***
«…Я… Учусь… На филолога. Заканчиваю в этом году» Говорит она, когда разговор плавно набирает обороты, и неловкая тишина уходит прочь. Но получить ответ не успевает: громко, оглушая, бьёт колокол, и бабушка встаёт с места, как загипнотизированная, выходит на улицу, где подскочившая к двери Ребекка видит других местных жителей, гурьбой идущих к старой, как и всё вокруг, церкви. Зависает, наблюдая за этой ненормальностью, пока неестественно ровная спина последнего человека не скрывается за дверью. И выругивается себе под нос. Оставаться внезапно кажется очень опасным, чутье буквально кричит об этом, и заставляет оглядываться туда, откуда пришла. Быстро подобрать сумку и выдвинуться к месту назначения, по пути распугав кур и непонятно зачем прихватить оставшееся от них яйцо. Наверное, бабушка обидится на неё.***
Ожидаемо, Ребекка теряется. Большого поля без деревьев за деревьями не видно и в помине, и впереди различаются разве что кривые очертания… кладбища? В любом случае, того, через или рядом с чем она не проходила. Осторожно шагает по усыпанной хрустящей листвой узкой тропинке и останавливается, чувствуя как сердце стремительно уходит в пятки. Потому впереди собака. Большая, огромная и очень-очень злая, с кровавой пастью и бешеными глазами. Рычит. Мощно прыгает, оторвавшись от земли мощными лапами. Получает яйцом прямо в морду, и, вроде, теряется, пока Ребекка непонятно куда несётся со всех своих ног в потасканных кожаных сапогах. Куда — становится понятно после нескольких минут и (кажется) подступающего инфаркта. Потому что скрученная Ребекка-марафонец видит расплывающимся фокусом высоченный замок. Типичный, из серого камня. И крепкий забор с обеих сторон дорожки тоже сделан из него. А значит, успокоившись, рассуждает Ребекка, либо в замок, либо в пасть к волку, вой которого слышится даже здесь.***
Замок действительно очень высокий и… А нет, не пустынный. С вышек на неё пялятся некто в непонятных масках, красных и чёрных балахонах, и с бритыми головами. Смотрят, как деревенские жители, но не трогают, перемещаясь, шушукаясь. Так что внутрь Ребекка заходит довольно спокойно и без препятствий. Осторожно выходит в большой зал и замирает, услышав цокот каблуков сверху. Но, задирая голову, видит только… шляпу. — Так-так, кто тут у нас? Говорит та довольно тонким голосом, и Ребекка могла бы рассмеяться от комичности ситуации, если бы не две слишком высокие фигуры по обе стороны от головного убора. — Эм… Она пятится, осторожно, шагая до тех пор, пока не видит светлые волосы с проседью и лицо мужчины. — Ты кто? Повторяет он, также рассматривая её в ответ. То, что балкон представляет собой не сплошную стену, заставляет невольно расслабиться. — Внучка одной из жителей деревни, Ребекка Кастэлос. — Не знаю таких. И зачем ты пожаловала сюда, Ребекка? Имя из его уст звучит… странно, потому что произносят его вкрадчиво, слегка вытягивая вторую «е». — Я… Собиралась возвращаться обратно домой, в город, но заблудилась, оказалась на кладбище, встретила большую злую собаку и… прибежала сюда. Прошу прощение за вторжение. Я сейчас же уйду. Она замолкает, комкая рукав куртки, смотря на чёткие следы собственных сапог, оставленных на полу грязной дорожкой. Опускает взгляд, понимая, что рассказала всё, по-детски честно и практически скороговоркой. С балкона слышится задумчивое «Хм», и Ребекка осторожно поднимает взгляд, боясь продолжения фразы в духе «Тогда мои охранники проводят тебя… В АД, ЛЖИВАЯ СУКА». Или что-то подобное. — Ты выглядишь такой уставшей… И грязной. Можешь остаться здесь, всё равно начинает темнеть. Ребекка вскидывает голову смелее, отчего волосы рассыпаются по плечам. Смотрит большими глазами на отвернувшегося от неё… знатного человека и не знает, как реагировать. — Спасибо вам… — Лорд Салазар. -… Лорд Салазар.***
