Фанат

Так как Арсений сраный душнила, порой слишком сильно увязнув в эмоциях, он любит обращаться к термину “эмоциональной гранулярности”. Он препарирует какую-нибудь поселившуюся в нем банальную грусть, пока с точностью до процента не выявляет в ней её составляющие: уныние — 34%, одиночество — 22%, разочарование — 44%. Становится легче. Приходит понимание, с чем конкретно ему надо бороться. Ведь Арсений со своими эмоциями всю жизнь именно борется. С детства, как и большинство мальчиков, он очень часто слышал, как должен вести себя настоящий мужик. Список был довольно внушительным, сейчас он всего и не вспомнит. Но там точно был пункт об эмоциях. Что испытывать их надо в определенных количествах, а если испытываешь чуть больше положенного, держать в себе. Да, это он отчетливо помнит. Потому что, когда он об этом узнал, он сидел подле отца — с длинной ссадиной во всю коленку, подвывая и размазывая по лицу перемешанные с грязью сопли со слезами. Отец сначала что-то бурчал под нос, пытаясь черными от абразива пальцами вытащить цепь, провалившуюся под раму, а потом вдруг повернулся и гаркнул так, что у Арсения очередной всхлип в горле застрял: — Хватит рыдать! Ты мужик или кто? Понятно — подумал маленький Арс, всхлип сглотнул и больше старался никогда не плакать. По крайней мере — не при посторонних. Впоследствии оказалось, что и положительные эмоции проявлять слишком ярко не по-мужски. Приехав в Москву и поступив на актерские курсы, он понял, что его обманули. Парни вокруг и смеялись громко, и злились ярко, и расстраивались тоже во всю мощь. Они не подавляли свои эмоции не только на сцене, но и в жизни. И Арс тоже очень осторожно сделал надрез на этой консервной банке, куда запихал все, что было стыдно проявлять. Но даже в новом окружении ему всегда казалось, что его слишком много. Все его чувства в своей интенсивности не выходили из него бесплотным матом, стоном или проклятиями. Они имели вполне физическое воплощение и еще в школе частенько приводили к чьему-то разбитому носу. За такие вспышки агрессии отец его, кстати, никогда не ругал. Так что, Арсений еще все время путался, какие конкретно эмоции нельзя доводить до максимума. Он редко испытывал просто раздражение. Минуя стадии злости, гнева и свирепости, оно превращалось в чистую ненависть. Не чувствовал банального интереса, лишь страсть. Никаких радостей, недовольств и возбуждений. Только восторг, бешенство и исступление. В Арсении все мгновенно доходило до высшей точки кипения. Никаких полутонов. Именно поэтому он иногда пользовался эмоциональным кругом, или диском, найденным в интернете, чтобы лучше понимать, что конкретно испытывает, и из чего это сложное чувство состоит. Сейчас, когда он стоит в залитом весенним солнцем коридоре ГИТИСа у зала, из-за приоткрытой двери которого просачивается пробирающий до костей голос Николаевны, он по привычке начинает рыться в этой эмоциональной корзине с бельем. Определенно есть страх. Но если засунуть руку чуть глубже, можно нашарить смятый стыд, основательно кринжа (не путать со стыдом, во втором куда меньше от совести и больше от страха общественного мнения) и больше всего упрямства. Он же сам сказал, что уходит. Из-за двери слышен глухой стук — несколько человек, игнорируя ступеньки, спры­гивают со сцены. Первыми выходят щебечущие девчонки. Вера замечает Арса первой, приподнимает одну бровь так высоко, что кажется она сейчас выйдет за линию лица, как у мультперсонажа. — Че, Арс вернуться решил? — шепчут ее подружки. — Естественно, — отвечает она.- Я же говорила вам, что педик. Ясное дело, каким образом он там местечко в рекламках своих выбивает. Но, види­мо, не один он там такой талантливый. Конкуренция большая! Девчонки хихикают. Арсений прикусывает язык. Сам нарвался. Ему бы у нее прощения попросить. Но, как только он начинает собираться с силами это сделать, в дверях, выходя последним, появляется Никита. — Арс? Он как-то неловко хватается за воздух перед собой, словно невидимый трос сжимает. Затем смахивает со лба чуть отросшую челку. Они месяц не виделись. Вроде ничего ощутимо не поменялось, но с другой стороны поменялось всё. Не в Никите. В том, как Арс видит этот мир. — Привет. — Привет. Ты к Николаевне? — Ага. — Вернуться хочешь. — Ну да. Как у неё настроение? Надо за­пастись хилкой? — Арсений пробует беззаботно улыбнуться, но на лице Демина полное непонимание, и улыбку он убирает. Никита в компьютерные игры не играет. Это тот — другой знает все эти термины. — Как обычно. Балансирует между желанием закрыть курс потому, что мы все бездари и начать отливать свой бронзовый бюст потому, что таких артистов, как она, больше не будет. Тут уже улыбаются оба. Глумиться над театральной мегерой когда-то было их любимым занятием. — Хочешь... — Никита запинается, снова выкручивая в руках трос. — Подожду тебя? — Давай, — Деминское лицо мгновенно озаряется. — Раз­говор, наверняка, недолгий будет. Пошлет меня и все. — Вряд ли. Она, как ты ушел, впала в еще более глубокую депрессию, чем до этого была. Как-будто у нее последний луч надежды отобрали. — Прикалываешься? — Нет. Совершенно серьезно говорю, — совер­шенно серьезно говорит Никита. — У гардеро­ба тебя подожду. Он уходит, а Арсений еще раз ревизует все свои эмоции. Вроде все то же самое, но нет — Демин своими словами добавляет толику уверенности. Он, стараясь создавать как мож­но меньше шума, почти на цыпоч­ках заходит в зал. Сумрак внутри неравномерный. Он сгущается у кресел, ныряет в пространство между ними, сливается с ещё более черной темнотой и становится непроглядным. Но у сцены он рассеивается. Не благо­даря направленному на нее освещению. Нет. Это закон вселенной — сцена всегда самый яркий объект в комнате. А главный герой — самым яркий объект на ней. Сколько раз еще маленьким он представлял себя этим слепящим пятном, вглядывающимся в сумрак, окутывающий лица публики. Они щурятся потому, что на него больно смотреть, но глаз отвести не могут. Он всегда хотел, чтобы им восхищались. За этот месяц он соскучился по ощу­щению этой полости под ногами. Всегда есть некоторая тревожность, что ты сейчас как топнешь ногой, так и провалишься в эту пустоту между подпорок. Такого ощущения нет под студийными камерами. Это две совершенно разные вселенные — сцена и телевидение — пересекающиеся между собой примерно, как реальный человек и биографический фильм о нем. Николаевна, пританцовывая, просматривает что-то в своем журнале. Журнал она держит одной рукой, а другой проворачивает кисть, поглаживая воздух. Даже для женщины куда младше нее, получается весьма грациозно. Всё-таки, профессия оставляет на личности самый глубокий отпечаток. Меняет ДНК. Определяет нас. На вопрос: кто ты, большинство назовут свою специальность. Арс бы сказал, что он актер, хотя он определенно не так в этом уверен, как женщина, танцующая перед ним. Он прислушивается. Нет, нет, не хочется мне спать, я не засну, кружится голова! Нет, нет, не лягу я в кровать, слышу в сердце милые слова. Николаевна напевает песню из мюзикла “Моя прекрасная леди". На словах “я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра” она крутится вокруг своей оси, замечает его в процессе и полный круг так и не со­вершает. — У, блять! — подпрыгивает