***
Через час Арс уже едет в институт в автобусе, вжатый в потное стекло огромной женщиной сбоку. Ни женщины, ни намочившего воротник окна он не замечает. Он все еще там — с Антоном. Слушает его смех, всегда начинающийся с одиночного “ха”, и продолжающийся беззвучными потоками воздуха из широко раскрытого рта. Чувствует его широкие теплые ладони на своем теле. Слышит его хриплое дыхание сзади, когда его берут четвертый раз за два дня. Антон все еще с ним, пока Арсений идет под влажным снегом, не замечая как он метко падает ему за шиворот, сразу тая на горячей коже и стекая под курткой прямо до копчика. И когда сдает в гардероб куртку, Шастун все еще шепчет ему, какой он охуенный, путая пальцы в его волосы. У парня в наушниках сбоку так громко играет музыка, что он отчетливо слышит "Can't help falling in love" Элвиса Пресли, и уже знает, что она заест его надолго. Наваждение спадает, когда он берет номерок, а сзади на нем, наскочив с разбегу, виснет чье-то тело. Сквозь расплывающуюся картинку с Антоновым лицом пятнами проступает институтская стена, а Попов пытается провернуться в захвате. Виснет на нем светящийся почти радиоактивным счастьем Демин. — Привет! — Долго обжиматься будете?! Куртку давай, — шероховатый голос гардеробщицы, проходящий по ушам наждачкой, немного убавляет его пыл. Демин убирает с лица улыбку, румянится в один момент, будто на него инфракрасную лампу нацелили, и мямлит «сейчас-сейчас». Пока они поднимаются по лестнице, Никита успевает пересказать ему весь свой предыдущий день, наполненный неоклассической музыкой и игрой на пианино. — Леонид Евгеньевич говорит, что я демонстрирую исключительный успех, учитывая продолжительность наших занятий. Арсений рад, что его друг снова счастлив, и они могут общаться без этой едкой токсичности. Теперь они снова работают вдвоем во всех парных заданиях, игнорируя вздыхающих по ним девчонок из группы. Пока они были в ссоре, Арсений участвовал во всех активностях с Ксюшей, липнувшей к нему при каждом взаимодействие, как подтаявшая чурчхела. Но потом они помирились, и даже домашнее задание, заключающееся в подготовке сцены между двумя влюбленными на выбор из любого классического произведения, не смогла их разлучить. Елена Николаевна просила по возможности разделиться на пары мальчиков и девочек, но когда Демин с Поповым, ловко увернувшись от любых притязаний со стороны женской части их группы, остались в дальнем углу сцены вдвоем, крепко держась друг за друга, будто надувшиеся девчонки могут их сожрать, артистка лишь пожала плечами. — Слава богу, — выдохнул Никита. — Я бы больше не выдержал их подкатов. — Не говори, — согласился Арс. — И ведь настырные такие. Они остановили свой выбор на шекспировской пьесе “Сон в летнюю ночь”, на короткой сцене в первом акте. Условились, что Демин будет Гермией, а Попов Лизандром чисто из-за разницы в росте. Чем чаще Арс произносил: “Ни разу не случалось мне прочесть Иль услыхать в истории, в рассказе, Чтоб где-нибудь путь истинной любви Был совершен спокойно.”, а Никита: “Несчастие, когда высокий родом Влюбляется в простую деву!”, тем сильнее Попову казалось, что Шекспир каким-то образом перемещался в будущее и вдохновлялся его — Арсеньевской жизнью. Под стальным взглядом Николаевны, сложившей свои конечности крест на крест на плоской груди, будто она тонкой леской обмоталась, они показывают сцену идеально. Никита стенает: “Но ежели для истинной любви Страдание всегда необходимо, То, видно, уж таков закон судьбы. Научимся сносить его с терпеньем; Страдания нельзя нам избежать: Оно принадлежит любви, как вздохи, Мечты и сны, желания и слезы, Всегдашние товарищи влюбленных!” Арсений отвечает: “Прекрасна эта вера; а теперь Скажу я вот что: у меня есть тетка, – Богатая бездетная вдова. Она живет отсюда милях в трех, И ею я любим как сын родной”. И уже всерьез подозревает великого драматурга в воровстве его биографии. Вон, даже Люду приплел. — Молодцы, мальчишки, что решили играть это вдвоем. Вам эти неумехи пищащие всю бы атмосферу изговняли, — по привычке не подбирая слов, выдает Николаевна, и Арс слышит, как Ксюша всхлипывает. — Особенно, Попов. Видела, кстати, тебя по телеку. Не то чтобы я такое уважаю, но деньги сами себя не заработают. “Тебя-то я, блять, забыл спросить” — думает он. Никита после их маленького триумфа в актерке становится еще более радостным. С самого их знакомства еще на прослушиваниях на место в институт, в их окружении люди успевали быстро устать. Оба неусидчивые, слишком шебутные, слишком болтливые, слишком яркие. Все, что касалось их двоих, было слишком. Но теперь Демин дает фору даже ему. После вранья Арса, у парня будто открывается второе дыхание. Он становится более открытым и тактильным что ли. Арсений постоянно сравнивает его с Антоном. Сам не понимает, зачем, но оно как-то само. Каждое робкое касание он противопоставляет