Фанат

Оказывается, если ничего не усложнять, все становится проще. Мысль кажется банальной, но у Арса заняло восемнадцать лет, чтобы эту idea create. Некоторые, впрочем, с ней рождаются и умирают. Вот, допустим, сегодня Арсений не смог прошмыгнуть мимо таких на выходе из подъезда. Опять сидели, остужали зады на обледенелой скамейке, полоща рты пшеничным и обсуждали какую-то Тамару. Дискуссия, с точки зрения Арсения, была чисто эристической. Спор ради спора. Даже захотелось им об этом сообщить, но Арсений догадывался, что философское словцо, брошенное в эту компашку, будет иметь эффект несработавшей гранаты. Никого не заденет, но ему самому пиздюлей отсыпят с безграничным великодушием. Он хотел пройти незаметно, но его тормознули ещё на крыльце. Даже бежать смысла не было. — О, давно тебя не видели, вафлер! Где был? Про себя Арсений подметил, что теперь их доебы наконец-то стали иметь под собой основание. Он попытался просочиться, но компашка оказалась слишком кучной, и он застрял между ними, увязнув как муха в паутине. — Ну, куда ты так спешишь? На какой-то слет трубочистов? — Как ты догадался? Признавайся, просто знал дату. Парень с рыхлым лицом — походу их неофициальный лидер хмыкнул. Достал сигарету изо рта и сбросил пепел ему на найки. — Смотри-ка тягами бархатными обзавелся. А это что? — он больно дернул его за запястье, тряся золотым браслетом. — Ты когда успел насосать на это все? Может и стоило бы поспорить для приличия, но по сути правда ведь насосал. — Я время не терял. Слушайте, можно я пойду? Дел просто очень много. — Проход денег стоит, — парень осклабился и поставил ногу на скамейку, оперевшись локтем о коленку. Выглядело неудобно, учитывая, что на ней была наледь. Было бы смешно, если он соскользнул и сам себя отмудохал коленкой в челюсть. — Давай браслет. Да еб твою ж налево! — А если не отдам? Назревало нечто серьезное, но Попова в итоге спас счастливый случай. Мамаша одного из чушпанов вылезла из окна и заорала, чтобы он шёл домой. Уровень позора был достаточен, чтобы сыночка сковало по рукам и ногам, а багряное лицо слилось с его красным шарфом. Арсений под смешки остальных тихонько ретировался. Про это столкновение, как и про все остальные, он бы уже давно забыл, если бы не гребанная Тамара. Эта неизвестная ему девушка прилипла к какой-то из уныло ползающих по его мозгу мыслей и придала ей новых сил. Попов себя с ней живо отождествил. Сначала было неприятно. Он даже приуныл. Но немного поразмыслив, Арсений все же установил существенную разницу между дающей за чипсы и «Клинское» Тамарой и собой, вот-вот переезжающим на новую хату у метро Полежаевская с пятнадцатым айфоном в кармане. Кофе, впрочем, на чьи бы деньги не было куплено и какого бы качества не была обжарка зерен, все равно горчит. Он морщится, делая очередной глоток, когда Эля умудряется ухватить ковшом огромного смурфа, который чуть дергается от столкновения с потолком игрового автомата, повисает на синей лапке и, отчаянно цепляясь за жизнь, добирается все-таки до трубы. Эля наклоняется, вытаскивает игрушку и с триумфом сует под нос ошеломленному Саше. — Ни хрена себе! Молодец, детка. Раздается звук мокрого чмока в губы, а сразу за ним частокол отборного мата от пацанов сбоку, у которых такой фокус не выходит. Пару дней назад Арс заскочил к своим старым друзьям на заправку и с не очень сильным удивлением узнал, что Касаткин с Шаповаловой начали встречаться. — Я только не понимаю, что не раньше. Оба пожали плечами, глянули друг на друга своими бестолковыми лицами и в унисон сказали: — А хуй знает. Арсений за них рад. Даже немного завидует. Надо же, как некоторые друг другу подходят. Посматривает искоса, как Саша приобнимает ее нежно за плечики, когда они идут по широкой «Лондонской аллее» торгового комплекса, как ручку подает, когда она — немного неустойчиво выходит из кабинки, в которой их только что мотыляло по вращающемуся диску в тошнотворном вальсе, как защищает своей широкой спиной от напугавшего ее аниматроника в виде вампира в «заброшенном доме». Арсений поглядывает и представляет, как они с Антоном, забив на все преграды, предрассудки и конституцию РФ делают то же самое. Антон бы его обнимал, так как выше и ему удобнее, руку бы скорее всего подавали по очереди, а в комнате страха Арсу конечно пришлось бы защищать ссыкливого Шастуна. Они садятся на очередной аттракцион, крепление опускается, вся конструкция дергается и подозрительно скрипит, и Эля, сидящая посередине, хватает его за руку, ойкает и меняет руку, вцепившись уже в Сашу с другой стороны. Арсений мгновенно представляет, как схватился бы за Антонову руку, сдавливая холодные кольца. Потому, что скорости и высоты из них двоих больше боится уже он. В зоне с динозаврами, где Саня, поедая попкорн и задумчиво рассматривая медленно движущихся механических животных, выдает «его бы разобрать, там наверняка внутри куча шариковых подшипников», Антон бы тоже что-то отчудил. Он бы посмотрел на таблички и сказал: — Ну твоих предков тут нет, Арсюх. Ни одного гомозавра. А Попов бы порылся в своей внутренней Википедии и вспомнил об одной доисторической ящерице, увиденной недавно в каком-то проекте BBC. — Твоих тоже. Но они по сути существовали — пресмыкающееся такое с плоским черепом. Называется затрахидид. Антон бы хмыкнул и с многозначительным прищуром заключил, что ему подходит. — Ну, кому, если не тебе знать, да, Арсюх? — и толкнул бы его тихонько в плечо, а потом, получив в ответ скорченную рожу, прижал бы нежно, погладил по голове и прошептал: «ты мой хороший лисенок». Арсений бы точно спародировал походку аниматора в костюме “Хеллоу Кити”, а Антон бы издевнулся, купив бы ему такую же игрушку, и Попову пришлось бы с ней ходить. Арс бы измазал его во фруктовом мороженом. Антон бы обрызгал его водой из фонтана. Они бы плавали по искусственной речке на ватрушках, держась за руки. Они бы… Зато — и он, спохватившись, возвращает себя из мечт обратно на землю — все транзакции, позволяющие ему наслаждаться вместе с друзьями этим благостным денечком в парке развлечений, совершаются через карту его “как бы это ну покровителя”. Раз уж парень из Шастуна не вышел, то хотя бы так. К этому пониманию прийти было хоть и болезненно, но необходимо. Все, что он там напридумывал и навоображал реальностью никогда не станет. Эля уходит в туалет, и Саня стоит с ее сумочкой в руках, бросая грустные взгляды на “Золотое Яблоко” напротив. — Че приуныл? — спрашивает Арсений, присев к нему на скамейку под искусственный тополь, мерцающий все еще неубранными новогодними огоньками. — Да, Эле там духи понравились. Стоят, как три моих почки. Все-таки быть нищебродом и иметь при этом девушку — пиздец уныло. — Ой, проблема! — фыркает Арс и сует под нос Касаткину карточку. — На, бро, порадуй ее. — Обалдел?! — возмущается он. — Я что, на твои деньги буду ее радовать. — Не мои. Шастуна. — Тем более! Ты нормальный, вообще? Прикинь, я бы встречался с Юлей Ахмедовой и тебе щас ее карту бы пихал, иди, бедолага, покушай. Сегодня нас спонсирует женский стенд ап! — Ну как хочешь, — Арс сует карту обратно в карман джинсов и облокачивается на пластиковый ствол. Очередь в женский туалет как всегда торчит из коридора и загибается вдоль фасадов магазинов, имитирующих домики на улицах Лондона, вплоть