Фанат

— А бандикут что говорит? — Че? — Ну, кошечка говорит "мяу”, собачка говорит "гав", а бандикут? — Бандикут говорит “ЭХЕЙ, БЛЯ”! Антон заржал так сильно, что повалился на спину, ударился затылком о деревянное изголовье, а коленкой заехал Арсу по челюсти. — Ой, лисенок, прости-прости! Так угарно ты спародировал Мурада, обосраться! Причина, по которой Арс чуть не остался без зубов заключалась в их соглашении, в котором с одной стороны были прописаны футбол, покер, приставка и фильмы попроще, а с другой настолки, научные и исторические передачи, театр, книги и “авторская тягомотина” (последнее Антон приписал к Арсовому “серьезному кино”). — Торжественно клянусь интересоваться тем, чем интересуешься ты, и не называть тебя задротом, когда ты читаешь со своим заумным еблом какие-нибудь карточки персонажей,— сказал Антон, положив одну руку на сердце, а другую на исписанный их корявым почерком листок. — Торжественно клянусь интересоваться тем, чем интересуешься ты и выучить уже наконец, что каре круче стрита, — произнес Арс, повторяя за ним положение рук. Соглашение было подписано через несколько дней после их разговора, когда начав наконец относиться к интересам друг друга серьезнее, они с изумлением первооткрывателей осознали, что Индия это Америка, а кроме “Импровизации” и схожего чувства юмора, общих тем у них как-будто бы и нет. Пришлось выкручиваться. Допустим пару дней назад они смотрели “Лигу чемпионов” — Бразилия против Наполи, и Арсений чуть не умер со скуки. Он поддерживал в себе жизнь изысканным сочетанием эля и лагера — триста рублей за банку и закидывая Антона вопросами. Вопросы он считал вполне логичными, но по микромимике Антона догадывался, что тот оценивает их довольно низко. — Нет, солнце, они не путают своего вратаря с игроком из команды противников потому, что у него форма другого цвета. Это наоборот помогает судье. То, что Арсу не нравился футбол, было не особо важно. Они сидели на диване в одних труселях, пили пиво, рыгали и занимались чем-то вместе. Как самая настоящая пара. Этого было достаточно. К тому же ощущения нахождения в чисто мужской компании, где Антон весь такой православный русский дядька с широко расставленными коленками, поедающий анчоусы, которому при этом можно было положить руку на член и не схлопотать по будильнику, дарило то чувство принятия себя и своей ориентации, которого у него никогда не было. Полностью в безопасности он себя ощущал только в женской компании. В мужской всегда нужно было быть настороже. Он боялся выдать себя лишним движением, голосом, нетипичным поведением. С Антоном можно было заниматься чисто мужскими делами, в чисто мужских выражениях их комментируя, а затем от души с друг другом поебаться. Ну что, скажите, может быть лучше?! С Антоном круто. Вот так проводить время, пусть даже делая что-то совершенно не увлекательное, но вместе со своим мужиком, бесценно. Для всего остального, как говорится, есть карточка Шастуна. Помимо отсталых вопросов про бандикутов, Антон старался поддерживать иллюзию, что они с Арсом эта милая пара из инстаграма, у которой в статусе “Любовь состоит из одной души, обитающей в двух телах” и пять эмодзи, и другими способами. Он подныривал к нему под руку, когда тот читал Пруста и читал вместе с ним, пока не начинал издавать какие-то сдавленные звуки недовольства. — Что, Антон? — не выдерживал Арс, еще и оттого, что его тяжелая башка давила на плечо. — Точно “Содом и Гоморру” читаешь? Когда порнушка будет? — Это один из семи томов "В поисках утраченного времени" — великого произведения — Арс виртуозно проигнорировал Антонов тяжелый вздох, не сбиваясь со своего рассказа. — О человеке, о его жизни, о прошлом и памяти. И об ответах, которые он пытается в этом прошлом найти. Нужно прочитать все семь томов, чтобы понять о чем это. Потому, что последняя книга как бы зеркалит первую, и только там герой находит ответы, заданные в самом начале. И понимает, что потратил много времени на ненужное. — Рановато тебе такое читать, — зевает Антон. — Какие ты там ответы в своем прошлом найти можешь? Сколько будет дважды два и сколько стоит булочка в столовой? Шастуновское образование стоило явно больше денег, чем тот отваливал ему на карточку. Одних нервов он выматывал на ежемесячную поездку как минимум в Турцию. Внимание Антон проявлял неуклюже, но это было смешно и мило. По крайней мере, они старались. И им было весело. Это вроде как было счастьем. Неидеальным, держащемся наполовину на их искусственно выращенном интересе к интересам друг друга. И, все по тем же инстаграмным заповедям любило тишину. В буквальнейшем из смыслов. К тому же было тесно­ватым — "тридцать пять квадратных метров счастья у метро “Полежаевская”. На полу стильный крупноформатный керамогранит, дизайнерская батарея, на стенах высококачественная покраска . В доме охрана, консьерж и фонтан в холле на первом этаже. Агентам не беспокоить." Иногда счастье это прорывалось в частный кинотеатр для двоих и прочие вип-местечки, где персонал больше напоминал роботов, не способных выдавать секреты. А один раз Антон даже устроил ему сюрприз и снял шале на горнолыжном курорте. Одни из лучших двух дней в Поповской жизни с сауной, лыжами и горными рассветами, которые Антон каким-то неведомым образом выторговал у своего загруженного графика. В основном они провели это время в шале, а катались по отдельности. В первое утро они даже рискнули (точнее Арс выпросил) прийти к одному из маршрутов вдвоем. Вообще, весьма неплохо катающийся Попов просто хотел поржать с Шастуна, и он горячо убеждал Антона, что в маске и каске их никто не узнает. Как только они оказались в начале склона, встав чуть поодаль от толпы, эта самая толпа, как по свистку, повернула все свои головы в их стороны. — Шастун! — завизжала девушка, и толпа, оказавшаяся одной не очень трезвой, несмотря на утро, компанией, снесла Арса в сугроб. Его оттеснили от его звездного парня, даже не заметив. Кто-то еще и локтем двинул прямо по маске. Но в их случае это было самым настоящим подарком свыше, и поняв без слов взгляд Антона, возвышающегося над своей паствой, выпрашивающей селфи, он ушел на другую трассу. “Хорошо, меня еще особо никто не узнает” — думал Арсений, пока не добрался до пустынного пригорка, не поднял маску, не подставил лицо под лучи солнца и не услышал такое же визгливое “Федя!” Его снова чуть не сбили с ног, но на этот раза пара молодых девчонок его возраста. Они попросили сфоткаться, и Арсений, прикинув чисто на глаз масштаб возможной трагедии, если и они, и те прихожане шастуновской церкви выложат фотки с ними с одного места, и какой-то конспиролог-любитель на них наткнется, а затем разошлет по всем пабликам с подписью капсом “ВСЕ-ТАКИ ТРАХАЮТСЯ”… в общем, прикинул и согласился. В первую очередь потому, что он еще сильно теряется от этого повышенного к нему внимания и не умеет отказывать. Сделав пару селфи одна из девчонок подозрительного на него глянула, и Арс понял, что вопрос будет животрепещущим еще на моменте раскрытия ее рта. — А правда, что вы с Шастуном встречаетесь? Подруга чуть не вырубила ее с локтя. — Ка-а-а-тя-я! — А че? Я ж просто спрашиваю. “Ага, вон он на соседнем склоне. Щас покатаемся и обратно в наше романтическое шале.” — пакостливая натура Арсения велела ему ответить примерно так, но он эти мысли естественно запихал обратно в закрома. Если бы он так сделал, то не в шале бы вернулся, а в Омск. Антоном брошенный и из “Импрокома” уволенный. Слава богу, девчонки не наткнулись на Антона позже, но пережитый стресс запер их обоих на оставшееся время в номере. В общем, тесное, в заплатках из натужных компромиссов и проглоченных комментариев, каждый раз когда Антон к примеру оставался тусить с друзьями вместо того, чтобы приехать к нему, но счастье. Они привыкали потихоньку. И Арсению уже и самому нравилось включить вечерком футбол под пиво и что-то солененькое, а Антон уже не закатывал глаза на часовое раскладывание фигурок и фишек перед началом игры в какую-нибудь зубодробительную настолку, для которой правила напечатаны в трех томах. Он даже с каким-то нездоровым энтузиазмом начал отвечать на вопросы, вроде “Если бы ты был бомжом, то ты бы обитал на станции метро ближе к центру или к окраине?” Короче, они почти со всем смирились и везде притерлись. Почти. А потом эта мужская версия Мии Бойка из клипа “Гагарин” вдруг решила сообщить миру, пусть и в лице нескольких гогочущих комиков, что они встречаются. Вышел он из этого шкафа так обыденно, будто это каждый день в медиа-пространстве происходит. Ладно бы зацепленный им скелет, который вышел вместе с ним, был бы кем-то другим — оператором Борей, допустим. Но нет, это был восемнадцатилетний паренек из рекламы. Представляя миллионы раз свой общественный каминг-аут, Арсений никогда бы не подумал, что он будет таким тихим. Наступившая тишина могла бы посоревноваться с космической. Наверное, минуту она длилась, прежде чем Джабраилов не сказал нервно: — Не, Тох, мой анекдот про табуретку был смешнее. Антон хохотнул по своему шастуновскому обыкновению и сказал, что не шутит. Всем пришлось поверить в то, что как минумум, у него нервный срыв. — Может отменим съемки? — с тревогой спросил Дима. — С чего это? Я же не сказал, что смертельно болен. Я сказал, что мы с Арсом встречаемся. Шастун был непреклонен. И наверное Арс мог бы восхититься его мужественностью, но для него выход из шкафа был настолько неожидан, что он споткнулся и вывалился из него лицом в пол, и под четырьмя парами охреневших глаз выглядел не менее охреневшим. Так словно сейчас руками разведет и картаво скажет: — Ни хера себе, я не в курсе, ребят! А сейчас он стоит прямо по центру огромной ямы, забитой исколотым его кроссами льдом, и хрустит им так, что в ушах звенит. Только бы не слышать своих панических мыслей. И пальцы заламывает, что чуть ли не ломает. Антон еще внутри, точит с кем-то лясы. Обговаривает какие-то организационные моменты. Съемки прошли идеально. Антон всегда умел профессионально переключаться в режим милого весельчака — Шастуна, как только раздается команда “мотор”. Что бы там за минуту до не произошло. Это Арсений просидел в прострации все время в студии, проводя внутреннюю переоценку всех своих жизненных убеждений. Ему казалось, что возможность заявить о своей ориентации открыто хотя бы перед близкими и перестать утаивать их с Антоном отношения одна из самых дорогих его хотелок, на которую ни у него, ни у Антона денег никогда не хватит, но когда она вдруг и без его согласия приобретена, он вообще не понимает, какова будет ее итоговая цена. Но теперь он бы и за бесплатно не взял. Так сильно он испугался. Антон выходит этим привычным черным призраком с расстегнутым пуховиком, под полами которого можно было бы организовать цирк-шапито со слонами и акробатами. Кепка, капюшон, очки — столько слоев между ним и миром вокруг. Просто не верится, что вот он только что сделал то, что сделал. Он отщелкивает только начатую сигарету и говорит: — Садись в машину. Что стоишь? Арсения прожигает ностальгией. Когда-то, несколько жизней назад Арсений проник за кулисы после мотора “Неигр”, а потом ждал Антона на подземной парковке. А тот вышел, и все было точно так же. Они садятся, и Арс сразу же намеревается столкнуть с языка всю эту тысячу вопросов, что уже устал на нем держать, но останавливается, когда краем глаза видит Антона. Тот стискивает руль в руках и откидывает голову на сидение, глаза закрывает. А ведь только полчаса назад он вопил за столом, что снова проигрывает и хохотал, мотыляясь по креслу. И как он так