касанию Шастуна. Они, конечно же, разные. Там, где Никита едва заденет его кончиками пальцев, Антон одарит звучным шлепком по заднице. Там, где его одногруппник чуть подастся вперед, чтобы рассмотреть ресничку на щеке и убрать ее, несмело дунув, там его звездный парень притянет своей огромной лапищей за плечо и слижет все лишнее с лица своим широким языком. И дело не в статусе их отношений. Дело в том, что они два полюса какой-то психологической бельевой веревки, посередине которой Арсений завис пустой вертящейся на ветру скрепкой. Антон его с ума сводит, но с ним он чувствует себя “простой девой рядом с высоким родом”, на которого ему только и остается, что восхищенно глядеть и пытаться время от времени в какие-то жалкие манипуляции, которые взрослый Антон с легкостью считывает и бьет ими больно по носу. С Никитой можно примерить на себя другую роль в этом избитом сценарии и стать на какое-то время Лизандром.***
Последние недели перед Новым Годом проходят сумбурно. Они снимают рекламу за рекламой. Вдохновленный Фединой популярностью, Стас пихает его героя ещё и в традиционный ролик в начале «Неигр», где они с Шастуном отыгрывают двух горе-реквизиторов, придумывающих новые испытания. — А давай задание, где участнику нужно пронести корзину с шариками по лестнице мимо зрителей, при этом напевая «Калинка, калинка, калинка моя»? — Н-е-е, это слишком легко, — возражает Арсений. — Давай усовершенствуем «Бурю в бокале». Шарик надо будет перенести в крутящемся бокале через Минское шоссе в соседнее здание. — А давай сделаем задание, где участнику надо попасть шариком в стакан, который предварительно надо будет найти на ближайшей мусорке, после этого сделать двойное сальто, потом найти в своих контактах человека, который сможет ответить на вопрос «Чем конкретно болеет Олег Манекен?» за минуту, и в конце объяснить всем в зале вопрос с карточки, чтобы все написали одинаковый ответ, но при этом все будут в наушниках. — Потрясающе! Только я что-то от всех этих дум проголодался. Давай закажем доставку в «Яндекс. Еде»? — А давай! Гениальность Стаса поистине не знает границ.***
Затем опять «ЧДКИ», теперь уже в Твери. Снова марафон съемок — на теннисном корте, на колокольне, на сырной фабрике. Сначала импровизаторы, потом он с ними на фоне для промо. В конце в городе Мышкине, в центре ремесел, когда Дима с Сережей корпят у гончарного станка, лепя кувшины, Шастуна, как самого способного, усаживают за стол разукрашивать тарелочку. Арсений над ним насмехается, пока Стас не сажает и его за тот же самый стол, чтобы "занять дите делом, и оно перестало пиздеть под руку". Он рисует на тарелке их мастера, и Антон несколько раз на это отвлекается, от чего Арс влезает в кадр раньше времени, и Стас угрожает засунуть глиняный кувшин кому-то из них в жопу. В конце Шастун со своей тарелкой стоит такой довольный, что Арсений снова не удерживается, руша сцену своей тихой ремаркой: — Тебе, Тох, только подписи не хватает, чтобы получилась социальная реклама: "Если он со своим недугом смог, то и ваш солнечный ребенок сможет!". Стас утаскивает его подальше от съемочной площадки за шкирку. Перед отъездом в отель они забегают в сувенирный магазин, где помимо выпиленных из дерева домиков, кованых гвоздей и цветочков из дранки, в преддверии праздника полки забиты вполне обычными елочными игрушками и карнавальными нарядами. Взгляд Арсения падает на лисьи ушки из искусственного меха, от которых он поднять его уже не в состоянии. Снова забыв подумать, движимый лишь зудящим желанием поделиться этим их личным приколом с самым близким человеком в комнате — человеком, который всю поездку успешно делает вид, что между ними совершенно ничего нет — он цепляет ободок на голову и зовет Антона: — Эй, смотри! Антон, как всегда находящийся в обществе Стаса, поворачивается вместе с ним, и на их лицах происходят две абсолютно зеркальных реакции — лицо Шеминова растягивается в выражении непонимания, Шастуна же скукоживается в бульдожью недовольную морду. Драматического блеска сцене придает изысканный хрюк со стороны Позова, который моментально прячет ухмылку в воротник, а катарсисом служит Сережино беспечное “Че это у вас за ролевухи, пацаны?”