Фанат

Арсений любит кино и театр отнюдь не за возможность убежать от реальности. Для него это не магия. Он знает каждый прием вдоль и поперек. Он знает, что кровь в черно-белых фильмах — это шоколадный сироп. А в фильмах современных — специальное вещество под названием “technicolor blood”. Знает, что расфокусированная массовка на дальнем плане — скорей всего манекены. Понимает, что причина, по которой ему неуютно в некоторых сценах, в оптике. Допустим, в эффекте “рыбьего глаза”, когда ты наблюдаешь за происходящим, словно через дверной глазок, и лица становятся уродливыми, а комната, хоть и видна полностью, сворачивается краями к центру. И, как актер, он умеет использовать язык тела, микромимику и вокальный контроль. Умеет вкраплять триумф в чуть приподнятый уголок губы на в целом безучастном лице. Маскировать натужно-радостным тоном очевидное разочарование в опущенных плечах. Быть невыразительным внешне, при этом кричать о чем-то изнутри. Так что, за каждой сценой, за каждым планом и каждой актерской ужимкой он видит режиссерскую задумку и осознает ее действие на себе. И в этом-то весь кайф. Кино и театр — набор объяснимых правил, устоявшихся клише и кристаллизовавшихся тропов. Один после тяжелого диалога встает и начинает медленно таять в расфокусе на заднем плане, пока на крупном зритель наблюдает, как другой приходит к каким-то истинам и решениям, и Арсений знает — вот-вот и он обернется, окликнет, а тот первый обернется тоже и вернется в фокус. И второй расскажет ему какое-то откровение. Арсений знает все эти ходы наперед, но менее интересным кино не становится. Зато жизнь — такая непредсказуемая и удивительная вызывает у него головную боль. Найти бы сценарий — эту скомканную исписанную вдоль и поперек каким-то шизофреником бумажку. Понять бы хоть жанр. Арсений всю жизнь мечтал, чтобы его жизнь превратилась в ромком. И ждал, что неминуемая для этого жанра первая влюбленность окажется чем-то воздушным и прекрасным. Той самой блаженной пустотой в голове, бабочками в животе и дебильной улыбкой на губах. Но это жизнь и, заглянув в дверной глазок, он увидел четкую панораму, кровь оказалась вязким арахисовым маслом, а люди на дальнем плане — не манекенами и не живыми, а вороньими пугалами, расправившими свои деревянные конечности. И вот он идет — главный герой этого неправильного нелогичного фильма, а снег под ногами издает звук зажеванной молнией ткани. И вокруг такие пятьдесят оттенков серого, что мистеру Грею остается только придушить себя своим же кожаным ошейником. Сизое небо над одетыми в молочные шубки деревьями, жемчужные сугробы над вьющимися между ними перламутровыми тропами. Ничего больше не кажется обычным. Все до болезненного прекрасно. Идет к остановке, подпрыгивая на каждом шагу, весь на расхлябанных шарнирах, и мечтает только об одном — хоть о какой-то определенности. Началось все после той ночи. Той самой. Арсений проснулся и, как это часто бывает на новом месте, первое время не мог понять, где он. Сквозь щель между занавесок протиснулся бледный рассвет и нарисовал на слишком уж чистом, отполированном полу дорожку. Сзади он услышал всхрап и от неожиданности чуть не упал с кровати. В его жизни это было впервые. Проснуться с кем-то. Так и не обернувшись, он прислушался к чавканью и ощутил, как одеяло крадется по его боку и волной сползает на покрывало. Воспоминания ворвались в сознание сумбурной толпой, наперебой пересказывая ему события прошлой ночи. Он провел ее с мужчиной. С живым. Тепленьким. С Антоном. Шастуном. Он — обычный заправщик в постели со звездой. Арсений прикусил край подушки, скульнул в него, чтобы избавиться хотя бы от части непомещающихся в него эмоций и, наконец, перевернулся. Полутьма лежала на Антоне красиво. Сливалась с кудрями и щетиной, становясь совсем черной, а на щеках чуть светлея, делая видимыми черты его лица. Одеяло скаталось под локти, обнажая мерно вздымающиеся исполинские плечи. Арсений сначала хотел просто тихонько встать и уйти в душ, но внезапная идея поиграть в страстного любовника, будящего партнера минетом, слишком резко и красочно вспыхнула в голове, чтобы ее игнорировать. Он аккуратно скользнул под одеяло, едва касаясь теплого волосатого тела под собой. Добравшись до члена, сглотнул, оценивая. Ну в принципе, если выбить себе немного челюсть, должен войти полностью. Член, кстати, лежал без каких-либо признаков жизни, и Арсений снова почувствовал стыд по поводу своего перманентного стояка. Хоть и понимал, что дело в возрасте. Он уперся ладонями по обе стороны от Антоновых бедер, изогнулся запятой и лизнул яйцо. За этим ничего не последовало. Ощущение было странное, но какого-то насыщенного вкуса он не почувствовал. Пожал плечами и прошелся языком от мошонки до головки. Член дернулся. Ага, живой. Его хозяин издал какой-то звук, вроде того, когда чего-то вдруг вспомнил и сразу забыл, потом причмокнул губами и на этом успокоился. Арсений выждал пару секунд, собрал во рту побольше слюны, с трудом вытолкал ее языком на член и взялся рукой, осторожно и нежно размазывая по всей длине. Орган, прям как Вещь из "Семейки Адамс", зажил своей отдельной, замечательной жизнью, наливаясь в руке упругостью. Попов шепнул «ну, с богом» и насадился головой. Он преодолел примерно полпути вниз по стволу, когда понял, что на этом его полномочия все. Давление на корень языка было запредельным, и он уже начал самоэвакуацию, поднимая обратно голову, но не тут-то было. Огромная тяжелая шастуновская пятерня, проснувшаяся вслед за членом, шлепнула его по макушке, вгрызлась пальцами в волосы и надавила вниз. Мокрый член без труда скользнул до охуевшего от таких упражнений горла. Мышцы рефлекторно сжались, из глаз брызнули слезы, он издал отвратительный звук человека, впервые попробовавшего «егермейстер», и в попытке спастись, довольно сильно ударил ладонью по Антонову бедру. Попов оттолкнул от себя припечатавшую его руку и резко выпрямился под звук низкого и сонного «ай». Одеяло с него было скинуто одним рывком, и сквозь пелену слез и стыда, кашляя, как