она, пугаясь. Брови Арса взлетают вверх. Женщи­ной Николаевна всегда была резкой, но таких словечек никогда себе не позволяла. Он сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Попов?! Напугал скотина! Ты че здесь делаешь? - она хватается рукой за бок, а другой — с журналом опирается на стол. — Простите, пожалуйста. Я не хотел вас отвлекать. — Что тебе? — Можно мне вернуться на курс, Елена Николаевна? — Ой, а что случилось? — костлявая ладонь перемещается с бока на грудь, словно паук. — А как же карьера телезвезды и ютьюб блогера? Не удалась? К этому он был готов. Реплики все надежно вызубрены. — Елена Николаевна, ни в одной сфере я не смогу добиться такого же величия, как и вы. Но здесь я хотя бы буду в непосредственной близости от вашего таланта. — Ой, замолчи, — морщится примадонна. Зрелище не для слабонервных. Учитывая, что и в расслабленном виде, ее лицо напоминает систему траншей Первой Мировой. — Лесть это не твое, Попов. Кол за правдоподобность. Все же видно, что она подтаяла. Немного разгладив ту самую глубокую траншею, что находится у нее между бровей, артистка выдыхает. — Можешь вернуться. Но, Попов,— она останавливает своей паучьей рукой его порыв рассыпаться в благодарностях. — Никаких драк. Неважно, что у вас там с Деминым, это все за стенами театра. Арсений целует ее выпирающие костяшки, присев на колено, выскакивает из зала и бежит вниз по ступенькам к выходу, по пути размышляя о том, что у них собственно с Деминым. Никита, как и обещал, ждёт у гардероба. Полулежит на скамейке, облокотившись на стену и почти съехав на пол, от чего пуховик вздулся вокруг его головы синими пузырями. Глаза закрыты. Точно так же он кемарил, когда Арс таскал его по магазам перед своим пер­вым походом в офис “Импрокома". Как же давно это было… Арсений падает рядом, и Никита дергается, просыпается и резко подтягивается на руках. Синие пузыри сдуваются. — Что, взяла обратно? — Ага, со следующей недели продолжаю. Как лавэ переведу. — Я же говорил. Арсений расслабляет ногу, задевает коленкой Никитину и чувствует, как тот перестает дышать. Ногу он убирает. — Пойдем? — Ага. Он бы так сразу не определил, где на круге находится его чувство к Никите. Оно сложное, как ажурная скатерть — где-то всего много, где-то лишь тонкая полоска. Он бы очень хотел, чтобы они остались друзьями. Они здесь десятки раз ходили. Плутали по Кисловскому переулку, зарывшись с ушами в воротники. Но сейчас начало марта, и уже можно вытянуть шею и подставить лицо под еле теплое, но все же солнце. Под ним все кажется другим. Даже загончик с детской площадкой у дома Моссельпрома, большую часть которого отжала трансформаторная будка, не выглядит так грустно. Впервые за долгое время он ясно видит всю Арбатскую площадь. Аэрофлот, Художественный — наконец-то он поднимает голову от асфальта, чтобы разглядеть здания вокруг и их названия. Все по-другому. Кроме того, что они опять с Никитой, как и в прежние времена, и он не умолкает ни на секунду, рассказывая ему все, что произошло за то время, пока его не было. — Играл Сергея Паратова из “Бесприданницы”, а Ксюша Ларису. После этого она напросилась со мной гулять и полезла целоваться. — А ты чего? — Арсений даже останавливается, любопытствующе глядя на Никиту. — Обалдел, — отвечает он, округляя глаза. Если их со стороны послушать то нет ничего страннее, чем девчонка, пытающаяся поцеловать парня. — Но не стал отстраняться. Арсений смотрит на него в полнейшем недоумении. — Хотел понять, каково это, — поясняет Никита. — Понравилось? — Вообще, нет. Но я ей сразу сказал, что у нас ничего не выйдет. — Ясно. Они доходят до метро молча, и когда Арс оборачивается чтобы сообщить, что будет вызывать такси, Никита успевает начать: — У вас с... — Я на такси. Увидимся. — Давай. Они обнимаются, и Арс уезжает. Чувство становится лишь сложнее.

***

В офис для съемки рекламы для очередных "Неигр" он приезжает сильно заранее. Минских, с которыми он изображает реквизиторов, бьющихся над новыми заданиями с ложками, кружками и арбузами, еще нет. В коридоре тихо. Было бы, если бы по нему не двигались, размахивая руками и горланя, ожившие персонажи из мультфиль­ма "Казаки". Не хватает только мелкого. Шастун и Журавль между мо­торами, рекламами и техничками в стенах офиса существуют в основном вдвоем. Это шумный и хаотичный тандем, по большей части благодаря голосистому Диме, на любой прикол которого Антон подкидывается с самоотверженностью армейского друга, с которым они когда-то подыхали под танковыми обстрелами. В данный момент они снимают братские кружочки для телеги Шастуна, от чего оба идут по узкому коридору, заставленному шкафами и лавками, задрав головы в телефон. Дима пару раз обо что-то спотыкается, Антон чуть не сносит шкаф. — Скажи, Димон, как называется черный, который управляет самолетом? — Не знаю. Как? — Летчик! Ты че, расист гребаный? Оба гогочут. Дима пихает Антона так сильно, что тот летит лбом в стену, а из-за ближайшей двери высовывается злое лицо, просящее их быть потише. Оба проходят мимо Арсения, едва на не­го взглянув и кинув ему по привету, словно мелочи бездомному. Арсений пытается прибить, начавшую наклевывается ревность, словно муху, но естественно не успевает. Потому, что у ревности, как и мухи фасеточное зрение и она видит твое желание ее приструнить многократно замедленным. Муха эта остаётся противно жужжать над ухом. Если применять эмоциональную гранулярность к арсеньевской ревности, то чего-то вроде чувства собственничества в ее основе не окажется. Глупо думать, что Антон неровно дышит хоть к кому-то из своих многочисленных корешей. Как-то, разогнав свою фантазию до максимума, Арс ярко представил Шасту­на, давящегося Журавлевским членом в импрокомовской подсобке. Попова еще долго мутило, ибо картинка эта забила самые труднодоступные места его параллелепипедного сознания, и он пару дней не мог выковырять оттуда все ее ошметки. Нет, не поэтому он ревнует. Де­ло в том, что так по-дружески — с тычками, ебланскими приколами и риском друг друга травмировать Антон может вести себя с Арсом только наедине. Это самое обидное. Он бы хотел, чтобы и Дима, и все остальные знали, что он — Арсений Попов находится в той же самой лиге, что и они. Даже куда ближе к телу, чем они могли бы вообразить. И есть в этом типе ревности что-то мерзкое. Что-то, что вообще не про любовь. Час спустя он — уже напомаженный и причесанный сидит за гримерным столиком. На диванчике сзади тоже готовый полулежит Шевелев, а сбоку всё ещё колдуют над Гаусом. Для Арсения это ожидание невыно­симо. Энергия, и так редко покидающая его полностью, копится в геометрической прогрессии и теперь распирает изнутри. Он пытается спу­стить её на вымораживающую игру в телефоне, где надо собрать заказ за определенное время. Стейки подгорают, тарелки заканчиваются, посетители уходят злые, а Арс с каждой секундой становится только еще более раскаленным. Это плохо. Во время съемки из-за него опять будут прерываться, чтобы попросить разговаривать помедленнее и двигаться поплавнее. — Так, — обычно ругается Стас. — Переведи дыхание, вытащи шило из жопы и давай ещё раз. Камера за тобой не поспевает, бесеныш! В комнату одновременно заходят стилистка и Шастун