Замок внутри оказывается под стать замку снаружи. Такой же огромный и пустой, сколько бы картин и ковров Ребекка не видела по пути в выделенную ей комнату. Холодный, мрачный, в котором она бы точно не хотела жить. — Лорд Салазар — хороший человек. Говорит слегка сутулый мужчина лет сорока, представившийся её провожатым, напоминающий, собственно, о странном стечение обстоятельств, в результате которых Ребекка и встретила хозяина здешних мест, о делах коего читала в письмах. — Немного замкнутый и нелюдимый, но хороший. Добрый. — В это… не трудно поверить. Улыбается в спину Ребекка, потому что… не верит. Не получается, как бы ни старалась. От замка, как и от его хозяина, как и от его владений и гуляющих по кладбищам собак (!!!) веет чем-то зловещим. Хоть он и не приказывает её убить, и выделяет просто роскошную комнату в красных с золотым тонах, с длинным платьем на кровати с балдахином и (почему?..) горячей, уже приготовленной, ванной. — Лорд хочет, чтобы вы отужинали с ним. Думаю, будет невежливо отказать ему в просьбе. Улыбается слуга, и поклонившись, уходит, закрыв за собой тяжёлые двери. Ребекка кивает пустоте, допустив ехидную мысль об «обеспокоенном отсутствием личной жизни господина слуге». Выдыхает. Всего лишь ужин, всего лишь с лордом этих земель, в длинном (красивом) платье в стиле IIX–IX веков. Завтра в это же время она будет в такси ехать в аэропорт. Может, даже заночует там же, но точно оставит позади этот замок, этого лорда и… бабушку. Сейчас же нужно просто не быть сукой. Вода в неожиданной мраморной ванне оказывается приятной температуры. Чистой и прозрачной, отчего Ребекка минуты три, отмокая, любуется привлекающими с детства черными узорами на светло-сером фоне. После чего дотягивается до небольших бутыльков, рассматривая, открывая, принюхиваясь, останавливаясь с выбором и наполняя комнату сладким запахом лаванды. Такой комфорт после деревни кажется блаженством, хоть и резонирует где-то в глубине подсознания с ощущением странности от этого места. Но Ребекка не обращает внимания. Она здесь ненадолго, и, судя по многочисленным письмам и словам, лорд Салазар человек самый хороший и добрый на свете. Таких, конечно, не бывает, но, по крайней мере, подавать её печень с соусом Кьянти он точно не будет.***
Столовая оказывается большой, роскошной и удивительно светлой. Длинный стол заставлен ароматными и аппетитными (как же давно она ничего не ела!) блюдами, две бутылки красного вина чётко дают понять, что вытащили их из погреба. На стенах, помимо тематических картин, странные цитаты в духе прошлых веков, так напоминающие рамочки с подобными фразами в современных домах. И Ребекка бы расслабилась, распаренная ванной и роскошью, если бы не пристальный взгляд лорда Салазара, внимательный, изучающий. Скользнувший по ней с головы до ног, и нагло остановившийся в районе груди, пусть и красиво, но чересчур подчёркнутой вырезом декольте. Решение надеть подаренный бабушкой кулон, ярко красный и большой показалось не самым лучшим. — Ты выглядишь куда лучше, Ребекка. Как и пахнешь. — Спасибо, лорд Салазар. Она чинно поклонилась, отчего кулон завораживающе отразил пламя свечей на подсвечнике. Села на единственное свободное место — напротив высокого кресла — и замерла, стараясь не особо заметно оглядывать гастрономическое многообразие. — Так что ты здесь делаешь на самом деле? К моим ганадо совсем не часто приезжают родственники из вне. Лорд смотрит ей в глаза, потягивая налитое в бокал вино. Сидя в большом кресле он кажется выше ростом, но Ребекка не может абстрагироваться от мысли, что, загляни она под стол, увидела бы болтающиеся ножки. Или табуретку. Скрывает улыбку, несмело подвигая к себе блюдо, отдалённо напоминающее мясо по-французски. В свете десятков свечей Салазар кажется ещё старше, чем в большом зале, и невольно вспоминаются письма о том, что «он ещё растёт», преисполненные, без сомнений, иронией. Если бы её бабушка выглядела как человек, умеющий иронизировать. — Я сказала чистую правду… милорд. Я общаюсь с бабушкой, Марией Кастэлос, больше шести лет, и вот, наконец, мне представился шанс повидать её. Я им воспользовалась. А в замке оказалась случайно. Я правда думала, что иду туда, откуда приехала, но вышла на кладбище, и там собака. Большая, клыкастая. Я побежала, не разбирая дороги, и остановилась только у моста в замок. — Почему не пошла обратно в деревню? — Всё ещё слышала рычание пса, милорд. Она огляделась в поисках графина с водой, и, не найдя его, осторожно потянулась к (как оказалось) открытой бутылке в центре стола. Вино оказалось полусухим, терпким и очень вкусным. — А где взяла кулон? — Бабушка прислала в последнем письме. Сказала, что мне он будет к лицу. — Она сказала правду. Салазар пожал плечами, и увлёкся запечённым цыпленком. Руки у него тоже были в легких морщинах и бледные, будто бы лишённые пигмента. Они умело управлялись с ножом, и Ребекка неловко сглотнула, не зная, чего ожидать от собеседника. На пятнадцать минут повисло молчание, и слышался только мерный стук столовых приборов. Еда была вкусной, вино — согревающим, обстановка — сказочной, и только пристальный взгляд в вырез декольте (на кулон?) портил впечатление от роскошного ужина. Закончив с трапезой, Ребекка замерла, не зная, как сообщить об этом и уйти в выделенную комнату для уже сейчас раскрывшего объятия сна. Салазар неторопливо жевал рыбу и выглядел удивительно задумчивым. Ребекка подлила вино себе и, не задумываясь, разомлевшая, встала, наклонившись, чтобы налить напиток протягивающему бокал лорду. Кулон тяжело повис в воздухе, неприятно натянув цепочку на шее. Взгляд светло-карих, почти янтарных, глаз перестал быть читаемым. — Можно я пойду, милорд? Я так устала, что, кажется, усну прямо за столом. А завтра я покину ваш замок на рассвете, даю слово! — Нет, Ребекка, завтра на рассвете вы станете моей женой.***
Что тут ещё сказать. Стала. Сколько бы не выпучивала на пути в комнату глаза, сколько бы не кричала (в подушку) в выделенной ей комнате и не искала лазеек прочь, постоянно натыкаясь на лысых зомбиподобных монахов (?). Потому что страх перед охранниками Салазара и замком в целом не дал предпринять более решительных действий. Встала разбитая, проспавшая от силы часа три, с опухшими от слез глазами, приняла омерзительную ванну и нацепила на себя роскошное (в любое другое время) белое платье. Проковыляла вслед за добродушно улыбающийся слугой в ещё более большой и роскошный зал, встала рядом с «женихом» (в туфлях на каблучке оказавшегося дышащим ей чуть пониже груди), огляделась и заметила возможную лазейку — высокого старика в фиолетовом балахоне, смотрящего на этот цирк с явным неодобрением. Но послала ему лишь жалостливый взгляд, прежде чем началась свадебная церемония. Которую, признаться, она бы устроила с удовольствием с человеком, которого бы любила и с которым захотела бы связать свою жизнь. Кто-то из бритоголовых притащил табурет. Но она все равно слегка подогнула колени. Губы у Лорда оказались влажные и имели отвратительный солёный привкус. А может быть, это были её слезы. Криков радости не испускал даже умилившийся слуга. И Ребекка начала готовиться к худшему, как тот самый старик в балахоне, кинув на неё уничтожающий взгляд, забрал практически под руку её жениха куда-то на нижние этажи. Стало значительно легче, и в комнату она шла, старательно не наступая на подол платья. Слуга её уже не придерживал, а просто шёл рядом. — Я так рад, что вы проникли в сердце молодого лорда! Так рад! Я ведь служил ещё его деду, замечательному человеку, и буду служить его внуку до конца своих дней. Он ведь такой добрый вырос, но очень наивный. Чем и воспользовался этот… Саддлер. Молодой? Ребекка не слушала старика дальше, хотя «Саддлер» засело где-то в подкорке. В голове не укладывалось, что человека, которому на вид легко можно было дать все сорок, а то и сорок пять, называли молодым. — А сколько лорду Салазару… лет? — О, ему скоро должно исполниться двадцать. Двадцать? ДВАДЦАТЬ?! Цензурных слов не находилось, ни на шутку, ни на ситуацию. Потому что по факту она была старше практически на три года, но выглядела моложе на все пятнадцать. — Так и знал, что вы будете удивлены. Лорд выглядит немного старше своих лет, так что ему не сразу можно дать меньше двадцати. Ребекка глубоко вздохнула, подавляя истерику, отвлекаясь на картины. Люди на них были красивые.***
Она ждала весь оставшийся день. Металась по огромным (в два раза больше её «гостевых») покоям, плакала, ругалась, кричала, умоляла, трепала волосы, тёрла щёки, думала, думала, думала. Сможет ли она отговорить его? Отсрочить момент? Потому что отпугнуть не вариант — даже с растрепанными волосами, красными глазами и опухшими щеками, она выглядела лучше, чем в их первую встречу. А если не сумеет, то как заставить себя… смириться?.. Представит на месте Салазара условного Брэда Питта? Красноглазого, уменьшившегося в росте и простудившего голос. Посмотрит правде в глаза и постарается помочь себе сама? Звучит, как самая бредовая в мире вещь, впрочем, ситуация адекватной тоже не выглядит.***