переключается? Арсений понимает, что сколько бы в нем самом сейчас не толкалось пограничных эмоций, сколько бы не роилось вопросов, исступленно моля об ответах, этот момент не про него. Старый Арс этого бы не заметил, но новый гораздо более внимателен к людям, которые ему дороги. Он слышит, как Антонова жизнь расходится по швам и строится новыми. Его кадык дергается, когда он сглатывает, ресницы вздрагивают, и глаза открываются. — Антон, — не выдерживает Арсений. — Что теперь будет? — Все, — горько отвечает он. — Конец мне, конец “импрокому”, и я думаю, что популяция бандикутов этого тоже не переживет. Арсений несколько секунд переваривает услышанное, понимает, что шутка, и выпускает свой мультяшный “хихик”. Выходит нервно. — Антон, все нормально будет, — он подразумевает утверждение, но в конце интонация самовольно подскакивает, и выходит больше вопрос. Антон перекатывается затылком по спинке и слабо ему улыбается. — Конечно, всё нормально будет. Как по-другому? — Зачем ты это сделал, стоит спрашивать? Антон отворачивается к боковому окну. Там ничего нет, только мусорный бак выглядывает из-за кирпичной стены зеленым боком, да несколько голубей топчутся у выезда. Самый жирный вышагивает туда-сюда перед остальными, будто раздает указания. Антонов пуховик медленно поднимается по сторонам от его головы и опускается обратно. — Просто понял, что это фарс какой-то. Мы с тобой практически живем вместе, приехали сюда на одной машине и уезжаем тоже в одно и то же место, а я должен друзьям рассказывать, что мы типа с тобой сдружились. С чего бы? Тридцатидвухлетние не дружат с восемнадцатилетними. — Спят только, — неловко усмехается Арс. — Ну они бы об этом рано или поздно заговорили бы и без всяких подсказок, — серьезно отвечает Антон. Один голубь не слушает старшего и получает клевок в жопу. Видно, что Шастуна это веселит, и он беззвучно хихикает. — А это… многие вообще знают о твоей ориентации? — Ну кто-то знает, — теперь он нахмуренно смотрит на лобовое, будто там раскрывается список. — Поз с женой, Матвиеныч, Игорь, Саша Ваш, Жу­равль, Ира, Макар, Стас... — Стас?! — подскакивает в кресле Арс. — Шеминов который? — Нет, Пьеха. Я решил, что ему необхо­димо быть в курсе. — Но ты же от него больше всех скрывал, — игнорирует он подъебку. — Да неважно, — Антон в очередной раз отмахивается от того какого-то жутко секретного секрета, про который Попов снова решает не допытываться. — Не переживай, Арс. Они друзья. Это все останется в нашем кругу. — Да как же не переживать, Антох? Если ты лишишься работы, ты же отберешь у меня кредитку. — Ой, все поехали! — он заводит машину, но Арс и не думает умолкать. — Это же прощай моя элитная тренажерка с табатой и сауной. — Заткнись! — Из “баленсы” обратно в “каппу” переодеваться. — Я уже понял, ради чего ты со мной был все это время. Угомонишься может? — А цепочки, браслетики мои золотые? — Альфонс вонючий! — И вот эти все мои сковородочки, и пиалы с уточками из фаянса, а мультиварка с десятью автоматическими режимами, АЙ! Его так резко за шиворот утягивают в поцелуй, что он крякает от неожиданности и пораженно выдыхает в чужие губы. Рука зарывается в волосы. Антон глубоко целует его, и Арс хватается сначала за воздух, а потом нашаривает его тело и выкручивает ткань худи в руках, как переключатели конфорок. Будто можно так понизить градус происходящего. Он залезает одним коленом на кресло и пытается закинуть на Антона ногу, но цепляется кроссовком за коробку передач и от этого, почти на него падет. Обычно Антон его поползновения в таких местах останавливает, но тут он хватает его под коленкой, помогает перелезть на себя и прохладными руками ползет по голым ребрам под кофтой. Он прикусывает его нижнюю губу и тянет до порога, за которым ощущение становится болезненным. Арс выпускает тихий стон, и Антон отпускает. Чтобы тут же больно дернуть вбок за волосы, выбив пораженный “ах”, и провести языком до мочки уха. — Шею мне решил свернуть? — мурчит Арс, зарывшись под воротник и ничего не делая, просто наслаждаясь лаской. — Мгм, — получает он ответ. Антон присасывается к местечку под ухом, и Арсений, будучи уверен, что здесь у них все равно ничего не будет и ему еще до дома терпеть, сам останавливает это незапланированное протирание языком, подняв голову. — Антон, — говорит он серьезно. — Ладно, Дима с Сережей, но это… оно же расползется. У тебя довольно большой круг друзей. — На то они и друзья. Арсений за эти месяцы отношений привык Антону доверять. Поэтому, в этот раз он тоже перекладывает всю ответственность на своего старшего товарища и просто плывет по течению. Запоздало Арс понимает, что теперь он в каком-то смысле открытый гей. И в первый вечер нахождения в новом статусе, он чувствует себя сильно воодушевленным. Хочется даже обмотаться радужным шарфом и начать называть всех “кисами”. Может, даже будет прикольно, если он будет пить коктейли с трубочкой вместо пива, при этом без конца их помешивая и стреляя глазами вбок. Об этом он в шутку сообщает Антону. Антон, почесав яйцо, отрывается от футбола, и смотрит на него угрожающе. — Не вздумай даже в прикол манерничать! — А че? Давай завтра придем в офис в этих коротких футболках в сетку и в кожаных кепках? — Ты где таких геев видел? В реалити-шоу Андрея Петрова? — Ну мне же можно купить эти трусы без зада? Антон чуть не пропускает гол, вскакивает, радостно размахивая одной рукой и заливая в себя пиво другой, и конечно расплескивает все на футболку. Успокоившись, поворачивается к Арсу: — Какие трусы? Их тесное счастье выходит за пределы их квартирки и становится шире. И как это бывает, когда у тебя вдруг появляется выбор, которого раньше не было, они не особо понимают, что с этим делать, продолжая жить, будто ничего не изменилось. Следующий день начинается так себе. Проснувшись, он сначала не понимает, что происходит. Из зала доносится плохо сдерживаемый мат, и когда он туда выходит, видит, как Антон, утонув в пуфе, поливает телефон обзывательствами. На часах семь утра, и тот никогда бы сам так рано не встал. Ответ один — он и не засыпал. — Антон, что ты делаешь? — Ой, — дергается он. — Прости. Разбудил тебя? — Дай угадаю, ты проиграл бабло в онлайн покер? Антон свешиват руки с пуфа и горестно стонет. — Десятку в один клик нахуй! Подорвался с флешом на фулл хаусе. Чисто на ривере утгшнику доехало. Арсений понимает только что он спустил десять тысяч в карты и раздраженно говорит ему ложится спать. У них еще какое-то собрание со Стасом, на которое позвали в том числе Арсения. В офисе Антон ожидаемо клюет носом. Садятся они рядом струг с другом, и Шеминов удивленно восклицает: — Неужели, сладкая парочка Матвиенко — Попов расселась?! Арсений видит, что Сережа с Димой отчаянно борются с накатывающим смехом. — Так ладно, — как обычно без лишней воды, начинает Стас. — У нас новый пул "ГВ", вы это знаете. Всех гостей пока утверждаем, но три мотора можем отснять в ближайшее время. Но только если утвердим еще одного. Стас молчит и чуть улыбается, бегая глазами с одного на другого. — Что там? — лениво спрашивает Дима, перекинув руку через спинку стула. — Киркоров. — Какой, нахуй, Киркоров, — морщится Стас, будто у него какие-то с поп-королем незакрытые конфликты. — Вы его все прекрасно знаете. И снова давит свою хитрую улыбочку. — Да говори уже, Стас! — раздражается Матвиенко. — Попов, — Стас поворачивается к нему, и у Арсения непроизвольно дергается глаз. — У нас на каждом видосе, где есть с тобой реклама, просмотров иногда на десятки тысяч больше. Как объяснишь? Арсений не успевает ответить. — Смазливый, — лаконично отвечает Позов. — Ну это я оценить не решаюсь, но я думаю, что фандом будет рад видеть тебя в "Вопросе". Как думаешь? — Н-наверное. — Ну все тогда, — Шеминов хлопает по столу. — Съемки через неделю. — Ой, девочки распищатся в комментах! — говорит Дима. — И не только девочки, — усмехается Сережа. — Ой, блядь! — Стаса будто прошибает вьетнамским флэшбеком. Он весь трястись начинает. — Вот про это вообще все заткнитесь! — Про что? — Я рад, что он стал таким популярным, не поймите неправильно, но… — сначала лицо Стаса медленно и поочередно собирает на себе болезненные выражения отвращения, неприятия и полного непонимания, пока он с усилием не выдавливает. — … эти шипперы! — Че ещё за шипперы? — Серёжа, судя по лицу, сильно раздражен очередным словечком, которого он не знает. — В трех словах — малолетние тупые дуры! — Вау. У них есть название? — Да, и они мечтают, чтобы вот эти двое, — Стас отмахивается в сторону Антона с Арсом. — были вместе. Типа как пара. Представляете, масштаб пиздеца?! — Вот эти?! Пара?! — Матвиенко, повернувшись к ним, правдоподобно хватается за сердце. Гондон… — У меня даже в голове не укладывается. Какой кошмар! Да, Поз? — Ужас просто. Как они могут быть вместе с такой разницей в ай-кью?! — Другой вопрос — как они могут быть вместе, если один рыбы, а другой овен? Вся компания только сейчас замечает сидящего в конце стола Журавля, потягивающего сок из трубочки. — Ты давно здесь? — раздраженно спрашивает Стас. — Минут пять. — Так иди отсюда! Это летучка только для импровизаторов. У тебя есть своя передача. — Да и не надо. Дима пожимает своими богатырскими плечами, громко всасывает остатки сока и уходит. — Так, вы можете глумиться сколько хотите, — продолжает Стас. — Но факт в том, что это нездоровая хрень. И тут никакой гомофобии, — он кидает беглый и многозначительный взгляд на Антона. — Просто, блять, пацану восемнадцать! А они сводят его вот с ним! Шеминов так обвинительно тычет в Антона, будто он мерзкий совратитель малолетних, и Арсений косится, чтобы увидеть его реакцию. Антон — непривычно тихий, за все это время не издавший ни звука, лишь поднимает руки ладонями вверх и приоткрывает рот. Но ничего не говорит. — Эти фанфики, эти картинки! — не унимается продюсер. — Видели бы вы, что там на этих картинках! Арсений, мне очень жаль, если ты на них напарывался. Надеюсь, твоя психика не пострадала. — Ничего страшного, — хрипит он. Он вцепился рукой в ногу под столом, чтобы не совершать никаких нервных движений, и Антон проводит пальцем по его запястью. То ли успокаивающе, то ли предупреждающе. — Антон, — не выдержав, шепчет он ему в ухо в поисках поддержки, пока Стас отвернулся, чтобы выразить весь спектр свое возмущения перед Димой и Сережей. — Просто молчи пока, — шепчет он в ответ, и цепляет своим мизинцем его, сжимая. — А если до его отца дойдет? У меня у самого сын. Если б я такое увидел, охуел бы! — Кошмар, просто ужас, куда мир катится, — причитают наперебой Позов с Матвиенко, каким-то чудом не раскалываясь. Учитывая то, как напряглась рука Антона, обоих после всего ждёт выволочка. — И самое главное — откуда это все вообще вылезло? — Стас эффектно проворачивается на кресле обратно к ним, откидываясь на спинку и осматривая обоих так, будто и сам с трудом, но пытается представить их вдвоем. — Вы же даже не друзья! Арсений с Антоном, держась, незримо для Шеминова, друг за друга пальцами, одновременно и протяжно вздыхают. Как один большой организм. Арсений видит, что Антон тоже открыл рот, но слишком поздно для того, чтобы остановить свою реплику. Сейчас все будет зависеть от того, насколько их мысли так же гармоничны, как и их дыхание. — Мы общаемся, — в унисон выдают они. Все-таки, раз в год и палка стреляет. И у них таких разных мысли сходятся. Стаса, изначально не очень этим озабоченного, ответ вполне устраивает, и они начинают обсуждать с Арсом условия, пока его тревожный взгляд выпроваживает не менее тревожного Шастуна из комнаты.

