кто даст ответ, если боги молчат?
жизнь перечеркнута гардой меча
доброй дороги тем, кто ушел в туман
белая роза ранит ладонь
наш путь лежит через яркий огонь
в священном огне сгорает людская чума
♫ Тэм Гринхилл — Кто даст ответ
«Предатель». Ноги подкосились. Боромир тяжело осел на колени в траву, невидяще глядя на кончик стрелы, торчащей из груди. Вторая попала чуть ниже, под ребра. Боль тянула, пронзала… отрезвляла. Кровь заливала траву, и вместе с кровью из тела уходили остатки Тьмы, проникшей вместе с сиянием золотого ободка Единого. Рог выпал из разжатых пальцев. В воздухе все еще витал трубный призывный звук. «Как ты мог?» Последняя надежда — уничтожить Кольцо. Не оставить. Уничтожить, расплавить в Ородруине, лишив шанса вернуться. Ради этого они рисковали жизнями. Ради этого собрались вместе — такие разные, соединенные одной целью. Люди, хоббиты, эльф, гном. Их народы не всегда ладили, но против общего Врага были готовы сражаться плечом к плечу. Он всех подвел. Он пытался отнять Единое. Из желания повелевать? Нет… Отец просил, чтобы старший сын достал его. Кольцо, которое могло бы помочь им. Спасти их. Гондор столько лет стоял на границе между орками и прочими городами, Гондор своим телом защищал остальных, Гондор держался из последних сил, без короля, с наместником, старым и теряющим разум — иначе не отдал бы подобный приказ. Смерть жены и бесконечные войны довели Денетора до отчаяния. «Проклятье». Если за ним сейчас наблюдали валар — что они думали? Если валар все еще следили за Средиземьем, а не бросили на произвол судьбы, разочарованные в Детях Эру после падения Нуменора? Считали ли они его предателем? И есть ли разница? Ему дорога не в Чертоги Безвременья, его фэа не взвесит на весах Намо. Он… исчезнет? Боромир упал на спину, оперся о дерево, будто отдыхая. Широко раскрытыми глазами взглянул на небо — ясное, голубое, летнее. Смотрел, впитывая в себя всю красоту леса, упивался ею напоследок — куда бы он ни попал после, там не будет ничего похожего. Жаль, что погиб не в Гондоре… жаль, что не увидел отца, Фарамира, не успел сказать им… что? Что бы он сказал? Что намеревался отнять Кольцо? Что позволил оркам похитить товарищей? Фарамир бы скорбно поджал губы, а отец… отец все равно нашел бы ему оправдание. Всегда находил, даже когда Боромир этого не заслуживал. Особенно когда не заслуживал. Лишь бы успеть сказать… лишь бы… — Боромир! Арагорн склонился над ним, бледный, без кровинки в лице. Арагорн, сын Араторна. Король. Законный. Он бы не стал требовать у Фродо, чтобы тот отдал ему Единое. Он бы не стал… и понимание этого жгло болью, как от еще одной из множества ран. Никто из Братства не поддался искушению, кроме него. Он оказался самым слабым. Из-за него все могло быть разрушено: Фродо нельзя было надевать Кольцо, но он его надел. — Это расплата, — выговорил Боромир. — Я хотел… хотел отнять… Кольцо. Орки схватили полуросликов… но не убили. Иди… в Минас Тирит… и защити… мой народ, — он выдавил улыбку, тратя на это последние силы. Где-то слышал, что лучше смеяться, умирая, что тогда в смерти будет больше чести — если в его смерти могла быть хоть капля чести. Что ответил Арагорн, простил или проклял, Боромир не слышал — он падал, бесконечно и долго падал в холодные звезды, в безоглядную дальнюю вечность, к голосам, что безмолвно звали его.***