до фигуры гвардейца под светодиодным зонтиком. Ждать еще долго. Арсений чувствует на себя любопытный скошенный взгляд. — А это… — неуверенно начинает Саша. — Ты просто подошел к нему и сказал — дай карту, и он дал? Или как? — Нет, конечно, не просто так. Он подвесил ее под потолком и сказал надеть портупею и ажурные стринги и прыгать, пока не схвачу зубами. Если дотянусь, то смогу пользоваться. Сел на кресло напротив с пивом и крабами и наблюдал. — Серьезно?! — Арс поворачивает голову и натыкается на круглые глаза. Все же, с Никитой дружить было полегче. — А… ты шутишь… Не, ну правда, так легко это все? — Да я ради прикола ему сказал, что раз уж ты не балуешь меня вниманием, то балуй чем можешь, давай карту, я буду транжирить твои деньги. Думал, поржать, а он возьми и дай. Еще и обрадовался. — Обрадовался? — Ага. Я же его так буду реже отвлекать своими доебами. Я уверен, что про себя он называет мои ему смски и просьбы провести время вместе именно так. — Ну откуда ты знаешь? Может, он так же ждет каждую свободную минуту, чтобы с тобой провести. — Каждую свободную минуту он проводит в компании своих бесчисленных корешей, — Арсений, говоря это, с удивлением замечает, что ничего не чувствует. Видимо, он и правда принял и хорошенько прорефлексировал, утромбовав все лишние эмоции. — Я на последнем месте. Знаешь, как лягушка из “Дюймовочки”, ну вот поработали, посоциализировались, теперь можно и попарить шишку. — Там, вроде по другому было, — хихикает Саша. — Ну чуть поменял. Оба недолго смеются, пока Касаткин не становится вдруг серьезным. На его лице это выражение выглядит комично. — Мне кажется, Попов, ты преувеличиваешь. Зачем ему тогда с тобой мучаться? Можно тогда и пацанов по вызову снимать. — Если б я знал. Да, решение перевести их отношения в товарно-денежную плоскость определенно делало все проще. Причем, по сути вообще ничего не меняло снаружи, и лишь сжимало параллелепипед Арсения в эту привычную форму овала с хвостиком с одной стороны. Так, ему по крайней мере не казалось, что он просто растрачивает свою молодость на эту беспонтовую влюбленность, от которой из плюсов только жалкие крохи. Пусть его молодость возвращается с процентом в виде безлимитного счета (лимит там скорее всего есть, но Арс его не знает, смски с остатком приходят на телефон Шастуна). Сначала, правда, он загонялся по поводу логистики этого нового формата. “Утром деньги, вечером стулья” или все же наоборот?! Вот, если он к примеру пойдет и снимет еще пятихатку, будет ли это значить, что он уже залез в долг, или эта сумма уже отработана? И может ли он тратить больше, если Антон как-то проебался. Что происходит нередко? Вскоре, он и об этом перестал переживать. Если и в долг, то что с того? Отработает, делов-то там. Да, и самому же в кайф. Да… как же классно, все просто взять и упростить. И что он так долго страдал? — Можно три раза обоссаться, пока в этой очереди стоишь! — Эля выдергивает его на какое-то время из этих шкурных мыслишек, но когда они выходят на улицу, Арс снова в них проваливается. Пока удаляется позади замок “Острова мечты”, а они проходят насквозь беседку в виде огромного подарка, стянутого гирляндой, словно он облеплен светящимся планктоном (и об этом Арс тоже недавно смотрел передачу), он размышляет о том, что все-таки изменилось. Когда-то он радовался сотке чаевых, засовывая ее в карман заправочной униформы поглубже, чтобы не дай бог не выпала, закатывал глаза на подкаты клиентов, а теперь гуляет весь такой в брендах и целый день развлекается, ни копейки своих денег не заплатив, снимает Сашу с Элей, выполняющих тиктокерский челлендж на фоне беседки на двеннадцати-мегапиксельную камеру с трех-кратным зумом. Девушка пятится назад, а Касаткин, проходя мимо, с ней сталкивается. Потом они, видимо вмонтирует туда их совместные видео. Изменил ли он свои принципам? Предал ли идеалы? Потерял ли себя? Москва больше не кажется враждебной. Лоснящаяся зеркальными стенами элитного жилья и крошась рустами исторических зданий по центру, утыканная памятниками, взирающими высокомерно на вейпующих у дверей ночных клубов, и зашитая с краев блочными муравейниками, она становится понятней. Он будто нашел себе в ней место, определился с ролью, обрубив все ненужное — наивность и детскость, веру в настоящую любовь и прочую хрень. Хасбики в животе поиздохли. Дышать стало легче. Вернулся аппетит. Одни плюсы. — Замерзла? — Саша трет Элину спину. — Пойдем быстрей в такси. Хотя, наверное рано сбрасывать со счетов эту настоящую любовь только потому, что у него самого не получилось.

***

В день переезда на новую квартиру, Антон оказывается свободен и приезжает, чтобы помочь ему с вещами. Попов бы и сам справился. Все то, что в Людиной однушке было приобретено им, умещается в три спортивные сумки. Сложнее всего оказывается упаковать дебильный триптих из Икеи с абстракцией — что-то вроде блевотины на мраморном полу. Глядя на его мучения, Антон интересуется, так ли ему нужны эти картины, на что Арсений отвечает, что это одно из последних материальных свидетельств былого существования шведского мегамаркета на их Родине. — Избавься я от нее, и он останется лишь легендой, передающейся из уст в уста. Антон закатывает глаза, с легкостью закидывает на плечо самую легкую сумку из трех и невозмутимо движется к выходу. — Э, Шарлиз Терон, мог бы и вторую подхватить! — возмущается Арсений. — Че это? — Антон удивленно разворачивается в дверном проеме, почесывая свою блондинистую башку. — Мы с тобой вроде никаких гендерных ролей между собой не распределяли, да и ты же все время верещишь, что накаченнее меня. Крыть тут не чем, и Шастун с плюгавенькой улыбочкой уходит вниз. Козел, Пидорас. Скотина. Любовь всей моей жизни. Перед Арсением всплывают четыре таблички с мигающей надписью “уберите лишнее”. Старый Попов на этом задании бы сильно задумался, но новый справляется, как нехуй делать, втискивает наконец последнюю картину и выходит следом. Уже на втором этаже малахитовой лестницы Арсений с мастерством отъявленного следопыта подмечает дорожку из хабариков, ведущую вниз, а на первом слышит знакомую мелодию. — Я тебе ща киселя дам! В смысле, я торчу тебе полтос, мы вместе те кильки сожрали! Арсений просто надеется, что спор о кильках не даст им отвлечься на неприметного паренька с сумками. Когда, он выходит, луч солнца бьет прямо промеж глаз, втиснувшись мимо двумя панельками напротив, лишает его на секунду зрения. Когда оно возвращается, проявляя мир расплывчатыми пятнами Роршаха, свой диагноз он угадывает сразу. Ему пиздец. Четверо баландеров по привычке оккупировали скамейку, а сбоку у мусорки безмятежно курит Шастун. Сколько раз он представлял Антона в их компании, пытаясь найти различия, и вот оно — перед ним. Картина маслом — “Четыре гопаря и один побогаче”. Человек, не отличающий масс-маркет от люкса, ни за что не подумает, что они вовсе незнакомы. — Эй, Лунтик, возвращаешься на родную планету? Куда котомки потащил? — Переезжаю, — коротко отвечает Арс, ускоряя шаг и не обращая внимания, как острый край картины тычет его на каждом шагу в ляжку. — К ебырю своему, что ли? Бередя впоследствии это воспоминание, Арс все никак не мог вспомнить от чего он чуть не расхохотался. От того, что мефедронщики так нечаянно попали прямо в точку