помирающий дед, Арсений увидел испуганное лицо своего парня. Антона, сука, ебучего, Шастуна. — Ебаный в рот! Вот именно! — Арс, ты чего творишь? — Хотел…сделать… тебе… пидор… приятно, — судорожно вбирая воздух после каждого слова, произнес он. — Ну так же нельзя, не предупредив, — он стиснул его плечо, заглядывая в глаза, которые Арсений тщательно отводил. — Живой? — Да. Антон, убедившись, что тот в порядке, вдруг хихикнул. — Че смешного? — возмутился Попов. — Представил, если бы ты откинулся. Таблоиды на следующий день — “Антон Шастун задушил членом восемнадцатилетнего фаната.» Что-то было необъяснимо неприятное в этой шутке, и Арсений, в попытке улыбнуться, лишь скривился. Лицо Антона мгновенно помрачнело, и он придвинулся ближе, вздыбив одеяло между ними в три жирные волны. — Солнце, ну шучу же. Ты как? Нормально? Никаких неприятных ощущений? Эти его участливость и нежность растопили сердечко в один миг, как дорогое масло, мгновенно вспенившееся в мягкую податливую пенку. Арсения — к этому моменту уже абсолютное невменько, покормили доставкой, отвезли до дома, поцеловали на прощание и оставили у подъезда. Он еле добрался до квартиры и первым делом стал гуглить «Как сделать горловой минет и не умереть в процессе». А потом это началось. Он вышел на улицу и обжегся прохладным воздухом. Сетчатку порезал тусклый ноябрьский свет, а сердце забилось в неистовом восхищении от вида окружающего его панельного гетто. Все, чего раньше было недостаточно, стало слишком. Влюбленность оказалась двумя электрошокерами вокруг запястий, бьющих разрядом при каждом неверном выборе, совсем как в упраздненной игре из “Импровизации” времен ТНТ. Только вот угадать, что служило триггером было невозможно. Потому что сценария не было, и триггером было все. Он брался за дверную ручку, заваривал чайный пакетик, наклонялся завязать разболтавшийся шнурок, толкался в очереди в автобус, зажатый между бабкой и школьником, а его все било и било, пуская ток по венам. За пару дней после той ночи они созвонились два раза. И оба этих раза при виде Антона у Арсения сводило пальцы ног. Он сидел неизменно в своей мешковатой одежде с сигаретой или электронкой у рта, всегда с полуприкрытими уставшими глазами, но всегда с ресурсами на какие-то хохмы и забавные отыгрыши. С улыбкой широкой как его худи, и голосом низким и приятным, которым он произносит его — Арсения имя так, что хочется заскулить. И после обоих созвонов Арсений дрочил как в последний раз, чувствуя стыд даже наедине с самим собой от того, как грязно он это делает. Теперь он не испытывал потребности включать “Цитаты” или любой другой контент с Антоном. Достаточно было просто представить ту ночь. Он ложился на живот, заводил руку с вибрирующей анальной елочкой назад, скользил ею между ягодиц, вспоминая, как это делал Антон. Вибратор уступал шастуновским размерам и был куда мягче того каменного стояка, но арсеньевская богатая фантазия все с лихвой компенсировала. Даже отсутствие его жаркого тяжелого тела, вдавливающего его в матрас. К тому же, Арсений в своей фантазии мог растягивать хронометраж как ему вздумается, создавая режиссерскую версию. Основательно себя раздразнив, он пропускал головку вибратора внутрь, а воображение — его щедрое, изобильное воображение — очень четко рисовало картину Антона, берущего его сзади и нашептывающего свои милые глупости. Попов думал, что ему станет легче от более близкого контакта с импровизатором, и когда Шеминов сообщил о поездке в Уфу, очень обрадовался. Он так сильно не ошибался даже, когда уверял родителей, что поступит на актерский с первого раза. В автобусе он зачем-то усадил Шастуна рядом с собой и промучался от этого всю дорогу. От трения их бедер, от его голоса над ухом, запаха и даже просто от его дыхания — такого близкого, что он ощущался в движении его плеча, следующего за грудной клеткой, Арсению до боли в искусанных губах захотелось начать его бесстыдно вылизывать, а потом спуститься между его ног на колени и продемонстрировать ощутимый прогресс в горловом минете после нескольких часов усердных видео-тренировок. От такого напряжения его слабенькой воли, перед глазами плясали звездочки. Потом была пара потрясающих дней в Уфе, когда от мыслей об Антоне спасали лишь бесконечные съемки и Сережа Матвиенко. С Серым они как-то, незаметно для самого Попова, подружились быстро и без каких-либо притираний. С ним оказалось легко, душевно и весело. И не надо было ничего из себя строить. Серега хохотал над его каламбурами, давал хорошие советы и не смотрел свысока. Хотя он и чувствовал порой от него какую-то заботу сродни отеческой. Но с родным отцом так спокойно никогда не было. С родным всегда был напряг. Арсений всю поездку очень старался держаться. Действительно старался. Один раз позволил себя чуть отпустить и получил от Антона довольно строгое предупреждение. Абсолютно справедливое, но оттого ничуть не менее болезненное. А во вторую ночь, выскользнув за ушедшим покурить Антоном из номера, наткнулся на него в холле. И тот вроде сам дал ему зеленый свет. Поманил своими длинными пальцами и широко расставленными коленками, признался, что дрочил на его это пьяное видео. И что ему оставалось делать? Перед ним сидел взрослый охуенный мужик. Мужик, от которого у Арса последние несколько дней во всем теле бушевал тропический циклон. Буря, смерч, гроза, торнадо, неважно. Там внутри все рушилось и разлеталось обломками в неизвестных направлениях. Сидел и говорил, что он его хочет. Арсений уже исчерпал все лимиты своего самообладания. Он был пуст. Он подчинился своему инстинкту и накинулся на Антона изголодавшимся зверьком. Сейчас вспоминать тошно. Что-то там шептал лихорадочно. Что прям здесь и сейчас готов подставиться. Что на все пойдет. А по итогу его опять осадили и напомнили, что он малолетка несуразная и “думай что и где ты делаешь” и “приструни уже свои гормоны, сперматоксикозник”. Арсений ушел к себе в номер, повалился животом на кровать, вгрызся в подушку и давай выть. Невыносимо. — Попов, ты че? — раздалось с