. После этой реплики воротник Димы уже не спасает. Под его неудержимое хихиканье лицо Стаса все сильнее растягивается, как кусок теста под скалкой, а Шастуновское сжимается, пока все его составляющие — глаза, рот и нос — не собираются тесной кучкой прямо по центру. — Какие-то ваши внутряки, о которых я не в курсе? — оборачивается к нему продюсер. — Да это не смешной прикол, — отмахивается Антон, многозначительно смотрит на Арсения, который под этим взглядом опасно сжимает снятый ободок в руках, и они продолжают свой диалог. Настроение портится на всю оставшуюся поездку, и разрешить это напряжение между ними нет никакой возможности. Если они не снимают, то Антон всегда кем-то забаррикадирован — то съемочной командой и Стасом, то поклонниками, отлавливающими их на выходе из каждого здания. Даже к Арсению подбегает вприпрыжку несколько девчонок с горящими глазами и блокнотами с ручками, прося автограф. — Федя, Федя! — пищат они. — Смотри-ка, — говорит Стас, разгоняя их, как стаю надоедливых голубей. — Ты, Антох, уже не единственный краш этого шоу. Шастун только хмыкает, но на Арса так и не смотрит. В какой-то момент от безуспешных попыток пересечься взглядом, чтобы хотя бы по нему понять, насколько он проебался, от недостатка контакта и набухающего напряжения, Арс выпускает невольный судорожный выдох. Сидящий на соседнем кресле автобуса Матвиенко опасливо на него косится. — Арсен, только без соплей, я тебя прошу. Это точно будет сложно объяснить. — Я и не собирался ныть! — огрызается он. — Мне вообще похуй. — Да я вижу. Я тебя два часа шутками развлекал, ты даже не улыбнулся. — Может, потому что шутки дерьмо? — Нет, я думаю, потому что ты на грани истерики из-за длинного. Арсений не отвечает. С Матвиенко, как со старшим товарищем, спорить на этот счет бесполезно. Он молча позволяет говорить с собой успокаивающим мягким тоном, пока Сережа рассказывает, как “они сейчас придут в номер, попьют чайку горячего, поразглядывают сувениры”, а потом уже настанет время возвращаться домой, и там они с Антоном обо всем договорятся. Из номера после чая и сувениров, Сережа куда-то пропадает, и Арсений, взглянув на время, начинает собирать чемодан. Он роется в шкафчиках в ванной, пытаясь найти свою расческу, когда слышит хлопок двери. — Серег, не видел… а, это ты. В коридоре, положив плечи на стену, стоит Антон. Полы пуховика одернуты, руки в карманах джинс, подбородок вздернут, челка нависает над уставшими глазами. Сердце делает в груди двойной тулуп или тройной аксель — не понять. Попов вздыхает, раздражаясь на то, что его организм так и не научился адекватно реагировать на Шастуна. — Матвиеныч сказал, что ты расстроен. Что случилось? Он даже не по-своему желанию здесь. А Матвиенычу бы не помешало прописать в жбан… — Я не специально с ушами с этими, — выдавливает он. — Я и не думал, что ты специально. Все хорошо, не переживай. Все это произносится безэмоционально. Настолько, что Арсению, знающему какой другой Антон с ним наедине, хочется кусать себя за локти. Шастун умеет быть хладнокровным, когда они не вдвоем, и для Арса с этим вечным тайфуном чувств внутри такая сдержанность кажется непостижимой. — Ладно, если с тобой все нормально, я пошел. Он отклеивается от стены и делает шаг к двери, когда Арсений, снова не переборов себя, хватает его за руку и в одно движение виснет на шее. — Скучаю по тебе, Антон, — наполняет он своим свистящим шепотом его полиэстеровый капюшон. — Мы же рядом все время. — Ты знаешь, о чем я. Его осторожно берут под ребрами, мягко отталкивая. — Арс, прекрати, пожалуйста. — Да что я делаю?! — он стряхивает руки, держащие его за бока и гневно смотрит прямо в глаза. — Показываю, что мне не похуй. Ну прости! Если мы оба будем делать вид, что незнакомы, никакими отношениями это вообще нельзя будет назвать. Так хоть мы идеально подходим под модель “обожатель и обожаемый” по Эриху Фромму! — Чего? — хмурится Антон. — Естественно ты не читал! В этой книге нет картинок. Арсений еще сначала это разговора понимает, что его несет куда-то не в ту сторону, но остановить себя уже не в состоянии. Он опять накопил в себе слишком много, и оно либо выходит из него лавиной перегноя сейчас, либо еще через пару дней он от этого всего на куски разлетится. Антон на секунду прикрывает глаза, делает вдох и, открыв, говорит еще более ледяным, чем прежде тоном. — Я пытаюсь выполнять свою работу, которой у меня, как ты надеюсь заметил, до хуя и с горочкой. При этом держа в голове, что где-то существует великий мученик Арсений, на которого я недостаточно сегодня смотрел, и теперь он там где-то ходит и дуется. Арс, давай без этого говна, а?! Дай год этот дожить нормально. В конце тон немного повышается. Арсений не успевает сделать ничего, прежде чем перед его носом не захлопывается дверь. Он доходит до кровати и, забив на чемоданы, падает лицом в подушку, проклиная тот день, когда родился акцентуированным истероидом. После поездки календарь Арсения становится практически зеленым, зато Антон пропадает с его личного радара почти полностью, оставаясь только светлым образом на экране ноута. Он везде. Мелькает блесной во всех пилотах, сидит серьезным дядькой в составе жюри “Битвы за время”, носится с мячом по баскетбольной площадке со своей командой на канале “MediumBasket”. Везде в образе — весел, харизматичен, дружелюбен, остроумен. Арсению под конец целых выходных, проведенных в обнимку с ноутбуком за просмотром любого контента, где имя Шастуна приходится хотя бы к слову, становится за свое поведение