Новиград — один из лучших городов Континента. В здешних трактирах самая вкусная еда, вино, не разбавленное водой, моря нет, но зато есть река и морской порт. Разнообразные цехи — рай для ремесленников, бойни, лесопилки, водяные мельницы, таверны, бордели… В доках процветает проституция, по ночам выходить на улицу без оружия опасно — ограбят, убьют, женщину — изнасилуют. Эльфов здесь не любят; но где их любят? Нигде; по всеобщему мнению, место Aen Seidhe в резервациях, они пережиток прошлого, проигравшие, вымирающие. Если бы не скоя’таэли и их отчаянное противостояние, то эльфы давно бы исчезли, и только белые розы остались бы цвести у лика Аэлирэнн на камне в руинах Шаэрраведда, ибо время не стирало ее лицо. Эсси Давен не любила Новиград за презрение к эльфам, но часто бывала здесь. Деньги не пахнут, еще больше, чем денег, хотелось славы, а здесь она могла получить и то, и другое, не боясь попасть под раздачу — в ней принадлежность к Aen Seidhe выдавалась не явно. Уши как уши, обычные, человеческие. Глаза только сияют звездами — не бывает у человека таких глаз, волосы у женщин-d'hoine не похожи на жидкое золото, и голоса… какими бы ни были мелодичными, а не сравнятся с пением эльфок. Эсси повезло родиться Aen Seidhe на четверть, унаследовав от бабушки-эльфки все присущие Старшему Народу черты, помимо наиболее заметных. Эсси повезло родиться в семье, где родители не стали настаивать, чтобы дочь непременно вышла замуж, как обычно бывает в купеческих семьях. Эсси повезло поступить в Академию в Оксенфурте, выучиться на Кафедре Труверства и Поэзии, и в свои двадцать два года она не возилась на кухне, не подтирала грязные носы детям и не ублажала мужа, а порхала по миру перелетной птицей, сочиняла песни, наслаждалась полной свободой — сегодня здесь, завтра там, сегодня с одним мужчиной, завтра с другим, она не запоминала их имена, не считала нужным. Ею восхищались, ее любили, ее ценили, с недавних пор узнавали — внешность была заметной, услышав ее единожды, сложно забыть, как выглядела певица. Всем в своей жизни Эсси была довольна, но… — Эй ты, остроухая! Она дернулась — нет, не ее окликнули, конечно. Обернулась. Двое крупных мужчин, судя по виду, рабочие со скотобойни, зажимали в углу девушку из Aen Seidhe. Та отчаянно сверкала глазами, жалась к стене, замычала в чужую ладонь, заткнувшую рот. Звать полицию бесполезно, полиция — тоже d'hoine, они обвинят эльфку в проституции… в лучшем случае. Эсси отвернулась, сжав губы, зашагала вперед, глядя только на дорогу, на носки своих новеньких сапожек. Она не могла помочь. Будь она сильным мужчиной, вступилась бы, но она вдвое меньше тех ублюдков, еще более хрупкая, чем приглянувшаяся им эльфка. Но Эсси бы не тронули. Не прижали бы к стене, требуя денег или тела, не остановили бы на улице даже ночью, ни бандиты, ни наемники, никто — наряд менестреля служил оберегом. Их не обижали зря, не убивали, их по негласному и неписаному существующему с начала веков договору берегли. Так не стреляют в пересмешников, безобидных птиц, которые приносят радость. Нет горше вины, чем убить менестреля. Пуп земли Новиград вонял гнилью и кровью, но что поделать, если другие города не лучше? На вывеске таверны значилось «Золотой осетр». В сумерках горели теплые огни, ноздри щекотал аромат жареного мяса с травами, звучали веселые голоса, преимущественно мужские — рабочие отдыхали после тяжелого дня. Отдыхали так, как умели — за выпивкой, игрой в гвинт и обжиманием со шлюхами. Эсси вошла, вызвав новую волну шума. Ее обсуждали, осматривали, некоторые взгляды были масляными, скользили по телу откровенно раздевающе — пусть. Смотреть можно, трогать нельзя. Она гордо прошагала к стойке, положила перед трактирщиком монету, распорядилась: — Комнату, ужин и завтрак. И чтобы без клопов в матрасе, а мясо — свежее! Взяв монету, трактирщик прикусил ее кривым зубом, проверяя подлинность. Удостоверившись, мигом натянул любезную улыбку: — Мазель будет петь? Вдруг среди посетителей трактира Эсси заметила двоих знакомых — тех самых, что зажали «остроухую». Они сидели, как ни в чем ни бывало, пили пиво, отвратительно гоготали, похабно скалились, наверняка