или от того, как ярко проступили два шастуновских обалдевших глаза во мраке его капюшона. — Охуел?! Попов начинает лихорадочные поиски вариантов. Надо бы побыстрее закинуть несчастные сумки в Шевроле Антона, припаркованное через две машины от вражеской скамейки, при этом не привлекая к этому внимания, да еще и как-то спасти от избиения своего “как бы это ну недоразвитого ебыря”. Вся компашка поворачивается к Антону, как по команде, будто сильный порыв ветра скрутил одновременно четыре флюгера. — Че? — говорит рыхлый. Арсений быстренько под прикрытием Антоновой тупости добирается до машины и кладет внутрь сумки. Когда возвращается, диалог далеко не продвигается. — Что встреваешь? К тебе он что ли переезжает? — Тебе какое дело? Что до пацана доебываетесь? Ах, ты мой рыцарь без страха и упрека! И без мозгов. — Ребят, мы пойдем, хорошо? Он аккуратно отодвигает Антона от рыхлого, и тот не сразу, но поддается. — Да, пойдем, — неуверенно говорит он. Вроде, негласный кодекс пацана и велит разобраться, но Шастун, видимо, все-таки умеет считать до четырех и сравнивать соотношение сил. — Я тебе знаю? — щурит глаза рыхлый. — Где-то видел. — Вряд ли. Он впервые в этих краях. Арсений продолжает тянуть на себя антоновскую тушку и пятиться по направлению к машине, не сводя с озлобленной стаи глаз. Те провожают их подозрительными взглядами, когда они садятся в тачку, и Арсений с облегчением понимает, что думать и ходить одновременно бакланы не умеют. Так что, в окно они видят все те же четыре бестолковых рожи, уплывающие вместе с панелькой назад. И должно быть, вместе со всей этой привычной Арсу жизнью. Впереди Хорошевский район, охраняемый вход, подземная парковка и все нужные магазины на первом этаже. — Охуеть, — отмирает Шастун, когда они выруливают на Можайское. — Ты почему мне о них никогда не рассказывал? — А что бы ты сделал? Вызвал полицию? — Снял бы тебе квартиру пораньше. Это ж пиздец, — он со вздохом пристраивается в хвост пробки. — Блять… Арсений старается не показывать радости. У них как минимум на полчаса больше, чтобы побыть вдвоем, и это конечно потрясающе, но по сценарию он больше не липнущая к Шастуну влюбленная барбариска, а прожженный житухой альфонс. Надо вести себя соответствующе и следить за руками, не протягивая их при каждом удобном случае к Антону, как к какому-то божеству, пытаясь облапать каждый сантиметр. — Они давно тебя достают? — Да не особо. Подъебывают только. Я с ними договорился давно. — Да? — удивляется Антон. — Как? — За щеку беру у них по очереди прям в подъезде. Работы на минут десять, зато живу потом преспокойненько и с чистым лицом. — Ну слава богу! — выдыхает Антон. — Я уж подумал ты им деньгами платишь! — Не-е-е, как ты мог обо мне такое подумать!? — театрально заламывает руку Арсений. — Я знаю, что ты не такой. — Конечно, ты знаешь. С тобой же то же самое. Поэтому-то я и еду в новую квартиру только сейчас. Жилище в центре Москвы — это все-таки не на пару отсосов работка. Он сжимает челюсть и впивается взглядом в боковое окно. Там лабрадор на заднем сидении Киа Рио с высунутым языком и миндальными глазами. Собака вроде, но даже у нее осуждающий вид. «Что ж ты такой долбоеб?» — говорит ее взгляд. Зачем он это сказал? Какое-то непонятное раздражение селится в груди. Хотя ещё дома между ними все было ровно. Со стороны Антона сначала все тихо, а потом он чувствует теплую ладонь сзади на шее. Антон сжимает ее основание между указательным и большим, делая легкий массаж, проводит пальцами к челюсти и давит, вынуждая повернуть голову. Он натыкается на абсолютно серьезное лицо. Ни намека на недавний саркастический диалог. — Ты что там себе придумал, Арс? — Ничего. Он усердно пытается игнорировать затрепетавшее сердце, моментально среагировавшее на ласковое прикосновение. Ладно, пусть этот кровяной насос и легко обвести вокруг длинного шастуновского пальца, но его мозг, лишь недавно принявший правильную форму, на такое больше не ведется. — Это ты к какой-то роли готовишься? В образ входишь? — К какой ещё роли? — Ну типа московской содержанки или голддигерши? Молодой любовницы? Не знаю, что там у вас в ГИТИСе по программе. — Ага. Готовлюсь играть Холли Голайтли из «Завтрака у Тиффани». У нас недостаточно девушек в группе, роль досталась мне. — Если нет, то что? — Прикалываюсь я просто. Попов не может понять, чего ему хочется больше. Чтобы Антон эту тему проехал или начал в ней разбираться, показывая, что ему есть дело. В любом случае тот его отпускает, радостно проезжает пару метров освободившегося куска дороги и говорит «ну и отлично». Может, и хотелось бы, чтобы Антон хоть о чем-то, касаемо его поведения, серьезно затревожился, но хуй там поплавал и походу утонул. Нет у него времени слишком глубоко о нем думать. Квартира — светлая студия с дубовой мебелью, современной кухней, стильной квадратной люстрой и видом на парк и Москву-реку вызывает у Арсения восторг, который конечно же надо сдерживать. Все необходимое внутри есть, к тому же они вешают удивительно хорошо вписавшийся в интерьер триптих и расставляют по тумбам Людины кактусы. Но Арс все равно залезает на сайт интернет-магазина и показывает Антону все позиции, которые ему кровь из носу нужны на новом месте. — А это для чего? — недоумевает Шастун, склонившись к телефону, когда они сидят, уже распаковавшись, на диване. — Это двухъярусная фруктовница. Без нее я здесь жить не смогу. — Как видимо и без перцемолки? — Вообще, сдохну. — Как же ты бедняга жил без нее восемнадцать лет? — Очень хреново. Давил перец руками. Видишь углубления на ладошках, — он сует руки Антону под нос, и пока тот наивно пытается что-то на них рассмотреть, лепит ему неожиданную оплеуху. Приходится от него улепетывать, но в однушке мало куда можно деться, поэтому он просто бегает от Антона вокруг дивана, пока тот неожиданно не перебрасывает через спинку свое сосисочное тело и не сгребает его в объятия так, что оба валятся на пол. Антону пару раз прилетает коленкой под челюсть и ему чуть не выдавливают глаза, когда он наконец сдается, распластавшись под Арсом помятой звездой. — Все-все, ты победил. — А знаешь почему? — Почему? — Потому, что я сильнее тебя. — Конечно, ты сильнее. Ты самый сильный, — улыбается он. Своей вот этой обезоруживающей улыбкой — длинной такой — во всю его милую моську. Он эту улыбку каждый день с экрана видит, но сейчас она другая. Мягче, живее, и глаза его фисташковые смотрят на него, как будто Арсений и правда что-то значит. Он сглатывает, умоляя себя не реагировать. Это все ему кажется. Это все гормоны. Не значишь ты ничего. Уймись. — Тебе когда идти-то пора? — бурчит Арс, порываясь с него слезть. — Сегодня никогда, — Антоновы руки впиваются в его талию, не отпуская. — Что? — Я разгреб этот день, чтобы с тобой его провести. И лыбится. Еще шире, еще теплее, еще милее. Поднимается, оказываясь напротив, ныряет руками горячими под кофту и давай мять. Мнет весь этот тщательно выглаженный образ, что Арсений с таким упорством утюжил. Шепчет в губы, как скучал, задирает кофту с футболкой и продолжает шептать уже в кожу на груди, какой он красивый. Образ сыпется, а Арсений воздух ртом глотает. Пытается сохранить хоть что-то. Хоть что-то получается, но образ уже неидеальный. Непонятное раздражение внутри начинает расти.