***

Пару дней спустя он сидит в том же офисе, только пустом, в квадрате, порезанного на дольки костлявым деревом солнца. Он умудряется уместить все свое лицо в один цельный кусок, и хоть оно и мешает залипать в телефон, жаловаться не на что. Наконец ощущается весна. Под этим пшенично-желтым светом все кажется спокойнее. В комнате и коридоре тишина. Он отснялся в очередном ролике и ждет все еще пропадающего где-то в недрах здания Антона. Листает инстаграм и почти проваливается в сон, когда слышит за тонкой стенкой гогот и бубнеж знакомых голосов. — А она мне такая — по лунному календарю именно сегодня самый благоприятный день для подарков. Помнишь ту сумку, про которую я тебе говорила? — Охуеть! У нее получается есть обоснуй для любой просьбы! — Так это же Олеся. У нее есть обоснуй на любой случай. Заяц, Саша Ваш и Журавлев — он вычисляет всех, еще не успев обернуться. Все трое хватают по куртке с вешалки и Саша, запихивая руку в рукав, замечает выскочившую над спинкой дивана Арсову макушку. — Эй, Попов, пойдем с нами покурим? Остальные поворачиваются, и все выжидающе на него смотрят. Арс медлит соглашаться. До этого они с ним максимум здоровались и перекидывались парой шуток. С собой звали только Антона, а если его не было, то Арса обычно игнорировали. — Хорошо, — он идет за ними, не найдя причин отказываться. Пока еще весна ничем не пахнет. Просто ощущается в тепле, нагревшем стену здания. Его тень растягивается по этой же стене, как стрелка часов на солнечном полукруге и загибается вместе с ней. В голых кронах тополей уже слышны птицы. Максим с Сашей закуривают, Дима наоборот глубже вдыхает свежий воздух. Нет никакой угрозы. Но чувство тревоги не отпускает. Загорается в самом центре. Оно никогда оттуда и не пропадало. Всю жизнь было с ним. Со школы, когда он точно так же после занятий стоял в компании одноклассников. Тогда и он пытался курить, давясь отвратным никотином. Курил чтобы как-то эту тревогу ослабить. Чтобы хоть немного сузить эту пропасть между ним и остальными парнями. Но он никогда не был своим. Невозможно быть своим в компании ребят, в которой на одного из них ты после школы дрочишь. Он себя никогда ничем не выдавал. Но передвигаться ему всегда было сложнее. Эта тайна лежала в нем пятикилограммовым булыжником. И сейчас может уже нет никакой тайны, но булыжник почему-то становится лишь тяжелее. — Че, Арс, как дела? — спрашивает Ваш. — Да отлично все. — Как Шаст? Нет больше никакой тайны. — В смысле? Арсений всё еще отвечает так, будто она есть. Потому что не знает, как по-другому. Все трое обзаводятся ухмылкой — у кого-то выразительнее, у кого-то сдержаннее. — В смысле, как он? Устает? Сейчас в стольких проектах он задействован. Впрочем, как и всегда. Арсений знает на все двести пятьдесят про­центов, что парни ему не враги. Они друзья Антона, а он никогда не слышал чтобы Антон говорил про своих друзей плохо. И никогда не видел их срущимися. Самые жесткие конфликты, свидетелем которых он был, это выяснения, какая футбольного команда лучше и какая "ГТА" увлекательнее. Головой он понимает, что они просто пытаются завязать и с ним дружбу, раз уж теперь он часть… вроде как семьи. Но Арсений всю жизнь скрывал эту часть себя. А если возникал хоть какой-то намек, применял кулаки. И, когда так долго ассоциируешь одно с другим, оно становится инстинктом. Его просто спросили, как у Антона дела, а все его естество кричит, что надо защищаться. И защищать. — А че его не подождать со съемок и самому не спросить, если так за него волнуешься? Он достает руки из карманов и складывает перед собой на груди, а ноги расставляет шире, чтобы занимать больше места. — Ну, вы с ним… — Саша с неуверенной улыбкой озирается по сторонам, но Дима опускает глаза к земле, а Макс напротив не отрывается от его лица, затягиваясь сигаретой. В итоге он качает головой, поднимая руку. — Окей, если это какая-то запретная тема, то сорян, Арс. — Что мы с ним? Ты думаешь, я не знаю зачем ты спрашиваешь? — Арсюх, успокойся, — Димина ладонь ложится на его плечо, но он ее стряхивает. — Месячные что ли, Попов? Что ты завелся? — насмешливо спрашивает Макс. Он в один шаг подходит вплотную к Зайцу и оказывается немного выше. Комплекция у них примерно одинаковая, и Арс знает, что Максим тоже любитель потусоваться в спортзале. От его резкого выпада Макс даже не дергается. Лишь выдыхает в сторону дым. — Дальше что будешь делать придумал? — Воу,воу, воу! — могучая журавлевская лапа одним рывком возвращает его на прежнюю позицию. — Хватит, мужики! Че вы начинаете? — Я ничего не начинал, — Макс поднимает вверх руки. — Я не знаю, чего мальчик распетушился. — Да, блять, Макс! Заткнись! За такое в школе кулак Арсения уже бы летел в скулу обидчика. Или в глаз. Или по ребрам. Разница лишь в том, что сейчас он летит в бровь. Но, наверное, это не имеет большого значения. Он еще не научился, по-другому решать конфликты. В первую очередь те, что у него внутри. Видя, как из-под руки у Загайского, зажавшего глаз, течет струйка крови, он действительно хочет вернуть все в то безопасное время, когда о них двоих знали только они и Дима с Сережей. Не нужна ему эта открытость. Ничего не надо. Просто быть с Антоном. Он готов хоть всю жизнь в этой съемной квартире с ним провести, не вылезая. Но, когда Дима сгребает его по подмышку, готовый мстить за друга, он не уверен, что их отношения еще можно спасти. — Сука! — Дим-Дим, стой! — его с трудом удерживает Саша и Макс свободной рукой, из-под которой не хлещет кровь. — Не трогай, — говорит Заяц. — Он и так уже обосрался. — Он тебе бровь рассек. — Ничего. Сейчас обработаю и заклею, — он задирает голову вверх, и Саша осматривает его глаз, фиксируя ее в руках. — Может, зашивать придется. Пойдем быстрее к аптечке. Они начинают уходить, но Арс не двигается. Его трясет. Теплого весеннего воздуха он больше вовсе не чувствует. Дима оборачивается и, оценив серьезность паники на его лице, становится чуть менее грозным. — Попов, пойдем. Нам все-равно придется как-то это решать. — Можете… — он хочет сказать “можете не говорить Антону”, но слова застревают в горле. Это уже совсем неприлично. Учитывая, что он только что разбил человеку лицо. — Что? — Ничего. Они сталкиваются с Антоном в офисе. Они с Димой и Сережей, и каким-то чудом без Стаса, умотавшего куда-то в другое место, резко и одновременно перестают разговаривать и смеяться, когда заходят в кабинет. — Что случилось? Их глаза бегают с одного на другого — с Макса, лежащего на диване с перекинутыми через спинку ногами и заклеенным глазом и остальных парней на Арсения, подозрительно расположившегося у самой стенки, как тот самый одноклассник-вонючка, с которым никто общаться не хочет. — Антох, мы просто разговаривали стояли, — с ходу начинает оправдываться Ваш. Арсений с обжигающим стыдом понимает, что они уверены, что он будет Антону жаловаться. — Все нормально, — пытается он встрять. — Я просто неправильно понял. — Мы просто спросили. Мы не знаем, что он вскипел, — наперебой объясняют Дима с Сашей. Выглядит все так, будто он действительно прибежал к папаше домой рассказывать, как соседские мальчишки уебали ему веткой по лицу, а те пытаются себя обелить. В итоге стоящему в ступоре Антону пересказывается весь сюжет этой эпопеи, и сначала он поворачивается к Арсу, и тот уже готов, что его сейчас будут при всех отчитывать. Он пытается освободить внутри себя место для этого нового стыда, который начинает уже чуть ли не из ушей вытекать. Но Шастун открывает рот, задумывается о чем-то на секунду и резко поворачивается к Максу. Тот лежит все в том же положении прямо в куртке на диване, молчит и ждет, когда все само разрешится. — Че ты быкуешь на него, Заяц? — Давай ты мне по почте вышлешь список тем и приколов, которые я могу с твоим Арсом поднимать? Я просто не в курсе был, что он какой-то особенный. Вот оно и начинается — медленное отколупывание Антона от его гетеросексуальной братвы. Столько лет он в ней органично существовал, и вот появился Арс, который никуда органично вписаться не может. — Окей, вышлю. Там один пункт — не будь мудаком. Макс не отвечает. Он, как и Арс, недавно сидевший на этом диване, удобно уместил лицо в квадрате света, загорая и явно не желая продолжать этот диалог. — Пойдем, Арс, — велит Антон. Арсений поднимается, еле находит рукав под этими прожигающими взглядами. В том числе Антона, который ждет его в дверях. Когда выходят, Шастун заворачивает вслед за своей тенью за угол, словно солнце ему это за день уже осточертело. Закуривает. Арсений понимает это потому, что слышит зажигалку. На него он не смотрит. Слишком увлечен носками своих “хилфигеровских” кроссовок, которые ему были вручены курьером после очередного вечера, когда Антон не приехал. — Ты думаешь мне мало забот? От тона внутри все крошится. Он поднимает глаза. Когда отвечает, голос его предательски дрожит: — Я же сказал, что все нормально. Я не просил тебя разбираться. — То есть, мне надо было сделать вид, что ничего не произошло? — Да. — Чтобы ты потом всю дорогу обижался, что я ничего не сделал? — Не стал бы я обижаться, — тон, надо признать, выходит довольно обиженным. Антон устало выдыхает и проводит рукой по лицу. Арсений прикусывает губу изнутри. Неправильно. Опять ты все, Арс, неправильно делаешь. — Не надо разговаривать со мной как с ребенком, — очень осторожно говорит он. Чтобы не звучало, как претензия или огрызание, а как спокойная взвешенная просьба. Но от излишнего старания выходит еще жальче. — А как? - Антон опускает руку и смотрит на него чуть ли не свирепо. — Ты с кулаками на человека лезешь за простой вопрос. — Ну ты же тоже на него наехал... — Я наехал, чтобы ты не выглядел стра­нно, — обрывает его Антон. — Потому что мы должны быть на одной стороне. Хотя бы в глазах других. Арсений вообще перестает что либо пони­мать. Он не хотел вмешивать Антона. От несправедливой сводит челюсть. Эмоции умоляют дать им выход. Но что бы он не сделал, все кажется неправильным. Начать орать — истерика. Антон ненавидит истерики. Развернуться и пойти в другую от Антоновой тачки сторону — манипуляция. Антон ненавидит манипуляции. Расплакаться — лишь подтвердить, что он ебаный детсадовец. Господи, что делают взрослые люди в таких