обсуждая свое пикантное приключение в деталях. И перед ними — петь? А уйти — значит потерять хорошую выручку. Гордость и жадность боролись в Эсси около четверти минуты, и жадность победила. Проклятая жадность до денег и славы. Она сразу же пожалела, когда ответила: — Буду. Запрыгнув на высокий стул, Эсси забросила ногу на ногу, любовно вынула лютню из заплечного мешка, провела пальцами по струнам. Болтовня утихла. Все внимание теперь принадлежало ей: что споет? чем развлечет? чем раскрасит их безрадостные жизни, полные тяжелого труда и однообразия? — Плясовую! Плясовую! — грохнул кулаком по столу d'hoine. Тот, что нависал над эльфкой, сжимая толстыми пальцами острый девичий подбородок. Мало развлекся, ему еще плясовую? — Плясовую! — взревели все вслед за ним. Сколько еще таких рабочих, пользуясь силой, унижали Aen Seidhe? — Плясовую! «Будет вам плясовая». Эсси коснулась струн. Мелодия прозвучала, сливаясь со всеобщим гамом, с какофонией, внося диссонанс. Нежная, тихая музыка, не похожая на буйные дикие ритмы плясок. — Время не стерло с камня твой светлый лик… Ее не слушали — не слышали. Не поняли еще, что она поет. Затихали медленно, как морские волны после шторма. — Роз твоих не коснулась гроза над миром… Стало тише. Кто-то все еще недовольно возмущался, что не плясовая — «на кой черт нам сопливые баллады про всякие телячьи нежности?» — Имя твое — молитва, предсмертный крик… В повисшей абсолютной тишине Эсси завершила первый куплет, дерзко ударив по струнам: — Я преклоняю колени… о Аэлирэнн. Сразу же таверна взорвалась громом гневных вскриков, ударами кулаков по столешницам, по лавкам, звоном кубков, проклятиями — какая еще Аэлирэнн? Та остроухая? С каких пор они платят кровно заработанные деньги, чтобы за ужином слушать про остроухих? Эта менестрелька — не белка ли часом? Может, уши прячет под гривой? Глаз прикрывает, точно сама эльфка! Эсси вскочила на ноги, быстрым аккуратным движением спрятала лютню обратно в мешок, и в последний момент легко увернулась от удара кулака. Здоровенный ремесленник со всей дури врезал ни в чем не повинной стойке. Эсси присела за бочкой пива, полностью скрывающей ее. — Иди сюда, дрянь! — взревел какой-то дровосек. — Я тебе покажу, как петь честным людям про ушастых тварей! — Заткнись, сволочь, — выплюнул кто-то другой, не повышая голос, но все равно громко, презрительно, тоном режущим, как клинок. — Она права. Пока в этом мире живут песни об Аэлирэнн, живет и она! Эльф! Эсси осторожно высунула нос из-за бочки, глянула — один. Всего один, но против него у толпы d'hoine не было ни единого шанса. Сверкнула в тусклом мерцании свеч сталь меча, мужчина почти лениво вскинул острие… неужели он и есть тот Хаттори, о котором Эсси слышала столько сплетен? Эйвар Хаттори, мастер-оружейник, способный изготовить любое оружие… Бочку опрокинули — случайно, в пылу схватки. Пиво полилось на грязный пол, толчками плюхаясь из отверстия. Эсси прыгнула в сторону, лишь немного промочив левый сапожок, не думая, метнулась к двери, но не на выход, а внутрь, вверх по лестнице, где жили гости и хозяева. Ее не пытались остановить, ничего не бросили вслед, не погнались — дорогу к лестнице преградил Хаттори, то ли защищая певицу, то ли занимая выгодное место для боя. Эсси прижалась спиной к стене, переводя дыхание — и что теперь делать? Стоило вообще поднимать такой шум из-за своей уязвленной гордости? Отныне ей в «Золотой осетр» путь заказан, ее запомнили… скандальная репутация — тоже репутация, но вдруг объявят гавенкаром? Менестрелей нельзя грабить и насиловать, нельзя убивать ради забавы, но перед законом они отвечать могут и должны так же, как все. Отправят на шибеницу, она глазом моргнуть не успеет. Если отправят. Эсси прогнала от себя рой темных