соседней кровати, и Арс оторвался от обслюнявленной подушки, подлетев чуть ли не на два метра. — Бля, Матвиеныч, я думал, ты ещё где-то гуляешь! Позорище-то какое! И как он не заметил?! — Не, вернулся десять минут назад. Что с тобой? Арсений вглядывался в сумраке в Сережу, пытаясь представить его выражение лица, и размышлял говорить ли правду. Они с Матвиенко Антона не обсуждали. Арсений знал, что Дима знает и думал, что Серый тоже догадывался, но можно ли действительно говорить об этом открыто, или это одна из тех вещей, о которой все знают, но молчат. Как сопля под носом у кого-то из малознакомой компании. Сережкино нетерпение облегчило ему задачу. — Ты реально так страдаешь по долговязому придурку? — спросил он с плохо скрываемым скептицизмом. Арсений подумал с секунду чем тут апеллировать и снова упал лицом в подушку. В жопу! — Арсюх, успокойся ты и не занимайся хуйней. Долдон этот явно твоих мук не стоит. Я знаешь, сколько с ним знаком? Я видел, как он после пакетированного вина чуть все органы не выблевал. Арсений головы не поднял, не позволив выманить себя таким неубедительным аргументом. — Попов, блять, ты себя задушить собрался? Не придушил бы. Он предусмотрительно оставил себе воздушный карман, придавив край подушки пальцем. Он услышал сбоку раздраженное кряхтение, шорох одеяла и мягкое соприкосновение голых пяток с полом. — Ну давай поговорим. — Серег, я подыхаю, — отправил он по воздушному карману свой сжеванный ответ. — Да? А выглядишь получше многих живых. Арсений, наконец, поднял голову и лег на подушку щекой. Серегин силуэт, сидящий на кровати, вырисовывался уже четче для привыкшего к темноте глаза. — Подыхаю, — повторил он тихо. — Не знаю, что со мной. Любое действие вызывает спазм. Я почти не ем, мало сплю. Мне жить больно, Серег. — Парень, ну ты втюрился просто. Это не смертельно. И это ненадолго. Пелена эта с тебя спадет, и ты поймешь, что Антоха совершенно обычный придурок, каких пруд пруди. И все вновь станет спокойно. — У-у, — шлепнул он щекой по подушке, пытаясь помотать головой. — Он идеальный. Лицо Матвиенко он все ещё разглядеть не мог, но будто уловил, как тьма вокруг него дернулась от того, как сильно оно скривилось. — Он как-то на гастролях бухой залез на спиленное дерево и полчаса не мог с него слезть. — Он идеальный. Серёжа вздохнул и забрался обратно под одеяло. — Как хочешь. Идеальный. Спи давай. Он повернулся к нему спиной, и густой шмоток тьмы в виде одеяла стек по его спине. А Арсу стало совсем грустно. — Он меня бросит. С тем же тяжким вздохом Сережа повернулся к нему обратно. — Не бросит, Арс. Ты ему очень нравишься. — Откуда ты знаешь? — Вижу. Но он очень осторожный потому что… потому что. Не жди от него никаких ярких проявлений на людях. В этом сумраке будто бы скрылась ещё какая-то тайна, к которой Арсению получать доступ было ещё рано. Но это уже было неважно. Сережа достаточно хорошо знает Шастуна, и раз он говорит, что по нему видно, как Арс ему нравится, значит правда. А потом Антон ему еще и проектор купил. Арс ему только картинку в интернете показал, не о чем не просил. Даже неловко было. Вдруг Антон подумал, что он ему так невзначай намекает. Но это было приятно. Настолько, что током его стало бить еще сильнее, а есть и спать он стал еще меньше. В этом взвинченном состоянии он забегает в метро прямо в давку из подрагивающего, скукоженного народа. Сам же он с развязанным шарфом, вцепившимся в его плечо ворсом, и шапке, не прикрывающей уши, холода не чувствует. Ни пронизывающего ветра, ни скованных морозом малиновых щек. Всплеск гормонов действует как общая анестезия, не давая испытывать неприятных ощущений от внешних раздражителей. На него сейчас хоть ведро с кислотой вылей — не заметит. Ничего кроме внутреннего тока. Песни из топ чарта застревают в его голове с еще большим упорством. Теперь они складываются там в столбик хит-парада, периодически меняясь местами, теряя позиции и вырываясь вперед. Арсений в этом принимает мало участия. Вчера на первом месте была Инстасамка, а сегодня уже Кравц бултыхается размеренным речитативом, перебиваясь шансоновым припевом Гио Пики. Ты теперь в сердце джентльмена, к тебе ехал, Пролетел на красный, за мной сирены. Мы с тобой синхронизировались, Наша песенка на бис. Я хочу изучать тебя от а до я, Ты красивая самая. Заплутав в своем внутреннем метро, Арсений без труда и совершенно бессознательно ориентируется в настоящем. На автомате проезжает шесть станций до «Славянского бульвара», пересаживается на синюю ветку и едет ещё три станции до «Арбатской». Понимает, что уже приехал только, когда со всего маху влетает на выходе из вагона в Демина. Никитос способностью крутить в голове песни по памяти, видимо, не обладает, и у него от удара вылетает наушник из уха, повиснув на проводе. — Простите… — начинает по привычке извиняться его вежливый одногруппник, но замолкает на полуслове. Арсений четко видит возникший рядом с его лицом квадрат с матрицей, где бегут торопливо данные — имя, возраст, пол, место жительства. Объект установлен — Тот Самый Мудак. Демин поджимает губы, сует наушник обратно в ухо и протискивается в толпу, уносясь вместе с потоком. Арсений со вздохом следует за ним, стараясь не потерять его темную шевелюру из вида. На улице идут в полуметре друг от друга двумя нахохлившимися пингвинами с руками сжатыми в кулаки в карманах пуховиков. Арсений перебегает Воздвиженку в неположенном месте вслед за Никитой, но по ту сторону улицы тормозить и не думает, сталкиваясь с ним снова, подсекая плечо и вновь выбивая несчастный наушник из уха. — Долго будешь дуться, как петух сопленосый? — оборачивается он. Демин полыхает в ответ возмущением на лице. — Смотрю, твои новые друзья влияют на тебя положительно, — плюется он снобизмом. — Да ладно тебе. Ну, детский сад же. Никита продолжает свой путь, ещё раз стрельнув в него испепеляющим взглядом. Арсений снова идет в нескольких шагах позади, раздумывая, что предпринять. Он не хочет терять друга. По сути, своего единственного друга, с которым их связывает