунывный хор. — Ты поспорил с кем-то? Или что? Блять, Арс, ну че ты молчишь? Что за детский сад? — Да, поспорил, — бурчит он. — Пацаны! — раздается от двери клуба голос Сережи. — Второй тайм начался. Че вы застряли? — Идем, — выкрикивает в ответ Шастун. Он тушит уже стлевшую сигарету, наклоняется чтобы выкинуть ее в мусорку и замирает. Его лицо оказывается на одном уровне с лицом Арса, и тому все-таки приходится посмотреть в выжидающие ответа глаза. Они колючие и холодные. Ничего не осталось от еще недавней приязни. — Арс, если кто-то из твоих дружков заснял с какой-нибудь крыши этот твой мув и ты потом вздумаешь меня этими фотками шантажировать, знай — мой адвокат тебя без последних трусов оставит! Он выкидывает сигарету, разворачивается, переходит дорогу и скрывается за дверью. Матвиенко выжидающе глядит на Арса. Тот бы и рад пойти уже куда-нибудь с этой продуваемой ебучей набережной, которая уже нисколько романтичной не кажется, но он походу в нее врос. Мышцы даже не собираются слушаться. Впервые в жизни он решился открыто проявить свою симпатию, и вот тебе! Самые его жуткие страхи оправдались. Даже хуже. Его не просто отвергли, его еще и обвинили в какой-то отвратительнейшей расчетливости! От всего этого начинает подташнивать. — Арс! Ты идешь?! Холодрыга же! — снова подает голос Сережа, и Арсений с трудом переставляет ноги. Надо просто уехать домой. Здесь ему делать нечего. Работу он наверняка проебал. Мужика и подавно. — Серег, я пойду. Ты... ты не знаешь, сколько я денег должен? Будто Матвиенко только и делал, что следил весь вечер, что он пьет! Импровизатор смотрит на него ошеломленно. Хмурит густые темные брови. — Тебе Антон что-то сказал? Что там между вами случилось? — Ничего, правда. Это я виноват. Неважно. Кому деньги перевести? — Да заткнись ты со своими деньгами, — с досадой восклицает Сережа. — Гуляем за счет Стаса сегодня. Давай ты успокоишься и вернешься. Чтобы там между вами не произошло, это хуйня, уверяю. — Серег, пожалуйста, — больше ни на что не хватает сил. Если он еще слово скажет то либо разревется, как девка, либо блеванет. Разброс чувств у него в данный момент колоссальный. Есть даже риск расхохотаться своим дебильным смехом. Он не знает, что из вышеперечисленного хуже. — Ладно, как хочешь, — сдается Матвиенко. — Пойду скажу, что тебе экстренно домой понадобилось. — Спасибо, — Арсений уже разворачивается чтобы уйти. — Арс, — поворачивается. — Совет — сейчас придешь домой, ложись спать. Все, что захочется сделать и сказать, подождет до завтра. Окей? — Окей, — Арсений намеревается этому совету последовать.***
Он выходит из “Красного и Белого” с бутылкой водки в целлофановом пакете. Такое он не пьет, но в данный момент лучшего лекарства не найти. Лоботомию в три часа ночи ему никто не сделает. Поднимаясь по ступенькам, не нарывается ни на одного гопника и даже расстраивается. Если бы его отпиздили, возможно стало бы полегче. Тем более, за лицо больше переживать нет смысла. Ухрюкивается в дымину Арсений быстро. В нем еще бултыхались остатки коктейлей из бара, когда он щедро подлил к ним беленькую. Вот так с бутылкой в руке он скитается по своей однушке, представляя, что теперь он герой тоскливый драмы, пока не останавливается у зеркала в коридоре. Оттуда на него мрачно взирает его лохматое и разбитое отражение. Индиговые глаза глядят так ужрато, что ему кажется, он сейчас сам до себя доебется. — Че, педик, вылупился?! — надо же, реально доебался! — Тебе тут никто не даст, хуесос ты несчастный. А потом, качнувшись, он замечает свои руки — изящные, с тонкими запястьями, красивые руки. А затем и торчащую из-под задравшейся рубашки бедренную косточку. Снова поднимает глаза к лицу. Падает лбом на зеркало. — Не-е-е. Ты охуенный, — смотрит, как его слова расходятся запотевшими кругами по стеклу. Он отталкивается ладонью от зеркала, булькнув жидкостью, опрокидывает на себя бутылку, ловит губами горлышко. Не слишком ловко. Пара капель оказываются на ткани, промокая рубашку в спирте. — Я бы вот тебе вдул, — тыкает он пальцем в красавчика напротив. Ну да, буховат, но его ж, если