совсем стыдно, и он решает реабилитироваться тем, чтобы Антона постараться не трогать вовсе. Не звонит, не пишет, не отправляет глупых стикеров. Последнее дается особенно тяжко. Но одним угрюмым вечером, когда Арсений уже смиряется с тем, что о нем забыли и бросили, Антон пишет, что они могут провести ночь с четверга на пятницу вместе. Если, конечно, у него есть время и если, конечно, он хочет. Арсений моментально отвечает стикером с мужиком из сериала и подписью “Я тебе сейчас лицо обглодаю” и облегченно выдыхает, как первый раз за месяц ширнувшийся нарик. Антон предлагает отель, но Арс говорит, что если это их совместный Новый год, то надо провести его в домашней обстановке. Он заказывает на вечер пиццу и бургеров (суши не заказывает, он, как человек, способный сдать по Шастуну экзамен, знает что у того на рис аллергия), покупает шампанского для атмосферы и крепкого для настроения и радуется, что сможет передать подарок лично в руки. С подарком он намучился. Что подарить человеку, у которого все есть? Антон любит собак и кольца. Дарить животное кому-то, кто дома почти не появляется, глупо. С украшениями Арс очень боится проебаться и купить что-то не то. Логики в шастуновских цацках на его вкус не прослеживается. Ещё Антон играет в покер, но насколько он знает, ему уже подарили целый покерный стол. В итоге Арсений решает не выделываться. Что-то дорогое ему все равно не по карману. Он покупает обычную футболку, печатает на ней свою фотку и надпись «фанат Феди». Шастуна, после вручения ему подарка, приходится хлопать по спине, потому что от смеха он умудряется страшно закашляться и чуть не двинуть кони. — Бля, Арс, это охуенно! Правда носить я ее смогу разве что дома, но это круто. Он с такой любовью осматривает футболку, что Арсений забывает, что ему тоже полагается подарок и когда Антон сует ему под нос конверт, непонимающе моргает. — Это тебе, лисенок. Внутри оказывается годовой абонемент в фитнес-зал недалеко от его дома. — Ни хрена… — выдыхает Арс, уставившись на гладкую красную карточку, будто она как минимум из платины. — Там все включено: бассейн, спа, все групповые занятия, — говорит Антон, а затем хитро ухмыляется. — Вспомнил просто, как ты в том видосе рассказывал, как занимаешься дома, а на тренажерку денег нет. Он кривляется, состроив дебильную рожу, и пищит: — А вот у тебя есть. А ты не ходишь. Осознав, что за видео и кого он так непохоже изображает Арсений заливается краской и пихает его кулаком в плечо. — Прекрати! — Еще и куришь, — продолжает он, качнувшиь от удара. — Ну, перестань, Антон! — А у меня и пресс, и хуй большой, и на шпагат я сажусь, — Шастун, увлекшись пародией, начинает походить на прищемившего яйца эпилептика, и Арсений наваливается на него всем телом, чтобы как-то этот кошмар остановить. Они катаются по кровати, кусаясь, мутузя друг друга и выкрикивая какие-то совершенно необидные прозвища, вроде “собаки сутулой” и “клизмы самоходной”. В какой-то момент Антон говорит, что выдохся, но Арс, извернувшись, зажимает его голову между коленей и придавливает к дивану. — Я тебя сильнее, Шастун, потому что, — он меняет голос на тот, которым его дразнил Антон минуту назад. — Надо было в спортзал ходить. Купил бы и себе абонемент в самом деле. Губы Шастуна на секунду задевает ухмылка, а в следующую он выбрасывает вверх руку, давя Арсу на плечо, и уперевшись второй в кровать, скидывает его с себя, в момент оказываясь сверху. Подбирает оба Арсова запястья и соединяет над его головой, пригвождая одной своей рукой к матрасу. — Я сверху, я выиграл, — говорит он, нависая. — Сильнее не тот, кто чаще занимается, а у кого масса тела больше, Арсен. Попов хочет сначала дать отпор, напрягает все мышцы вдоль торса, но тут же обмякает, почувствовав приятную колкую слабость в теле. Его тонкие запястья идеально помещаются в одну Антонову широкую ладонь, а его вес ощущается на нем так правильно, что от этого тянет внизу живота. Здесь сильным он быть не хочет. Антон замечает эту смену настроения и скользит вдоль всего его тела взглядом, заставляя Арса поджать живот и задышать шумнее. — Красивый ты, лисенок. Какой же ты красивый, — восхищенно шепчет Антон и ныряет вниз к его ключицам, зацеловывая, и, положив руку на шею, придавливает большим пальцем кадык, а указательным пульсирующую венку сбоку. Арсений, до этого практикующий легкую асфиксию только сам с собой, перестает дышать вовсе, а когда наконец выпускает застоявшийся воздух, он покидает его вместе с каким-то жалобным стоном. Антон отрывается от его шеи, смотрит со смесью возбужденного интереса и нежности. — Нравится, когда придушиваю? Арс смущенно дергает плечами, будто не уверен. Хотя тут-то он знает точно. Шастун имеет раздражающую привычку, заметив какую-то его реакцию на нечто новое в постели, спрашивать в лоб. Попов предпочел бы, чтобы он изучал его молча. Ну