театр и большое количество интересов, не особо привлекательных для среднестатистических ребят их возраста. Арсений понимает, что вроде бы ничего плохого и не сделал. Ну соврал чутка, но во благо же. Никите же, если правду говорить, он бесится. Ясно, почему бесится, но опять же — не Арсения вина. Его походу реально засосало в какое-то подобие любовного треугольника, и это больше будоражит, чем расстраивает. Те самые мысли, что на время его помешательства, попрятались за плинтусами, вылезают наружу и начинают нашептывать злорадные планы. Ты уже знаешь, что это такое. Влюбленное сердечко слепо. Идеальный объект для манипуляции. Разве нет? И он, будто против своей воли, срывается с места, равняется с Никитой и проталкивает ему в карман руку, вплетаясь своими пальцами в его. Никита резко тормозит, смотрит почти испуганно. — Ты чего? — Так теплее, — улыбается Арсений. Демин поджимает потрескавшиеся от мороза губы, скрипит резиновым снегом, перебирая на месте ногами. — У тебя этот есть. Вот его и лапай, — не поднимая глаз, бубнит он. — Нету. — Чего? — У нас ничего не получилось. Да и не страшно. В жизни он оказался довольно высокомерным типом. И поговорить с ним не о чем. — Правда? — Демин поднимает на него свои искрящиеся, полные реанимированной надежды глаза и сильнее сжимает руку в кармане. — Ты же по нему так сох. — Ну, ты знаешь, напридумывал себе идеальный образ и по итогу споткнулся о совсем не такую реальность. Бывает. Второй рукой Арсений обвивает парня вокруг шеи и прижимается так сильно, что почти касается губами порозовевшего уха. Никита резко становится горячим. Выпускает шумный выдох. — А по тебе я очень скучал, — шепчет Арсений в это зардевшееся ухо, чувствуя как Никиткино сердце рвется к нему через многочисленные слои зимней одежды. — По твоим рецензиям на постановки и критике литературы постмодерна. Он и не кривит душой особо. Действительно скучал. Но с другой стороны понимает, что наврав про Шастуна, он обрекает себя на жизнь в двух параллельных вселенных, которые пересекаться ни в коем случае не должны во избежание фатальной химической реакции. А это значит, что отныне колтун этого вранья будет неизменно расти, плотно спутываясь все новыми ответвлениями. Он решает подумать об этом позже.

***

После театралки он едет домой. С заправки он решил уволиться, так как годовой контракт с «Дыммашиной» покрывает все его финансовые нужды. К тому же, портфолио растет, и он надеется, что ему и через год не надо будет возвращаться к колонкам, и его пригласят ещё в какие-нибудь проекты. А может (и на это он не смеет надеется слишком рьяно) он окончательно укоренится в команде и останется там на постоянке. Улегшись на кровать, он залезает в инстаграм. Красные иконки сообщают о пятидесяти новых подписчиках, семидесяти новых сообщениях и трех сотнях лайках. Случилось ещё кое-что примечательное за последние несколько дней. Кое-что, чего он, занятой битвой с собственными гормонами, особо и не заметил. Зря. Это кое-что к его будущей карьеры имеет непосредственное отношение. Вышла реклама. Какие-то четыре минут в начале нового выпуска «Импровизаторов», а количество подписок на его социальные сети возросло в разы. До этого он мог похвастаться лишь родителями и бабулей, посылающей ему под фотками гифки с котами, несколькими друзьями из Омска, в основном молчащими, Никитой, его с недавнего время заблокировавшим и подписавшимся снова, и несколькими ценителями молодых подтянутых тел, порой стучащих к нему в личку с непристойными предложениями. И вот за пару дней там образовался целый гарем, в основном состоящий из девчонок его возраста и пары десятков милф, напускавших ему в комментарии столько слюней, что ему иногда после чтения приходилось вытираться полотенцем. «Какой же секс! Девочки, помираю» «Такой сладкий. Так бы и съела!» «Как не зайду, приходится менять простыни» “Иди, Федя, иди” В сетях его называют Федя, игнорируя шапку профиля с полным именем и фамилией. Пережив первую волну этой возбужденного словесного потока, он еще раз с недоумением пересмотрел свои фотки. В основном фотосессии в разных образах для актерского портфолио. Да, на некоторых хорошо видна его фигура и эластичность, но каким-то откровением там и не пахнет. Бабуля после этого шквала перестала слать гифки с котами и позвонила с претензиями. Мол, чего эти курицы себе позволяют, порочат моего чистого мальчика. Родители тоже позвонили. Отец в своей черствой манере наказал не зазнаваться. Мать посоветовала присмотреться к какой-нибудь из подписчиц. — Я видела там ну очень хорошеньких, Арсюш! Вообще, внезапно обрушившаяся слава, хоть и была приятна, но больше непонятна. Он тыкает на личку, пролистывает пару сообщений с восхищениями, фотографию с голыми сиськами (вот вообще неинтересно) и стопорится на ссылке с фикбука. “Прочитай. Понравится.” И этот хитрожопый смайлик, косящий левым глазом. Арсений переходит по ссылке и гулко сглатывает. Фанфик называется «Федя в стране чудес». Метки «БДСМ», “сенсорная депривация”, “секс с использованием посторонних предметов”, “контроль/подчинение” и “мазохизм”. Еще что-то там про “флафф” и “хороший финал”, но Арсений сомневается, что он тут возможен. Его взгляд впечатывается в пейринг: “Антон Шастун/Арсений Попов”. Вдохнув поглубже, он тянет бегунок вниз. “— Иди, Федя, иди. — Меня зовут Арсений. И ты это знаешь, Антон. — Я буду называть тебя “моя шлюха”.” “— Господин, можно мне уже кончить? — Только после того, как отгадаешь слово из пяти букв.” “— Боже, Антон, что это? Оно не влезет. — Зайчик, я планирую вогнать в тебя три таких” Арсений выключает экран, и рука его вместе с телефоном падает на кровать рядом атрофированным обрубком. Это какой-то кошмар. Жуткое извращение. Это вот такое пишут те милые девчонки, шлющие ему сердечки в сообщениях? Как это вообще не блокируют? Он поднимает телефон обратно и прочитывает фанфик полностью. А потом еще три. Ему нисколько они не нравятся. Он делает это сугубо в исследовательских целях. И прокусанная до крови во время чтения губа ничего не значит.

