Кофе в спортзале

Когда они идут по парку, и Лу сжимает ладонь Кея своей, он не может не думать о нежности ее кожи. Ладошка чуть меньше его, узкая и теплая, с длинными пальцами и овальными ногтями, коротко обрезанными и спиленными под ноль. Хрупкими чешуйками выпирают косточки на запястьях, словно Лу не человек, а русалка из детских сказок. Чарующая и такая сильная, что утащит на дно и будет улыбаться, глядя на агонию жертвы. Кей не думает, что он жертва. Кей не думает, что Лу способна радоваться чужой боли. И все же он не может отказать себе в удовольствии сравнивать Лу с диковинным волшебным созданием, волей беспечного ветра оказавшимся здесь, в этом парадоксальном мире, где у ценности есть ярлык и число. Но как можно дать определение и назначить стоимость искренности? Справедливости? Самоотверженности? Хочешь узнать человека — посмотри на его руки. Ладони у Лу — как отражение ее самой. Снаружи мягкие, ухоженные, разве что ни следа от колец или браслетов, ожидаемого элемента социального статуса. Чуть выше отметка «пси», но кто же смотрит выше, когда самое чудо — это вот, мягкость сжатого кулака. Когда Лу касается его руки, Кей чувствует то настоящее, из чего состоит Лу. Из мозолей. Упорного труда. Из сотен часов, проведенных на турнике. Из десятков гантелей, которые оставили свой след в ее линиях судьбы, жизни и всего прочего, что полагается. Кей не разбирается в этом. Кей лишь знает, что не хочет разжимать рук, не хочет отпускать эти ловкие сильные пальцы и мягкую податливость кисти, которая такая мягкая только с ним и только сейчас. В сочетании их пси — его мягкого считывания и ее жесткого прямого контакта, — Кей видит гармонию. Ощущает ее всем телом, как прохладу весеннего ветра и тепло стаканчика кофе, который держит в другой руке — и вроде занятой, но такой пустой без чужого (или уже родного?) касания. Кей касается большим пальцем выступающих костяшек на руке Лу, чувствуя натянутый тонкий шелк кожи на луками выгнутых полукружьях. Странное дело, но такая нехитрая ласка здесь и всегда между ними двумя — словно договор о принятии. Такой, о котором говорят шепотом и который берегут как зеницу ока. Сжимая ладонь Лу, Кей не перестает удивляться, что он вообще это может. Что Лу, сильная и независимая, гордая и полная той внутренней энергии, что консерваторы называют «стержнем», а философы — «волей», — что эта Лу дает ему свою руку и свою жизнь, не спрашивая о его прошлом, о скелетах в шкафу и сомнениях, которые грызут по ночам до самого нутра. О воспоминаниях, которые приходят под утро, а потом не хотят растворяться в первой чашке кофе. Словно Лу действительно верит, что он сможет со всем справиться. Доверяя ему свою руку, доверяя ему свою жизнь. Он улыбается ей и мысленно погружается в нее, как в толщу воды ныряет с берега лихой пловец, полный азарта и куража. Он не хочет знать о подводных камнях, о трясине и том, сколько здесь, на самом дне, лежит других, таких как он. Тех, кто был быстрее и действовал наотмашь, наугад. Кто не задумывался о том, откуда в тихих водах берутся опасные хищники и что станет с ним, когда холодные руки утащат к стылой липкой глине. Он не хочет все это знать, потому что это уже не имеет никакого значения. Он просто хочет быть с ней — тогда, когда он нужен. Когда Лу потребуется тепло и мужчина рядом. Исповедник, сантехник или повар, гробовщик или личный высококвалифицированный наемный убийца. Кей всегда будет рядом — не требуя ничего взамен, кроме искренности и хрупкой ладони в своей руке.