…
- Ох, какая мордатая! Машка, Машка, кыс кыс! Севилья внимательно смотрела на незнакомого мужчину, который казался ей, внушающим доверие, потому она благосклонно позволила себя погладить. Натруженная ладонь скользила по серебристой шубке, а мужчина приговаривал на незнакомом ей языке: - Хорошая! Маша, Маша. Он выпрямился, подобрал лестницу, которую нес, и куда-то пошел, Севилья решила отправиться за ним. Ее привезли сюда утром, и долгое время она провела рядом с хозяином и юношей, который ей очень нравиться. Он обнимал ее и долго не отпускал с колен. Теперь красивая британка отправилась осматривать новые владения. Люди тут говорили на другом языке, но она понимала, что ничего дурного они не замышляют. Тихо ступая круглыми лапками, она следовала за добрым мужчиной. Они пришли в место, где хорошо пахло. - Кошка тут откуда? - невысокая дама в теле всплеснула руками. - Какая красивая! - неподалеку молодая девушка в фартуке с восторгом прижала ладони к щекам. - Граф привез – строго сказал Тихон Егорович, приставил лестницу к стене и полез к покосившейся гардине. - Вначале немец, теперь кошка, скоро сюда весь зоопарк переедет – завхоз столовой Анна Николавна, качала головой: Завтра корову притащат? - А пускай! – за плитой отозвалась круглолицая барышня в поварском колпаке: Лучше бы сразу корову везли. А то тут молоко синее аж, сметана жидкая. Вот корову бы нам в самый раз, Анна Николавна! - Кис! Кис! На вот, я тебе курочки дам. Леночка поставила перед Севильей блюдце с розовыми кусочками. Кошка деловито обнюхала угощение и, из вежливости, стала неторопливо кушать. - Какая интересная! Я таких и не видела никогда – девушка сидела рядом с ней на корточках: Тихон Егорович, а как ее зовут? - Не знаю, я ее Машкой зову, откликается. - Думаете, граф свою буржуйскую кошку бы Машкой назвал? – завхоз прищурила глаз и улыбнулась. - Почем я знаю? – он затянул отверткой последний винт, подергал гардину, проверяя надежность крепления, и слез на пол: Нас друг другу не представили. Собрав инструмент, он повесил лестницу на плечо и обратился к облизывающейся Севилье: - Ну что, Машка, пошли покажу тебе, где у нас тут мышки водятся. Фольке с упоением прижимал к себе Вальтера, усадив его к себе на колени и взлохмачивая носом идеально причесанные волосы. Молчаливый момент чистого восторга. Он все-таки смог. Уже не оставалось никакой надежды. Кто такой граф перед маршалом Великой Победы? Что мешало Рокоссовскому просто посмеяться над глупой просьбой? Бернадот в очередной раз убедился в непостижимой таинственности и величии русской души. Шелленберг мягко улыбался, нежась в сильных руках графа, ощущая его дыхание на своих висках и за ушками, что было немного щекотно. - Теперь все будет хорошо, милый, теперь вы в безопасности. Вальтер усмехнулся и опустил взгляд: - Я, как будто, все еще в том моменте, который меня страшно пугает. - О чем вы дорогой? - Когда НКВДшник вошел в мою камеру, я в тот момент простился с этим светом, пока они меня вели, я все думал, что они сейчас развернуться и расстреляют меня прямо во дворе, без приговора, без суда. Просто бах! И бросят меня там. - Ох, ну что вы?! Вальтер, как вы успели себе это нафантазировать? - При чем тут я? Все так видят русских. Пойдите и спросите хоть немцев, хоть американцев, они как раз боялись головы поднять, пока меня оттуда забирали. Фольке беззвучно смеялся: - Странно, что все считают русских настоящими демонами, но нападать на них не забывают. - Англичане и американцы хотели ударить по России, что же они не присоединились к нам в сорок первом? Мы бы победили! Бернадот тут же стал серьезным, он поправил сорочку на плече Вальтера, посмотрел ему в глаза и покачал головой: - Нет. - Как это нет? Отчего вы так возносите русских? Они не могут быть неуязвимыми. Это невозможно! - Хотите историю? – граф с теплой улыбкой провел ладонью по его щеке. - Если она про русских, то я уже устал от их геройских