***

Пару дней спустя Арсений чуть не просыпает занятия в актерке. Если бы он все еще жил в Одинцово, то не успел бы, но теперь ему буквально двадцать минут на такси. Раскрыв занавески он с удивлением смотрит на уже вставшее над рекой солнце. Река — разбитая ледяная мозаика. Льдинки-пазлы покачиваются на воде, периодически друг с другом стыкуясь, сбоку клубами валит дым из какого-то завода. Арсений еще не выяснил названия. Он никогда не просыпает. Спит максимум часов семь, а затем жажда жизни, природное любопытство, боязнь что-то пропустить, наконец заевшая мелодия, срабатывающая как будильник, вытряхивают его из постели. Но в голове тихо, только приглушенный звук машин сквозь стелопакеты. Пропустить он ничего не боится и даже в любимую актерку не спешит. И пока он едет в салоне бизнес-такси, эти все нежелания и нехотения в нем лишь укореняются. Его вообще-то по телеку показывают. Так ли ему надо скакать клоуном перед высыхающей мезозойской актрисой, выжидая от нее похвалы? Мысли странные, и неприятно щекочут мозг. Он пытается расшвырять их обратно по углам, но они настойчиво выползают. Никиту он видит, зайдя во двор, аккуратно зажатым между мусоркой и несколькими девчонками из группы. Видно, что ему некомфортно. Ксюша льнет к нему особенно близко, отчего Демин рискует усесться на припорошенную снегом горку ред булла и кофейных стаканчиков, торчащую из мусорки. Они встречаются взглядами и секунд десять очень драматично их с друг друга не сводят, стараясь проявить как можно больше презрения. Возможность перенести в жизнь настолько кинематографичную сцену никто из них не упустит. Арс играет в чуть менее экспрессивном стиле, но вот от Никиты впору ожидать перчаткой в лицо и вызова на дуэль. Уже в коридоре его догоняет Вера. Они с Никитой за глаза называют (называли) ее Кларком Гейблом из-за тонкой ниточки усов над губой. — А вы что, с Деминым поссорились опять? — А это что, твое дело? Грубость явно сбивает ее с толку, и она сначала пролетает поворот в комнату со скамейками, в которой они ждут занятий. Арсения собственная грубость тоже ставит в тупик. Он обычно так не разговаривает, особенно с девушками. Вера, вскочив следом, присаживается к нему под бок и продолжает допытываться: — Нет, просто вы оба такие грустные ходите. Вон, Ксюша, — она выталкивает из себя это имя, будто его и секунду неприятно во рту держать. — уже принялась Демина утешать. Пойдут там куда-то вдвоем в воскресенье. Мы бы тоже могли… Она подбирается ещё ближе, вынуждая Арса накрениться корпусом к скамейке и проводит кончиком пальца вокруг его коленной чашечки, словно по ободку бокала. Мерзость какая! И где она это вычитала? — Не могли бы, — прерывает он. — Что? Почему? Арсений выпрямляется, толкая девушку плечом и поднимается на ноги, смотря на нее сверху вниз. Непрекращающиеся импульсы раздражения, начавшиеся ещё при переезде, вынуждают его говорить не к месту откровенно. — Во-первых, я гей, — он не продолжает, оценивая реакцию. Достаточно ли это аргументированно? — Бисексуал ты хотел сказать, — Вера остается невозмутимой. — Нет… что? Я же четко сказал - гей! Девушка скептически кривит губы заодно с кларкогейбловской полосочкой над ними и скрещивает руки на груди. — Не бывает таких. Все мы находимся на какой-то позиции между двумя полюсами. Ты не можешь быть однозначно уверен, что девушки тебе совсем не нравятся. — Но я уверен, — раздражение уже мешает полноценно вдыхать. — У меня было достаточно времени понять, что девушки меня не привлекают совершенно. И Никиту, кстати, тоже. Так что пусть Ксюша там особо губу не раскатывает. — Если ты хотя бы попробовал… — И если бы решил попробовать, — прерывает ее Арс, забыв проанализировать, что собирается сказать. — То точно не с тобой. Вера издает тонкий писк, как грызун, попавший в мышеловку, вскакивает и убегает из комнаты. Так быстро происходит эта трансформация из уверенной в себе обольстительницы в ревущую отвергнутую девочку, что Арс не успевает что-либо предпринять. Становится самому от себя тошно, но раздражение и не думает отпускать. Оно ползет глубже и начинает его разъедать. Сегодня у них импровизация. Задание за­ключается в том, что они в группах по трое отыгрывают заранее заготовленную сценку, и в какой-то рандомный момент один из них должен сделать что-то не по сценарию. Двое остальных не знают ни в какой момент это произойдет, ни что конкретно будет исполнять "импровизатор", но им надо моментально подстроиться под новые обстоятельства, ничем не выдавая своего замешательства. В идеале никто из зрителей не должен заметить никакого конфуза. Готовился к этому упражнению Арс с Никитой и Ксюшей ещё в те времена, когда они с Деминым друг друга не не­навидели лютой и непримиримой ненавистью. Играют сцену из «Великого Гэтсби". Ксюша — Дейзи, Никита — Том — ее муж, а Арсений собственно Джей Гэтсби. — Дейзи, дорогая — наклоняется Никита к льющей слезы Ксюше. — Ты разве не видишь, что это за человек? Фарс этот, тряпки, вечеринки. Это же только фасад, по сути своей скрывающий обычного мошенника. — Ох, мистер Бьюкенен, — Арсений подминает перед собой невидимый бокал с виски, позвякивая вымышленными льдом. — Единственное, за что вас можно уважать — это деньги. Но тут я вам не уступаю. Так что, мы равны. — О, нет, — Том приближается к нему, перегибается через импровизиро­ванный бар и так же наливает себе выпивки. — Мы не равны. Видите ли, мы по рождению другие. Не забы­вайте о такой вещи, как происхождение. Арсений хотел бы сказать, что он чувствует надрыв в словах бывшего парня-друга какой-то особой актерской интуицией, но на самом деле он чует это жопой. Никита не играет, живет. Все по-Станиславскому. Но не наме­ренно. По своему собственному плану По­пов собирался нарушить сценарий, подкатив к Дейзи и утянув её в танец прямо на глазах у мужа, но паразит внутри овладевает сознанием, отравля­ет уже сформированные и вполне здоровые мысли и корежит их в непонятные формы. «Ломай чет­вертую стену!» — пищат они в унисон. Он поворачивается в сторону, где пред­положительно должна находится камера и говорит прямо в нее, приподняв уголок губ в саркастической ухмылке: — Вот тут-то Джей и осознает, что ему просто завидуют. Ведь, помимо денег, он обладает притягательной внеш­ностью, успехом и большим количеством друзей. Да и что прибедняться, бедняжка Дейзи давно по нему сохнет, забыв про душного муженька. Он поворачивается обратно к Никите, встречая лишь секундное замешательство в его миндальных глазах. В следующую, он крутится на все триста шестьдесят на пятках и, не выходя из образа, обращается к Ксюше. — Он говорит правду, любовь моя? Ты влюблена в этого паяца? — Нет, что ты! Для меня существу­ешь только ты, Том! Мистер Бьюкенен, вальяжно проха­живаясь по комнате, заставленной дорогой мебелью, снова обращается к мистеру Гэтсби: — В этом есть своя ирония, конечно. Вы искренне думаете, что я вам за­видую. Но ведь вся ваша жизнь — это фальш. Ненастоящие друзья, призрачный успех, купленная любовь. Арсений глядит уже в другую камеру. Ведь, по правилам кинематографа, сейчас должен быть переход на общий план, но при этом она должна находиться достаточно низко "ломая горизонт", учитывая уровень напряжения в сцене. — Джей отчетливо понимает, что в этих напыщенных словах мало логики. Может, любовь его и куплена, но у Тома нет вообще никакой. Все же... — Мне просто интересно, — перебивает его Никита, и камера резко меняется на крупный план. Мда... монтажеру будет нелегко. — Почему, имея притягательную внешность и деньги, любовь вы покупаете исключительно за первое? Не потому ли, что деньги тоже ненастоящие. Так, финансовый пузырь. Получается, все активы, что у вас действительно есть, это только ваше собственное тело. Костюмчик, и тот в кредит. Не густо, Джей, не густо. Арсений камеру теряет. Да и не важно. Это все-таки спектакли, а не фильм. Надо просто не забы­вать, что зрители перед сценой. А ещё что эмоции надо проявлять в три раза живее. С этим проблем нет. Паразит внутрь набухает до максимума и взрывается. Он сбивает Никиту с ног, и они начинают кататься по сцене. Вреда друг другу особо не причиняют, хотя и не играют совершенно. Но вот, в очередной раз, когда Никита выкидывает вперёд кулак, и Арс конечно же избегает с ним столкновения, ловко под него нырнув, его собственный кулак с неприятным звуком встречается с уголком Никитиного рта. Между губ мгновенно пузырится кровь, и Арс приподнимается, давая ему сплюнуть ее на пол и не захлебнуться. Только после этого их разнимают, растаскивая в разные стороны. Мисс Бьюкенен в ужасе зажимает рот рукой. Остальные тоже молчат, замерев на стульях в зале с круглыми глазами на пораженных лицах. — Вы играете, или че? — выкрикивает кто-то из группы. — Они не играют! — голос Николаевны скежечет твердым мелом по доске. — Вы что, обалдели?! Попов! Арсений без труда высвобождается из рук одногруппника, который не очень-то усердно пытается его удержать и даже испуганно дергается, когда Арс к нему поворачивается. Он спрыгивает со сцены. — Я учиться больше не буду. — Что? Он идет вниз по лестнице, а портреты режиссеров и актеров больше не глядят высокомерно, скорее триумфально. «Мы знали. Еще один не справился с этим нелегким ремеслом актера. Что ж, не каждому дано.» У гардероба в тишине университета, где все в это время находятся на занятиях, он слышит гулкий топот позади. — Арс! — Никита возникает перед ним, удерживая у рта кровавую тряпку. — Ты не можешь бросить. — Это ещё почему? — Арсения это настолько сбивает с толку, что он забывает сойти с последней ступеньки, и его нога так и остается висеть над пропастью. — Потому, что ты самый талантливый. Ты много чего добьешься. Ты можешь стать великим актером, — тараторит он, все сильнее пропитывая алой слюной тряпку. — Никита, — Арсений останавливает его, взяв за руку, и Демин прикрывает глаза, накрывает его руку своей, становится чуть ближе. Арсению приходится отодвинуться. — Мне это не надо. Я в инсте и на ютьюбе за месяц больше денег подниму, чем за год в театре. — Арс, пожалуйста, — Никита открывает глаза, в уголках собирается влага. Сколько людей он собирается довести сегодня до слез? — Ты больше, чем эта шелупонь с интернета. Ты интересный, необычный. Они масса. Тебе нечего там делать. Что-то там возникает внутри, пытаясь выбраться из-под ошметков взорвавшегося паразита, но Арсений не дает себе почувствовать, что именно. Не нужно. Он обнимает Никиту за плечи, целует в щеку, говорит на ухо «пока» и уходит. Не закончив эти курсы, он в ГИТИС не попадет. И все же это удивительно как то, что ещё месяц назад было заветной мечтой, теперь оставляется позади без каких-либо сожалений. Наверное… скорее всего… Он же так и не почувствовал, что там действительно у него внутри.