заметил он, что Арса кроет от шлепков, зачем же сразу предлагать выбирать стеки и плетки в интернет-магазине?! Купил бы сам, да и применял бы сколько влезет. И не доводил бы Арса до цвета вареной свеклы. Он решает с темы малодушно соскочить. — Почему ты стал со мной встречаться? — Потому что ты в меня втюрился до беспамятства и таскался за мной, пока я не сдался. Арсений кривится. — Много о себе мнишь, Шастун. Я тебя выбрал, как запасной вариант уже после того, как мне отказали комики первой величины — Миша Стогниенко и Дорохов. — Пиздец, — фыркает Антон. — Я у тебя в рейтинге после Дороха? — Ага. Не, ну если серьезно, почему? — Жопа у тебя зачетная. Ну и кубики на прессе. — Я так и думал. — А ты почему именно на меня положил свой голубой глаз? — Услышал из твоих интервью, что ты безотказный, а по общему вайбу догнал, что педик. Сложил два и два и понял, что рано или поздно ты купишь мне проектор и годовой абонемент в спортзал. — Какие предсказуемые ответы. Он слезает с него и ложится рядом на бок, перекинув через него руку и оглаживая пальцами поясницу. — Если честно, я бы хотел, чтобы ты был простым парнем и променял бы все эти подарки на возможность быть с тобой чаще. У Антона на переносице возникает мясистая скорбная морщинка. — Солнышко, мне очень жаль, что я не могу быть с тобой чаще, правда. Мне с этой поездки так хреново было. И как у него получается балансировать между черствым муднем на работе и этим слащавым маффином с ним наедине?! — Ты думал обо мне тогда? — Ну, конечно думал. Я очень переживал. Ко мне Серега вот с такими шарами прибежал, отругал, что я тебя абьюзю! — Так это правда, — не удерживает издевки Арсений, но с улыбкой, чтобы показать, что несерьезно. — Что мне сделать, чтобы ты успокоился? Арсений на него не смотрит, когда раздвигает ноги и кладет руку на промежность. Когда-нибудь он будет делать все эти срамные вещи бесстыдно, как прошмандовка подзаборная — он прям ждет, когда у него наконец откроется эта блядская чакра — ну а пока, глазки вниз и ждем, пока Антон сделает все сам — нежно и трепетно.***
Потом они смотрят "Один Дома", поедая пиццу и бургеры. Попов, одухотворенный тем фактом, что Антон вновь с ним, что у них все хорошо и впереди еще целая совместная ночь, совсем слетает с катушек: не умолкает, комментируя каждую сцену, прыгает по кровати и много хохочет с Антоновых шуток своим диковинным смехом, звучащим, как ему кажется, болезненно. Антону он слышится красивым. Поэтому, с каких-то пор он его стесняться перестал. В очередной раз, сделав сальто на кровати, он падает с нее спиной, выбивает ногой тарелку с куском пиццы у Антона из рук, и посуда разбивается о стену, а пицца сползает по ней вниз, рисуя красноватый с комочками след. — Блять, ты в порядке? — подскакивает Антон, хватая его под ушибленный затылок. — Да все норм, — Арсений как ни в чем не бывало залезает на кровать обратно, а Антон качает головой, грустно глядя, на пиццу, уже почти достигнувшую пола. — Щас будет мой любимый момент! — верещит Арсений, указывая на экран и резко притягивая Антона за шею. — Еб твою, Арс, ты случайно в прошлой жизни не изжогой был? Заебешь, — Антон мнет хрустнувшие суставы и ползет за еще одним куском, опасливо держась от Попова подальше. В конце фильма Шастун даже расклеивается и шмыгает носом. — Ты чего, плачешь что ли? — Ну да, всплакнул. Я вообще сентиментальный. — А чего тут сентиментального? — В смысле? — возмущается Антон. — Пацана оставили родители одного на Рождество. Он победил грабителей, подружился с жутким стариком, который оказался хорошим дядькой, а в конце воссоединился с семьей. — Ну, не знаю, — пожимает Арс плечами. — Я вот вижу историю про маленького мажористого социопата, устроившего двум мужикам из низкого социального класса сирийский джингл белс с гвоздями в ногах и сожженными лысинами. Ничего сентиментального. Довольно хардкорное кинцо. Антон глядит на него с плохо скрываемым беспокойством. — Че там у тебя в голове творится? — Лучше тебе не знать, Тох. Лучше не надо.***
А потом, осмелевшие от крепких напитков, они идут гулять. Москва праздничная, умытая и горящая. Горящая, как джин в груди у Арса, когда они с Антоном двигаются по ее центру. Он предупреждал, что прогулок за руку у них никогда не будет, и такое действительно невозможно, но коснуться украдкой, на секунду костяшками пальцев — это позволено. Он делает так раз за разом, пока они двигаются вдоль Театрального проезда, а Москва — немного пьяная, такая же как и они, немного вкривь и вкось, размазывая блестки по лицу и надрываясь новогодними песнями из каждой колонки рядом с каждым магазином, двигается им навстречу. Они вырываются на Театральную площадь, искрящуюся световыми инсталляциями. Ныряют под ажурные арки, огибают огромный елочный шар перед Большим театром, выходят к фасаду ЦУМа, обернутый красными лентами с бантами и унизанный