мыслей, сосредоточившись на насущном — из проклятого «Золотого осетра» нужно было как-то выбраться. В окно?.. Если прыгать, то высоко, она на втором этаже, шею, может, не свернет, но кости точно переломает. Но… конечно! В таких тавернах обязательно есть номера, куда очень легко забираться с улицы. Сможет чей-то любовник, сможет и Эсси. У нее есть время проверить, из какого окна удобнее, а ключи… хорошо, что вскрывать замки можно отмычкой. В Академии, помимо искусства игры на лютне, Старшей Речи и правильного стихосложения, Эсси научилась игре в гвинт (вкупе с мухлежом и блефом) и начальным навыкам взломщика. Открыв первую комнату, она шагнула в темноту, окружившую со всех сторон холодом. С чего бы, лето же?.. Машинально Эсси потянулась туда, где благодаря взошедшей луне угадывала силуэт светильника, сжала пальцы на ручке — и вдруг что-то непонятное потянуло внутри, будто поймали рыболовным крючком за солнечное сплетение, дернуло, перед глазами вспыхнул яркий свет… портал?***
— Ghoul y badraigh mal an cuach! Пол был каменным и холодным. В число полезных навыков Эсси входило умение падать — она сгруппировалась и не ушиблась, не разбила светильник и не выронила лютню, о целости которой переживала больше, чем о целости собственных костей: кости срастутся, а новый инструмент достать сложнее. Далекие от музыки люди считают, что достаточно просто купить, но это убеждение дилетанта. С лютней нужно сродниться, лютня не вещь, а почти живое существо. Поднявшись, Эсси повела светильником — как ни странно, не погас, — освещая помещение. Холодное, сырое, затхлое; здесь горела одна свеча, но скорее тлела, чем сияла. Никакой мебели, кроме каменных стен. Никаких окон. В центре… Эсси испуганно охнула. Гроб? Она что, попала в склеп? Ее перенесло в чей-то склеп? — Cuach aep… — Эсси прикусила язычок. Нехорошо сквернословить рядом с мертвыми. И… кто там, в гробу? Она не хотела смотреть, боясь увидеть гниющий череп, но любопытство взяло верх над страхом, и Эсси медленно подошла к гробу. Подняла светильник повыше. Мужчина. Молодой. Красивый… наверное. Без единого следа гниения, но мертвый. Лицо посинело, нос заострился; Эсси видела мертвецов от силы два-три раза, но в том, что этот человек мертв, сомневаться не приходилось. Живые в гробах не спят. Вампиры — исключение, но если он и вампир, то высший, а эти почти не опасны… а если он упырь? Вдруг ресницы мертвеца дрогнули. Глаза открылись — серые, цвета стали. Губы распахнулись с судорожным вздохом, как у человека, проснувшегося от ночного кошмара. Эсси застыла, глядя, как мертвец садится, как проводит рукой в латной перчатке по лицу, как поднимает на нее взгляд — непонимающий, вопросительный. Она не придумала ничего лучше, кроме как тихо вскрикнуть и изящно осесть на пол в глубоком обмороке.***
Звезды неслись навстречу со скоростью птичьих стай. Боромир падал, отдавшись на волю тех, кто был выше него, тех, кто ведал его жизнью и смертью, создателей; не надеялся увидеть их даже мельком, но верил: звезды — это Варда Элентари, знак ее воли или вмешательства. Ветер, холодом ударивший в лицо — Манвэ Сулимо, владыка валар. Шум далекого моря — Ульмо. Шелест листвы — Йаванна. Звон мечей — Аулэ. Гул охотничьего рога — Оромэ. Всхлип, едва слышный — Ниэнна. Одинокая соловьиная трель — Вана. Аромат цветов — Несса. «Простите», — взмолился Боромир, не зная, к кому взывает и кто может слышать его. Кто станет слушать. «Если бы я мог…» Среди мириад звезд ярче всех засияла одна, увеличилась, сверкнула голубизной сапфира. Свет вспыхнул перед глазами, ослепил, ветер ворвался в горло, заставляя шумно вздохнуть. Мир перевернулся, обрел равновесие — Боромир больше не падал. Открыв глаза, он увидел ту самую звезду — моргнул, прогоняя