ситуациях?! Они вообще в них оказываются? Или взрослые люди не доводят до таких безвыходных положений? Он выбирает относительно безопасное молчание, но выходит оно хреново. Эмоции пробираются через единственный выход, что им оставили. Карабкаются через ноздри судорожным дыханием. — Арс, прекрати, — остерегающе говорит Антон. — Я же просто стою. Невыносимо это все… — Ты, блять, даже дышать умудряешься осуждающе! Что я опять не так сделал? — Я тебя попросил не вмешиваться! Антон, ты, блядь, слышал, что произошло! Я ж ему не руку сломал. Мне что теперь, комментарии про месячные глотать надо? Я... — Захлопнись! Арсений замолкает. Даже птицы на деревьях затыкаются. Антон в высшей своей точки кипения может вот так рявкнуть и злобно зыркнуть, что все аргументы куда-то моментально испаряются. Но обычно он будто об этом сразу жалеет, видя намеки на расстройство на Арсовом лице. Начинает успокаивать. Сейчас этого не происходит. Потому что Антон сам не может успокоиться. Он рывком кидает сигарету на асфальт, агрессивно давит ее пяткой и так резко поворачивается, что Попов дергается. Антон его никогда и пальцем не трогал. В отличии, кстати, от Арса, который мог в эмоциональном порыве и не рассчитать. Но того, что сейчас происходит, до этого никогда не случалось. Не в такой форме. Уходя, он разворачивается к нему снова. — Ты просто скажи, ты это специально делаешь? Даже на “что” сил не хватает. Арс и не пытается. — Ты хочешь чтобы я остался с тобой на ночь? Окей, я потом буду пить энергосы целый день, но останусь! Ты хочешь чтобы я больше времени тебе уделял? Хорошо, сниму квартиру ближе. Хочешь подарки — пожалуйста. Хочешь, чтобы все вокруг знали, что мы милая гей-парочка — вуаля, — на каждом вопросе и ответе на него голос его повышается. — Что тебе еще надо? Так как Арсений не отвечает, он просто уходит в машину, а Попов плетется за ним. Залезает следом и скукожи­вается в кресле до размеров бактерии. Чувствует себя мелким, незрелым и беспомощным. А дома он выкручивает кран в ванной на всю мощность и наконец выпускает все свои эмоции.

***

Они мирятся. Антон подходит первым и предлагает посмотреть “Паразитов”. — Ты ненавидишь этот фильм, — севшим голосом бурчит Арсений. — Я еще не смотрел его с твоими комментариями о том, как цвет меняется в зависимости то того, какая семья на экране, и как он передает концепцию культурного неравенства в корейском обществе, и как дождинка на стекле в начале фильма отсылает к глубине страдания всего человеческого вида. — Какая дождинка? Арс ни про какие знаковые дождинки не помнит, поэтому ему приходится повернуться за ответом к Антону. — Попался, — ухмыляется он. — Антон, я проебался. Я все исправлю, извинюсь перед Зайцем!— выпаливает он. — Хорошо-хорошо, — Антон нежно убирает его волосы со лба. — Я тебе там наговорил. Прости. Я думаю нам обоим надо немного успокоиться. Они успокаиваются, но попытавшись все сложить обратно, оба замечают, что оно по-старому не складывается. Будто за какие-то несколько часов залежалось и испортилось. Обросло толстой оксидной пленкой и больше не входит в старые пазы. Оба замечают, но решают промолчать, ведь “все само собой наладится”. Потому что получать граблями по лицу куда менее больно, чем перешивать только что, хоть и наспех, зашитое и ковыряться в этой гнойной ране. Само. Как-нибудь само. Он чаще находит Антона курящим посреди ночи в форточку. Реже слышит от него “лисенок”. Они меньше смеются и разговаривают в целом. Кажется, будто они только выбрались из одной ямы, только обрели свое зыбкое, но все же счастье, и тут же упали в другую. Арсений, оставшись наедине со своим обсессивным сознанием выстирывает в его барабане на режиме “бесконечный” песню The Hatters. — Как было раньше — ничего уже не будет, — бурчит он, и Антон, если рядом, вяло поворачивает голову, понимает, что он опять что-то напевает и ничего не спрашивает. Когда Антона рядом нет, он срывается на высокие ноты: — Не надо втирать мне вновь и вновь, что это цена за нашу любо-о-о-овь! Как-то забывшись в такси, как взвоет! Пугает водителя. Потом с апатичной грустью смотрит на понизившийся рейтинг. В один из вечеров, в который Антон клялся приехать сразу после работы, он получает сообщение: “Мы сегодня с пацанами на футбол. Потом наверное еще посидим где-нибудь. Я приеду, но поздно.” Арсений инстинктивно жмурится и сжимается, ожидая, что его сейчас собьет этот привычный локомотив из эмоций. Вместо локомотива приезжает симпатичный такой фаэтон, запряженный двумя лошадьми (это он вчера зачем-то читал про типы повозок). Арсений осторожно открывает один глаз. Эмоции его не сносят. Они галантно и учтиво располагаются в нем, не вызывая слез и желания придушить себя подушкой. Вместо истеричного “почему бы не взять меня, раз уж все теперь о нас знают, учитывая, что я тоже хотел сходить на футбол с тобой, Антон?!”, появляется рациональное “не слишком ли я хорош, чтобы сидеть и страдать в четырех стенах из-за какого-то средней руки комика?”. Он подходит к зеркалу и внимательно ощупывает каждый сантиметр своих длинных стройных ног, голого торса с кубиками пресса, сильных рук и красивого лица с глубокими глазами. Впервые с начала их с Антоном отношений возникает мысль, что возможно он теряет с ним время. И что еще хуже — он очевидно все это потерянное время был созависим. Жизнь без Антона казалась такой же невозможной, как и без образовательных роликов с ютьюба, с информацией, которая ему никогда в жизни не пригодится. И он не уверен, что оглянувшись назад, как герой Пруста, точно поймет, где он это время начал просирать. Когда Антон подобрал его на Минском шоссе? Когда впервые приехал в его смену на заправку, и Арс еле попал пистолетом в дрожащих руках в бак? Когда впервые увидел с ним передачу? Он вспоминает, что Никита давно звал его погулять с какими-то новыми знакомыми из театралки. Созвонившись, договариваются встретиться через час у Павелецкой, чтобы сходить на выставку, а потом прошвырнуться до бара. — Ваня говорит, интересная. И бар хороший, — Никита аж задыхается, так обрадован звонком. — Ваня с театралки? — Да, с третьего курса. Мы с ним, ну вроде как встречаемся. Как ему это знакомо. “Как бы вроде бы парень”. — Круто, Никит! Как это произошло вообще? — А вот, — он видит как наяву эти сжатые ямочки в уголках губ и покрасневшие блинчики на щеках. Компания оказывается интересной. Ваню Арс узнает сразу. Симпатичный парень из тех счастливчиков, кто умудрился раза с четвертого поступить на курс. Он ему как-то даже у гардероба подмигнул, но Арс, будучи в то время уверенным, что будет умирать в муках девственности, от такого знака внимания, запнулся о воздух, чуть не упал на скамейку, а затем долго притворялся, что у него заела молния. Хотя Ваня давно уже ушел и скорее всего забыл о нем через минуту. Помимо него собрались еще милая парочка, по всей видимости сошедшая с баннера с рекламой жилья для молодых семей — хрупкая улыбчивая блондиночка и ее парень с лицом, которое Арс, и на секунду отвернувшись, не вспомнит. И еще пара человек разного пола, близость отношений между которыми, Арс так и не установил. Вроде как парень гуляет по границе френдзоны, но шансы прорвать баррикаду все-таки имеются. Ну и он — одинокий волчара с выжженным клеймом “занято” под хвостом. Выставка принадлежит кому-то из знакомых из компашки. Ничего особенного — несколько инсталляций, которые Антон бы охарактеризовал как понос сознания. Потом зевнул бы, и сказал, что сгоняет за водичкой, и так и не вернулся бы. Тема — удаленка. Поэтому из представленных объектов манекен человека с ноутбуком на животе, пришитый к кровати, и заставленный в пять рядов стаканчиками из “Кофестарс” стол. В принципе, довольно занимательно, но не настолько, как возникающая прямо на его глазах злободневная пьеса о контрастах и двойных стандартах. Интересно наблюдать, как много дозволено блондинке с ее мэном, фланирующим сиамскими близнецами от объекта к объекту, не способным разделиться даже если это угрожает их жизни (к примеру когда ремонтники тащат через зал огромную стремянку и просят всех расступиться), и целующимся примерно каждые три с половиной минуты (Арс реально посчитал) и Ваней с Никитой, чьи контакты можно заметить только если их специально ждать. Но именно их пара вызывает в Арсе больший трепет — эти касания кончиками пальцев, на секунду положенная на талию рука, склоненные к друг другу головы с мелькающие ненадолго улыбками и взглядами, которые любой знающий человек сразу бы опознал. Хочется по-ребячески загорланить “Тили-тили тесто, жених и жених!”. Они хорошо смотрятся вместе. Ваня ростом примерно с Арса, чуть смуглее чем Никита, но с выкрашенными в светлый оттенок волосами. Красивая пара. И видно, что на одной волне. Куда более гармоничны, чем они с Антоном. Арс трясет головой, чтобы избавиться от мыслей о нем. И от “остатки чувств убиваем не спеша, ты делаешь мне больно и в этом ты хороша” нараспев голосом Юры Музыченко. — Бар на Пушкинской. Давайте на самокатах доедем, — предлагает кто-то, когда они выходят на улицу. — Погода хорошая. Погода и правда неплоха. Еще не зашедшее солнце греет макушку, и стоящие ровными желтыми рядами самокаты, кажутся заманчивыми. — Давайте по двое на один. Сэкономим? — А Арс? — спрашивает Ваня, когда все как на школьной дискотеке группируются по парам, а он остается один шаркать ножкой у стеночки. — Ну ты сказал! — фыркает Демин. — У Арса мужик богатый. Ему недорого. Все поехали! — Ну уж самокат я сам себе могу позволить! — возмущается Арс и оплачивает его шастуновской картой. Со своих он копит на новый макбук. Катать по весенней Москве на самокатах в компании друзей оказывается чем-то целебным. Трястись, проезжая по трамвайным путям на Новокузнецкой, маневрировать между людьми и машинами на Садоводческом проезде, чуть не пришибить бабку на Пятницкой… Перед Чугунным мостом Ваня с Никитой не справляются с управлением, так как вдвоем на одном самокате у них не получается совершить лихой маневр, и летят в ограждение, чуть ли не оказываясь за ним в воде. Они хохочут, хватая друг друга за куртки, и в какой-то момент Ваня зажимает Никиту рукой, чтобы он перестал загибаться от смеха, и целует. Отрывается, смотрит сверху вниз с теплой улыбкой. Демин