звездами. Шагают быстро вдоль Петровки. Почти бегут. Едва ли можно назвать это прогулкой. Оба замотанные с ног до головы, с капюшонами до подбородков. Антон сказал, когда они выходили, что в больших скоплениях людей останавливаться и глазеть ни на что нельзя. Но это хоть что-то. Они с Антоном вдвоем на улице, и это не съемки и не спринт с трасфера до отеля или наоборот. Это Москва в канун Нового Года, и они в ней — немного пьяные и совершенно свободные идут бессмысленно и не имея конечной цели, почти друг друга касаясь. А потом они вернутся к Арсению домой и проведут остаток ночи вместе, и об этом ему хочется рассказать каждому прохожему. Они наконец останавливают свой забег на Страстном бульваре, почти пустынном, под деревьями с наброшенными небрежно гирляндами, у несуразного памятника Высоцкому, выглядящему зимой чуть лучше под тонкой белой шубкой. Антон закуривает, снимает капюшон, и Арсений засматривается на его задумчивый профиль. Слишком много чувств внутри. Так много, что хочется обронить одно ненароком на антрацитно-блестящую мостовую, чтобы так сильно грудь не распирало. Хочется вжаться в него и спросить, вот так по-честному, не боясь выглядеть жалким: “Это же навсегда. Так хорошо будет всегда? И ты со мной останешься до самого конца?” И он и правда вжимается, головой отодвигая воротник и соприкасаясь с колючей кожей носом и губами. — Можно я останусь жить у тебя под челюстью? — спрашивает он вместо всего того, что хотел. — Можно, — отвечает Антон, выдохнув сигаретный дым, смешавшийся с паром. — Тебе все можно. Take my hand Take my whole life too For I can"t help falling in love with you For I can"t help falling in love with you — льется подрагивающий вокал Элвиса, и Арсений не сразу понимает, что это не у него в голове, а из колонки на фонарном столбе над ними. Его внутренний мир — такой богатый и прекрасный — выбрался наружу.***
Люда предлагает, пока он не уехал отмечать Новый год с родителями, отпраздновать вместе. Тетка даже в честь праздника не собирается навещать родственников на «беспонтовой» родине. Она утверждает, что Омск «переросла». Арсений, глядя на ее розовый спортивный костюм, угги и меняющийся каждую неделю цвет волос, с вежливым молчанием соглашается. Арсений зовет Никиту отметить в тот же день вместе с Людой, чтобы убить двух зайцев одним выстрелом и почти забывает, что насчет Шастуна они с теткой находятся в разных контекстах. Люда пребывает во вполне себе верной парадигме стремительно развивающихся отношений, где Антон почти идеальный — любящий и заботливый партнер с единственным, но ощутимым недостатком, в виде перманентной нехватки на эти самые отношения времени. Никита же живет в убеждении, что Шастун высокомерный зазнавшийся мудак, с которым Арса уже совершенно ничего не связывает. Он просит Люду прийти пораньше, чтобы ее на этот счет проинструктировать. Родственница, как обычно, не задаёт лишних вопросов, говорит, что итак собиралась нагрянуть заранее, ведь салаты сами себе не приготовят. Арсению даже приходится купить небольшую елку, так как, несмотря на то, что в сам праздник его в квартире не будет, настроение, как наказывает Попова, должно быть соответствующим. Она пролезает в дверной проем, по традиции нагруженная пакетами, на этот раз, шурша мишурой и позвякивая колокольчиками, как рождественский олень. — Люд, ну зачем так много елочных игрушек? У меня елка ниже тебя. — Ты это… — Люда швыряет в него звенящий пакет и стряхивает с ног угги. — Заткнись и неси вот это в комнату, а остальные на кухню. Арсений выполняет, вырываясь на какое-то время из сладковатого облака удушливого парфюма, так плохо сочетающегося со старыми, где-то отслаивающимися обоями. На кухне Люда, заколов в данный момент фиолетовые волосы в пучок, начинает резво вытаскивать отовсюду то доску, то нож, то тарелку. Арсений так же резво достает из пакетов фрукты, конфеты и упаковки различного чая. Резвость — это у них семейное. Поповы вечно на кипише, будто боятся опоздать пожить. — Все приготовил? Умничка. Люда заглядывает в холодильник, достает заранее приготовленную картошку и, освободив себе место на столе ценой пары сброшенных коробок «рафаэлло», принимается ее нарезать. Арсений берется за морковь. В ванильно-карамельный аромат теткиных духов недоуменно вторгается запах готовящегося оливье. — Ну что ты мне там сказать хотел? Арсений знает, что Люда не осудит. Она никогда его не осуждала, только поддерживала. Во многом, именно благодаря ей, родители согласились на актерские курсы, и не отправили его в тот же день, как он не поступил, домой. Но он все равно решает подстелить соломку. — Люд, если я скажу, что сделал кое-что нехорошее, но во благо, что ты ответишь? Тетка вскидывает от резки голову и подозрительно вглядывается в черный мусорный пакет сбоку. — Там твоя бесявая тощая училка из актерки? — указывает она на него