с Журавлем. Точнее Шастун с Журавлем в нее вваливаются, изображая из себя то ли гангстеров, то ли паралитиков, а миниатюрная блондинка почти незаметно проскальзывает за ними. В руках у нее черная бини шапка, которую она осторожно, стараясь не сильно повредив прическу, надевает Арсению на голову. — Давай посмотрим, золотце… мне ка­жется, тебе так очень хорошо и к этому свитшоту подходит. Арсений застенчиво кивает, улыбается и смотрит в зеркало. Большую часть отражения того пространства, что за ним, занимает стилистка, оценивающе рассматривающая, что получилось. Шумную парочку частями видно из-за ее спины. — Ему отлично. Цвет глаз хорошо подчеркивает, — доносится оттуда. В Арсовом параллелепипеде происходит диссонанс: сказать такое при наличии кого-то кроме них двоих в помещении, Шастун, конечно же не мог. Смешно даже. Но загвоздка в том, что голос, произнесший эти слова, его. Дожили, думает Попов. Настолько его мечты берега попутали, что вылились в слуховые галлюны. — Да, я тоже про глаза подумала. Прям завораживают. И эта ебанько ещё ему отвечает! Але! Это мной придуманный Шастун сказал, не реальный. Не надо реагировать! И если бы только слуховыми галлюци­нациями обошлось, но нет — Антон действительно встаёт сбоку от девушки, так же внимательно его осматривая, словно он экспонат в музее фантастических тварей и мест их обитания. — Я думаю, надо опустить чуть ниже. И Антон наклоняется к нему, запускает пальцы под край шапки и тянет вниз. Его кольца холодят скулы, а эмоциональный круг Арсения взрывается, растеряв деления, цвета и все определения, оставив только бесконечную линию и этот душераздирающий писк, сигнализирующий об остановке сердца. — Вот так хорошо. Арсений наблюдает, как Антон в отраже­нии делает шаг назад. Сам не двигается и не дышит. И даже не уверен, что он в принципе еще жив. С другого стороны от стилистки появляется Журавль, поедающий йогурт. — Соска-нереалка ты ваще, Попов! — и облизывает ложку. К его издевательским подкатам Арсений уже давно привык, поэтому никак это не проецирует. К чему ему еще предстоит привыкнуть, так это к прискорбному факту, что настоящего Шастуна киднэпнули и где-то используют вместо бура для рытья глубоких скважин. В это верится больше, чем в то, что этот реальный. — Блин, — раздается недовольный голос Гауса с соседнего кресла. — Вы задрали его так готовить! Мы с пацанами на его фоне мало того что старые, так еще и убогие. — Смирись, Темыч, — прожевывая кусочки манго, чавкает Дима. — Федя уже популярнее вас будет. Арсений провожает взглядом отражение уходящего из комнаты на очередные съемки Антона. Так и не отмирает. Так и не может поверить в то, что с ним только что произошло.

***

Стас несколько раз просит переснять. И причина тому совсем не гиперактивность Арса. Наоборот. — Попов, кто сегодня выключил твой моторчик? Где ты витаешь? Он пытается взять себя в руки, но то и дело обнимает лишь воздух. Себя не находит. Не может ни определить эмо­ции, ни понять реакции. Потому что нет ни того, ни другого. Все эти три месяца их отношений, максимальный контакт который Антон позволял себе между ними на людях — это скосить на него секундный боязливый взгляд. В нем не было ничего теплого, лишь страх от того, что его грязный маленький секретик сейчас вот так стоит у всех на виду. И секретик этот умеет говорить и зачастую плохо себя контролирует. И даже этот взгляд Арсений принимал с трепетом слепого фанатизма. Он был знаком того, что между ними что-то есть. Что это все он себе не придумал. Он действительно встречается с Антоном Шастуном. Он мечтал об этом. Мечта о том, что Антон начнет общаться с ним при других хотя бы как с приятелем, очень быстро, с целью защиты его психики, превратилась в нечто абстрактное — как мечта летать или получить наконец письмо из Хогвартса. И только что Антон сделал ему комплимент в комнате полной людей. И он до него дотронулся. Дотронулся до него не по рекламному сюжету или чистой случайности. Никто его не просил. Такая мелочь, но она производит на Арсения такой же эффект, как если бы он вдруг вспорхнул под потолок или нашел в почтовом ящике коричневый конверт с красной печатью. Он в шоке. Все в том же состоянии он умудряется отсняться для рекламы, дойти до оставленных вещей и прочитать сообщение от Антона, чтобы он маякнул, когда закончит. Арс спускается к парковке с некоторой нервозностью. Вдруг эта реальная версия Керри Евродина в натуре ебнулся и сейчас встретит его под шум хлопушек на колене и с кольцом в руках. Но нет, тут всё по-старому. На парковке стоит его черный джип. Он залезает внутрь, и все его мысли и эмоции, которые за эти несколько часов, оставленные бесхозно после тщетных попыток их разобрать, свалялись в замызганный и маловразумительный комок, вываливаются на Антона. — Я что... ты зачем... почему… — Тих-тих-тих. Арс, мы договаривались. Вдохни поглубже, — Антон успокаивающе кладет руку ему на щеку, и Арсений прикрывает глаза, ощущая как кончик большого пальца касается его ресниц. Когда он вновь открывает глаза, Шастун ему улыбается. — Почему, Антон? — спокойно спрашивает он тот самый вопрос, который из всего этого клубка выскочил первым. — Не знаю, честно, — пожимает он плечами. — Просто захотелось сказать, я и сказал. Может, от тебя заразился этой чертой говорить и делать, что в голову придет. И знаешь, приятно это. Хочется дать ему в табло, но Арс сдерживается, потому что они договаривались. Он смотрит на него — большого такого, прижавшегося полубоком к стеклу, непривычно серьезного, внимательно ждущего его следующие слова. Оно опять вскипает внутри — только теперь желание абсолютно противоположное — хочется наброситься, расцеловать, потрогать. Но он опять сам себе не разрешает. Потому что договаривались. Антон все это видит, и открывает рот чтобы что-то сказать, но Арсений опережает. — Приедешь сегодня ко мне? — Сегодня не смогу. — У тебя там вроде съемки не допоздна, и я… — Арс. Он затыкается. — Мы… — Договаривались, — говорят они в унисон. — Прости, — заканчивает Арс. И давит, давит, давит. Антон пристально наблюдает за этой его внутренней борьбой, будто она происходит в физическом мире — увлекательный спарринг обиды и чувства несправедливости с пониманием и смирением. У него внутри тоже битва. Но там совсем другие бойцы. Бессонница, обязательства, карьера, репутация, обещания, неотвеченные сообщения против одного единственного желания быть с ним. — Давай завтра тебя заберу, поедешь со мной на “Игру в правду”? А потом за пиццей и домой вместе? — Что? И все-таки Кэти Перри из 2018-ого повредилась рассудком! Придется, видимо, Арсу уже сейчас брать на себя этот нелегкий труд по намыванию деда и напоминанию ему про прием таблеток по расписанию. — Не хочешь? — и улыбается ехидно. — Ты серьезно хочешь, чтобы я с тобой поехал на передачу, на которую меня не звали? И тебя совсем не волнует как это будет выглядеть? — Есть определенные переживания, — качает головой Антон. — Но, если закрыть на них глаза, то да — я хочу, чтобы ты поехал со мной. — Ты надо мной угораешь. — Да, и у меня тут в углу камера стоит, а потом я выложу на свой ютьюб-канал видео с названием “Пранк над парнем”. Арс, последний раз спрашиваю — едешь? — Да, конечно, еду, Антон.