краснеет и шепчет: — Люди. — И что? — шепчет он в ответ. Арсений на секунду представляет, что было бы, если бы они так с Антоном сделали. Кто-то бы точно оказался в воде. Пара каких-нибудь девчонок из фандома. Чтобы остудиться. Они оставляют самокаты перед Красной Площадью, чтобы не вытрясти мозги на брусчатке и идут пешком. Блондинка со своим мачо в обнимку, Никита с Ваней, чуть касаясь, эти двое на расстоянии примерно полуметра, при сокращении которого, должно быть все загорится красным и раздастся предупреждающий сигнал «френдзона под угрозой!». Арсений один. Вечер так умиротворяющ и свеж, а компания настолько хорошая, что он почти забывает про свое клеймо. Иногда Никита странно на него смотрит, хочет что-то сказать, прервав неумолкающую блондинку, но не решается. Когда они доходят до бара, Попов проверяет телефон и с удивлением обнаруживает в нем три сообщения от Антона. “Ты когда домой?”, “Напиши, как дома будешь”, “Много не пей”. Переживает. Антон. О нем переживает. Или что-то тут другое? Он много и не пьет. Не из-за наставления Шастуна (пошел он в жопу), а потому, что ему и так достаточно хорошо. Никита накидывается чуть сильнее, чем когда либо на Арсовой памяти. Но не в хламину. Так, до глупого хихиканья в Ванино плечо и неуверенных попыток закинуть на него ногу под столом. Он трезвый как стеклышко, когда они выходят. В отличии от Шастуна. Тот звонит ему по видео, и когда Арсений, предварительно отойдя от остальных, отвечает, тот стоит у кирпичной стены, курит и плохо выговаривает слова. — Ты не дома еще, что ли? — Нет. Как и ты. — Че делаете? — Гуляем. Сейчас уже поеду домой. — М-м, — он затягивается, и сбоку раздается лошадиный ржач. Он совершенно пьяно улыбается кому-то за кадром. — Ебать, с кем ты там, Тох? Скажи, чтобы сюда ехала! — Ладно, давай, Арс. Домой пиздуй, — он поворачивается назад к камере и выдыхает облако, за которым теряется его лицо. Отключается, и Попов остается в прострации, пока его не окликают. В такой же прострации он доходит с ребятами до метро. Там всех разбрасывает по разным веткам. В конце концом и сидящие напротив Ваня с Никитой расстаются. На подъезде к станции Вани они о чем-то особо интимно шушукаются. Никита заканчивает этот диалог неуверенным мотком головы, и Ваня, поджав губы, кивает. Сжимает на прощание его руку и выходит. Еще в окно его взглядом провожает, но Никита не оборачивается. Когда они садятся рядом, Арсу вдруг приходит в голову мысль, которая не кажется ему сколько-нибудь неподобающей. Антона дома нет, и судя по его состоянию, он там ещё долго не появится. — Не хочешь ко мне? Заценишь мою квартирку. — А Антон? — Его нет дома. — Ну если можно, давай. Дома они засирают кухню, пытаясь приготовить «олд фешен». Никита намеревается все выдраить, пытаясь пролезть полотенчиком в узкое пространство между стеной и столешницей, но Арсений зовет его смотреть кино. — Брось. Уборщица вылижет. — Ты, я смотрю, уже привык жить в люксе. — К хорошему быстро привыкаешь, — пожимает он плечами. Смотрят «Бедные-несчастные». Такое кинцо он может только с Никитой посмотреть. Антон бы не дожил до середины. Демин медленно трезвеет сбоку и ведет себя необычно тихо. Где-то на двадцатой минуте издает первый звук. — Он хотел, чтобы я к нему поехал. Арсений тратит несколько мгновений на то, чтобы понять, что фраза к фильму никак не относится. — Ваня? — Ага. Никита нервно оглаживает обивку дивана между ними, касаясь ребром ладони Арсова бедра. Примечательно, что до отношений с Антоном им негласно допускалось сидеть куда ближе. Арсений мог и локоть ему на ногу положить. Это вдруг кажется Арсу несправедливым. Ведь Антона его друганы там мацают будь здоров. И нет в этом ничего такого. — А что не поехал? — Ну, не знаю. Я… что мы там у него делать будем? Попову все кажется очевидным. — Кто-то кого-то раскупорил бы, че? — гиенит он, но перестает смеяться, когда видит лицо Никиты. — Сорян. Ну ты не знаешь. А он-то постарше, вроде должен… — Знает, — обрывает Никита. — Он с парнем из музыкалки три года встречался. Ну а я не хочу облажаться. Его рука еще более агрессивно елозит по дивану, будто он хочет об него стереться и наблюдая за ней, Арсений снова вспоминает Антонов пьяный звонок. Он останавливает его руку, сжав его пальцы в своей. Никитины глаза блестят в сумраке комнаты. Фильм оказывается забыт. — Там ничего сложного. Можно ведь без всяких проникновений. Подрочить или минет. Ты же минет в порнухе видел как делают. — Ну я же не буду всю жизнь девственником, — упрямо говорит Никита и чуть проворачивает руку, о которой Арс уже успевает забыть, в захвате. Он так и держит ее прижатой к дивану. — Ну тогда надо договориться кто сверху для начала. Вы уже говорили об этом? — Неа, — блеск его глаз размазывается по темноте, когда он мотает головой. — Мне кажется, я и так и так могу… и он, наверное. У вас как с Антоном? — Антон не большой любитель, чтобы ему что-то в задницу пихали, — он усмехается, вспомнив свой неловкий опыт в качестве актива, когда Шастун его основательно заебал своими инструкциями по обращению с его нежной задницей. — Там на полшишки вставишь, он уже верещит, чтобы доставал. Никита вроде как пытается серьезно кивнуть, но оба не выдерживают и, предварительно фыркнув, хохочут в голос. — Но я на самом деле снизу больше люблю. Я не знаю. Так чувственнее. Я люблю, когда он ведет. Знаешь, такое это ощущение… непередаваемое. Когда он в тебе двигается. Глаза Никиты вдруг теряют свой обсидиановый отблеск. Он подбирает к себе ноги и наклоняется чуть ближе. Понижает голос. — Можешь показать? По непонятным причинам все происходящее не кажется неправильным. Это его друг. У него есть парень, у Арса тоже. Друг просит совета. И почему он должен отказывать? Он резко хватает его за ноги, тянет на себя, и Никита, ахнув, падает на лопатки. Пытается подняться, оттолкнувшись руками, но Арсений проворачивает его запястья и пригвождает по обе стороны от головы, нависнув сверху. Улыбается. Все это просто мальчишеское дурачество. И надо сказать, это действительно весело. — Не дергайся! Щас как выебу, сидеть неделю не сможешь! Видимо, актерские способности его подводят потому, что Никита начинает ржать. И Арс тоже не удерживает хохота. Отсмеявшись, так и удерживаемый на лопатках, Демин спрашивает: — Вот так прям говорит? — Ну да. Ну у него немного получше получается. — А дальше что делает? Арсений чуть отодвигается назад, отпускает его запястья, ухмыляется и ухмылкой этой, не притрагиваясь, ведет от коленки к паху. Почти касается носом. Когда между щекой и тканью штанов на промежности остается несколько миллиметров, останавливается и стреляет глазами вверх. Никита больше не улыбается. Он напряг шею, чтобы видеть, а его грудь тяжело поднимается и опускается. — Вылизывает меня там, потом вот так ладонью проходится. Арсений кладет руку на ягодицу и несильно давит так, что пальцы, преодолевая сопротивления ткани, чуть проваливаются в ложбинку. — Но кончик пальца оставляет на дырке и вот так по кругу водит. Арсений повторяет движение по ткани. От названной дырки оно далеко, но Никитина грудь, в очередной раз опустившись, несколько мгновений не поднимается обратно. — А потом вот так вталкивает рукой свой член, — Арсений правдоподобно изображает действие. Без реквизита их Николаевна работать научила. — И трахает, — он с размаху двигает бедрами по Деминской жопе, и если Антон бы с такой силой первый заход делал, то зашивали ба Арсюху всем травмпунктом. Никита ойкает, и Арс снова смеется. Ну шалят ведь просто! Ничего такого. Никита пытается пощекотать его под ребрами, в итоге обнимает руками и ногами и валит на себя. Его горячий смех у уха трансформируется в горячее дыхание, а потом и в ощущение влаги, которое сначала Попов принимает за пот. Но это определенно язык. — Что ты делаешь? Он пытается подняться, оттолкнувшись рукой от дивана, но хватка становится лишь сильнее. Ноги Никиты вокруг его талии напрягаются, и он дергает тазом вверх, проезжаясь уже твердым пахом об Арсов живот. Окей, ну может уже и не совсем шалость… — Никита, — как можно строже говорит он, снова пытаясь выпутаться из этой ситуации, куда его загнал невинный косплей на трахающего его Антона. Невинный же, не? Он начинает сомневаться. — Пожалуйста, Арс, — жарко шепчет Никита, не переставая ерзать под ним. — Хотя бы в одежде. Мне многого не надо. Я люблю тебя. Очень люблю. Не, наверное, это не шалость уже. Ему тут в любви, потираясь стояком признаются. Приходится применить силу, чтобы убрать с себя руки и снова прибить к дивану. Он надеется, что не оставит на нем синяков. — Никит, послушай! Послушай, — он с трудом ловит блуждающий по нему, обожающий взгляд. — У тебя же Ваня. — Я пытался переключиться. Честно, пытался. Но я не могу. Арс, я только тебя хочу. Губа прикушена, взгляд поплывший. Скорее всего Арс сам вот так же вьется под Антоном, забыв про стыд и гордость. Он сам ничего не делает. Все силится понять, перешли ли они уже грань шалости. Где она проходит? Та грань, за которой начинается измена. Может он уже это делает. Изменяет Антону. Тому, которого он боготворит… ил… Так вовремя в мозг врываются отголоски заевшей его песни. Что-то там про запах, от которого больше не сносит крышу. Может, обожание не сменилось любовью. Может, на его место пришло равнодушие. Иначе почему он позволяет происходить тому, что происходит? — Арс, я никогда такого, как ты не встречал. И не встречу, я знаю. — Лучше встретишь. — Неа, — он лихорадочно дергает головой. — Ты с этим… я не могу больше об этом думать. Я знаю, что у вас сейчас все хорошо. Он наверное тоже тебя любит. Но я не могу отпустить. Я вас вместе вижу в этих рекламах, потом представляю, как вы… не могу. Он захлебывается. Арсений это чувство хорошо знает. Он наконец освобождает себя из ослабевших конечностей, садится и утягивает Никиту в объятия. Все бы было куда проще, если бы все, сука, влюблялись в тех, кто им подходит. Он бы тогда был с Никитой, а Антон… Антон бы остался наедине со своими передачами. Шастун очень четко подгадывает момент, появляясь ровно под мысль о нем. Скрежещет дверной замок, дверь распахивается так эпично, будто за ней не Антон, а по меньшей мере кто-то из Мстителей. У Антона получается сделать один шаг внутрь, а дальше