***

Концерты "Историй" проходят в коричневом здании продюсерского центра на Маршала Малиновского. Прямо посреди обычного московского двора, по соседству с такой же панельной застройкой, как у Арса на "родине". Стас попросил его прийти, чтобы отснять очередной ролик на локации со знаменитыми бутафорскими дверьми. Арсений приезжает сильно заранее. В гримерке его тщетно пытаются напоить чаем и накормить печеньем, но в рот ничего не лезет. И причина не в съемках. Антон написал, что если он хочет, после мотора они могут поехать к нему — Арсу домой. Поэтому, выглядывая из-за кулис на сцену, где ребята ловко меняют образы, он чувствует, как желудок протестующе булькает водичкой. Странно наблюдать за ними отсюда — по ту сторону этих трех бессмысленных дверей. Кажется, пройди через одну из них, и ты окажешься в другом мире. Там взрывы смеха и гром оваций. И удивительно, что хоть история там не двигается по заранее прописанному сценарию, они ее играют. Не жизнь, не постановка — нечто среднее. Хочется быть там. Не частью промо-ролика, а полноценным участником. Хочется, чтобы дверей было четыре — так даже и смотрелось бы с чисто визуальной стороны более сбалансированно. Только почему-то заходить через нее не хочется. Арсений чувствует странное желание на эту дверь взобраться. Наверное, ему действительно не помешало бы поесть и поспать. В гримерке на него — ожидающего на диване у вешалки с костюмами, уже готового и загримированного — Антон даже не смотрит. Он сидит за гримерным столиком, дрыгает ногами под какое-то техно из своего телефона, пока пара девушек вьются вокруг, поправляя ему волосы. Стас мешается рядом, все о чем-то с ним консультируясь. Еще и Дима Журавлев, очень громко оповестив всех о своем прибытии, вклинивается седьмым колесом, занимая своим квадратным телом остатки свободного пространства рядом с Антоном. Такое ощущение, что каждый хочет урвать хотя бы кусочек шастуновского внимания. Арсений был бы и рад покрутиться рядом, но ему там места точно не найдется. — Поповский, ты так не пались. Он с непониманием во взгляде оборачивается к сидящему рядом Матвиенко. Тот с ухмылкой кивает на Антона. Арс смущается. — Что, прям видно? — Прям видно. Он старается пристроить свой взгляд какой-нибудь менее подозрительной поверхности, но он неизменно возвращается к хохочащему с Димкиных шуток Антону. — Почему Стас все время с ним все обсуждает? Я думал, вы втроем на равных. — Не-ет, — усмехается Сережа, яростно пережевывая жвачку. — Этот — звезда. Мы так, в его лучах греемся. — Но, если ты меня спросишь, то это больше проклятие, — после непродолжительной паузы добавляет он. В это время Журавль резко разворачивается на пятках и фокусирует свой взгляд на Арсении. Щурит глаза, кокетливо вытягивает губы и проплывает к нему такой походкой, что еще чуть-чуть и бедро вывихнет. — Один здесь отдыхаешь? — Он занят, — бросает Сережа тоном человека, который эти приколы каждый день наблюдает. — Гуляй, парень. Дима встряхивает невидимой шевелюрой и буквально ощупывает его взглядом сверху вниз. — Надоест качаться на этих поскрипывающих качелях, — он стреляет деланным высокомерием в Сережу. — и захочешь прокатиться на настоящих американских горках, звони. И уходит. Стас под всеобщий хохот кричит ему, чтобы на их концертах он больше не появлялся.

***

Из центра Москвы они выбираются не очень резво. Застревают под задубевшими красными пилонами Живописного моста. Пробка подернута морозным паром, словно режиссер Поповского фильма распорядился кинуть дымовую шашку для придания сцене загадочности. По законам жанра они должны провести потрясающую ночь вдвоем, а наутро проснуться от солнечных лучей и сразу начать целоваться. Но это, если бы то был фильм. А это жизнь. Ублюдская непредсказуемая жизнь. От нервов он не замечает, как начинает напевать, так и не отцепившуюся от него песню. — Я думал, я знаю эту жизнь и вот уже не факт. Это не могло остановится, там и тогда с такой страстью в глазах. Что за движения пробивают иммунитет. Я знаю, что в этой суете — ты мой человек. — Что поешь? — раздается сбоку, и Арсений замирает, переставая дышать, Пытается сойти за мертвого. Авось, прокатит, и он мимо пройдёт. — Кравц, что ли? — Ага, — отвечает он, не оборачиваясь. — Ясно. Они проезжают метра полтора, тормозят снова, дворники скользят по окну, раздраженно стряхивая мокрый снег. И тут Антон как заорет басом, заставляя Арса подлететь в кресле: — А где прошла ты — там упала звезда, Там светила Луна и играла волна. И все цитаты — я забрал у тебя, И теперь, я как ты или ты, как и я. — Бля, Шастун, доведешь до инфаркта! — он несильно бьет его кулаком в плечо, и Антон перехватывает его руку, не давая ее убрать. Не целует, просто очерчивает свои губы костяшкой указательного пальца. Размыкает их и касается зубами. Внизу живота все сжимается в болезненном спазме. — Антон. Он кренит голову, не сводя взгляд с дороги, мокро целует у запястья, лижет. — Антон, перестань. Ты же знаешь, как на меня это действует. Антон возвращает ему обслюнявленную руку, так на него и не взглянув, давит на газ с легкой ухмылкой на губах. — Арс, пожалуйста расслабься. Он пытается. Когда они находятся в этом дружеском моде их отношений, разница между ними не так заметна. Сложно забыть, кто такой Антон, когда вокруг копошатся все эти гримеры и продюсеры, но по крайней мере он не робеет так уж бесславно от каждого прикосновения. Всегда находится, что ответить и как пошутить. Но в статусе любовника, он становится зажатым и неумелым. Хочется, быть как в тех фанфиках — секс-машиной, не ведающим, что такое стыд и стоп-слово. Они приезжают к его дому, когда Антон болтает с кем-то по телефону. Арсений выходит и ждёт его у машины. На улице мороз, но ему нужен этот отрезвляющий воздух. Освещение у подъезда скудное — проливается из лампы яичным желтком на мерцающий под луной снег. Сзади хлопает дверь, пиликает противоугонка, Антон проходит мимо, шуточно толкнув плечом, и встаёт у заиндевевшей скамейки и мусорки, забитой, будто выкинутыми кем-то остатками ненужного снега. — Я покурю. Сигарета выхватывает черты его задумчивого щетинистого лица оранжевыми всполохами, а в следующую секунду оно тонет во мгле под черным капюшоном. Если не знать, так его и правда не отличить от его соседей-ауешников. Это делает, и без того странную ситуацию, почти нереальной. Хочется наклониться и проверить снег. Может, он вискозный— тот, что используют в кино во время летних съемок. А этот дом перед ним — только фасад. И чтобы снимать следующую сцену в помещении, им всем надо будет переместиться на другую локацию. Тогда, Арса в ней заменит порно-дублер, и он не опозорится. Хорошо бы было. — Арсен, че завис? Веди. Я же не знаю номер квартиры. Они заходят внутрь, а там самый настоящий подъезд — темный и грязный. Кто-то сверху звонко харкает. Его жизнь — это не романтическая комедия.