***

Месяц назад они договорились. Это заняло у них часа четыре и пару микроинсультов у Арсения. А еще пару дней до этого, он выскочил из своей (точнее Антона) квартиры, попытался вдохнуть, но воздух почему-то оказался под завязку набит битым стеклом. Больно было все. Но это не были те разряды тока, как при влюбленности. Скорее он ощущал себе коллатеральной жертвой. Рядом произошел взрыв, а его зацепило осколками. Уши заложило, сердце билось в бешеной панике. Нельзя, нельзя, нельзя. Повторял он себе. Мужики не плачут, мужики не истерят, мужики не стоят под мокрым противным снегопадом, не понимая, что им делать и куда идти. Мужики не набирают дрожащими пальцами тетям и не спрашивают срывающимся голосом, можно ли им вернуться в их квартиру. — Зайчик, ты плачешь? — раздалось с того конца. — Нет, — всхлипнул он. — Посрался с Шастуном и он тебя выгнал? — Я никаких пидоров с таким дебильным именем не знаю, — он умудрился пронести всю фразу на четырех рваных всхлипах. — Понятно. Ты сейчас где? Я тебя заберу. Он назвал адрес ближайшей кофейни. — Я пошла, — сказала кому-то Люда. — А отчет? — донесся удивленный мужской голос. — Отчет завтра, Борисыч. У меня семейная передряга. Пока Арс ее ждал, он выискивал в окне кофейни проезжающий Шевроле Тахо. Сам себе в этом не признавался, но он ждал, что Антон поедет его искать. За эти двадцать минут у него ни разу не зазвонил телефон. — Посмотри на меня внимательно, зайчик, — первое, что сказала Люда, когда он сел к ней в салон, пахнущей елочкой и цветочными духами. Он посмотрел. — Ой, зареванный, — протянула она. — Но лицо чистое. Не дрались? — Я бы ушатал этого лоха на раз, — зло выплюнул Арс, отворачиваясь к окну, за которым почти ничего не было видно из-за белой стены снегопада. — Естественно! — присвистнула Люда. — Я со школы помню, как ты за себя постоять умеешь. Ты всегда был сильной умничкой. Стало стыдно. Сейчас-то он никого не ушатал и сильным себя совсем не чувствовал. Он убежал из дома с соплями наперевес. Вот все, что он сделал. — Сейчас приедем домой, все починим. Не переживай. Ему очень захотелось ей поверить. Но он даже одним глазком боялся заглянуть внутрь себя, чтобы оценить масштабы разрушения и понять можно ли там так легко что-то починить. Они вернулись в Одинцово — в ту же самую квартиру, за исключением того, что в ней не было его вещей — Людиных кактусов и икеевского триптиха. Он сел за стол, пока Люда заваривала кофе. — На, — она достала из сумочки “Риттер спорт” с цельным фундуком и кинула ему в руку. — Любимый твой. — Спасибо, Ему казалось, что он успокоился. По крайней мере, он перестал ныть. Он даже попытался определить в себе чувства. Но ничего не вышло. Их как-будто не было. Оно и к лучшему — решил он. — Хочешь рассказать, что случилось? — Люда поставила перед ним чашку с кофе и села напротив. Только теперь он заметил, что она перекрасила волосы в зеленый. — Да ничего такого, — сказал он так безразлично, что сам собой загордился. — Расстались мы с этим козлом. — Ага, — Люда кивнула и пробежала беглым но приметливым взглядом по его туловищу. — Ты как? — Замечательно, — он громогласно шмыгнул носом, подтверждая правдивость своих слов. — Ну… тогда я могу идти? — очень осторожно спросила тетка. — Можешь. — Окей, я знаю, муд у тебя сейчас не очень, но ты не форси. Все норм будет,— она потушила сигарету и встала, наклоняясь к нему над столом, чтобы поцеловать. — Люда, — она замерла с вытянутыми трубочкой губами. — Хватит употреблять эти словечки! Ты используешь их неправильно и не к месту. Тебе сорок два года. Это выглядит просто смешно. Как его так прокрутило на этом ебаном эмоциональном диске, что из белой бесчувственной зоны, он вдруг попал на вкладку — ярость и желание сорваться на ни в чем не повинном и единственном родном человеке на километры вокруг — он не уследил. Но оно произошло, и ему до сих пор за это стыдно. Люда скатала губы в тонкую полоску, кивнула какому-то внутреннему выводу и вышла из-за стола. Арсений взглянул в окно. Там всё так же валил этот безликий снег. Не было ему конца и края. Как не было конца и края тому, что разверзлась в один миг в его груди. Черная бездонная дыра. В тот момент он понял, что это все. Он убежал, а за ним никто не пошел. И никто ему не звонит. Он больше не ощущал себя коллатеральной жертвой. Взрыв произошел в нем самом, и хасбики теперь ползали там безрукими и безногими инвалидами. А из песен — только их душераздирающие стоны. Лучше бы все мертво было. Посмотрев на диск, он не нашел там нужного названия. На нем нет деления со словом “горе”. Естественно он проскочил всякие грусти и уныния и приземлился сразу сюда. Это чувство стоит особняком потому, что раскладывать его не на что. Анализировать его бесполезно. Стопроцентное рафинированное горе. И как ему теперь жить было совершенно непонятно. Вот с этими уродцами внутри, цепляющимися за землю своими культяпками. Вот под этим бесцветным небом. Под этим снегом, который никогда не закончится. Без него. Тут-то он и зарыдал навзрыд, уткнув лицо в ладони. Некрасиво так. Совершенно не по-мужски. Увидел бы его сейчас отец, наорал бы, чтобы он немедленно прекратил. Но отца рядом не было. Была только Люда, которая вернулась, обняла и сидела с ним молча, укачивая в руках, пока в нем не закончились слезы. Пока он не выпустил всё то, что сдерживал. Он наконец доплакал и то падение с велосипеда, и все школьные обиды, и все те разы, когда ему казалось, что какой-то мальчик отвечает ему взаимным чувством. Включая этот последний. В тот вечер Люда дала ему по таблетке от бессонницы и от головы, потому что череп разрывало напополам. Он уснул, и ему ничего не снилось. А на следующий день он проснулся, но не встал. Пришедшая к вечеру Люда принесла продуктов и сказала ему сходить в душ. — Пострадать и там можно, — открыв окно, сказала она. — Но от тебя хоть будет нормально пахнуть. — Не хочу, — ответил он в стену. — Я тоже много чего не хочу, Арс. Хочется вот так завернуться в одеяло и послать все к чертям — работу, обязанности. Но это прямой путь к депрессии. — Ему вообще похуй, — Арс вытащил телефон из-под подушки. В нем со вчера не было ни одного сообщения от Антона. — Гнида! — О, это что-то новое. А то ты в последнее время начал повторяться. Пидор я точно слышала раза два. — А как тебя такое — мудопротивный ибланоподобный хуй? — Пять баллов! Тебе пора это записывать, — она присела к нему на кровать и погладила по волосам, как всегда это делает. — А еще тебе пора перестать ждать от него сообщений, зайчик. Займись собой. — Он сказал, что я несносный, мелкий соплежуй и что он мной попользовался