за него решает гравитация. Пытаясь удержаться за ручку, он тащит за собой дверь, бьется об косяк и чуть не вылетает обратно в подъезд. — Уй, блядь! На второй попытке он все-таки попадает в квартиру, вместе с несчастной дверью впечатываясь в стену. Двухметровое набуханное черное нейлоновое облако. Выглядит довольно устрашающе, и Никита уже в первую секунду оказывается на целомудренном расстоянии от Арса. Впрочем, Арсова ладонь остается лежать уликой на его плече. А, ну еще его стояк. Но вряд ли Антон в этом состоянии что-то заметит. — Здоров, Никитос! — он с грохотом и почему-то звоном мелочи, будто он огромная свинья-копилка, приземляется на лавку у двери и вскидывает руку в знак приветствия. — Здрасьте… — Здрасьте, — передразнивая, хихикает Антон. — Арс, я пойду наверное, — он спускается с дивана, подходит к Антону, стараясь на него не смотреть, будто он злая собака на привязи. Тот же напротив лупит на него во все глаза. — Можно? — Никита указывает на свои кроссовки, стоящие под лавкой, и Шастун сразу не понимает, что от него хотят. — А, пардон, — он задирает ногу, и Демин в одно вороватое движение их достает. Антон снова хихикает. — А че уходишь-то? Рано еще. — Рано вставать. — А, ну ясно. Режим? — Ага. Диалог поистине тарантиновский. Арсений молится, чтобы Никита побыстрее уже нашел рукава своего пуховика и исчез. И избавил всех от этого невыносимого кринжа. — До свидания, — он кивает Антону, поворачивается к Арсу и добавляет, — пока. Он уходит, а Антон все смеется, медленно стекая по стене. — Смешной он. Здрасьте, до свидания. Арсений подходит и присаживается на колени, чтобы развязать ему шнурки. Он сам явно не справится. Опускает голову и чувствует в волосах его руку. — Чем занимались? Пазлы, интеллектуальные квизы, шарады? Вообще, Антон — пьяный сильно от Антона — трезвого никогда не отличался. Не происходило никогда этого поразительного расщепления личности, когда одуванчик, опрокинув в себя пару другую стопок, превращался вдруг в левиафана, наводящего ужас на всех очевидцев своего перевоплощения. И та токсичность, которая проскальзывает сейчас поверх Арсовой головы, когда его волосы как-то совсем не нежно сжимают в руке, алкогольной интоксикацией не объясняется. Тем более, что ответ на Антонов вопрос до сих пор льется из телека позади. Что-то тут другое. — Вставай. Сняв с него ботинки, он поднимается и помогает Антону добраться до кровати. Когда стягивает с него штанину, для чего Шастун великодушно приподнимает ногу, он снова спрашивает: — Так, чем занимались? — Кино смотрели, а что? — Ничего. Просто что-то он лохматый немного. — Ты себя видел, вообще? — Тоже верно. Ладно, бухой я слишком, чтобы с этим разбираться, — лепечет он, переворачиваясь на живот, как мешок с картошкой. И тут же засыпает. Арсений уходит спать на диван.

***

Запах утреннего кофе и вид на подтаявшую Москву-реку, пузырящуюся от дождя, настораживают. Арсений вроде бы научился жить в реальности, но старые привычки дают о себе знать. Он все еще нет-нет да и представляет себя героем ромкома, а в них в такую погоду герои непременно расстаются. И их лица снимают крупным планом, чтобы показать как красиво капли смешиваются со слезами. И чтобы было ещё жальче эту несчастную жертву банальнейшего сценария, несущую по мостовой свое разбитое сердечко, ее непременно обливает из лужи проехавшая машина. В ромкомах, правда, герои сходятся обратно. Всегда. Иначе, ромком не соберет кассу, а домохозяйка средних лет с двумя детьми и давно потухшими чувствами к мужу, не ощутит это бодрящее “любовь все переживет”. Но Арсова жизнь ромкомом никогда не была. Поэтому, когда он слышит плеск в ванне, то сжимает кружку в руках сильнее. Антон (нечто его напоминающее) с отекшим лицом и торчащим во все стороны несколько пожелтевшим блондом появляется на пороге кухни. Сейчас он даже отдаленно не похож ни на Малфоя, ни на Зою Яровицыну. Больше на желтого треугольного цыпленка из “angry birds” — хмурый и словно готов улететь в кого-нибудь из рогатки. Он опирается локтем на барный стол, хватает чайник и хлещет прямо из горла. Арсений, сидящий на подоконнике, наблюдает за его скачущим кадыком. Затем он меняет опорную руку и, держась за спинку стула, тяжело на него опускается. Стискивает голову в ладонях, как будто намеревается ее раздавить. Арсений слезает с подоконника, подходит к незамеченному Антоном стоящему у микроволновке сэндвичу и чашке кофе, которые он час назад приготовил, и ставит перед ним. — Спасибо, — хрипит Антон, звуча в этой тишине инородно. Руки соскальзывают с лица на стол. Он делает глоток остывшего напитка, морщится, надкусывает сэндвич, и когда Арс уже собирается уйти, осипшая хрипотца снова коверкает гладкую тишину. — Куда ты? — На курсы, — Арс останавливается в проеме. — Не рано? Они же в час начинаются. Интересно, давно ли Антон выучил расписание его занятий. — Нам с Никитой нужно в книжный зайти перед этим. А что? У тебя же тоже какие-то дела. Антон снова морщится, на этот раз болезненно, зажмурив один глаз. Должно быть висок простреливает похмельем. Чешет голову, и его цыплячьи перья становятся еще более хаотичными. Арсений уже собирается переспросить. — Ты с ним трахаешься, что ли? Старый Арс через секунду после такого вопроса в ногах бы у Антона валялся и с жаром религиозного последователя, обвиненного в еретичестве, клялся бы, что “нет, как ты мог такое подумать?!”. Новый с удивлением обнаруживает в себе незнакомое хладнокровие и лишь одно слово, которое кажется достаточным. — Нет. Антон шумно вздыхает, пропуская в свое воспаленное горло воздух, трет глаза и когда опускает руки, глаза его тоже воспаленные — вспухшие и красные. — Врешь? — Нет. Может, он наконец потратил весь запас выданных ему на жизнь эмоций? Что неудивительно, ведь он так бездумно их расходовал, где надо и не надо. В итоге у него осталась только эта, почти ни разу не использованная невозмутимость. Антон медленно прокатывает по нему хмурый взгляд. Удивлен он ничуть не меньше самого Арса. — Ты хоть понимаешь, что бы было, если бы ты пришел домой, а я тут с каким-то парнем? — Арс ответить не успевает. — Тут бы визгу на всю Москву было! — Прям думаешь, я бы визжать начал? — невозмутимость остается, но размывается, медленно превращаясь в нечто смутно знакомое. — Да, я думаю, ты бы сначала сломал бы бедняге пару ребер, а потом закатил бы мне истерику. Как ты обычно делаешь. В нечто, что всегда в нем было. — Потом бы ты сказал “ненавижу тебя, мы расстаемся!” — Антон пытается изобразить фальцет, но с его голосом выходит пародия на бухающую Белоснежку. — И убежал бы, сопли на кулак наматывая. — А потом? — Позвонил бы и начал: “Антон, прости, я тебя люблю, жить без тебя не могу!” Он сейчас очень похож на того себя, который исполняет эти утрированные отыгрыши в “Импровизаторах”. Арсений так привык с этого смеяться, еще даже до знакомства с Антоном, когда до дыр все с ним засматривал, что и сейчас не успевает уследить за проскочившей ухмылкой. Антон ее замечает и теряется. Когда-то Арсений читал, что за чувство ревности отвечает тот же отдел мозга, что и за боль. И Антону больно. Наверное, не только от того, что он ревнует. Скорее, от того, что он этого признать не может. Ведь Арсений маленький и глупый. Какие он там может своими детскими спектаклями вызывать чувства. — Ты кое-что упускаешь, Антон. — Что? Больше он не изображает никаких карикатур. Все силы уходят на борьбу с различными болями: с похмельем, бьющим по вискам, с такой глупой, неоправданной ревностью к восемнадцатилетнему мальчишке, который ему — Шастуну конечно же никакой не соперник, с отказавшей вдруг способностью ставить Арса на место. — Это ты тогда ко мне пришел, когда я убежал. В нем всегда было это умение отключиться и оставить лишь холодный расчет. И он и раньше им пользовался. Но только для манипуляций, но никак не для того, чтобы отстоять себя. Антон молчит. — Ты пришел. Да, я страдал, ревел. Но пришел ко мне ты. Антон молчит. — Если уйдешь, мне это сердце разобьет — это правда. Ты мне очень нужен. Я хотел бы… — он ждет секунду, пока отхлынет, и с удивлением понимает, что это работает, и он может говорить дальше. — Хотел бы, чтобы мы до конца были с тобой. Ты сказал, что я живу в своем радужном мире, где все идеально. И да, я хочу, чтобы как в сказке — долго и счастливо, и умерли в один день. Мне уже не стыдно за это. Я устал уже стыдиться себя! И вчера, если хочешь знать, Никита мне в любви признался. И я мог бы с ним остаться. И даже полюбить его могу в ответ. И перестать себя уже за все ненавидеть и думать, что со мной что-то не так, раз я не такой, как ты этого хочешь. Я же, по-твоему, все не так делаю. Не так реагирую, не тем увлекаюсь, недостаточно тебе благодарен за все твои для меня жертвы. Ты же рассказал о нас людям, рискуешь самым драгоценным, что у тебя есть — карьерой своей. Только не ври, что все это ради меня, а самому тебе не осточертело играть в этих незнакомцев! Антон молчит. — Тогда ко мне пришел именно ты. И ты покупал мне вещи, снял квартиру. Я ни разу ни о чем не попросил. Я не просил тебя рассказывать о нас. Ты сам это сделал. Ради себя, в первую очередь. Помимо молчания Антон еще очень выразительно сверлит взглядом пустоту перед собой. — Мне восемнадцать и у меня вся жизнь впереди. Можешь уходить, Антон. Я разобьюсь, но смогу собрать себя обратно. А вот ты… Ты все время так легко говоришь мне, что надо бы разойтись. Говоришь, что будущего нашего совместного не видишь. А зачем же ты тогда все это делаешь? Не потому ли, что до ужаса боишься один остаться? Ведь твоя жизнь без меня жуткая тоска. Молчит. — Ты попросил меня не быть фанатом. И я больше им не буду. Только действительно ли ты этого хотел? Антон наконец на него смотрит. Потом встает, и Арс слышит, как он одевается и уходит. Хлопает дверь. Арсений опять ждет локомотива. На эмоциональном диске то, что он чувствует называется принятием. Самое интересное, что ему ничуть не менее больно, чем в прошлый раз, когда он сам ушел. Но сейчас он понимает, что эту боль, как и его мысли, которые он от греха подальше засовывает за плинтуса, можно сложить куда-нибудь в дальний угол души и жить дальше, пока она там не растворится, смешаясь со всем остальным. Он это переживет.