***

У Стаса день рождения, и вся «Дыммашина» едет на выходные за город. Арс уверен, что он в пролете, но Шеминов на очередных съемках между делом спрашивает, ест ли он только куриный шашлык или он не мусульманин. На удивленное «нет, конечно», отвечает: — Просто у нас в команде оказывается есть те, кто свинину не ест. Но по ним никак не скажешь. Съемки проходят весело. По гениальному Шеминовскому сценарию Федя по очереди перевоплощается в Диму, Сережу и Антона под воздействием каких-то чар. Импровизаторы сидят в студии в ожида­нии передачи Абрамова, на которую их пригласили в соседнюю студию, и периодически покатываются со смеху. — Ну, ебан-бобан! — Арсений сгибает ноги в коленях, становясь ниже, натягивает ша­почку на голову и делает самое неодупляющее лицо из своей актерской коллекции. Затем он расстегивает верхнюю пуго­вицу на рубашке, кладет руки в кар­маны и приподнимает одну бровь. — Вообще я человек-мимопроходящий, но мимо такой конфетки пройти не смог. И сразу после он вскакивает на табу­ретку, поднимают руку, чтобы медленно поправить невидимые кольца. — Какой же я долбоеб, — вздыхает он. — Э! — Шастун возмущенно лупится на Стаса. — Что? — тот пожимает плечами. — У него нет прописанных реплик. Я сказал ему импровизировать. После съемок Антон ловит его у лифта. — Лисенок, — шепчет он, озираясь. Арсения это уже даже не бесит. Все превращается в довольно смешную па­родию на шпионский фильм. — Помнишь, что едем не вместе и селимся в разные ком­наты? Да? — Я и не собрался с тобой ехать. А селиться тем более. Он даже слышит скрипучий голос оставшейся навеки в памяти Ни­колаевны: "Пятерка за холодность, Попов. Вот как надо изображать безразличие!" Антон заметно удивляется. — Все хорошо? — Все отлично. Этим "отлично" можно и кусок ура­на напополам разрезать. Шастун неуверенно кивает, касается пальцем руки и уходит по коридору на очередные съемки. Иногда создается такое ощущение, что Антон в этих стенах призрак — проданная душа, вынужденная вечно производить контент. Арсений приходит и уходит, а Антон всегда здесь. Если бы он иногда не видел его у себя в постели, то с легкостью бы в эту легенду поверил.

***

Подъездная дорожка слишком круто уходит вниз по склону, и микроавтобусы ехать по гололеду отказыва­ются. Приходится всем вылезти, размять онемевшие от двухчасовой поездки ноги, нагрузиться пакетами с едой и алкашкой и попытаться добраться до трех снятых срубов невредимыми. Арс с Сережей пробираются по кромке снега сбоку от катка, обтесывая плечи о забор. Кто-то уже навернулся и весело летит мимо них вниз, оставляя за собой дорожку из баночного пива. — Спасибо, что не схватился за пакет с вискарем, Гаус! — кричит ему вслед Стас. Местечко очаровательное. Три домика с панорамными окнами, выходящими на заснеженное озеро и окру­женные ельником. Арсений отчаянно от­гоняет от себя фантазию о том, как они остаются в этом месте вдвоем с Антоном. — Арс, бухать будут во втором, а мы с тобой вроде в первом. Так что, давай дотащим туда пакеты и вернемся оставить наши вещи, — Серега ему в этом нелегком деле помогает. — Что делать будешь, Серый? — спрашивает Арс, скинув сумку рядом с кроватью в номере. — Отдыхать, че. — Ты ж не пьешь. — А отдыхать по-другому нельзя? Я пойду сейчас по пирсу прогуляюсь, потом шашлык начну делать, поем, приду сюда фильмец какой-нибудь смотреть. — Понятно, — улыбается Арсений. Ему становится завидно. Нет, без алко­голя, и он замечательно умеют проводить досуг, но вот так по-настоящему именно отдыхать... Большую часть времени он старается удержать свои чахоточные мысли за плинтусами. Они реагируют на любой намек на скуку мгновенно вываливаясь своими склизкими тельцами наружу и заставляя воротить хуйню. Так было на заправке, когда он подкладывал просрочку под машины, так было, когда он проник к импровизаторам за кулисы. Так было и до того — когда он решил, что ему надо уезжать в Москву поступать на актерский. И вот недавно, когда он понял, что актерский ему нахер не нужен. Сейчас ему и нескучно вроде, но паразит внутри воскрешает и чего-то, сука, жаждет. В зале второго домика уже включа­ются колонки, и кто-то вызывается мешать коктейли. Арсений начинает с бокальчика джин-тоника. Антона он теряет почти сразу. Первое время он замечает его в толпе, лишь благодаря росту. Тот возвышается над морем дрыгающихся голов, словно Бурдж-Халифа над малоэтажной застройкой с одной лишь разницей, что на месте не стоит. И в какой-то момент, Арс перестает различать его фигуру даже на дальнем расстоянии. Шастун растворяется в толпе так же быстро, как крепкий алкоголь у Попова в крови. Набухивается он быстро. Сам удивляется, когда различные поверхности начи­нают вести себя коварно, впиваясь в бока и выскакивая неожиданно наперерез. В очередной такой раз, он спотыкается о вазу с цветком, которой, он может поклясться, раньше там не стояло, и летит на пол. — Арсюха! — подскакивают к нему испуганные девчонки. — Все нормально. Просто этот пидорас…— он тыкает пальцем в сторону, но цветка там не оказывается. — Он сзади тебя, милый. Не ушибся? — визажистка Лена успокаивающе гладит его по плечу. — Хватит с ним сюсюкать! — рассталкивает их Дрон. — Ты, малой, так наж­рался потому, что коктейли разноградусные намешал в желудке. Пойдем к нам. Мы вискарь пьем. Арсений сомневается, что опьянение от коктейлей лечится виски, но позволяет утащить себя к столику у дивана. На диване умудрился уснуть кто-то большой так что, за неимением вариантов, все расселись вокруг столика на подушках. Играют в игру из «Тейбл Тайма». Производят звуки, пытаясь пока­зать то, что у них на карточках. Когда очередь доходит до Арса, ему достается дельфин. И именно в тот момент, когда он щелкает и скрипит гортанью, напоминая все, что угодно, но только не это прекрасное морское животное, в комнате очень громко возникает Шастун. Он появляется вместе с Максом Загайским — в менее пьяной стадии, чем Арс, но достаточно поддатый, чтобы оросить их стол, подлив несколько капель своего пива в их виски, когда он с любопытством над ним наклоняется. — Че вы там делаете на улице, — спрашивает его Горох, глядя снизу вверх. — Мы вместе с пацанами и Стасом пускаем салют на пирсе. — Да-а-а-а! А вот Заяц в хламину, и он виснет на Антоне как флаг на флагштоке в почти полный штиль, пытаясь перекатиться и установить себя на ноги обратно. Так, как Попову Антон ни за что бы на людях не позволил. Шастун одаривает его лишь секундным взглядом, поджимает губы в намеке на улыбку — трусливую и безэмоциональую, как если бы улыбнуться Арсению было бы чем-то позорным. Потом они уходят, а Арс играет еще несколько кругов, не угадав ни одной карточки, и встает, чтобы подышать свежим воздухом. Удачно вписавшись в дверной проём, он выходит на пустое крыльцо. Там только Матвиенко, флегматично переворачивающий шашлык в гриле и попивающий, должно быть лимонад. — Ничего себе ты накладыкался, — усмехается он, когда Арс, вбурившись для устойчивости носками кроссовок в снег, паркуется рядом. — Что, так заметно? Это потому, что у меня плохо с корди... координацией и пространствывы... пространственноно... — Это потому, что у тебя куртка задом наперед надета. — А. Рядом с Сережей вдруг становится спокойней. Вид на озеро завораживает, а запах шашлыка уводит в детство, когда он так же стоял подле отца, пуская слюни на подтекающее жиром мясо. Отец говорил пошевелить угли, и Арс всегда подходил к этому делу со всей серьезностью. Отец всегда был примером и авторитетом. Арсению восемнадцать, но он до сих пор не позвонил сказать, что