Часы на комоде у окна показывают час ночи, когда тяжёлые двери распахиваются, и успевшая задремать Ребекка подскакивает, испуганная. Но Салазар не удостаивает её даже взглядом, машет высоким красноглазым фигурам, и те послушно удаляются…щёлкнув жвалами?! Покачиваясь, идёт к кровати, разувается по пути, скидывает шляпу на пол, и шипит что-то себе под нос, тщетно стараясь избавиться от камзола. А Ребекка, добрая, понимающая, протягивает руки помощи, матеря себя на чем стоит свет. Потому что что-то ехидное внутри противно гыгыкает: прямо как настоящие муж и жена Не сказав ей ни слова, лишь странно, задумчиво, взглянув, Салазар валится на постель, в рубашке, штанах и гольфах, сразу же засыпая. Потом Ребекка смотрит на него, непривычного, пару секунд и собирает, впоследствии вешая на изножье кровати камзол, жабо и шляпу. Осматривается, понимая, что устала сама, а от софы болят шея и руки. Думает, взвешивает. Она — супруга лорда, так просто тот её не отпустит, а кровать, на которой ей так и так (хоть она старается не думать об этом) придётся спать очень большая и широкая, там точно бы поместилось около трех (ладно, двух с половиной) Ребекк.***
Утро приносит лучи солнца прямо в глаза и пронзительный цокот каблучков по каменному полу, отчего Ребекка вскакивает, закрывает глаза рукой, приходит в себя пару долгих секунд. — Ты проснулась, моя дорогая esposa. Салазар уже вполне бодр, полон сил и выглядит так, словно что-то предвкушает. Ребекке хочется застонать, завалившись обратно на постель. Он будет весь день напоминать ей об этом? — Ты ждал моего пробуждения? Она опасливо осматривает его, полностью одетого, неуверенно сминает мягкую простынь в районе груди, хоть и легла спать в рубашке практически до середины бедра. В которой, напоминает сознание любезно, дома спокойно бы разгуливала по городу, натянув разве что шорты и обувь. А здесь, должно быть, «О времена, о нравы!» — Конечно. Вчера я был так… занят, что не уделил тебе должного внимания, что характеризует меня как плохого супруга, коим я не являюсь. Он немного глумливо скалится, пока она вскидывает брови и все же решает опустить босые ноги на пол. То, с какой скоростью складывается оскал, уступая место лёгкому смущению, ей даже льстит. — Мне вовсе не показалось, что ты плохой муж. Наоборот, ты даёшь мне время привыкнуть к величию этого замка. Ножки кровати достаточно низкие, что позволяет ему смотреть на Ребекку, все ещё сидящую и (от холода?) поджимающую пальцы ног, сверху-вниз раздраженным, высокомерным взглядом. — Не надо смеяться надо мной, дорогая. Шепчет он угрожающе. И щёлкает пальцами, впуская внутрь покоев свою охрану. Ребекка интуитивно забирается обратно в постель, накрывает голую кожу одеялом и жмётся к изголовью, надеясь слиться с ним. Но высокие фигуры в красном лишь ставят на небольшой столик подносы с едой, щелкают жвалами и выходят тенями, вновь оставляя их наедине. — Боишься? Не стоит. Они ничего тебе не сделают. Без моего приказа Салазар мерзко хихикает, омрачая Ребекку ещё больше. Но затем впивается в неё пристальным взглядом, и она буквально видит перемену от насмешки до аристократической благосклонности. — Ты, должно быть, голодна. Поешь. После же мы обсудим… неприятный казус вчерашней ночи. Ну же, быстрее, я не нападу на тебя. Ребекка осторожно поднимается с кровати, ни сколько из-за страха, сколько из-за незнания того, как вести себя… со своим мужем. Выпрямляется во весь рост, натягивает рубашку как можно ниже, кидает взгляд в сторону оставленного на софе платья, прикидывая, сколько времени будет его надевать. — Нет-нет. Останься так. Слышит она, замирает, закрывая глаза и чертыхаясь. Салазар скользит нечитаемым взглядом по расстёгнутому вороту и останавливается на её голых ногах. — Но… — Я не люблю ждать. В голосе уже раздражительность, и Ребекка робко подходит к столику и садится напротив Салазара, оказываясь ниже из-за его высокого кресла. Переключает внимание на подносы, уставленные различными фруктами, сыром, хлебом и ароматными ломтиками мяса. Отмечает бутылку вина и два бокала на одном. Проснувшийся аппетит. — Что ты любишь? Спрашивает он, лениво кусая бутерброд из сыра и мяса. Смотрит на неё пристальном взглядом, и Ребекка может лишь отправить в рот виноградинку без косточек — это нервирует. Цапнуть с ветки вторую и начать перекатывать её языком, опасаясь медлить с ответами ему. — Из еды или вообще? Она смотрит в ответ, и видит лёгкое подрагивание зрачка в янтарных глазах. Салазар положил подбородок на кисти рук, и облизывает вполне красивые тёмные губы, слегка блестящие от жира. Ягода во рту раскусывается от неожиданности. — Вообще. Ей на смену приходит третья. Ребекка без удовольствия отмечает, что грязь и общая неопрятность деревни затронула замок — виноградинка попалась явно плохая, будто забродившая, отчего внутри разлилось что-то очень приятное и тёплое, как от бокала вина. — Ну… Люблю современную