***

— Я ща блевану. Взглянув на его лицо, Матвиенко убеждается, что это не метафора. — Ты реально зеленый, — он цокает языком, как озабоченная бабка. — Что ж ты так переживаешь? Ну ладно, не боись. Иди проблюйся, если надо, потом тебя Леночка пофиксит. Арсений блевать перед своим дебютом в качестве гостя в проекте “импровизаторов” не хочет. Он запрокидывает голову на спинку и пытается успокоить взбунтовавшийся желудок. Блевать у него и не получится — он не ел ничего. Побелка на потолке отвечает ему вопросом на вопрос: “Какого хрена?” Почему он так распереживался из-за какого-то шоу в ВК видео? Он под камерами сто раз стоял — и балерину изображал, и даже собаку. А тут просто посидеть, на вопросы поотвечать. Сережа отпаивает его чаем и как может отвлекает. Сережа — это хорошо. Он своим уютным спокойствием его всегда заземлял, но взгляд то и дело цепляется за высокую фигуру его “как бы вроде бы не то чтобы уже и парня”. Возможно, именно с этим в первую очередь и связана его повышенная тревожность. Они чуть не влетели в друг друга, когда Арсений, заламывая нервно руки, выскочил из комнаты потому, что сидеть уже просто не мог. Он, не успев подумать, вытянул руку, чтобы положить на талию — такой привычный между ними жест. Но на полпути пришел в себя, и рука зависла между ними в воздухе, будто он Антона на танец решил пригласить. Оба издали по неопределенному звуку, который сложно было как-то классифицировать. Что-то среднее между мычанием и “эээ”. Со второй попытки они умудрились разойтись в разные стороны. Может, его бы не трясло и не мутило, если бы рядом был Антон. И если бы он точно знал, что между ними еще что-то есть. Сережа тоже уходит, и он остается в комнате один. Терроризирует черную полосу от чьего-то ботинка на полу. Удивительно, как от всех его мечт, как только они становятся реальностью, ему хочется откреститься. Он столько раз смотрел эту передачу, порой истошно крича в экран правильные ответы, которые почти всегда знал. Потому что он всю жизнь обладал биполярным сознанием, в котором и энциклопедические знания, и мемы про лемуров находили себе приют. Он знает все правила наизусть, даже помнит, что не надо переворачивать подставку для карточек, достаточно лишь повернуть саму карточку. Актерка дала ему большое подспорье в умении показывать пантомимы. Он с легкостью ответит на все семь. Может при этом заблюет стол, но ответит. Открывается дверь, и он на автомате поворачивает голову, но тут же опускает ее назад. Антон. Забыл должно быть что-то в кармане куртки. Сейчас пошароебится и уйдет записывать кружки с Журавлем. Или чем они там занимаются? Но Антон явно идет в его сторону. Останавливается напротив. Арс видит только руки в карманах отутюженных стилистом брюк. В реальной жизни Антон такого не носит. Ему дай в руки утюг, он скорей всего не поймет как его включать. Арсений глаз не поднимает. Он на грани нервного срыва и не сможет выдержать с ним разговор так же стоически, как сделал это вчера. Антон со вздохом и скрипом своих старческих коленей опускается на корточки, складывает руки ему на колени и кладет подбородок сверху. И глазюками своими оливковыми медленно уничтожает его последнюю нервную клетку. “Просто проваливай” воет Музыченко у Арса в голове. Он губы до боли сжимает, чтобы не дать им расползтись в дебильной счастливой улыбке. Может, и не фанат. Но нет, между ними не засуха. Песню из головы пора удалять. — Чего ты так переживаешь, лисенок, а? — почти шепчет он. Он хочет огрызнуться, но вовремя себя останавливает. Это все никому не нужно. — Я сам не понимаю. Просто… Стресс смешивается с облегчением от того, что Антон все-таки подошел, и эта смесь мешает говорить. Он промаргивается из-за увлажнившихся вдруг глаз. — Ну что ты? — Антон залезает на диван рядом и обнимает. Арсений утыкается в место над ключицей, которое всегда дарит ему иррациональное ощущение, что все у них будет хорошо. Можно было бы повыебываться, но сил на это нет. — Ты прав, — говорит Антон. — А я тебе говорил, что праворукие живут на десять лет больше чем левши. — Лисенок, не старайся. Здесь нет Стаса, который оценит твой юмор, и возьмет четвертым в импру. — Эх, — кожа под его губами становится влажной. Он сдерживается, чтобы не поцеловать. Перед ним ещё не извинились. — Ты прав. Моя жизнь без тебя полная тоска. И да, я испугался. Я не думал, что будет так страшно. Просто был порыв рассказать. Мне казалось, что иначе я тебя потеряю. — Антон, — он отрывается от напаренной его дыхание ключицы, чтобы посмотреть на него. — Правда ничего не было с Деминым. Мне, наверное, лучше бы с ним не общаться вовсе. — Не-не, общайся, — в глазах у Антона мелькает паника. — Тебе нужны друзья твоего возраста, а то ты меня в край заебешь! Только, если вы вдруг решите дружески подрочить друг другу, идите к нему домой или выбирайте день, когда я домой точно не приду. — Антон! — Арс. — Неужели, так сложно признать, что ты ревнуешь? — Я все равно за этим не услежу, — поражеченски всплескивает он руками. — Тебе восемнадцать. В этом возрасте даже выхлопная труба кажется порой весьма соблазнительной. А дружок твой в принципе ниче такой. — Какой он?! — вскидывается Арс, и паника на лице Шастуна становится яростней. — В смысле, ничего удивительного, если вы с ним… — Антон, — прерывает он его заикающиеся оправдания. — Давай допишем в наше соглашение, что я торжественно клянусь не проводить никакие дружеские дроч-сессии. И да не возьму я в рот у друга своего, даже если он будет умолять. И ныне, и присно, и во веки веков! Антон собирается что-то ответить, но за стенкой слышен деловой голос Стаса. Они отпускают друга друга. У Арсения булькает в животе. — Отличная будет игра, солнце. Даже если мы ни на один вопрос не ответим. Просто потому что ты там. Пункт в соглашение они впоследствии добавляют.