***

Они действительно попытались посмотреть фильм на подаренном Антоном проекторе. Продержались минут десять, после которых уже жадно сосались на диване, а Арсений вслепую пытался нащупать кнопку выключения. Контраст между очень мягкими поцелуями, когда он поочередно обсасывает его верхнюю и нижнюю губы, а потом толкается языком внутрь, щекотно проходясь по небу, и твердым стояком, безжалостно упирающимся ему в живот, заставляют Арсения терять тонкие стоны сквозь хрипотцу. Его собственный стояк оказывается неприятно пережат лишней тканью и его очень хочется поправить, но руки не желают отцепляться от чужих лопаток. Он чувствует руку, проникнувшую под резинку его штанов и мнущую задницу, и в какой-то момент бессознательно дергается вперед, так что палец почти ныряет в ложбинку. Сам этого пугается и замирает. Антон тоже реагирует, оторвавшись от его рта и положив голову на плечо. — До конца? — вопрос задевает губами мочку, проникает во влажное от дыхание ракушку. —  Да, — одним воздухом отвечает он. — Тебе надо подготовиться, солнце. Если хочешь… — Я подготовился. Когда Антон пытается повернуть голову, чтобы посмотреть на него, Арс, как лопаткой, подбирает его плечо челюстью под голову, не позволяя. Антон не настаивает, кладет голову обратно и успокаивающе проводит рукой по спине, достав ее из его штанов. — Мне в душ надо сходить. А-то я в наш прошлый раз даже этого не сделал. Наш прошлый раз. Звучит-то как. Красиво. — Хорошо. В ящичке под раковиной любое полотенце бери. Антон мягко отлепляет его от себя, целует в нос и уходит. Арсений, безуспешно поискав хотя бы щепотку уверенности в складках дивана, уходит абсолютно неуверенный в спальню. Забравшись с ногами на кровать, он начинает ерзать, пытаясь сесть как-то посексуальней, и в итоге остается в позе лотоса. Выдохи выбираются из него с трудом, рваными кусками. Он слушает плеск воды в душе и вытирает о простынь вспотевшие ладони. В голове чертятся схемы того, что и в каких позах он будет делать. В конце вырисовывается схема лампового усилителя. Ни хуя не разобрать. Когда он слышит скрип двери и шлепки тапочек по полу, все схемы рушатся в одночасье. Антон кладет сбоку на тумбу бутылек смазки и презервативы, а сам садится перед ним, откинув одеяло в сторону. — У меня есть, если что, — говорит Арсений, осматривая в полутьме его широкое тело. — Не сомневаюсь, Арс, — с каким-то еле заметным сарказмом отвечает Антон, а потом резко подается вперед, хватается за лодыжки и, легко распутав его ноги, протаскивает его — упавшего на спину — к себе. И вот, что он там в голове рисовал?! Как упал, так и лежит бревном. Антон цепляет пальцами пояс его штанов, командует «жопу вверх», и стягивает их вместе с трусами. Хорошо ещё Арс не надел свои узкие джинсы. Его полночи от них, как апельсин от тонкой корки, очищали бы. Антон тянется и к его футболке, но Арсений приходит в себя и, приподнявшись, стягивает ее сам. Антон завораженно осматривает его тело, касаясь под ребрами. — Как ты эти мышцы качаешь? — проходится он щекоткой по бокам. — Косые? Так, боковые скручивания на спине. По пятнадцать подходов. Смотри. Он порывается показать, но Антон мягко толкает его назад. — Потом как-нибудь покажешь, солнце. Естественно. Какой же ты придурок, Арс. Ты ему еще фитнес-курс тут голышом перескажи. Антон наклоняется, целует его в эту косую мышцу и опускается поцелуями ниже. Когда он берет в рот, Арсений путается в дыхании. Вдыхает два раза подряд. Следующий за ними выдох получается судорожным и долгим. Антон же не щадит, щекоча языком шов на мошонке, вылизывая яйца, а затем, проведя ладонями по бедрам, берет его под коленками и задирает ноги вверх. — Держи так. Держать согнутые в ногах коленки по обе стороны от себя несложно. Растяжка хорошая. Сложно не издавать звуков, когда широкий язык смачно проходится ему по очку, а потом ввинчивается внутрь. — Боже, — не сдерживает он обращение к тому, кто ему сейчас вряд ли поможет. Антон выпускает горячий смешливый выдох ему прямо внутрь, кладет ладонь на ягодицу и надавливает большим пальцем у входа. Арсеньевское очко инстинктивно сжимается. Антон, привстав на локтях, выглядывает над его влажным членом. — Арсюх, тут твой сфинктер говорит, что у меня нет доступа. Что мне делать? — Придурок, — не удерживает смеха Арс, закрывая горящее лицо руками. — Я… прости. Все, я расслаблен. Антон давит опять, влезая только подушечкой. Затем поднимается и тянется над ним за смазкой. Его фигура угрожающе нависает над ним с нацеленным прямо в лоб, как дуло пистолета, членом. Арсений думает, что это уже как-то неприлично — валяться тут неприкаянным трупом, пока его всего уже там облобызали и поднимает руку, сжимая Антонов мягкий бок. Дальше что — непонятно. За член дергать как-то слишком, наверное. После свадьбы, может… Его размышления уже неважны. Антон скользит в него смазанным пальцем, и Арсений прикусывает щеку изнутри, внимательно изучая потолок. Шастун же, продолжая вводить и доставать из него палец, подтягивается на руке, ложась сбоку и отбирая его взгляд у потолка. Он кладет голову на руку и улыбается уголком губы. — Тут что, великан с порванным мешком хлеба проходил? — Чего?! — Нет? Тогда откуда здесь такая крошка? Арсений от неожиданного подката хмыкает, сжимается мышцами вокруг