и хватит. И что ему пора возращаться к своей свободной мажористой жизни с блэкджеком и шлюхами! — Вот прям так сказал? — Слово в слово. — Ни с чего прям? — Ну я сказал, что он медийная давалка. Но это правда. Да и к тому же, ему абсолютно всё-равно на это всё. Он меня никогда всерьез не воспринимал. Он услышал, как Люда основательно вбирает в себя воздух, прежде чем сказать. — Знаешь, почему тебе так тяжело живется? — Почему это? Хоть он и не стал изменять так полюбившейся ему за сутки стене и отворачиваться от нее, заявка на раскрытие так долго мучившей его тайны приковала все его внимание. — Ты, дорогой мой, думаешь, что в тебе всего недостаточно. Что ты недостаточно красив, недостаточно умен, недостаточно талантлив. Именно поэтому ты все время из кожи вон лезешь. Поэтому ты в итоге и красавец (ну ладно тут еще гены), и умник, и невероятный талант. Но так как ты все видишь под этим уменьшительным стеклом, то думаешь, что твои слова и поступки имеют мало значения. Но это не так. Он все-таки обернулся к ней и с удивлением наткнулся на ее грустный взгляд, хотя всю жизнь думал, что его тетка грустить не умеет. — Ты уже в таком молодом возрасте очень умело делаешь окружающим больно. Не специально. Твоя гиперэмоциональность цепляет все вокруг и уносит в это торнадо без разбора — друзей, врагов, родных. Но боль — она одинаково ощущается вне зависимости была ли она причинена намеренно или нет. Это была правда. Он понял это в тот же момент. Будто ему указали на что-то прямо перед его носом, что он старательно, обходя взглядом, игнорировал. Он упал головой к ней на колени. — Прости, Люд, прости! За те слова про то, что ты старая. И что ты все не к месту говоришь. Ты очень современная и вообще самая классная тетка на свете! — Да знаю я, зайчик, — она накручивала на палец его локон и парочка волосинок больно застряла под кольцом. И было еще от того больнее, что под Антоновыми кольцами его волосы застревали точно так же. — Ты меня просто хотел забайтить. Он засмеялся, поднял голову с ее колен и тут же вновь стал серьёзным. — Ты хочешь сказать, что я Антону больно сделал? Она повела плечами и выпучила бордовую губу. — Я же его не знаю. Но вообще я думаю, он тебя боится. — Он? Меня? Арсений рассмеялся еще раз. Но уже не тем раскалывающимся смехом, а смехом, которым маскируют неприятное осознание. — Он нисколько меня не боится. Он в наших отношениях всегда был главным. И мое мнение там не особо учитывалось. — Именно поэтому ты в итоге весь в дорогих подарках? — Ну он приятно мне пытался сделать доступными ему способами, — вяло продолжал отрицать Арс. — Скорее, пытался тебя хоть как-то приструнить. Ты же не скромная домашняя девушка, что будет ждать покорно дома и борщи готовить. Ты непрерывно тикающей механизм. Без секундомера, причем. Непонятно, когда взорвешься. Слишком требовательный к себе и окружающим. Я думаю, он был в ужасе. Сколько тебя этим золотом не забрасывай, тебя не обезвредить. И вот ты наконец взорвался. И, думаю пока он в себя приходит, радуясь, что его карьеру не накрыло взрывной волной, и всё прошло относительно тихо, только между вами. Только вот, карьеру может и не накрыло, а его самого, я уверена, да. Просто ему нужно время, чтобы осознать потерю. — Люда, — Арс подозрительно сощурился. — Ты сказала, что ты его не знаешь, а сама мне докторскую по нему зачитала. — Ну, это я так вижу, — рассмеялась она. — Что я сама по отношению к тебе чувствую. Опасный ты мальчишка. Это сейчас тебе сердечко разбили. А чуть время пройдет, подрастешь, ты их сам будешь разбивать налево-направо. В этом Арсений сильно сомневался. Просматривая целый день Шастуновские социальные сети и видя, что тот продолжает жить как ни в чем не бывало, он копил в себе ненависть, сначала в подробностях раскручивая в голове сцены, где он заставляет Антона ползать у себя в ногах, вымаливая прощения, а затем, чуть успокоившись, перейдя к более реальным сюжетам. Представлял себя с другими парнями. Даже зашел к себе в инсту в личные сообщения. Среди десятка сердечек от девушек, нашел пару от парней. Один даже был довольно симпатичным. Взрослый мужчина, но моложе Антона. “Скажи, что мой гей-радар не ошибается, Федя?”. “А что он тебе показывает?” “Что ты любишь, когда тебя жестко имеют раком, котенок”. Не ошибается — подумал Арсений, но естественно ничего такого не написал, а через пять минут получил фото огромной елды с припиской “такой подойдет?”. Он слишком долго залипал на фотографию, с треском провалившись под лед живо разыгравшейся фантазии. Что ему теперь мешает? Он свободен. Он молодой и красивый. И мужик его явно хочет. И вроде все так легко. На фантазия, какой бы отчетливой и яркой она не была, вызывала не возбуждение, а лишь неприязнь, вплоть до тошноты. Он чувствовал себя в ловушке — Антона он ненавидел, но представляя себя с другим, чувствовал только одно — это не он. Он был только в одних единственных отношениях и до недавнего времени искренне верил всей своей романтической жалкой душонкой радужного единорога, что в последних. Что будет с Антоном до смерти потому, что как иначе. И да Антона ему ни разу и близко не удавалось подобраться даже к поцелую с парнем, а сейчас все дороги были открыты. И он уже не тот девственник, что стоял в первое их с Антоном свидание в ванной комнате почасового отеля и трясся, не зная, что делать. Но он сидел на этой истерзанной его апатией кровати с подушками, пропитанными его слезами, смотря на фотку члена какого-то другого мужика, а на соседних вкладках были ВК Шастуна, телеграм Шастуна, интервью с Шастуном и видео с ютюба, где их шипперы сделали с ними красивую нарезку под романтичную музыку. Сидел и понимал, что он полный придурок. А потом этот мужик прислал: “Что, нет?)) В Импрокоме у кого-то побольше? Расскажи, кто там тебя ебет.” И тогда Арс впервые подумал, как это легко — разрушить Антону жить. Можно ведь просто ответить — "Шастун", а еще отправить в подтверждение те немногие их совместные фото и видео, снятые украдкой, и этого будет достаточно. Этот парень сделает все, как надо. Он в этом уверен — и глазом не моргнет, оно разлетится по интернету. Но на это он тоже был не способен. Еще через день начались звонки от Стаса. Представить себе, что он вернется в “Импроком” и будет и дальше работать бок о бок с Шастуном, он не мог. Он игнорировал звонки, откладывая на завтра все размышления о том, как он будет объяснять, что хочет порвать контракт. Люда пришла, как по расписанию. Хоть он и нашёл в себе силы выбраться из постели и даже принять душ, на улицу он так и не выходил. Тетка поинтересовалась, что у