россказней. - Про моего прапрадеда. - Хочу! - И про русских! - Эй! – Вальтер наигранно возмутился пока Бернадот устраивал его поудобнее рядом с собой. - Мой прапрадед был французом Жаном Батистом Бернадотом, он родился в семье адвоката и не имел никакого отношения к дворянству. Да да! – Фольке погладил по голове удивленно глядящего на него Вальтера: Он был из простой семьи. Однако! Во время французской революции судьба свела его с Наполеоном, который за доблесть, проявленную во множестве боев, назначил маршалом Армии. Мой прапрадед дрался под Аустерлицем, разгромил австрийцев. Как известно, вся Европа лежала у ног Бонапарта. Германии тогда вовсе не было, были Пруссия, Саксония и прочие княжества и земли. В Швеции в то время был кризис власти, правящая монаршая семья себя попросту изжила. Жан Бернадот был очень популярен среди шведов, потому что, в свое время, он проявил большой гуманизм к пленным шведским солдатам. И вот, государственный совет, собранный для избрания преемника, назначает регентом моего великого предка! Невероятно! Но, он не мог быть королем, так как прочие династические фамилии попросту не признавали простолюдина на престоле. В то время на троне Российской империи царствовал прославленный император Александр I, и вот он, берет и награждает моего прапрадеда орденом Святого Андрея Первозванного – высшим орденом Русского царства. Как бы вводит его этим жестом в высший клуб. Он показал остальным монаршим семьям, что Россия признает Бернадота на троне Швеции. Так, чуть позже, в 1818 году наш род стал королевским! Поэтому, во-первых, я обязан русским своим нынешним статусом, а во-вторых, жизнью. - Потрясающая история! – Вальтер едва дышал от восторга: Что там случилось? - Итак – граф чуть прикрыл глаза и поднял подбородок: Представь! Близ Дрездена стоят войска! С одной стороны уже битый русскими Наполеон, собравший новую армию, с другой, те самый русские, которые бросились за ним, и их союзники. В местечко Трахенберг съезжаются три монарха: сам Александр, мой прапрадед и король Пруссии, они желают определиться с наступлением, так как временное перемирие уже на исходе. Они совещаются, и в тот самый момент в войсках французов начинается шевеление. Никто ничего не знает, даже не предполагают, что происходит. И вдруг три пушечных залпа объявляют о начале наступления! Представьте себя на месте моего дорогого Жана Батиста! Что делать? Прыгнуть на коня и тотчас бежать? Позорно. Остаться – безумие! Потому что австрийцы еще гадают, присоединится им к русским или нет. Он смотрит на русского царя, а тот спокоен! От французского войска отделяется конница, закованные в железо кирасиры сияют на солнце, несясь во весь опор, наперевес с саблями. Они сметают шеренги! С другого фланга бьют пушки. Начинается страшное сражение. Свистит шрапнель, ухают ядра, кони рычат все в пене, крики, огонь! И все это светопреставление движется в сторону лагеря. До трех монархов остается всего метров сто. Еще немного и их шпаги станут трофеями Бонапарта. Пожалел бы Наполеон своего бывшего маршала, который выступил против него, как думаете? - Нет? – Вальтер отозвался почти неслышно, внимательно вслушиваясь в каждое слово. - Это конец, дорогой! Никакой надежды не было. Наполеон уже приказал бургомистру Дрездена возвестить победу звоном колоколов. Как вдруг, откуда ни возьмись, в колонну кирасиров сбоку врезаются русские! Гвардейский казачий полк влетел на полном ходу во французов, смял их, смешал. Глава наполеоновской конницы, не понял, что там случилось и стал поворачивать. И тут грянули русские пушки! Я не могу вообразить, как зол был Наполеон! Его разбили. Вот он праздновал победу, а уже через полчаса, его славные войска бегут под знакомое улюлюканье русских. Все сражение развернулось на глазах моего прапрадеда и с тех пор, в нашей семье о доблести русских войск не утихают разговоры. Другой бы бежал, сдался, пошел на переговоры, но русские! Дитя мое! У них