пальца и ойкает под глумливое хихиканье Шастуна. - Хватит меня смешить. Мы же трахаемся! - Просто у тебя такое лицо, будто я тебе сейчас кулак в жопу вгоню. - А ты не будешь этого делать? А я надеялся… - Не, ну если хочешь… Антон под диалог незаметно проталкивает второй палец и жмет на заветную кнопку. Арсений дергается, и половина его стона пропадает в поцелуе. Антон продолжает трахать его пальцами и целовать, крадя его частое дыхание и стоны. Арсений дрочит, мычит, извивается на пальцах и совсем забывает про то, что они сегодня решили идти до конца. Когда Антон резко останавливается, вытаскивает пальцы, при этом тряся своей бедной натруженной кистью, Арсений ловит его голову за кудри и пытается вновь впиться поцелуем. — Не-не, — Антон его руку убирает и поднимается, снова наклоняясь к тумбе, уже за резинками. — Ты сегодня на члене моем кончаешь. Арсений наблюдает, как он натягивает презерватив, размазывает кулаком лубрикант, и когда он, пихнув ему подушку под жопу, пристраивается, снова слишком уж громко выдыхает. — Арс, — зовут его сверху, и Арсению приходится встретиться с ним взглядом. — Тебя потряхивает. Не готов если, давай пальцами закончим. — Технически, Антон, я вообще не девственник. — В смысле, игрушки? — Не-е, — издевательски тянет Арс. — В смысле, сосед мой симпотный. — Ага. — Пара мужиков с заправки. — Да ладно. — Дальнобойщик с трассы меня как-то подловил. Ещё кассир из «Шоколадницы». Очень уж хотелось булочку со сливками, а денег не было. — Арс, я б тут ещё с тобой хохмами поперебрасывался, конечно, вжимаясь хуем тебе в задницу, но яйца щас взорвутся, отвечаю. Арсений умолкает. Кивает, разрешая. Антон толкается внутрь, внимательно следя за его лицом. Арс кивает снова, и он проходит глубже. А третьим толчком входит полностью, выбивая дыхание и последнюю замешкавшуюся мысль из головы. И заставляя его выгнуться в пояснице. Не двигается. — Лисенок… — Не-не-не, хорошо все, — натужно проговаривает Арс. Ощущение он определить не может. Частые эксперименты со своей задницей хоть и делают все происходящее знакомым, но размер все же сильно отличается, и совсем безболезненным он это назвать не может. Но показывать этого нельзя. Потому что этот кусок нежнятины ведь остановится и не видать Арсу нормального секса как своих ушей. Поэтому он пытается состроить будничную рожу, будто на прогулку выперся, и терпеть. Антон же очень внимательно это его лицо изучает на предмет малейшего дискомфорта. Он совершает первую фрикцию, и Попов жалеет, что они выбрали эту дурацкую открытую миссионерскую позу, в которой от взгляда этого не скрыться. — Антон… давай раком, — пыхтит он. — Арс, давай в процессе поменяем. Я хочу лицо твое сейчас видеть. Ты же не скажешь, если будет неприятно. То, как Антон легко его считывает, поражает. — Щас, — он достает, льет ещё смазки и снова вставляет. — Лучше ведь? — Лучше, — соглашается Арс. — Хочу, чтобы тебе максимально хорошо было. Чтобы ты свой первый раз без единой плохой мысли вспоминал. Поплывший от всей этой малины, Арсений отдается полностью. Тот самый угол Антон находит быстро, и бессердечно бьет туда снова и снова, разгоняясь и успокаиваясь в нужные моменты. Попов от переполняемых эмоций и от захлестывающего его возбуждения, волной от паха до ушей, сначала несильно поскуливает, но быстро сдается и начинает натурально подвывать. Ему бы стало стыдно, но Антон наклоняется и шепчет ему в раскрытый рот: «Лисенок, стони погромче. С ума сводишь.» Все чувства сбиваются в один неразборчивый ком внизу живота, в котором уже не определить ни стыда, ни чего либо ещё. Ему кажется, что кончает он даже не от ощущения члена в заднице. Хотя, ни хуя себе, на минуточку! Но от того, как Антон двигает бедрами, как давит на его ляжки, задирая, чтобы посмотреть, как он в него входит, и сам начинает от этого хрипло постанывать, и как он смотрит ему в глаза. Арсения развозит. Он сжимает кулак вокруг своего члена и выстреливает себе на живот. Успевает немного отдышаться, когда Антон переворачивает его за плечо на живот и давит рукой на поясницу. Арс уже понял, что Шастуну нравится его прогиб, поэтому отклячивает таз, насколько позволяет гибкость, и слышит восхищенное «Боже, какой ты охуенный!». Радуется недолго. Через пару минут все начинает основательно затекать. Антон дергает его на себя уже совсем хаотично, разнося по комнате частый звук шлепков, как будто венчиком яйца взбивают. Должно быть уже в преддверии финиша. Арсений прикусывает губу, чтобы нечаянно не высказать своего «фи». Ему вон полчаса в жопе ковыряли, чтобы хорошо сделать. Так что, он не имеет права. К тому же, даже эта долбежка приносит какое-то мазохисткое удовольствие. Антон кончает ему на бедро, в последний момент достав и стянув презерватив. Арсений наконец распрямляется, не сдержав мимолетный стон. — Чего ты? Больно где? — как мамаша у ебнувшегося на асфальт ребенка спрашивает с отдышкой Антон. — Немного ломит спину. Но я норм, Антон, честно. — Чего не сказал? Поменяли бы позу. Арсений думает, что ответить, пока Антон оглядывает тумбу и спрашивает. — У тебя салфетки есть? — и уже тянется к ящику. — Я сам, — подскакивает Арсений, игнорируя поясницу и натертость в заднице. Салфетки у него есть. В третьем ящике сразу за пробкой, кольцом на член и вибратором.