него с актеркой и, когда он сказал, что бросил, к его удивлению сильно разозлилась. — То есть с "Импрокомом" ты все и на мечту свою тоже решил насрать? И все ради чего? А на что ты жить будешь, можно узнать? Вряд ли Антон оставит тебе свою безлимитную карту как прощальный подарок. — Вернусь на заправку, Люд, — раздраженно отмахнулся он. — В Москве полно работы. — У меня для тебя плохие новости, милый, — Люда так агрессивно заполняла холодильник, что он все ждал когда в нем что-нибудь разобьется. — Возможно, это не последнее расставание в твоей жизни. Если ты собираешься себя после каждого вот так разрушать, то скоро останешься вообще без всего. — Люда, я сам разберусь со своей жизнью. Он ушёл к себе в комнату, уселся на кровать и уже по привычке предался своему горю. Хасбики внутри все еще истекали кровью и просили их пристрелить. Он был бы и рад, но у него не было никакого оружия. А придушить сил не хватало. А потом в квартире раздался звонок, и он услышал, что Люда с кем-то разговаривает. Он подкрался к двери, приложил ухо к стене, как юннат к коре дерева, чтобы понять живет ли там кто-то. Это был Антон. Его горе выскочило из него так резко, что он пошатнулся, а хасбики вдруг перестали стенать и уползли в углы выжидать, чем это все закончится — продолжать ли им этот цирк с отрубленными конечностями или опять в пляс. Они о чем-то говорили, но услышать мешали кровь стучащая в висках и ворох эмоций и мыслей. Он, чтобы с ними справиться, больно укусил себя за предплечье. Захотелось еще пнуть шкаф или разбить вазу с кактусом, но это было бы шумно, поэтому он почти парализованный от обуявших его чувств, вернулся в кровать, положил ноутбук на колени и сделал вид, что ему все до пизды. Люда ушла, и настала тишина — такая мертвенно гулкая, что Арсу захотелось проверить, не почудилось ли ему это все. Может, он вконец сбрендил, и нет там никакого Шастуна. Но дверь открылась. Антон подо­шел и сел к нему на кровать. Он не позволял себе взглянуть на него, но даже если бы он уже не знал, кто это, то вычислил бы его и по знакомому одеколону, который Антон использовал на съемках, и по тому, как прогнулась под ним кровати. Это был его вес. Антон что-то спросил, Арс что-то ответил. Наверное, как-то огрызнулся. Он не смог вспомнить потому, что в тот момент мозг был не в состоянии откладывать в дол­госрочную память их разговор. Весь фокус был на самом факте, что это Антон. В какой-то момент ему все же пришлось на него взглянуть, и его чувства — эти никогда не щадящие его чувства — начали прожигать в нем дыры. Ему показалось, что даже “любовь” слишком мелкое слово, чтобы описать то, что в нем происходило. Антон спросил его о себе. Начали с простого: с фильмов, со всех этих научпоповских передач, откуда Арс черпает эти ненужные факты, раскидывая их в хаосе по своему параллелепипеду. Перешли к книгам, театральным постановкам, в которых Арс уже участвовал и в которых хотел бы сыграть. В комнате отчетливо раздавался скрип Антонового мозга, пытающегося это все запомнить. Арс знал, что он не запомнит. Но это было неважно. Он слушал, он пытался. В какой-то момент они оба оказались головой у стенки в неудобной позе — слишком длинные, чтобы помещаться поперек кровати — свесив с нее ноги. Смотрели Арсову любимую серию видео о типах цивилизаций. — Вот, Антон, если второй тип — это цивилизация, способная собирать энергию солнца, то третий — это уже способность управлять целой галактикой. Ты прикинь?! Построить сферы Дайсона вокруг каждой планеты, чтобы питаться их энергией, возможность перелетать с одной на другую, как в отпуск сгонять. Ты такой — я на лето к бабуле на Венеру! — Офигеть! Тогда Земля — это как бы центр внутри МКАДа. А если ты на Нептуне живешь на периферии, то ты уже нищеброд. — Ну естественно. Но там и аренда поменьше будет. — И межпланетный таксист такой, — Антон пихнул его в плечо и приподнялся. — “Это я подрабатываю. Так-то у меня бизнес на Марсе.” Арс рассмеялся, скатываясь чуть ниже подушки, и Антон захихикал в ответ, как делает это всегда, когда кто-либо оценивает его шутку. И Арсений смотрел на него, продолжающего изображать кавказский акцент и докручивать прикол про невыносимые пробки на кольцах Сатурна и понимал, что пропадает. Лавина слишком сильных непобедимых эмоций погребала его под собой. Его запах еще сильнее вторгался в легкие а его бедра находились у него буквально под щекой. Это Антон. Его Антон. Тот, о котором он мечтал на заправке, чьи взгляды жадно ловил каждую совместную съемку, после первых дней отношений с которым, он ни спать, ни есть не мог, изводил себя часами у зеркала, выискивая недостатки на лице и теле. С кото­рым они хохотали вот точно так же теми самыми счастливыми в его жизни вечерами, когда он оставался с ним. Под которым он теми же ночами, себя не помня, что-то выпрашивал, выстанывал, вышептывал, о чем утром вспоминать боялся. Который ему сердце по тонкому куску отрезал каждым своим отказом, каждой грубостью, каждым таким раздраженным вздохом, в котором четко читалось — “Как же ты достал! Зачем я только начал это все с тобой?!". Из-за которого он просуществовал в аду последние пару дней. Которого он потерял. И вот он здесь все с тем же дебильным юмором, основанном полностью на мемах, все с тем же смехом с одним прищуренным глазом, все с теми же пацанскими движениями и быдловатыми ужимками, с совершенно несерьезным отношением ко всему вокруг, от чего порой Арс задается вопросом, точно ли между ними есть эти четырнадцать лет возрастной разницы. Все тот же родной Антон. Да и к чему ему меняться за пару дней? К тому же, эти дни возможно еще совсем и не закончены. Он так и уткнулся ему в бедро, обхватив одной рукой. И если обычный человек испытывал бы страх, то Арс был в ужасе от перспективы снова упасть в ту черную дыру, в которой провисел несколько дней. — Не уходи от меня, пожалуйста, — он так тихо это сказал, что был не уверен, что Антон услышал. Тот с трудом просунул под него руку и, кряхтя, водрузил на себя сверху. Зажал его лоб между плечом и своей щекой и тихонько гладил по спине. — Что там с тобой происходит? Под “там” видимо подразумевалось “внутри”. — Я не знаю. — Но ты же понимаешь, что все не туда пошло, да? Нам лучше будет расстаться. Выбесил он его мгновенно! Арсений вытащил голову из его захвата и злобно на него уставился. Антон побледнел, попытавшись слиться со стеной. — Кому лучше? Тебе? Ну это ясное дело! Будет больше времени играть в “Мобайл Ледженс” и ходить на стремные церемонии награждения! Ты же у нас ебучий краш года! Что ты тогда вообще со мной разговариваешь? Скажи, что бросаешь, и