литературу, кошек, приключенческие фильмы, бывать на природе и слушать танцевальную музыку. Она задумалась, на автомате выискивая другие прокисшие ягоды. Не находилось ни одной, ровно как и идей, что ещё можно сказать и при этом не пускаться в объяснения. — Танцевальную? — Ритмичную. Знаешь, быструю, не такую, как на балах. — Хм… Ясно. Он вновь вперил в неё пристальный взгляд, и Ребекка буквально подавилась воздухом от того, как горячо это выглядит? — А что любишь ты? — Что люблю я? Ребекка была готова ответить на злость предельно ласковым «ты мой муж, я хочу знать о тебе больше». Даже приготовилась, выпрямившись, откинувшись на спинку стула, расстегнув ещё одну пуговицу рубашки, потому что жарко и по той же причине слегка расставив ноги? — Этот замок, свое наследие, лорда, которому служу. То, ради чего служу. Обещаю, что буду любить тебя, моя дорогая esposa. — Что-то было в винограде? Спросила она, поддавшись вперёд, потому что его последние слова отозвались внизу живота сладкой знакомой истомой. — Ты на редкость догадлива. Я велел слугам добавить туда афродизиак. — Ты… ты… — Не волнуйся, такая доза не убьёт тебя. Лишь подготовит. Салазар захихикал, янтарные глаза будто засветились. И он облизнул губы. — Ты! Это мерзко, отвратительно, я ни за что не позволю так с собой поступить! Закричала Ребекка эмоционально, понимая, что её чувствительность очень повысилась. — Посмотрим. Он вновь сделал «богатый бутерброд» и замолчал, не переставая всем видом демонстрировать своё (мнимое!) превосходство. Ребекка вскочила на ноги, внутри становилось всё жарче, и даже холодный, почти ледяной пол, соприкасающийся с обнажённой кожей не помогал. Побежала к софе, схватила платье и стремительно приблизилась к входной двери. Подальше от этого ублюдка, этой комнаты и… винограда. — Я бы на твоём месте туда не рвался. Флегматично произнёс Салазар, наливая заранее откупоренное вино в бокал. — Там полно моих людей. И, если они не приведут тебя обратно ко мне, то без зазрений совести воспользуются тобой там же, где встретят. Из-за чего мне придётся избавиться и от тебя, и от них. Чего бы мне очень не хотелось делать. Ребекка остановилась, крепко прижав платье к груди. Вспомнила лысые черепа и татуированные, безэмоциональные рожи, балахоны и жвала. В молчании вернула платье на софу и забралась с ногами в постель, накрыв их тонкой белой простынью. Сжала ткань в кулаке. Исподлобья уставилась на довольного Салазара. Адекватного выхода она не видела. Так же, как и рьяных причин ненавидеть человека напротив. Да, он самовлюбленный ублюдок, напоивший её возбудителем, да, насильно повёл её под венец… но эти мысли исторгались желчью где-то в глубине сознания будто бы за очень плотной стеной. Сейчас Ребекка не видела в нем ничего плохого. И ей было жарко. Салазар с мастерски зависшей на губах усмешкой наблюдал, не выдавая своего нетерпения. Она смотрела на него обиженно, по-детски, с красными от одолевающего жара щеками, отворачивалась к софе, и вновь смотрела на него. Комкала простынь в руках, пока не убрала её окончательно. Откинула голову на подушки, закрыла глаза и раздвинула красивые ноги.***
Делать было нечего. Пришла к такому выводу Ребекка, прикинув в уме множество (не суицидальных) вариантов. Афродизиак — не валерьанка, так просто не пройдёт, нужно ждать. Ждать долго и взращивать с детства (иметь) огромное терпение. А в комнате обитает человек (мужчина), для которого секс — задача приоритетная. Уйти из комнаты — наткнуться на лысых мужчин в красном и со жвалами. От которых ждать ничего хорошего нельзя. Попросить перенести события — на какую дату? и как она планирует переживать этот период, если получит отсрочку? Глупо отрицать очевидное, и именно из-за этого Ребекка, прикусывая косточку указательного пальца, откидывается на подушку и разводит согнутые в коленях ноги, потому что произнести «помоги мне, пожалуйста, маленький ублюдок» и производные не представляется возможным. Остаётся только ждать. — Ты уже готова, моя дорогая? Пока каблучки не процокают к кровати, та немного не прогнется под весом ещё одного тела, и икр не коснутся в изучающем жесте ожидаемо гладкие аристократические руки. — Да. Выдыхает она томно к своему удивлению и хихиканью, почти мальчишескому, своего мужа. Сводит колени вместе и все же набирается смелости открыть глаза, посмотреть. Как Салазар в рубашке и без шляпы, сброшенной, наверное, как камзол, по пути, нечитаемым взглядом осматривает её бедра, не