***

Через пару дней после игры, которую все, включая Антона, Сережу с Димой, Стаса и оператора Борю, окрестили легендарной, Антон предлагает сгонять к Макару на его дачу. — Редко с ним видимся. И у меня, и у него свободные пару дней. Арсений сомневается. Получается, они поедут к нему, как самая настоящая пара. Но Антон как всегда выглядит, будто знает что делает, и он соглашается. И пока они едут в сторону Воронежа, это чувство спокойствия только уплотняется. В первую очередь при виде Антона, который с каждым километром как-будто и дышит свободнее, и говорит бодрее. И снимает с себя слой за слоем той защиты от мира, что всегда на нем: капюшон, кепка, очки. Когда они подъезжают к посёлку, он даже выныривает из своей бездонной куртки. Антон бывает разным. Приторно дружелюбным на камеру, клоуном-долбоебом, когда не устал, трогательно вялым, когда устал, непривычно серьезным и даже холодным, когда Арс раздражает, бесконечно нежным, когда по утрам касается губами позвонков на шее. Но таким карикатурным пацаном, как сейчас, когда они выходят из машины после семичасовой поездки, он бывает только с Макаром. — Здорово, Саня! — орет Илья, поглощая Антона своими безразмерными объятиями. И Арсений может поклясться, что слышит треск костей. — Здорово! — горланит в ответ Антон, когда относительно целый, лишь немного помятый, появляется на свет снова. Четыре метра концентрированной воронежской абибасовской и ротнарайоновской энергии. Штанцы с лампасами и по кульку семок замечательно бы завершили их образы. Арсений с ужасом представляет, что было бы, если б он между ними оказался. Его в этом замесе скорей всего расплющило бы тестостероном. — Арсений, че как? — он опасливо протягивает руку в Макарову лапу и с удивлением ощущает довольно аккуратное рукопожатие. — Норм. Ты? — Потихонечку. Арсений быстро убеждается, что это не идиома. Если как-то описывать это место и всю атмосферу, “потихонечку” первое, что приходит на ум. Участок примерно того же размера, что и у бабушки Арса. И даже расположение объектов на нем как-будто то же. Вот у такой же теплицы он выпускал пассажиров со своего “социального велосипеда”, проезжал вперед пару метров к остановке “курятник” (у Макара, правда, вместо него баня), а потом еще немного к сараю. Даже бочка похожая, только без лягушки. Их дом последний в ряду, за ним начинается лес. Под густыми еловыми ветками все еще лежит снег. Солнце до него так и не дотянулось, запутавшись в хвое. После Москвы, кажется, что время здесь тоже запуталось в ветках и так и не выбралось. Тихо, спокойно. Русская альтернатива датского “хюгге” — “потихонечку”. Если бы его спросили, что это значит, он бы привел их сюда. Они заходят в дом. Внутри пахнет брусом и свежим хлебом с кухни. Уют притаился в каждой детали: от занавесок, мягко шуршащих по подоконнику от сквозняка до ровного ряда ботинок, заканчивающихся резиновыми сапогами исполинского размера, так странно смотрящимися рядом с миниатюрными женскими кроссовками, будто они попали в сказочный дом красавицы и чудовища. От солонки и перечницы в форме сов до теплых глаз жены Ильи. Марина Макару под стать. Они действительно словно из одной сказочной вселенной. Если он русский богатырь, то она хранительница очага с молочной кожей и толстой косой волос. Кажется хрупкой, но это только с виду. Ей ведь после готовки еще и коня на скаку останавливать, да и горящие избы никто не отменял. — Перекусите, пока шашлык готовится? Бутерброды, салатик? В этой обители традиционного русского быта Арсений поначалу чувствует себя странно. Хоть он и сам все детство в таком пробыл. Но теперь уже будучи взрослым (взрослым?), находясь здесь вместе с Антоном, он вдруг ощущает свою инородность. Вот перед ними пара — нормальная скрепная пара — муж, жена. А вот они — что-то вроде насмешки над отношениями. Арсению кажется, что даже для геев их союз странноват. Возраст, статус, интересы, характеры — они нигде не сошлись. Все разрыто этими пропастями, зияет безднами, между которыми такие тонкие полоски земли, на которых они с трудом помещаются, что вообще непонятно, как они до сих пор умудряются что-то сохранять. Вот перед ними крепкая и здоровая семья, между которыми если и были конфликты, то они давно уже урегулированы. Макар кладет руку Марине на плечи и целует в волосы, пока она что-то им говорит, и Арсений вдруг понимает, что еще никогда так никому не завидовал. Но чем дольше они там находятся, тем незначительнее становится это ощущение. Пока и вовсе не исчезает, и Арсений с удивлением не обнаруживает привычного булыжника внутри себя. Темнеет быстро. Сумрак дрожит неровными краями вокруг пятна света от кемпингового фонаря, в котором они сидят. Марина ушла в дом. Сказала, что слишком холодно, а они втроем, опоясавшись пледами, допивают пиво. Когда Макар шутит в своем флегматичном стиле, сверкая саркастичным блеском из-под густых бровей и еще удобнее разваливаясь на несчастном складном стульчике, Антон начинает от хохота метаться на своем, словно ему тараканов в штаны запустили. Арсений в попытке спасти свою жизнь отодвигается подальше. Это диалог, в котором Арсу места нет. Воспоминания о жизни в Воронеже, о первых попытках пробиться, о “Не спать”, о том, когда их пути разошлись, и они стали так редко видеться. Поиски утраченного времени. Антон прав, у него еще недостаточно воспоминаний, чтобы вести эти дедовские разговоры о том, как вот тогда… Тогда у него сейчас. — Вон там подальше есть речка, где я рыбачу, — Макар встает, и они вместе с ним. Хотя это совершенно необязательно, отсюда в темноте, кроме еще более черного пятна леса, ничего не видно. — В следующий раз на подольше приедете, сходим вместе. Пока Илья рассказывает про свои рыбацкие подвиги, перечисляя рыбу, которую уже поймал, то и дело говоря “вот такую, клянусь!” и показывая руками совершенно неправдоподобный размер, рука Антона оказывается на плечах у Арса. — А вообще, мне больше ничего не надо. Вот так жить наедине с природой и с семьей — это кайф. — Это да, — вздыхает Антон. Арсений сразу и не понимает, что происходит. Антон притягивает его ближе, сгибая локоть и, так как в руке у него банка пива, которая появляется у Арса перед лицом, он думает, что ему предлагают из нее хлебнуть. Но Антон целует его в висок. Арсений каменеет. Несмотря на несильную осоловелость, ему все еще неловко. Они не одни. И они не парень с девушкой. Но Илья, если и замечает, не подает виду. Он возвращается на стул, а Антон так и оставляет губы прижатыми к его виску. Вечер слишком мягок и уютен, и Антон здесь, с ним. Наконец-то он с ним. Арсений разворачивается, чтобы обнять его и уткнуться в это безопасное место под воротником. — Пойду отолью. И все-таки более романтичного типа он вряд ли найдет. Антон уходит, а Арс возвращается на свой стул. Макар кажется ушел в какой-то рыбацкий астрал, по всей видимости предавшись мечтам о стокилограммовых карасях и карпах. Но он вдруг оживает, странно взглянув на Арсения. Будто только сейчас его заметил. — Ты, Арс, решил прям в медиа удариться? Или все-таки фокус на театре? Вопрос застает его врасплох. Он так до сих пор и не решался задумываться об этом сколько-нибудь серьезно. — Я не знаю. Как пойдет. Вообще, смотря на Антона, я понимаю, что медиа не для меня. Там нужен какой-то несгибаемый стержень. Вон как у Шастуна. Я так не умею. Эмоционирую слишком. Илья фыркает. — Это не потому, что он у него с рождения. Годы тренировок. С возрастом просто обрубаешь все ненужное. Замечаешь, что не нравится другим людям и отсекаешь потихоньку. А если и хочешь вдруг где-то залупиться, вроде рот открываешь, а внутреннего ресурса на это не находишь. И думаешь — да в пизду. И вот так ты становишься адекватным, умеющим контролировать свои эмоции, членом общества. Но на самом деле просто заебываешься. Где-то, соглашаясь, угукает сова. — Становишься удобным человеком, с которым приятно работать и делать деньги. Антон все, что его карьере могло бы помешать, давно ампутировал. Точнее… я так думал. Потом ты появился. Арсения от выплеснутой на него философии, причем от человека, который только что про поплавки и спиннинги рассказывал, хватает только на бестолковое моргание. — Поплыл че-то он, — Макар с хитрой полуухмылкой проваливается в стул еще глубже. Как это вообще возможно? — Он устает очень. А тут еще я. Я… пытаюсь быть таким, каким надо… — Ну да, — прерывает его Макар. — Тоже стараешься быть удобным. Только Антон не от тебя устает. Больше всего сил у него занимает изображать того, кем он не является. Ты как раз его тут подразгрузил. Он, конечно, сначала попсиховал, но это было его решением. Я ему так и сказал, — он вдруг замолкает, как-будто понял, что начал болтать лишнее. Арсений подавляет в себе желание вытрясти из гиганта всю информацию. О чем они там говорили? Но трясти что-то из Макара чревато переломами — это во-первых, а во-вторых, он уже вряд ли что-то расскажет. — В таком возрасте, как у нас, начинаешь смотреть назад на свою жизнь и вести подсчет всего, что было проебано. Страшная довольно хуйня, — говорит он с видом человека, которому по меньшей мере лет восемьдесят и одна нога у него стоит не на газоне, а свешена в свежевырытую могилу. — Вот тогда и начинаешь задумываться — может в жопу вот это удобство для остальных. Я важнее. И близкие мне люди. Сова ещё пару раз с ним соглашается. А ещё где-то матерится Антон, в темноте обо что-то споткнувшись.

***

Они селятся на чердаке. В борьбе за место у стеночки Антон чуть не получает черепно-мозговую, приложившись о наклонный потолок. Место естественно достается Арсению. — Ты прекратишь трепыхаться? — гавкает на него Шастун, когда тот все улечься не может. — Дай поиграть нормально. — Мне Макар такое про тебя рассказал! — свистяще шепчет Арс. Антон не оторачивает головы от телефона над собой. — Что он там тебе такого рассказал? — Что ты притворяешься. И что у тебя кризис среднего возраста. И камни в почках. — Нет у меня камней в почках. — И что вы обо мне говорили. После того, как ты каминг-аутнулся. — Говорили да, — легко сознается Антон, что даже немного разочаровывает. — А о чем? — О том, как все детское сейчас дорого. Тебе же можно только натуральные ингредиенты, с витамином D3 и кальцием для роста. — Мерзкий ты, Антон. — Ты не лучше. — Люблю тебя. Антон не отвечает. Арсений не требует. Ощущение безопасности с его плечом под щекой вполне достаточно. По крайней мере, он себя в этом убедил. — У меня днюха скоро. — Помню-помню. — Ты наверняка устроил ебейший сюрприз и молчишь. Антон кладет телефон на пол за отсутствием столика и поворачивается к нему, водрузив подбородок на ладонь. — Чего бы ты хотел? — Тачку. Ламбу там… Роллс-Ройс. — Ну на такое ты не насосал еще, лисенок. — Да знаю я, — отмахивается Арс. — Мой уровень — это где-то Майбах, Бэха седьмой серии… — Ну, это ты тоже задрал! Когда ты в хорошей форме, максимум Камри. — Твой-то вообще Киа какая-нибудь Пиканто, нахуй! Че ты… — Все-все, не заводись. Серьезно, что хочешь? — Ты знаешь, чего я хочу. — Я думаю, получится выбить пару дней. Съездим куда-нибудь. — А ты бы что хотел? — Твоя же днюха. — Ну мне просто интересно, чего хочет Антон Шастун, у которого все есть. Арсений тоже поднимается и кладет голову на руку, заглядывая Антону в глаза. Тот медленно уводит их в потолок, думая. — Да что-нибудь обыденное. В продуктовый сходить, повыбирать что-нибудь с полок. В «леруа мерлен» за стульчаком новым. Такое вот. Пока Арс размышляет насколько это возможно, телефон Шастуна дребезжит, прокатываясь по полу. Он опускает руку, поднимает перед лицом и открывает сообщение от Поза. Попов все видит. «Шаст, просто предупреждаю. Стас будет рвать и метать.» И ссылка на телеграмм канал. Там их фотографии: они выходят из джипа у Арсовой квартиры. Обычно они спускаются в паркинг, а если и выходят где-то на улице, то бегут к подъезду, как вьетконговцы под обстрелом. Но именно здесь Антон ещё собирался на какое-то мероприятие после, поэтому парковаться не стал. И именно здесь он зачем-то вышел вместе с ним. Хотел вроде постоять покурить. И именно здесь они были в невероятном настроении после «громкого вопроса”. Особенно Арс, который от разыгравшегося адреналина, конкретно дал ебу и вешался на Антона прямо на улице. — Тише-тише, я приеду сегодня попозже, лисенок. Попов помнит, как он это шептал, а на фото узнает этот конкретный момент: их лица недопустимо близко, а рука Антона на его пояснице — куда ниже, чем было бы им позволено в публичном месте, даже будь они неизвестны. На других двух фото ничего такого. Они тогда слушали Антонов черный рэп и даже на улице продолжали изображать, как обкуренные и с одной рукой на руле катят на лоурайдере. Сильно смеялись. Но даже, если бы не было первой фотки. Даже если бы они стояли на приличном расстоянии. Даже, если бы на фоне не маячил ЖК. Даже в этом случае их глаз было бы достаточно: голубые, смотрящие вверх, как на нечто, самое ценное и самое прекрасное в его жизни. И такие же, только глядящие вниз. «А этот их мерзкий продюсер говорил, чтобы мы лечили головы)) Как тебе такие галлюцинации, Стасик?» — написано под фото. А цифры с комментариями и реакции напоминают всемирный счетчик населения земли в реальном времени — они не останавливаются. Пока Антон под его плечом пугающе тих, Арс размышляет, будет ли он через много лет искать это утраченное время. И сохранит ли он в памяти этот момент, который сейчас кажется незабываемым. Или он в круговерти всего последующего за ним, сотрется, как нечто незначительное.