гуляй! — Хорошо, — вернув лицу цвет, совершенно спокойно сказал Антон, и у Арсения вся жизнь перед глазами промелькнула. — Слезай тогда с меня, и я пошел. Не забудь свои шмотки из квартиры забрать. К горлу снова предательски подкатывало, глаза защипало, и он, неспособный ни на что более серьезное, просто мотнул головой. — Нет. — Что нет? — Не уходи. Я тебя люблю. — Арс, — он упал затылком о стену и посмотрел в потолок. — Твои вот эти смены настроения… непонятно, что от тебя ждать в следующую секунду — то я говно, то ты меня любишь. Сейчас скажешь, что ты пчелка и выйдешь в окно. В Арсении столкнулись сразу три эмоции — злость, шок от того, что он только что в любви человеку признался, и еще захотелось зачем-то посмеяться с этого прикола про пчелку — так это было неожиданно. — Нет-нет, я люблю тебя, честно! — Не любишь. — Люблю. — Не любишь, а обожаешь. Это имело смысл. Если превосходное от грусти — это горе, а от страха — ужас, то от любви что? Обожание? Парадокс в том, что хоть по интенсивности чувство и более яркое, в целом по силе, даже близко не стоит с "любовью". Хотя, возможно, Арсений в ней совершенно не разбирался. Не в силах спорить он просто упал Антону лицом на грудь и снова крепко обвил руками. — Придется тогда кое-что поменять, лисенок. Только, когда он понял, что бросать его сегодня не собираются, он ослабил хватку. Первым пунктом в их новом кодексе отношений было, что отныне прежде чем вспылить, Арсений должен был подумать, нужно ли это кому-то. Психо­лог бы сказал:" не цепляйся за первую попавшуюся эмоцию и не отдавай ей всего себя. Сделай пять глубоких вдохов". Антон выразил это по-другому, но не менее доходчиво: “Прежде чем начать бараго­зить, окстись малеха . Если ты мне будешь бабские истерики свои устраивать по любому поводу, ничего не получится.” Арсений конечно же закивал болванчиком и запричитал, мол “не буду, не буду, не буду", но Антон попросил его успокоиться и услышать. И повторил. — И еще я хочу, чтобы ты перерос эту фанатскую увлеченность. — Что это значит? — Я хочу, чтобы мы были равными партнерами, а не звездой и его поклонником. Сначала это показалось Арсу забавным. — Сложновато не чувствовать себя так, когда ты там блистаешь и собираешь овации, а телки вокруг косяками плавают. Я клянусь, я после “Историй” как-то стоял рядом с твоим фандомом, там девочка сказала, что если надо было бы отрезать палец, чтобы с тобой переспать, она бы это сделала. — Боже. — Вот-вот. — В любом случае, Арс. Мы с тобой должны быть равны. Арсений не до конца понимал, что это значит, но естественно согласился. — А теперь твои условия?

***

С того разговора не изменилось ничего. И в то же время изменилось все. Им всё так же нельзя друг на друга смотреть. Антон все так же срывает их встречи, если что-то вроде съемки вне графика возникает на их пути. Арсений все так же борется со своими эмоциями. Вся эта громоздкая конструкция их отношений со всеми сложно­стями, начиная с их ориентации и секретности и заканчивая разницей в возрасте и практически во всех увлечениях повисла на тонюсеньком компромиссе. Сначала казалось, подунь малейший ветерок, и все наебнется. Антон проводит на съемках ещё больше времени, чем обычно: «Контакты», «Цитаты», поездка с концертом импровизаторов в Питер, рекламы, приглашения. Арсений все так же пристально следит за его соц. сетями, но теперь он внимательно подмечает его настроение. Антон устает. Иногда устает так сильно, что его кружки напоминают просьбы о помощи — опухшие глаза, хриплый голос. — Увидимся завтра, — он из последних сил выдавливает из себя улыбку. И через минуту Арсению приходит сообщение: "Лисенок, не сегодня» «Отдыхай. Целую" — отвечает он, вместо уговоров. В другой раз он ждет Антона целый день, чтобы рассказать ему о спектакле, на которой сходил. Антон начинает храпеть посреди его рассказа, и Арсений выключает свет, укрывает его одеялом и тоже ложится. А наутро делает ему завтрак. И не скандалит. Любить оказывается куда сложнее, чем обожать. Когда в инсте появляется фотка с новой Антоновой фотосессии, Арсений на ней по привычке залипает. Там он в кислотно-зеленой шубе и с красавцем-доберманом на диване где-то на улице. Оба смотрят вверх, будто заметили нечто странное. Брутальность фотки, его взгляд на ней, понимание, что ни сегодня, ни завтра он к нему не придет, заставляют Попова по привычке потянуться рукой в штаны. Но он себя останавливает и пытается посмотреть на нее под другим углом. Да, Арс, вот этот охуенный мужик с фото с десятками тысяч лайков — он твой. Вы пара. Равнозначная, равноправная, равнобедренная пара. Поэтому прекрати пялиться и наяривать на картинки с ним, как малолетний задрот. Он придет домой и у вас все будет. Займись своей жизнью. Она у тебя есть. Он восстанавливается на курсах, мирится с Никитой, извиняется перед Верой. Из его графика наконец пропадает эта одна единственная запись «Чтобы ты не делал, не прекращай думать о нем», и появляется разнообразие. Несмотря на загруженность, Антон становится более внимательным. Это было единственным условием Арса — быть более внимательным и чуть более терпеливым. Они больше разговаривают друг о друге. Еще больше смеются. Антон даже позволил записать видео с маской Эльзы. Они открывали рот под «Let it go", обмениваясь телефоном и поочередно становились диснеевской принцессой. — Ты хоть понимаешь, что у меня теперь на тебя компромат похуже гейской порнухи? Антон сказал, что если он попробует куда-то это слить, то он всем покажет видео, как Арс промазал мимо груши. Да, такое тоже было. Антон снимал его новые приемчики, когда немного увлекшись, Арс не попал ногой по груше, от чего провернулся вокруг своей оси и завалился с глухим стуком на пол. А как-то Арсений проснулся посреди ночи и не нашел Антона в постели. Тот оказался на кухне, стоял у окна и курил в него. — Что ты не спишь? — он залез на подоконник, усаживаясь боком к раме. Москва-река почти избавилась от ледяного налета и блестела под фонарями. — Не знаю, проснулся что-то. Ты иди спать, сейчас тоже приду. Он не ушел. Разглядывал вместе с Антоном непривычно тихую столицу. Кромешную темноту нарушали подсвеченные мосты и очерченные фонарями, как по линейке, здания. — Антон, что бы ты выбрал: вынужденно жениться на своем враге и медленно стать совместимыми. Или жениться по любви и медленно прийти к пониманию, что вы друг другу не подходите? Обычно он как-то отшучивается, но тут ушел в раздумья. Почесал свой высокий лоб. — Первое звучит, как красивая сказка — таких сюжетов сотни. А второе — это жизнь. — Неправда, — горячо возразил Арсений, сам еще не