наваждение. Присмотрелся — не звезда. Девичий глаз, сверкающий из-под скрывающей лицо челки. О Великий Эру. Боромир сел. Коснулся лица, ощутив железо перчатки на ладони, поморщился, отведя руку. Он был в парадном воинском облачении, при мече, рог покоился у бедра, и… он был дома? Этот склеп с начертанным на стене рисунком Белого Древа мог быть только в Минас Тирите, в одной из усыпальниц на Рат-Динен. Значит, он дома, и он… жив? Девушка со светильником тоненько, жалобно пискнула и упала без чувств. — Что за… — коротко цыкнул сквозь зубы Боромир. Увидев ее лицо, поначалу он подумал, что это одна из валиэ, но валиэ не стали бы терять сознание. И что бы делала валиэ в склепе наместников Гондора? А она что делает? Решив, что подумает после, Боромир легко выпрыгнул из гроба, удивившись тому, что может двигаться без затруднений — он еще помнил, какая слабость сковывала его перед смертью. Расправил плечи, повел головой, и подошел к лежащей девушке, опускаясь рядом с ней на колени. Стянул с руки перчатку, касаясь пальцами нежной щеки — красивая. Кем бы она ни была — она была красивой. — Не трогай меня! — взвизгнула красавица, придя в себя. Распахнула яркие глазищи, похожие на настоящие звезды, быстрым движением отпрянула назад, вскинула перед собой руку со светильником — единственное оружие. — Ты кто такой? — Я тебя не обижу, — растерялся Боромир. Он думал, что девушка появилась здесь, зная, что делает. Хотя бы зная его имя. Он сам хотел многое у нее спросить. — Не трогай меня, — повторила она, медленно поднимаясь и держа светильник так, будто примерялась, как бы ударить по голове. Боромир встал следом, предупреждающе подняв руку. Оказалось, что девушка ростом ему едва до плеча. — Не трогаю, миледи. — Отойди назад! — потребовала Эсси. Боромир послушно отступил на шаг, сдерживая смех — она выглядела очень забавно, пытаясь быть угрожающей. Как воробушек, гневно чирикающий и топорщащий перышки. Тяжелая дверь отворилась, скрипнув по полу. Дневной свет прорвался внутрь вместе с далеким гомоном голосов. Боромир не узнавал старика, стоящего в проеме — это не мог быть его отец. Не мог. Разве что Боромир провел в склепе пятьдесят лет. Денетор остановился, задохнулся, схватился рукой за край двери, чтобы устоять. — Отец… Зажав рот ладонью, Эсси смотрела, как только что воскресший воин опускается на одно колено и склоняет голову. Как старик плачет, не таясь. В голосе его сына тоже звучали слезы. — Боромир… — прошептал старик. — Сын мой… Только боги могли вернуть тебя ко мне. — Боги и она! — вдруг сказал Боромир, взяв Эсси за руку и выводя к отцу. — Эта дева была той, кого я увидел, когда открыл глаза от смертного сна. Это она озарила мне путь, подобно звезде. — Госпожа, — старик почтительно склонил голову перед ней. — Госпожа моя, позвольте мне выказать безграничную благодарность и почтение. Гондор в великом долгу перед вами. Боромир, — выпрямившись, он пронзил сына взглядом. — Дай мне руку. Кольцо Денетора, обручальное, которое он не снял после смерти Финдуилас, скользнуло на палец Боромира прежде, чем он успел вымолвить протест. — Да будет дева, что вернула тебе жизнь, лучом твоей надежды в дальнейшем, — весомо проронил старик. — Да будут ваши дни озарены звездами Элберет. Да сохранит вас Эру. Благоденствие наступило в Средиземье, король вернулся на законный престол, Тьма попрана и уничтожена. Пусть же и в ваших сердцах наступит рассвет. Он что… он их женил? Эсси застыла, хотела выкрикнуть, что не согласна, что оказалась здесь случайно, что не собиралась ни возвращать чью-то жизнь, ни становиться лучом надежды, но и у Боромира, и у старика были мечи, ссориться с кем-то в непонятном мире — прямой путь к гибели, а главное — в глазах у отца Боромира все еще стояли слезы. Он плакал