особая порода. Они спасли всю Европу, без них, мой милый, ты бы сейчас говорил по-французски. Потом Александр спас Францию, не дал ее разграбить. И тогда все его подлые союзники сразу после победы стали объединяться против России. – Фольке усмехнулся: История все время повторяется. Как случилось сейчас, так было и тогда. А Россия все так же не теряет своего величия, не малодушничает, не мстит. – Он мягко прижал ладонь к щечке Шелленберга и тихо вздохнул с налетом печали: Я тоже их не понимаю, милый, нам всем не хватает их размаха, мы маленькие, всю историю грызем тут друг друга, как вздорные коты. Они другие, большие, могучие. Если бы не мудрость России, то англичане и американцы, просто убили бы вас всех. – он прошептал: Им было страшно, и они бы уничтожили всех, кто видел ужас в их глазах. Потом взялись бы за совсем невинных людей. Только русские спасли Германию от их безумия. Вальтер прижался к графу, он понимал это умом, но страх перед русскими был глубоко в нем самом, где-то в костях, в памяти предков. Восхищение мешалось с черной завистью: «Конечно, они могучие, давайте все перед ними на колени падать. Забрали себе столько леса и земли. Мы маленькие, русские великие. Если бы у Германии было такое пространство, мы, может, тоже бы стали великими», он вспомнил концлагеря, айнзацкомнады и ему стало стыдно. Он спрятал лицо на груди графа. «Боже! Они будут в истории освободителями, а мы зверями!». Фольке чувствовал, как его мальчика разрывают противоречия и думал: «Побудь немного с этим народом, ты скоро узнаешь какие они и перестанешь так дрожать». Он, утешая, гладил Вальтера по спине: - Пожалуй, сейчас во всей Германии нет более спокойного места, чем это. Вас тут не обидят и не позволят этого никому другому. Он мягко подтянул растерянного мальчика к себе и поцеловал, тот вначале поджал губки, но жадность к ласке убеждала его ответить. Похоть застила глаза, граф торопливо вытянул тонкую сорочку, заправленную в брюки, задрал ее и взялся за голую, горячую кожу. Навредил сам себе. Его тело мгновенно отозвалось, а толку? Мог ли он под носом у НКВД позволить себе что-то больше, чем поцелуи и объятия? Он мученически застонал и отпрянул, Вальтер, похоже, тоже желал испытать смелость графа, потому что смотрел на него с любопытством и вызовом. - От вас так трудно оторваться. Вы восхитительно вкусны! – Фольке засмеялся, чтобы немного остыть.…
Граф оказался прав, тревога Вальтера совсем прошла спустя пару недель. Приближалось Рождество, русские праздновали его в январе, но елку ставили заранее перед Новым годом. Привезенное дерево установили в библиотеке и теперь запах книг и типографской краски мешался с изумительным ароматом хвои. Комендант принес ящики с игрушками. Вальтер разворачивал красивые стеклянные фигурки и передавал девушкам, которые развешивали их по веткам. Лисичка с курочкой в лапах, снегирь, сияющий от блесток грибок, девочка с лыжами, замысловатый фонарик. Эти маленькие вещицы напоминали о детстве, навевая добрую грусть о тех приятных временах. Севилья вошла в комнату и оглядела сияющую елку, в ее больших зрачках отразились лампочки, хотелось влезть повыше и потрогать эти мельтешащие штуковины, но ее воспитание не позволяло. Кошка аккуратно подвинула лапкой лежащие на полу обрывки упаковочной бумаги и завалилась на бок рядом с ними. - Алло, Роман Андреевич! – Лихачев, волнуясь, прикрывал ладонью трубку в собственном кабинете: Алло! Мы получили витамины. Буду вас ждать. Он покосился на стоящий в углу сейф. Утром ему доставили долгожданный пакет, внутри были две ампулы с порошком и бумага с инструкциями. Шелленберг хитрил на допросах, недоговаривал, юлил, и было принято решение прибегнуть к новому плану. Еще до того когда Москва дала свое согласие, Руденко стал интересоваться: - Как этот препарат будет действовать? Он будет сонным? - Он будет полностью в сознании, может двигаться быстро, хаотично, ложиться, замирать. - Сколько