ножом. — Да нет. — Фух, — она возвращается к картошке. — Тогда ничего совсем уж страшного. Выкладывай. — Я сказал Никите, что у нас с Антоном ничего не вышло, и он думает, что мы с ним не встречаемся. Люда сталкивает ножом нарезанную картошку в тазик и немного хмурится. — Ни хрена непонятно, но очень интересно, — по привычке выдает она мем. — Если бы ты объяснил ещё зачем, диагноз стал бы более очевиден. Арсений сбрасывает морковку вслед за картошкой и глубоко вдыхает. — Я ему нравлюсь… Никитосу в смысле. Я не хочу потерять его, как друга. К Антону он ревнует, и мы не можем нормально общаться Людины брови-ниточки на секунду взмывают вверх, когда она разбивает яйцо и начинает очищать его над мусоркой. — Ты же понимаешь, что логики в твоем ответе мало. Понимаешь же, да? — Ну, Люд, а что мне делать?! — восклицает он, в сердцах ударив по столу палкой вареной колбасы. — Он бесился, разговаривать со мной не хотел, Антона вообще терпеть не может. Он же с телека, а Демин у нас про высокое, — закатывает глаза, театрально воздев руки к потолку. Люда вроде хочет что-то сказать, но в итоге с ее стороны до него долетает только скрип скорлупы. Подождав с минуты, он осторожно спрашивает: — Ничего не посоветуешь? Люда кладет очищенные яйца на доску и ловко управляется с ними, умудряясь не отрубить свои длинные ногти. — Будь я хорошей и правильной тетей, я бы сказала. Сказала бы, что тебе лучше обратить свое внимание на этого Никиту, который куда уж лучше тебе подходит. Хороший, умный, много тем у вас общих. Да и ровесник твой, — она высыпает в тазик яйца, пока Попов начисто забывает про свою колбасу. — Сказала бы, что с Антоном с этим ты ещё натерпишься. Что уже вижу, как ты у меня на плече рыдаешь, потому что ты мальчик — непростой, требующий много любви и внимания, чего очевидно это интернет-светило тебе дать в нужных количествах не сможет. Она открывает банку с огурцами и уже режет их. — Сказала бы, что когда, не если, а когда Никита узнает правду, вы с ним не то что друзьями не останетесь, у него вообще возможно эта рана будет годами заживать, так как любовь первая — от нее много что зависит впоследствии. Она добавляет в смесь огурцы и поднимает к замеревшему с ножом над несчастной колбасой Арсению голову, встречаясь своим менее ярким отражением его голубых глаз. — Я бы тебе это все сказала, будь я правильной тетей. Но я, во-первых, слишком хорошо знаю, что молодые люди никогда не слушают ни чьих советов, так как взросление состоит из набивания синяков о свои собственные ошибки. Во-вторых, тебе сейчас в этом состоянии хоть научные доказательства предъявляй, ты все равно никуда от этого своего драгоценного Антона не уйдешь. И, в-третьих, тетя я совершенно неправильная, поэтому разбирайся-ка ты совсем этим сам, мой милый! Я всегда буду рядом, и как только ты в себя придешь и перестанешь плавать по пространству мечтательной влюбленной жижей, мы со всем разберемся, но сейчас… чтобы я не сказала, ты примешь наихудшее для себя решение. И для Никиты. Он, к сожалению своему, стал разменной монетой для чувства, которое не знает никакой пощады.***
Вечер, вопреки переживаниям Арсения, проходит комфортно. Никита, обычно скромный в компании новых людей, проникается к Люде таким доверием, что уже через десять минут рассказывает ей о переписке Репина с Иваном Крамским. — Они там обсуждают, как французы ставят на первый план технику, хотя для русского художника главнее всегда был сюжет, подтекст, междустрочие. Понимаешь, Люд? — Угу. Тетка, потратившая львиную долю своих зрелых лет на изучение современной поп-культуры, чтобы быть на одной волне с молодежью, немного сбита с толку, но разговор умудряется поддержать, незаметно стреляя в Арса немыми вопросами. Арсений так же бессловесно отвечает, что ее кивков и угуков вполне достаточно, чтобы у Демина создалась иллюзия, что с ним происходит активная дискуссия. — Потому что для нас вычленение потайного смысла всегда был важнее деконструкция мазков. — Вау, — говорит Люда, и Никита взбудораженно выпивает залпом бокал шампанского, и Арсений никогда не видел раньше, чтобы он так активно заливал в себя алкоголь. Попова уходит довольно рано. Пригубив бокальчик, она смотрит на часы и слишком коряво, чтобы Арс поверил а ее актерскую игру, поражается тому, сколько уже времени. Уходя, незаметно шепчет Арсу на ухо: — Хороший мальчик. Присмотрись. Ее сладковатый запах и Арсово замешательство остается с ними. Он вдруг пугается, что Никита захочет переместиться в комнату что-нибудь посмотреть. А там, мало ли что… Но Демин через минут десять тоже проверяет время и говорит, что у него режим и ему надо быть дома к одиннадцати. — Проводишь до станции? — спрашивает он. Арсений проводит. Бредут по вечернему Одинцово молча. Сначала звук Никитиного голоса проглатывает оглушительный хруст снега, а затем он сам замолкает, сдаваясь под