ушел из актерки. И пока не скажет, они не узнают, так как последнее время он платил за нее сам. Это было по сути единственной вещью, за которую платил он, а не Антон. Да, ему уже восемнадцать, но звонить он боится. — Чего ты ушел оттуда? — спрашивает Сережа. — Скучно? — Да не... просто. Здесь у всех есть своя компания, я человек со стороны. — Ты член команды. — Думаешь, я смог бы когда-нибудь действительно им стать? Сережа отхлебывает лимонад и пожимает плечами. — Если оно действительно тебе надо... мне просто кажется, ты немного про другое... не из того материала что ли. — Боже, и ты туда же! — так сильно возмущаться оказывается лишним. Арс теряет баланс, и его кренит вбок. Матвиенко, к нему толком не поворачиваясь, вытягивает в сторону руку, чтобы толкнуть его обратно в ровную позицию. — В смысле, и я туда же? — Я такой же как все. Нет во мне ничего особенного. — Я и не говорю, что ты особенный. Другой просто. У каждого есть свое место. Я тебя не отговариваю. Чувствуешь, что это место здесь, пожалуйста. Они еще какое-то время стоят рядом — два интроверта, нашедшие друг друга в этом вертепе. С Сережей можно молчать и не чувствовать при этом неловкость. А так же у него можно спросить то, чего у других нельзя. — Ты это... не знаешь, где Шастун? — К себе в номер вроде ушел. — А это... где номер его не знаешь? Матвиенко поднимает на него глаза, оторвав их от шашлыка. Кривит губы в понимающей ухмылке. — Он в третьем домике, первое окошко справа. И, Арс... — Попов делает первый кривой шаг и замирает. — там еще Стас живет. Поосторожнее. Чем дольше он удаляется от громкого домика, тем сильнее скрипит снег под ногами, и тем ближе подкрадывается со всех сторон тьма, несдерживаемая горящими окнами, экранами телефонов и фейерверками. Музыка и смех глохнут. Арс останавливается под одним из окон. Он не уверен, что это комната Антона. В таком состоянии он ни в чем не уверен. Главное, чтоб не Стаса — думает он, внутренне разрываясь от смеха, вдруг живо представив эту картину. Он подтягивается на локтях и толкает створку, и видит как во мраке комнаты дергается длинный черный сгусток. По-любому Шастун. — Арс, это ты? Ты че делаешь? — Я к тебе, моя принцесса, — фразочка не вяжется с его бухой артикуляцией и сдавленным от врезавшейся в живот рамы голосом. — Вот же придурок. — Арсений? Антон замирает с протянутыми к нему руками. Арс тоже, успев закинуть на окно одну коленку. Не, это даже смешнее. — Арсений, скажи честно, у тебя боязнь дверей? Почему ты вечно лезешь через какой-то черный ход. Он отрывает взгляд от остолбеневшего от страха Шастуна и с трудом поворачивается к Стасу. Тот покачивается взад-вперёд на месте, покуривая сигарету. Смотрит с пьяным удивлением — не таким выразительным как у трезвого человека. — Я не смог найти дверь. Можно было бы подумать получше, но мысли запинаются друг о друга. — Она в двух метрах слева. И че ты вообще к Шастуну лезешь? — К Шастуну?! Боже, только не к этому гомадрилу! — в попытке изобразить ужас от перспективы попасть к Антону в спальню, он скатывается обратно под окно и приземляется на жопу в сугроб. Снег неприятно заползает за пояс штанов. — Я думал, это мой дом. — Вставай, горе, — Стас помогает ему подняться на ноги. — Твой — первый, за этим — за тусовочным. Он указывает на дом и сам уходит в том же направлении. Арс ждёт, когда он скроется из виду и лезет обратно. Когда совместными усилиями, он оказывается внутри, оба так резко накидываются друг на друга, что их пьяные тела с этой страстью не справляются. Арс тянет Антона на себя, спотыкается о воздух, бьется затылком о стену. — Господи, — Антон наглаживает ушибленное место руками. — Какой же ты... — его горячечный, пахнущий пивом и сигаретами шепот теряется где-то у Арса на шее. Он вылизывает все те места, до куда может добраться, мнет в руках Арсову задницу, запустив их под ткань джинс, сгибает колени, чтобы прикоснуться к ключицам, но не удерживает на себе вес обоих и падает спиной на кровать, увлекая за собой Арсения, и тот моментально его седлает, проезжаясь пахом по ощутимому стояку. — Так, все-все-все! —Антон пытается зафиксировать его, хватая за запястья и удерживая над своего головой. — Давай полежим вместе, но вот без этого. — Вовремя ты опомнился. Я весь в твоих слюнях, даже волосы. Дай хоть отсосу. Я же вижу, что твой одноглазый пират поднялся на мачту. — Звучит ужасно, Арс, — тихо смеется он. — Ну дай! — Да что тебе приперло?! Вот прям сейчас, когда Стас шарится вокруг как цербер. Он, если где ебутся, за милю учует! — Что это за способность такая? — У него с недавних пор нюх на все гейское, после... Антон закусывает губу, понимая, что сболтнул лишнего. Арсений помнит про ту самую супер-секретную историю, но сейчас совершенно не хочет знать никаких подробностей. Зато пожурить Шастуна за малодушие — это он с радостью. — Что же ты, Антошка, так до усрачки его боишься? — Еще и Поз может в номер вернуться. Ой, бля! Он спихивает с себя Арса, подскакивает к двери и щелкает замком. Возвращается назад на кровать и отвечает на укоризну в Арсеньевском взгляде, разводя руками. — Давай кви про кво, Шастун? — Че? — Услуга за услугу, хуй ты необразованный. Я тебе отсосу и до конца поездки тебя не трогаю. — Звучит, будто я вдвойне в плюсе, — подумав, отвечает Антон. — Так вот именно! — Не, я тебя знаю. Где-то здесь кроется ловушка. — Нет никакой ловушки. Ты так говоришь, будто тебе сосать — это ебать какая работа! Как леденец облизать. И размер точно такой... Воздух выбивает из легких, когда Антон резко опрокидывает его на матрас и начинает самым бесчеловечным образом щекотать, рискуя поломать пару ребер. Звонкий смех Попова отскакивает от стен, чуть не выбивает стеклопакет и ускальзывает в ночь через оставленную щель. — Ш-ш-ш! — Антон останавливается и зажимает ему рукой рот. От этого жеста ошпаривает внутренности. — Господи, что же ты со мной делаешь? — Что я делаю? — спрашивает Арсений, когда Антон убирает руку. — Заставляешь меня забыть о всех предосторожностях. Он смотрит ему в глаза, а Арсений чувствует, как паразит становится меньше, а его обещание самому себе быть беспристрастным снова трещит по швам, возвращая в тело то самое электричество, которым раньше его прошибало от каждого такого взгляда и каждого прикосновения. Он берет Антона за руку и нагло сует себе в трусы. Антон достает ее обратно, но, сука, медленно, проходясь по чувствительной коже пальцами и даже нарисовав небольшой кружок на головке. Арсений прощается с тоненьким стоном и рефлекторно вскидывает бедра. — Нет, — качает Антон головой с таким категоричным видом, будто не в дрочке отказывает, а в просьбе оставить его на поле боя погибать в траншее. Кладет руку на таз и припечатывает к кровати. — Эх, — Арсений делает максимально глубокий вздох и трагично падает щекой на одеяло, словно его все-таки оставили, и он героически испустил дух. — Ну, актер, — цокает Антон. — Ты скажи, ты у себя в группе на первых позициях всегда? Не могу представить, что там у вас есть кто-то более талантливый. — Я ушел из актерки, — не поднимая головы и наблюдая над нависшим над кровлей соседнего дома месяцем. Как с детского рисунка — светящийся аккуратный серп. — Что?! — Надоело. — Но ты же... ты обещал не бросать! — Ты тоже мне обещаешь много чего и не выполняешь, — фыркает Арс, наконец поворачиваясь и встречаясь с нависшим над ним длинным возмущенным лицом. — К тому же, у меня и в импрокоме дела не плохи. И подписчиков в инсте уже триста тысяч. Не за горами предложения. На телеке я уж куда больше буду капусты рубить