переставая нежно гладить голени. — Это прекрасно. Отчего-то хочется спросить, что именно, но Ребекка сдерживается, тихо ахая, когда Салазар приподнимает подол рубашки. — Сними её. Она мешает. Послушно снимает, поднявшись, разведя для удобства ноги, и едва не вскрикивает — обнаженную грудь (в платье невозможно было влезть в бюстгальтере) обдают горячим дыханием, а сам Салазар прижимается максимально тесно, опираясь на руки по обе стороны от её бёдер. Нечто знакомое (и долгожданное) удивительно приятными размерами упирается ей прямо в промежность, пока белые зубы прикусывают сосок, посылая по телу будоражащий болезненный импульс. Ребекка гортанно стонет, опускаясь обратно на спину.***
Это было странно. Непривычно и очень по-новому, но удивительно… хорошо. Практически как заниматься сексом с нормальным партнёром, нежным, пусть и очень нетерпеливым. Разница в росте не давала о себе знать, хотя, признаться, хотелось (опьяненному афродизиаком сознанию!) получать укусы-поцелуи в шею и за ушко, а не принимать их на грудь и живот (что, впрочем, тоже было очень приятно), получая на утро лёгкие засосы на коже. Приятно ноющие мышцы, восхитительно ясную голову, сладко сопевшего Рамона (зови так своего мужа, дорогая!) рядом… зудящие мысли, от которых так просто не избавишься. Ребекка морщится, поднимаясь. Рамон, причмокнув губами, переворачивается на другой бок, открывая худую, жилистую спину, но не просыпается. К счастью, потому сейчас ей это нужно гораздо меньше всего. По крайней мере, горячей ванны и приведения мыслей в относительный порядок. Поднимается, отмечая тепло в комнате каменного замка и едва заметный запах секса в воздухе. О себе напоминает чувство голода, стоит только взглянуть на уставленные едой подносы, но она проходит мимо. Не рискует, понимая — выльет на Рамона литры истерических слез, опьяненная очередной дозой возбудителя. Верить в то, что тот только в винограде, не получается. Так что Ребекка на цыпочках проходит в ванную и благодарит… кого-нибудь за то, что в готичном строении есть вполне себе современный водопровод. Ждёт, пока наберётся вода, и ложится в горячую воду. Раздражение, отвращение, желание закричать от отчаяния произошедшее… утром?… не вызывает. Лишь удивление от того, что занималась сексом со странным карликом, и это оказалось очень даже неплохо (если пересмотреть оценку «божественно», поставленную в момент кульминации опьяненным сознанием). Предполагаемой истерикой, которая, по идее, должна была быть, даже не пахнет. Так что Ребекка откидывается на мраморный бортик и нежится, представляя себя кем-то вроде знатной графини. Подумаешь, переспала с незнакомым странным человеком, насильно потащившим её под венец и подмешавшим афродизиак. — Ты проснулась удивительно рано, дорогая. Я думал увидеть тебя бодрой ближе к полуночи. Ребекка едва не уходит под воду с головой от неожиданности. Подскакивает в испуге, выпрямляясь, немного воды с плеском проливается на пол. Рамон стоит у самых дверей, в длинном (для него) тяжёлом на вид халате, растрепанный, с распущенными волосами. Расслабленный и чем-то очень довольный. Ах, да. Ребекка ложится обратно, скрывая грудь небольшим количеством пены. Смотрит в янтарные глаза, ожидая действий. Чувствует… безнадежную покорность. К чему истерить и пытаться выбраться, если точно знаешь, что для тебя это невозможно? Шанс, конечно, есть, привяжи она Салазара к себе, чтобы ослабил бдительность, отпустил с улыбкой одну проведать бабушку. Заманчивый, правдоподобный. Но Ребекка себя знает. Не роковая женщина, не интриганка, да даже на «ис-спанку» не тянет. Привяжется в процессе сама, добродушная, лишенная правильной заботы, не познавшая на себя большинство тонкостей отношений. Особенно в браке.****************
Время протекает удивительно размеренно. Каждое её утро начинается одинаково — она просыпается от шума в комнате и застает Рамона одевающимся в предрассветных сумерках. Иногда помогает, сонная, и ей все ещё льстит восхищенный взгляд на голые ноги, неловкая от неумения нежность. Иногда просто смотрит краем глаза, зарывшись в мягкие подушки и одеяла. Он всегда встаёт поразительно рано и уходит куда-то практически на сутки, возвращаясь за пару часов до полуночи, так что большую часть дня Ребекка проводит в комнате, все ещё не находя решимости пройти мимо лысых татуированных монахов, потому что с лихвой хватает внимания во время походов в столовую. Читает принесенные слугой книги, пробует