давлением каких-то своих дум. Арсений искоса на него поглядывает. На зардевшиеся щеки и вылезшие завитками кверху темные волосы. Невольные сравнения снова возникают в голове. Сравнивать Никиту и Антона — это как пытаться найти что-то общее между чемоданом на колесиках и спиннером. Арсений даже не до конца уверен, что они принадлежат одному биологическому виду. Никита поскальзывается на тропинке, ойкает и мило улыбается Арсу, мол смотри — чуть не упал. Когда они во время очередных съемок вышли покурить с Шастуном рядом с павильоном, тот, чуть не сев на шпагат на обледенелой дорожке, обматерил чью-то мать и пообещал закопать кого-то под вовремя неубранным снегом. Припорошенный перрон почти пустой. Какой-то олдскульный мужик умудряется читать промокшую газету, рискующую вот-вот разойтись надвое от влаги. Еще несколько голубей рисуют лапками дорожки елочек на снегу. Арсений поворачивается к притихшему другу. — Никитос, че молчишь? Щас минтай родится. Он знает, что Никита шутку не поймет, потому что он “Громкий вопрос” не смотрит. Да и слава богу. Шутка-то принадлежит Антону — его злейшему врагу. Но Демин даже не пытается раскрыть ее смысл. Он смотрит в ответ своими карими так пристально, что Арсению становится не по себе. — Можно я тебя поцелую? На станцию приезжает поезд, резонируя в этом анемичном зимнем вечере пшиком сжатого воздуха, а Никита, не дожидаясь ответа, целует — поднявшись на носочки и почти невесомо положив свои губы в уголок его рта. Точно так же он сам поцеловал впервые Антона. Антона. Поезд останавливается, устало выдохнув. Женский голос объявляет следующую остановку. “Следующая остановка “Сарай” — зачем-то вспоминает Арсений. Будто его сознание в панике пытается провалиться в какое-то другое время, чтобы не переживать это непонятное “сейчас”, когда его лучший друг в ужасе от собственных действий смотрит на него этими оленьими глазами. — Арс, ты мне очень нравишься… — начинает тараторить он. — Никит, ты опоздаешь на поезд. — … давно нравишься. Я по тебе… я от тебя… хотел бы, чтобы мы были вместе, потому что ты потрясающий. У тебя улыбка такая, что у меня голова кружится. И ты… умный, очень… и талантливый. Самый талантливый из всех, кто там скачет с тобой в этой рекламе. Они просто меркнут по сравнению с тобой. Арсений потихоньку подталкивает его к двери, заставляя переступить порог и оказаться внутри вагона. Двери между ними закрываются. Арсений делает кистью движение, будто ручку расписывает, сообщая, что пришлет сообщение. Сообщение первым присылает Никита, пока Арс пребывает в полной растерянности от всего произошедшего. “Я провожу тебя на самолет? Когда ты улетаешь?”. Арсений врет, что улетает в семь, зная, что у Демина в это время спектакль.***
Пару дней спустя он смотрит сквозь огромное окно аэропорта на то, как подъезжает к двери самолета телескопический трап. Посадка на его рейс уже объявлена. Антон не придет. Полчаса назад он позвонил и шепотом из какого-то гулкого помещения, словно чтобы с ним поговорить ему пришлось спуститься в колодец, начал оправдываться, что съемки новогодних “Неигр” задерживаются, и он никак не успеет. — Хорошо, — невыразительным тоном ответил Арсений, чтобы скрыть свою разбитость. Смысла что-то канючить и ругаться не было. — Ну, Арс, — пришло по проводам обессиленное, состоящее из одного лишь воздуха. — Что? — Я бы приехал, если бы мог. — Ты не приехал, потому что не смог. Все логично, Антон. — Арс… — С наступающим. Он отключается. Уже сидя в самолете, он снова достает телефон, смахивает Антоново “прости” (хоть бы смайлик поставил), находит их совместное селфи, которое сделал на бульваре на фоне мигающих деревьев. Антон долго отказывался, объясняя, что фоток, где их только двое, в целях безопасности должно быть как можно меньше. — Всего лишь одну, — попросил Арс. — Солнце, у тебя столько наших фоток со съемок — красивых, с поставленным светом и всеми делами. — Они не наши. Антон сдался. Он долго смотрит на их лица — на свое счастливое, улыбающееся во все тридцать два и Антоново — лишь с намеком на улыбку — уставшее, немного недовольное, родное. Он открывает сообщения, печатает: “Я тебя люблю”, и когда его палец зависает над кнопкой отправки, ему вдруг кажется, что кнопка эта имеет больше могущества, чем гравитация или аэродинамическая сила и от ее нажатия зависит, поднимется ли в воздух этот самолет. — Что, тоже в Омск летите? — хихикает приземлившийся в соседнее кресло тучный мужик. Арсений отвечает натянутой улыбкой, снова смотрит в экран, стирает сообщение и вместо этого пишет Никите: “Ты мне тоже нравишься. Я скоро вернусь.” Самолет взлетает без всяких задержек. Арсений долго пытается понять, что изменилось, пока его внутреннее “я”, носясь по параллелепипедному мозгу, заглядывая под каждую поверхность и за каждую занавеску, наконец не осознает, что больше не слышит ни одной песни.