чем в сраном театре. А если что-то не выйдет, — он расплывается в улыбке. — У меня есть ты — безотказный толстосум Шастун. — Ты малолетка безмозглая! Послышалось, наверное... — Что? — Я говорю — ты пиздюк отмороженный. — Вау! Еще несколько синонимичных коллокаций, и я поверю, что ты книги читаешь, Шастун. — Я тебе щас пизды дам, отвечаю! Вообще, хоть Арс и уверен, что сильнее, в положении он сейчас проигрышном — одна половина тела зажата под Антоном, другая все равно слишком отравлена алкоголем, чтобы как-то себя защитить. Но, конечно, не от этого он весь сжимается и внутри, и снаружи, а от того, что это единственный раз, когда Антон вот так серьезно, без их обычных приколов попрекнул его возрастом. — Тебе прям дело есть? — Почему ты думаешь, что мне нет до тебя дела? Он хочет ответить. Причин сотня, и все они выстраиваются в очередь на его пьяном языке. Сейчас он все ему выскажет. С утра захочет себя приложить о стену, но какая разница, что будет с утра. — Во-первых, Антон... — Тох! Они оба подлетают на кровати. Раздается стук, а голос выдает Диму. Антон смотрит на него, потом на окно, и Арс уверен — ему сейчас прикажут выбираться тем же путем, которым он пришел, но Антон в итоге тяжело вздыхает, поднимается и открывает дверь. — Че ты заперся? Дима вот точно так же выглядит на "Громком Вопросе", пока все неистовствуют, пытаясь выведать ответ. Взгляд человека, не понимающего зачем его мать мучалась, пытаясь принести его в этот мир. У обоих видок красноречивее некуда — растрепанные и раскрасневшиеся, с мятыми кофтами. У Арса еще и ширинка расстегнута, когда-то успел. Поэтому Дима совершенно ничего не спрашивает, кроме риторического: — Шаст, ты охуел? — Мы просто общались, — голос его спокоен, но даже с кровати и в темноте, только под льющейся из коридора струйкой света, Арсений видит, как глубоко надувается и опадает его грудь. — Я вижу, — опомнившись, он заходит, прикрывая за собой дверь и выжидающе смотрит на Арса. — Я сам пришёл сюда. В окно залез. Он тут не при чем, — зачем-то он начинает оправдываться. Под этим взглядом даже немного трезвеет. — Я в тебе вообще не сомневаюсь. Ты в любое отверстие просочишься, но никогда через парадный вход не пойдешь. — Поз, заткнись. Было бы обидно, но Арс все же слишком пьян и слишком сильно он фиксируется на том факте, что Антон защищает его уже второй раз за неделю. — Лысый, иди нахуй, — он пытается подняться, путается ногами во взбитом одеяле, и Антон хватает его под руки, не давая позорно упасть вниз. — Димон, доведи его, пожалуйста, до его спальни и проследи, чтобы он не утонул в озере, — раздается над ухом, когда его ставят на ноги, и Арс утыкается в чужую шею. — Ты думаешь он своей чугунной башкой способен проломить лед? Антон пытается бережно его от себя отцепить, но неожиданный ком встает в горле, а руки лишь сильнее сжимаются на лопатках. — Арс, чего ты? Иди поспи. Он вслепую прокладывает дорожку маленькими поцелуями к губам, и Антон к его удивлению отвечает. Несмотря на то, что Дима все еще в комнате и, возможно он ради приличия и отвернулся, но если он не заткнул уши, то в любом случае слышит, как оба размыкают рты и сталкиваются языками. Звук слишком характерный. — Все иди. Дим, я тебя прошу... Сначала Арсений уверен, что помощь Позова ему нахер не сдалась. Он же как-то до сюда добрался. Но, сделав пару шагов из домика, он понимает, что мозг от всего произошедшего совсем слетел с катушек. Он еле добирается до крыльца и вешается на перекладину. Дима терпеливо ждет, закуривая. Вокруг раздаются взрывы хохота, музыка и даже долетает топот с пирса. Арс пытается посмотреть, что там творится, но мир превращается в смазанную абстрактную картину из Икеи. Вокруг кипит жизнь, но он слишком пьян, чтобы оценить градус ее кипения. — А че вы здесь третесь? — с непонятной стороны доносится голос Матвиенко. Внутренний компас сбит начисто. — О, слава яйцам, Серый. Пацан же с тобой заселился. Отведи его на тихий час. Ему давно пора. — Без проблем, — с ощутимой даже без визуального подтверждения усмешкой отвечает Матвиенко. — Да, я норм, — Арсений пытается подняться и посмотреть на друга, но гравитация сильнее, и он опускает голову обратно. — Лысый гипре… гипра… гипербволи… — Да понял я, что преувеличиваю! Ты ж на самом деле как стеклышко. Прикинь, Серый, где он был. — Где? — Ну угадай. — Ну не знаю. Делал селфи в джакузи? — Нет, в моей с Антоном комнате за закрытой дверью. Вот теперь думаю, стоит ли мне там спать или может пойти попросить сменное белье. — Да ничего мы не делали! — Арс все-таки находит силы вскинуть голову. — Я уже сказал, что сам залез к нему в окно! — Да заткнись ты, ебан-бобан! — шипит на него Дима. — Охуел? Иди ещё Стасу об этом расскажи. Слышен отчетливый хмык Сережи. — В окно залез… романтика. — Ага, романтично будет, когда Тоху из-за этого мандюка попрут из всех проектов. — Да, хуево будет! — ухмыляется Арс, ставя ногу на нижнюю перекладину и фиксируя себя в более-менее устойчивом положении. — Импру закроют. Она же только на нем держится. Серёжа только вздыхает и отворачивается. Дима сначала никак не реагирует, докуривает, а потом смотрит Арсу прямо в глаза. — Импра будет существовать, когда о тебе — смазливом говнюке из рекламы все и думать забудут. И под «всеми» я имею в виду и… — Поз, ну харе! Ты че? Арс, все пошли спать. Серёжа появляется между ними, подставляет плечо и утаскивает по направлению к их домику. Арсений замертво падает в кровать, как только оказывается в номере, и позволяет старшему товарищу стянуть с себя кроссовки. — Под «всеми» он имел в виду Антона, да? Серёжа, прежде чем ответить, выключает основной свет, включает светильник между их кроватями и начинает рыться в торчащих из его сумки проводах. Видимо, ищет нужную зарядку. — Ничего он не имел в виду. Он сгоряча. Когда на людей наезжаешь, они обычно отвечают грубо. Ты наверное уже в курсе. Становится жутко стыдно. — Блять, — он накрывает лицо руками. — Серег, прости, я не имел в виду, что вы менее значимы. Я вообще ничего… — Арс, угомонись. И я, и Дима знаем, почему ты себя так ведешь. Просто Дима очень любит Антона и очень за него переживает. Больше, чем следует. Он иногда забывает, что тот уже давно взрослый мужик. — Почему я себя так веду? — не понимает Арс. — Боишься, что тебя не любят. — Да похер мне, — фыркает он. — Антон нисколько меня не любит. Я знаю. Я хоть и мандюк, как и сказал стоматолог, но не тупой. — Эх, я бы не был так в этом уверен. И Серёжа, чуть кряхтя и скрипя пружинами, заваливается на матрас, будто он сейчас сказал самую обыденную на свете вещь. — Что ты имеешь в виду? — Арс так сильно наклоняется над пролетом между их кроватями, что чуть не летит вниз. — Тебе же похер. — Сере-е-еж! — Все, отстань! — Ну расскажи! — Дай мне спокойно в интернете позависать. — Че у тебя там? Порнуха? Я щас только закемарю, а ты кефир начнешь гонять! — Господи, — Сережа раздраженно опускает крышку ноута. — Мне вот сейчас впервые стало жалко длинного. Ты же мертвого достанешь! — Сереж, почему ты думаешь, что у него ко мне что-то есть? — Хотя бы потому, что он на прошлой неделе отказался от приглашения в один хороший проект, в пух и прах посравшись со Стасом! — восклицает он. — И я не знаю, что там могло такое случиться, что он так рогом уперся, кроме того, что ему захотелось провести это время с тобой. — В четверг? — немного пораскинув еле ворочающимся мозгом, спрашивает Арс. — Да, вроде. В этот день он переезжал. Может, ему кажется, когда он проваливается в сон, но по носу будто бы стекает что-то влажное.