вышивать, любуется видами из окна, съедается мыслями. Бывает, разговаривает со слугой о роде Салазар. Когда приходит сам представитель — практически всегда только принимает ванну и ложится спать, успевая сказать ей пару слов. Но случается и так, что устаёт не особенно сильно, ест, разговаривая, вместе с ней, и после одаривает поцелуями. Руку, от кисти до локтя — он рад видеть её рядом с собой, шею и ключицы — она очень красива, и он счастлив быть её мужем. Каждую фалангу пальцев или грудь в вырезе ночной рубашки — он хочет заняться с ней сексом. И Ребекка не против, потому что неумелая забота, как и безмолвные комплименты, неимоверно подкупают, привязывая, Рамон оказывается довольно неплохим любовником, из-за чего она получает немало удовольствия от «супружеского долга». Можно даже сказать, что она привыкает быть его женой. — Может, останешься со мной? В один из дней спрашивает она дразняще, смотря на него полуприкрытыми глазами. Водит ногами по постели, сгибая их, выпрямляя. Приподнимая при этом одеяло. — Не пойдёшь никуда, и проведёшь день со своей esposa? Хитро улыбается, наклоняя голову. Растрепанная, расслабленная после сна, необычно привлекательная в сползшей с плеча рубашке. Настоящая богиня. — Я должен. Неуверенность в его тоне слышна даже ему, и Рамон едва не рычит сам на себя. Что за ребячество! Он уже взрослый мужчина, хозяин замка, уже имеет (пока не буквально) жену! Так что точно сможет объяснить господину Саддлеру причину неожиданного выходного дня. В, конце концов, он принадлежит гордому роду Салазар! А эта хитрая женщина, безумно красивая, кошкой изгибающаяся в кровати, принадлежит ему.***
— Ты отсутствовал, Рамон. Я рассчитывал на твою помощь, и в итоге не получил её. Неужели наше дело стало казаться тебе менее важным, чем времяпровождение с твоей супругой? — Простите мою дерзость, милорд. Я задумался над передачей Лас Плагас по наследству. И очень жажду получить результаты эксперимента. — Твоё рвение заслуживает похвалы. Но не ставь его выше нашей общей цели Рамон не может задумываться о словах своего господина. Точно не сейчас, когда Ребекка осторожно гладит одну из его собак. В застегнутой на все пуговицы рубашке, все равно подчёркивающей всю прелесть её фигуры, в мешковатых штанах, уже заляпанных травой сада-лабиринта. С собранными волосами и внимательным красивым лицом. Нежная и уютная в холодную погоду в неожиданно холодном месте. Он просто не способен думать ни о чем другом. Как и сама Ребекка не в силах думать ни о чем, кроме поскуливающей от удовольствия адской псины под собственными руками. Псины, у которой жёсткая шерсть и разорванная пасть, из-за чего видны краснющие дёсна. — Чудесные. Говорит удовлетворённо Рамон, пристально (черт возьми!) наблюдая за этим. Возникает стойкое ощущение, что он хотел «познакомить» их раньше, и теперь очень рад тому, что она сама заговорила об этом. На свою голову. А ведь всего лишь заинтересовалась садом, упоминаемым пару раз слугой. — У тебя только эти… собаки в подчинении? Или есть ещё и за пределами замка? — Ум? Что ты имеешь ввиду? — Тот волк, что попался мне на кладбище… Из-за которого я прибежала в замок. — Ты хочешь приручить его? Я сейчас же отдам распоряжение! — Не… Но он убегает раньше, чем она договаривает. Взбудораженный. Оставляет её наедине… С этим. Что вопросительно смотрит, приподняв голову. Ребекка продолжает гладить, находя всё абсолютно сюрреалистичным.***
От пса, привязанного за пасть к железным прутьям, за несколько метров несёт тухлым яйцом. Он глухо рычит и роет землю когтистой лапой. Ребекка подходит к нему под аккомпанемент заливающегося лая и пристальный взгляд Рамона. Останавливается, приседает, дабы оказаться на более-менее одном уровне. Пёс смотрит на неё красными глазами слишком осознанно. Тявкает, пытаясь растянуть ужасающую пасть в подобие ухмылки. Рамон наверняка ждёт от неё действий по типу снятия верёвки. Ребекка не оправдает его ожидания, потому что будет плохо и больно, если это наглющее нечто вырвется на свободу. — Меня учили приручать их едой. В детстве. Делится он, подходит ближе, кажется с выбранного ракурса выше неё. Протягивает жирноватый на ощупь мешок. Псина жадно принюхивается. Ребекка тоже, чтобы перебить амбре тухлятины и собачьей шерсти. — Я не уверена, что это правильно. Может, отпустим обратно? Рамон смотрит на пса, пёс смотрит на Рамона, Рамон смотрит на неё. Пристально, будто думает о чём-то. — Нет. Уже нет. В мешке оказывается телятина.**********************