понимая, что его так задело. — У нас же не так. — Ну ты же сам сказал, что поверить не мог, как смотрел со мной передачи и фанател от меня, а в итоге я оказался жутким чмом. Запомнил. Значит Люда была права, когда сказала, что его слова делают больно. — Я расстроен просто был, — пристыженно сказал он. — Да нормально, — Антон погасил сигарету в пепельнице и прикрыл окно. — Я уже давно с этим смирился. Любого человека, который узнал меня уже после популярности, при более близком знакомстве, ждет разочарование. Наверное, поэтому все мои самые близкие друзья со мной очень давно. Арсений проскользнул по подоконнику к нему ближе и обнял. — Прости, Антон, за все плохое, что я тебе сказал. Я очень рад, что смог узнать тебя настоящего. Ты невероятный человек. — Ты тоже, лисенок. Раз уж тут Люда не ошиблась то, может и в остальном тоже… Он поднял на Антона взгляд. — Скажи, ты иногда меня боишься? — Че за бред? — Антоново лицо было похоже на морду сфинкса от того, сколько морщин на нем собралось. Скукожился прям весь. — Ну ты весь из себя такой уверенный и взрослый, но это же только маска. Признайся, что иногда ты боишься моих реакций на свои слова и действия. Ты еще ни разу не забыл написать мне после окончания рабочего дня. — Ну это ебучая забота называется! — вспылил Антон, отстранившись от него. — Ты же мне мозг вынесешь, если не напишу. Но это не значит, что я тебя боюсь. Еще я тебя — пиздюка буду бояться! — Все-все-все, — Арсений притянул его — упирающегося к себе обратно. — Не боись. Хорошо все будет. — Арсений! Да, любить сложнее. Но куда приятнее. Они оба об этом молчали, но были уверены, что все наебнется. Но все становилось только стабильнее. Компромисс под их отношениями ширился и уплотнялся, и все это в итоге привело к такому небывалому событию, как то, что Антон до него дотронулся при посторонних. И Арсений сразу не понял радоваться ли этому. Ведь теперь, дело было не только в компромиссе между ними двумя. Дело было в людях вокруг. В день съемок “Игры в правду” Антон забирает его из дома, и они едут молча. Шастун пытается разговорить его какими-то шутками, но Арсений слишком напряжен чтобы отвечать. У павильона «Площадки» толкаются какие-то люди. Слишком много людей. Арсений чувствует тревожность, медленно скатывающуюся в панику. — Пошли, лисенок, — говорит Антон, намереваясь выйти из машины, но Арс хватает его за руку. — Давай я здесь тебя подожду. — Че ты, зассал, мелкий? — глумится Антон, но оценив Арсеньевскую реакцию и поняв, что тот серьезно на грани, перестает и закрывает дверь. — Чего ты боишься? — До этого я мог разрушить только наши отношения. Теперь я могу стать причиной твоей разрушенной карьеры. Я не хочу на себе такой ответственности. — Ну во-первых, ответственность за мою карьеру лежит только на мне и ни на ком другом, во-вторых, мы просто приехали вдвоем на передачу. Как друзья. В этом нет ничего странного. Арсений снова смотрит в толпу. Какие-то работники выносят приставную лестницу, кто-то, договорившись о чем-то уходит к машине, у входа курят несколько людей. Арсений узнает Позова с Джабраиловым. — Эй, — Антон поворачивает его голову к себе, ухватив пальцами за подбородок. — Хорошо все будет. Пошли. Арсений кивает, и они выходят. Его сразу даже не замечают. Он уговаривает себя, что просто скромно стоит в Антоновой тени, но на самом деле он позорно прячется за его гигантским телом, чтобы не смотреть никому в глаза. Шастун, где бы он не появился и вне зависимости от его желания, оказывается в центре внимания. Уже по привычке, не из-за высокомерия, он принимает это как должное. Мгновенно становится в этой компании самым громким человеком. Он со всеми здоровается, жмет руки, кидает пару шуток. Непременно раздается рокот смеха. Арсений может ему и равноправный партнер, но здесь он всегда будет на вторых ролях. Будут люди о них знать или нет. Все, кто находится рядом с Шастуновской звездой, максимум ее спутники — Позов, Матвиенко, Журавлев. Все, кто сейчас готовится к мотору, знают, благодаря чьему имени выпуск посмотрит девяносто процентов зрителей. Арсений в этом же альянсе актеров второстепенных ролей. Каким бы талантливым он ни был. Но Антон сам разворачивается к нему, проливая на него свой божественный свет и обнажая его фигуру перед всеми присутствующими. — Я сегодня с Арсом. Он хотел в живую посмотреть. — Опять у Шеминова напросился? — хмыкает Дима. — Нет, — отвечает Антон, не давая сказать Арсу. — Я его позвал. Дима улыбку не убирает, но он смотрит на Антона странно. Если не знать всей истории, никогда не заподозришь ничего двусмысленного в этой улыбке. Но Арсений отчетливо видит в ней беспокойство. — Здорово, Арс, — Игорь протягивает ему руку. — Не знал, что вы ребята дружите. Приехали они рано. Они все, а также Косицын со Стаховичем сидят в гримерке. Арсений в основном наблюдает, как ребята общаются. Рома с Лешей по обыкновению задвигают какую-то жутко душную тему про разные виды окон. Позов что-то подпездывает. А Антон с Игорем просто угарают над первыми тремя, предлагая открыть окно, пока они не закончат свой разговор об окнах. — Клянусь, пацаны, задохнемся! — говорит Шастун. — Давайте лучше анекдоты, — предлагает Джабраилов. — Вот один: сколько педиков можно усадить на одну табуретку? — Зависит от параметров табуретки и педиков, — говорит Рома. — Ой, бля, Кос, как ты угадал?! В этом же и шутка! — Правда? — Ага, я ж ее взял из книжки по столярному делу, — закатывает Игорь глаза. — Ну че, ещё предположения? Шастун? — Без понятия, — пожимает он плечами. — Арс, давай ты. Сколько, думаешь. Арсу кажется, что он когда-то эту шутку слышал. — Четыре. Просто надо ее перевернуть. — Бля, ты знаешь! Все смеются. И он, и Антон. Он с детства привык к этим шуткам. В любой пацанской компании невыносимо много гейских приколов. Иногда кажется, больше чем всех остальных. Потом пацанские компании становятся мужскими, но ничего не меняется. И ни он, ни Антон не хотели бы быть из этого юмора исключенными. Но в обоих всегда сидел этот страх. Они смеются, и в какой-то момент их с Антоном взгляды пересекаются. И Антон больше не смеётся. Он смотрит на него по-другому, не как на маленький и грязный секрет. Смотрит, смотрит, смотрит, пока Рома не спрашивает: — А когда вы с Арсом подружиться успели? Мы что-то пропустили этот момент. — Так мы не просто дружим, — говорит Антон. В Арсе всегда было слишком много эмоций, и при попытке их разбирать по методу «эмоциональной гранулярности» он далеко не всегда находил на эмоциональном диске те, что испытывал. — Мы с ним встречаемся. Вот «полнейшего ахуя» там к примеру точно нет.