отрезвить и причесать, так это лакомый кусочек. Икнув, Арсений, натыкаясь на стены и вслух обещая разобраться с ними позже, доползает до спальни. Валится на кровать, оставляя бутылку цепляться за пальцы за бортом и прикрывает глаза. Запускается тошнотворный вертолет. Вестибулярный аппарат расшатан в хлам. Открывает глаза и снова отправляет во вселенную эту простую аффирмацию: — Ты охуенный. Заныканные за плинтусами его сознания мысли, и без того в редких случая адекватные, сейчас еще и интоксицированные, пошатываясь, выкарабкиваются наружу. — Н-е-е, — тянет Арс, прислушиваясь к одной из них. — Да-а-а, — хихикает мысль ответом. — Мне проспаться надо. Иди нахуй. — С утра у тебя яиц на такое не хватит. — Ну и хорошо. Ты ж дебильная. — Я охуенная. Как и ты. Потому что, я часть тебя. Со вздохом Арсений нашаривает рукой телефон в кармане и поднимет его над головой. Не отвяжется ведь, придется исполнять. «Запиши мой номер)» — последнее и единственное сообщение от Антона. Он переворачивается на живот, поднимается на колени, заваливается набок, снова поднимается. Слышит закадровый голос: «Арсений был бухой в стельку, и больше всего на свете он хотел вырубиться, но все равно не сдавался. Желание натворить хуйни было сильнее.» Вытягивает перед собой руку. Палец зависает над кнопкой видео. — Может все-таки не надо? — с надеждой задаёт он вопрос внутрь головы. — Надо, надо, Арсюш. Он же даже не понимает, что потерял, шпала дрыщавая. И то верно. Он нажимает на знак записи. Появляется кружок. — Шастун, ты блять, придурок. Этот мув, как ты его назвал, был чисто искренним порывом. Че мне тебя... ик... шантажировать. Всрался ты мне… не, ну в смысле всрался… ты мне нравишься… я вот, — он пытается наклониться к прикроватной тумбе, при этом держа руку с телефон вытянутой, не справляется с этим акробатическим этюдом и летит с кровати головой вперед. — Бля. Он поднимается, достает из ящика смазку с пробкой и карабкается обратно. Долго не может найти телефон, который оказывается оставленным на полу. Начинает записывать второй кружок, прижимая свои пожитки к груди как самое дорогое, что у него есть. — Я вот этим, когда пользуюсь, только тебя представляю, Шастун. Ик! Я бы показал как именно, но я щас такой бухой, пиздец, — хихикает и чуть снова не падает носом вперед, потеряв опорную точку в виде экрана, но все же удерживается на коленях. — Не встанет у меня, даже на тебя. Но я те, гондон, другое покажу. Ик! Он опускает смазку с пробкой на одеяло и нажимает на запись третий раз. — Смотри, че ты потерял, — он медленно, не с сексуальной томностью, а потому что пальцы не слушаются, расстегивает пуговицы на рубашке. На это уходит три кружка, и под конец он распахивает полы, проведя рукой по груди и прессу. — Я занимаюсь каждый день. Дома. На качалку денег нет. А вот у тебя есть, но ты не занимаешься. Ещё и куришь. И, вообще! Ик! Мне твои Мобайл Хуедженс и твой говнобол не упали, блять! Я книги читаю и хорошее кино смотрю. И актером скоро стану. А ты никчемная однодневка, понял?! — он по-быдляцки кивает в камеру и падает на локоть. Снова поднимается на колени, начинает новый кружок и кладет руку на промежность: — И хуй у меня большой, — поднимает ладонь выше, цепляет пальцами пуговицу. — Хочешь покажу? — улыбается пьяно, но как ему кажется, соблазнительно , сморщив нос и высунув кончик языка сквозь белоснежные зубы. — А хуй тебе, а не хуй… в смысле…, — происходит короткое замыкание, и Арс решает, что на этом хватит. — Короче, понял ты. Ничего я не покажу. Придется тебе фантазировать. Че тебе ещё остается? Давай, — он показывает экрану средний палец, отключает его и кидает телефон на тумбу. Получается так сильно, что с нее летит подаренный Людой кактус. Горшок с треском разбивается. Арсений грустно глядит на грунт, рассыпанный под сиреневыми осколками, и наконец ложится. Засыпает он с просачивающимся в сознание очень рыхлым намеком на стыд, неспособным заявить о себе во весь голос, пока мозг отравлен алкоголем. При этом, каким-то образом он уже знает, что завтра этот стыд сожжет его дотла. Что там говорил на прощание Сережа?