***

Шастун, ополоснувшись, уходит покурить, пока Арс переодевается в домашнее. Мыслей в голове примерно три, и те убегают покрываться пылью в какие-то дальние закоулки мозга до лучших времен. Электрошокеры с запястий вроде бы пропали, что подтверждает его теорию о том, что ему просто надо было потрахаться. Вот теперь ему действительно хорошо. Так как показывают в фильмах… Антон возвращается с балкона, улыбается ему с другой стороны кровати, и Арсений улыбается в ответ, не понимая, что делать на этом этапе. Он уже хочет сказать, чтобы они ложились спать, но Шастун приближается к нему, заключает в объятия и говорит: — Все, я поехал, лисенок. Проводишь? От резкого спада окситоцина в голове мутнеет. — Я думал, ты останешься, — разочарование в тоне скрыть не удается. Оно почти жалкое. — Солнце, завтра очень много дел. Там «контакты» в одиннадцать, потом «Битва за время» пилот. От тебя ехать далеко очень. Ещё и в пробку опять встряну по-любому. Давай. Не грусти. Так он легко это говорит, будто не грустить в такой ситуации — это плевое дело. Арсений, слыша как он шуршит у входной двери, доставая свои кроссовки, чувствует застрявший в горле булыжник. Он выходит в коридор, наблюдает как Антон приседает на колено, чтобы завязать шнурки. Этот самый Антон, который только что был в нем — ближе некуда — собирается сейчас его бросить и уехать от него на пол-Москвы. Арсений беспомощно переминается с ноги на ногу, оперевшись о стену позади. Снова ползут мысли. Одна из них, среди остальных калек — одноруких и одноногих, вполне себе здоровая и сильная. Она уже приходила ему пару дней назад. И тогда он заставил друга забыть о своих обидах. Он не вступает с ней в диалог, не пытается урезонить и загнать обратно за плинтус. Потому что сейчас у него на это нет моральных сил. Он вздыхает. Антон поднимает от кроссовка голову. Брови гнутся домиком. Правильная реакция, подмечает Арсений. — Солнце, ну правда не могу остаться. Арсений пожимает плечами, проезжаясь лопатками по стене, и одновременно с этими дергает бровями. Включает язык тела на полную. — Конечно, не можешь. Приехать, трахнуть и ехать обратно — это легко. А остаться на ночь — это уже неинтересно. Антон застывает на месте, так и оставшись на одном колене. — Арс, ну что ты… — Я все понимаю, Антон. Я понимаю, что квартирка не из лучших. Райончик тоже. Заехать можно, палку кинуть, раз уж тут я — такой доступный. Но ночевать за третьим транспортным — это ж какой-то зашквар. Подключает микромимику. Немного сжимает губы, напрягает желваки, кладет свой взгляд под сдвинутыми к переносице бровями на стену так, чтобы на Антона в упор не смотреть, но искоса видеть его движения. Наблюдает, как он поднимается на ноги. — Арс, мы с тобой договаривались, — голос его становится немного жестче, но с едва уловимой просящей ноткой, поэтому хоть Арсу и страшно, что все это закончится тем, что его пошлют нахуй, но надежда все же есть. Он решает не отступать. — Мы договаривались без драм. Я не устраиваю драмы. — А что ты сейчас делаешь? Ты прекрасно понимаешь, что все сейчас сказанное — неправда. — Не знаю. И это в принципе правда. Откуда ему знать? Может, он действительно мальчик на четверг. И нет в нем ничего особенного. Так, один из многих. — Хорошо, — вдруг говорит Антон. Тон бесцветный и совсем уставший. Все так же, искоса Арсений видит, что он разувается и снимает куртку. А потом он поворачивается, чтобы встретиться с ним взглядом, но не успевает потому, что Антон в два своих широких шага проходит обратно вглубь квартиры. Арс, поборов малодушное желание прекратить свой спектакль, плетется за ним следом. — Я тебе дам футболку, — говорит он ему в спину. — Давай. Антону его оверсайз футболка почти впору — ткань лишь немного натягивается в плечах. Он ложится в постель, и Арсений, присев рядом, не выдерживает этого тягучего молчания. Тянет его за край этой футболки, чтобы обратить на себя внимание. — Ты злишься на меня? Антон отвечает не сразу, растягивая это невыносимое молчание до предела. Еще чуть-чуть, и оно порвется, и Арс выпалит, что пошутил, что Антон может идти, и он готов засыпать один и ждать, ждать, ждать, когда у него появится на него время. И больше слова ему поперек не скажет. Что не знает, что на него нашло. Помутнение, должно быть от всех этих новых эмоций. Попов уже готов все это вывалить, но Антон кладет ему руку на щеку и зачесывает за ухо прядь. — Если тебе нужны доказательства, что я тобой не пользуюсь и для этого надо просто остаться на ночь, хорошо. Только мне правда рано вставать. Давай ложиться. — Скажи, что не злишься, пожалуйста. Я не смогу уснуть иначе. — Не злюсь. Сценария, конечно, нет. И это не ромком, потому что в них героя не пытаются оставить после ночи любви одного, чтобы не дай бог не застрять на следующий день в пробке. В этих фильмах для влюбленных никаких преград не существует. Но ребята же создают свои миры на сцене без всякого сценария и реквизита. А он почти что член их команды. Хоть, пока только лишь в Фединых фантазиях. Импровизировать не так уж и сложно. Он же актер. Он будет играть.