от счастья, он радовался, что его сын жив, и у Эсси не повернулся язык его расстраивать. Закончив речь, Денетор распахнул дверь. — Ступай, Боромир, достойный муж Гондора! Ступай, пусть все узрят тебя! Тяжело вздохнув, Боромир сжал в ладони руку девушки, целиком поместившуюся в его руке, и шагнул вперед — туда, где находиться хотел меньше всего, к тем, с кем не решался встретиться взглядами. Вышел и замер, пораженный — не пиром, не невредимым Гэндальфом Серым в белых одеждах, не Арагорном в королевской короне, но Древом, Белым Древом, цветущим, живым, источающим нежный аромат. Все зашумели, закричали, захохотали, окружили Боромира, удивленные, счастливые, охмелевшие от победы и поэтому не изумившиеся так, как стоило бы — после уничтожения Единого, после окончательного поражения Саурона все казалось возможным. Арагорн крепко обнял друга, так же стиснул его в объятиях Гимли, за ним Леголас, хоббиты — тоже невредимые, значит, Братство успело спасти их. Боромир преклонил колено перед королем, одновременно приветствуя и присягая на верность, поцеловал руку очаровательной королеве, попросил прощения у Фродо и незамедлительно получил его, увидев Фарамира, первым заключил объятия — и забыл, что рядом с ним стояла златокудрая дева. Как пощечина, ударил голос Леголаса: — Боромир, кто твоя прелестная спутница? — Это миледи… — он запнулся, мысленно ругая себя — имени не спросил. — Эсси Давен, — белозубо улыбнулась дева, во все глаза рассматривая принца Лихолесья. Пристально, внимательно — Боромир видел ее впервые, но его окатила волна ревности. Приобняв Эсси за плечи (тонкие, хрупкие, Великий Эру, она нежнее Ундомиэли!), он твердым голосом продолжил: — Моя жена. — Что? — среди хора всеобщего удивления затерялся голос самой Эсси. Она до последнего надеялась, что слова старика были не более, чем торжественным напутствием. В крайнем случае, помолвкой. Но жена? Все крутилось перед глазами бешеной каруселью. Эльфы в пышных нарядах и коронах на головах, не прячущие острые уши, а наоборот, открывающие их, краснолюды, странного вида низушки, маг в белых одеждах, мелодия арфы… Эсси усадили за длинный пиршественный стол рядом с Боромиром; она отщипнула кусочек лепешки, и один-единственный насытил так, что от вина Эсси отказалась, ограничившись глотком воды. Что они праздновали? Почему Боромир был мертв? Почему эльфку звали королевой? Почему Эсси здесь? Ей хотелось кричать, но она улыбалась, отвечала что-то на вопросы, не удивляясь тому, что понимает чужой язык (мелочи по сравнению с остальным), и неожиданно начала осознавать, что ей… спокойно? Комфортно? Уютно? Сытость приятно грела изнутри, атмосфера праздника заражала веселостью и счастьем, страха здесь попросту не существовало, и Эсси, временно отложив все вопросы, наслаждалась торжеством. Боромир поднимал чашу за чашей, пил сладкое вино большими глотками и не пьянел — без вина хмеля хватало. Иногда поглядывал на жену — Эсси, ее звали Эсси — и прятал улыбку. Она раскраснелась, расслабилась, перестала дрожать, ее смех звучал золотым колокольчиком, она не смущалась, не опускала свои прекрасные глаза, без преувеличений похожие на звезды, и это нравилось Боромиру — он не любил жеманство и наигранность. Эсси держалась учтиво, не похоже на деревенскую простушку, но и не сдержанно-холодно, как жена Арагорна, прекрасная, но красотой недоступной луны, и не залихватски-простодушно, как подруга Леголаса, лесное пламя, не уступающая мужчинам в шутках и кубках вина. Эсси, веселая, смешливая, очаровательная — если бы Боромир встретил ее при иных обстоятельствах, то непременно бы попросил ее руки. Но в иных обстоятельствах она могла бы ему и отказать. Светильник дева продолжала держать при себе, вцепившись в него до побелевших костяшек.