Проходят недели, сменяется время года, Ребекка обживается в замке, и больше не считает его НАСТОЛЬКО сюрреалистичным, а себя — очень несчастной. Сложно быть несчастной, когда тебя так неумело и искренне любят, хорошо кормят, практически лелеют, и ты имеешь полное право мстить одному наглому, самодовольному кобелю, с чистой совестью выливая на того ведро воды с каплей лавандового мыла, которое псина терпеть не может. Более того, Ребекка начинает ходить по коридорам замка. Сперва с Рамоном, потом со слугой, потом одна, но с бабушкиным кулоном на шее. Они длинные и замысловатые, их много, и это веселее книг и спокойнее перепалок в саду-лабиринте. Особенно, когда, проходя очередной коридор по балкончику, натыкаешься на две пары реально офигевших круглых глаз. — Ты кто? Спрашивает обладатель голубых, очень симпатичный подкаченный блондин. Держит оружие наготове, а брови — нахмуренными. — Ребекка. А вы?.. Из-за широкого плеча выглядывает миловидная девочка-подросток. Смотрит, хлопает любопытными зелёными. — Эшли. — Кхм, Леон. Они смотрят друг на друга долго. У Леона — грязная водолазка с грубым шовчиком у левого плеча. Мешки под глазами, тонкие волосы. У Эшли — слегка порванный подол юбки, синяки на голых ногах и лейкопластырь на коленке. Маленькое пятнышко пороха? на носу. У Ребекки, должно быть, очень обыденный (и довольный жизнью) вид. А ещё такая себе память и доброе сердце. Ведь она вспоминает о том, кто они, только когда ей кивают и идут дальше, скрываясь за поворотом. Какая-то важная девушка и американский агент, в последнее пару дней не дающие покоя Рамону и, следовательно, самой Ребекке. Решает немного помочь, успев за свои путешествия выяснить, что за некоторыми картинами есть очень, очень, красноречивые ниши.***
Замок стремительно пустеет. Ребекка не может не замечать этого, привыкшая акцентировать внимание на разбавляющих серость чёрных и красных балахонах. Но трупов не находит. Только тошнотворный запах — смесь гнили, пепела и — немного — крови. Рамон становится напряженнее, и больше нет той около-атмосферы медового месяца. Это печалит. — То есть, ты та самая дочь президента Эшли Грехем? Спрашивает она, сложив руки на груди. Встретилась с ними во второй раз в какой-то маленькой комнатушке, выйдя на контакт специально. — Да. — «Да»?! Подумать только! Дочь сенатора искали лучше! Леон усмехается, Эшли переводит непонимающий смущенный взгляд с Ребекки на него. Оба все ещё с напряжением косятся на лежащего позади неё Tonto. — Ты поможешь нам выйти отсюда? Спрашивает Эшли после паузы. Леон тяжело, многозначительно молчит. Ребекка тоже. — То есть вы… То есть… Пожалуйста… Или… Пошли с нами… Но ты не выглядишь, как пленница… И все же. — Ты так и не сказала, кто ты и откуда. Устало выдыхает Леон, трёт виски, и садится рядом с Грэхем, откидывая голову. Обнажается красивая линия кадыка, и вообще он очень красивый мужчина, но… Ребекку не тянет. Слишком высокий, слишком смазливый, слишком с низким голосом. Она рассказывает, анализируя в процессе. Выходит сумбур, каким он и есть на самом деле. А ещё вспоминаются почему-то слова тёти: «Твоя чёртова бабка — ведьма» Оттого, она и мать не общаются с ней, чудом избежали замужества (мать), чудом нашли свою любовь (тётя). — Может, она заколдовала его? Или тебя? Твоя бабушка. Эшли прикладывает ручку к подбородку. Вытягивает зажившие ноги без единого пластыря. — Может быть. Но я не думаю, что сейчас это важно. Вы говорили что-то про… Лас Плагас? Дурак за её спиной насмешливо тявкает. Наглая псина!***
— Уедем, уйдём, больше никогда сюда не вернёмся, пожалуйста! Но Рамон молча выходит из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь Ребекка обнимает себя руками и мотает головой из стороны в сторону. Вспоминая пронзившую тогда дрожь, счастливые моменты их жизни, слёзы в глазах чувствительной Эшли, её же пальцы, крепко вцепившиеся в плечи хмурого Леона. Идёт по пустым коридорам, не узнавая их, едва переставляя ноги, не зная направления. Просто идёт, вспоминая счастье родившейся здесь Ребекки-жены, любимой женщины. Так странно, если подумать. Сказочно и сюрреалистично. Дорого настолько, что она никогда не променяет это на что-либо другое. Уже нет. Проходя мимо открытого окна, кажется, слышит лай собак. Улыбается сквозь слёзы. Не Тонто, умерший от ножевого ранения, другие, но не менее замечательные. Идёт дальше, спускаясь всё ниже. Может, остались не только они?..