***

Сначала он думает, что просыпается от храпа Матвиенко. Такое ощу­щение, что у Сережи в носу застрял двигатель от Белаза. Но даже этот звук не в состоянии опустить­ся на глубину того похмельного коматоза, в котором пребывает Попов. Будит его Антон. Тот Антон, что с виноватым видом сидит на подоконнике с опущен­ными к залитому алкоголем и усыпанному осколками полу ногами. — Бля, сорян, — шепчет он и аккура­тно опускает одну ногу, пытаясь впи­саться между кусками стекла. До­вольно самонадеянно для его лосиного копыта. Стекло громогласно хрустит. Антон сжимается, косится на Сережу, но с его стороны мотор глохнет лишь на долю секунды и заводится снова громче прежнего. — Что ты делаешь? — Арсений приподни­мает голову и тут же со стоном опу­скает, стискивая в руках. — На свиданку хочу позвать. — На, — он сует ему под нос таблетку, крутит башкой в поисках воды, нахо­дит бутылку с остатками на донышке и стакан с чем-то оранжевым. Должно быть виски. Арсений совершенно не помнит, что довело его до такого состояния, что он начал хлестать виски. Шастун выпива­ет жидкость в один глоток, морщится, наливает туда воды и подносит Арсу к губам, словно умирающему. — Сейчас легче станет, — говорит он, когда Арсений делает глоток. От попытки подтянуться и сесть, голову простреливает навылет. — Ай, — он скукоживается. Луч солнца, тычащий в глаз, приносит ещё больше страданий. — Зачем ты столько выжрал вчера? — Как зачем? Чтобы услышать от тебя нотацию. Ведь ты у нас трезвенник. Антон хмыкает, а Сережа издает такой душераздирающий звук, что оба дергаются и опасливо на него косятся. — Боже, в нем будто заточены неупокоенные души сразу трех свиней! Антон беззвучно хохочет, как обычно начиная колбаситься, и утыкается ма­кушкой Арсению в живот. Он сглатывает, сдерживая желание зарыться в его короткие волосы рукой. — Три свиньи, — по привычке повторяет Антон. Арс давно заме­тил эту его особенность. На каждой передаче. Эхом за каждой репликой гостя. — Не боишься? — кивает он на Матвиенко. — Да он всё равно знает. Смысл? Антон кладет руку ему под челюсть и проводит пальцем от подбородка к щеке. Наклоняется за поцелуем. — Ты зачем пришел-то? Антон останавливается, смотрит с каким- то усталым осуждением. — Хотел погулять с тобой, пока все спят с бодуна. Но раз ты не хочешь... Он поднимается. Стекло хрустит, а Арс опять и снова плюет на свою новую "конституцию хладнокровно содержанца" и нарушая все ее законы, хватает Антона за руку, усаживая обратно. — Нет, не надо. А голосок-то! А фразу какую подобрал! Будто нищенка обездоленная, и у него последний кусок хлеба отбирают. Какой же он всё-таки безвольный и бесхребетный! Он отворачивается, чувствуя как предательски краснеет. Все ещё краснеет. Всё еще себя не контролирует. — Пойдем, солнышко, — Антон никак это не комментирует, только касается руки и уходит обратно в окно, словно какая-то длинная версия Карл­сона. Уже снаружи засовывает голову в щель и говорит прибрать осколки, а то Матви­енко поранится. Ну, конечно. Придурку даже не стыдно! Арсений сметает стекло в мусорку, быстро умывается и выходит в свежее утро. Солнце перебросило несколько лучей через горизонт, оставляя надрезы на глади озере и сугробах. Но не кроваво-красные, скорее цвета незре­лого арбуза. Резиновый звук снега под ногами кажется оглушающим в этой тишине. Антон курит у пирса. Его лицо тоже цве­та арбуза. — Красиво, — говорит Арсений. — Да. Пойдем в лес сгоняем? Они заходят неглубоко — только там где вытоптано. Дальше начинается бурелом, и снег слишком глубокий, но этого достаточно, чтобы их не было видно из окон домиков, если вдруг кто проснется. Ели беззвучно стряхивают излишки снежного покрывала с веток, когда они подходят слишком близко. — Антон, а давай тикток челлендж снимем? Знаешь, там типа пара сталкивается на улице, якобы друг друга не зная, и за секунду появляется нарезка их совместной жизни, а потом они расходятся, будто этого всего и не было. Типа, они не помнят, или это какая-то параллельная реальность. Он уверен, что Антон откажет. Он фотки-то запрещает совместные делать. Но тот вдруг кивает и говорит "давай". — Только у тебя же нет нарезки с нашей совместной жизнью. — Э-э-эм, я что-нибудь из импрокомовского архива возьму, из наших общих реклам. На самом деле у него есть пара фотографий и даже тайно снятое видео, где Антон разогревает на его кухне чебупели, и где он смотрит фильм на его кровати. — Ну давай. Арсений от нервного восторга сначала хватает телефон, опирает его о дерево, а потом уже задается вопросом. — А кто из нас будет от камеры отходить? Во всех видосах это делает девушка. Кто у нас девушка? — Объективно, ты. Антон смеётся в ответ на возмущенный взгляд. — Арс, у нас нет в паре девушек. Мы педики оба. Ты не забывай хоть. Хочешь я буду отходить? — Нет, давай я. — Хорошо, — закатывает он глаза. — И все-таки иногда ты ведешь себя как... Договорить он не успевает, складывается пополам от сильного тычка в ребра. Снимают с третьего раза. Сначала Арсений уходит по колено в сугроб, когда начинает пятиться, потом Шастун слишком резко с ним сталкивается, чуть с ног не сбивая. Но в итоге все получается, и они оба стоят под елкой, оценивая трехсекундное видео и глупо улыбаясь. Арсений чувствует поцелуй в висок и руку в своей и поднимает голову. Они держатся за руки. Хоть и не в центре Москвы, но это даже лучше. — А ты говорил, что такого никогда не произойдет, — тихо говорит он. — Чего? — непонимающе хмурится Антон. Одно вот это касание становится контрольным. Образ рушится окончательно, тупые песни хаотичным вихрем непопадающих в ноты голосов и незатейливыми сочетаниями трех аккордов возвращаются назад, хасбики, наконец-то отпущенные на волю, начинают исполнять стриптиз, метро возобновляет работу, путая станции и пролетая остановки. "Любовь на сцене сыграть нельзя" — как-то сказала Николаевна. Как и нелюбовь вне ее. — Давай кви про кво? — Чего? — Услуга за услугу, хуй ты необразованный. Ты обещаешь доучиться на курсах и сыграть в настоящем спектакле или сняться в настоящем фильме, а я обещаю прийти на премьеру в костюме. Стон Арсения должно быть слышит вся медленно просыпающаяся деревня, что вливает сейчас в себя минералку и шарится по карманам в поисках таблетки от головы. Так ярко он представляет глумливую усмешку на алых тысячелетних сухих губах Николаевны.