у меня будет времени? - Чуть больше часа, поэтому вы должны тщательно подготовить вопросы. - А соврать он не сможет? - Никак нет! Его нервная система будет перегружена, он не сможет сопротивляться. - Мы не сможем позже снова использовать этот препарат? - Если сделать больше четырех уколов подряд, он станет зависимым от него. - То есть, это наркотик? - Технически да. Тяжелый наркотик. – Михаил Тимофеевич ненадолго умолк и опустил взгляд: А еще смертельный. Если неправильно рассчитаем дозировку … Руденко поежился: - Пусть уж ваш доктор повнимательнее будет. - И не уговаривайте! Нет, товарищ полковник, я не берусь, и не советую никому баловать с таким ядом. Степан Геннадьевич в очередной раз бросил на стол Лихачева бумагу с инструкциями, с момента как ему объявили, что он будет участвовать в допросе, врача не покидала мысль о том, что ему выпала должность палача. Годы гуманистического труда на благо и здоровье людей, не давали ему спокойно принять тот факт, что скоро он своими руками введет в живого человека лекарство, которое может оказаться смертельным. Стоит ему ошибиться в дозировке и бедного немца будет уже не спасти. Он жалобно посмотрел на чекиста: - Чуть что, мы его не откачаем. Где тут пристойная лечебница поблизости? Куда побежим? - Товарищ, врач! – чекист недовольно поднялся и заложил руки за спину: Вы в конце концов обязаны! Какое баловство? Идет суд, и мы все должны встать на стороне правды, которую от нас пытаются скрыть. Мы, считайте, снова на войне! Во вражьем кольце. Думаете те, что рядом с нами там сидят, они нам друзья? Сами знаете, что нет. – Лихачев быстро стукнул костяшками пальцев по столу и подошел вплотную к врачу: Они там промеж собой давно торги ведут. И с Шелленбергом вели. Наши ребята в атаках гибли, а американцы с нацистами уже братались там. А теперь все сидят с такими рожами, будто друг друга первый раз видят. Если вы не поможете из Шелленберга вытянуть нам фамилии, они так и будут нас за дураков держать. - А если умрет? Вы поймите, я же с такими лекарствами не работал! Я хирург. - Если умрет, то … – Лихачев смотрел на доктора в упор, прожигая взглядом: Одним нацистом больше, одним меньше. Утро было морозным, солнечным, кисть рябины горела на фоне сияющего снега, к ягодам подбирался юркий, красивый щегол. Вальтер следил за птичкой, стоя коленями на кровати. Едва проснувшись, он обрадовался прекрасной погоде и выглянул в окно. Позади чуть приоткрылась дверь, это Севилья неслышно протиснулась в комнату, подбежала к кровати и запрыгнула на нее. Вальтер мелком взглянул на кошку и обратил ее внимание на происходящее за окном: - Смотри какая птичка! Что-то мягкое коснулась его голой лодыжки. Севилья сквозь прутья кровати выбралась на подоконник. Вальтер побледнел, потому что на его ноге лежало что то, что он вначале принял за кошачью лапу. Он медленно повернулся и сильно дёрнувшись всем телом, закричал. Кошка удивленно проследила траекторию полета мышиного трупика и укоризненно посмотрела на неблагодарного парня, так бесцеремонно отвергшего ее дар. - Боже, Севиль! Мерзость! – Вальтера еще раз передернуло. - Что за крики? В комнату вошел доктор. Вид у него был озабоченный и задумчивый: - Что случилось? - Мышь! – Шелленберг ткнул пальцем за дохлого грызуна, валяющегося на полу. - Ну, мышь – бормотал врач: Кошка принесла? - Как ее убрать? Помогите мне. - Зачем убирать? Кошка съест. - Нет! Пусть ее где ни будь закопают, пожалуйста! - Хм! – Степан Геннадьевич усмехнулся: Кто сейчас ради мыши будет землю долбить? Пойдёмте-ка лучше со мной, голубчик, я вас взвешу. - Для чего? - Нужно следить за динамикой вашего веса. Доктор обстоятельно осматривал Вальтера, слушал легкие, взвешивал, тщательно прощупал живот. - Как вы себя чувствуете? Не бывает тошноты? - Нет. Ваши лекарства мне помогают. - Хорошо. Очень хорошо. Что-то явно тяготило врача, он волновался, избегал смотреть в глаза. На его столе стояли аптекарские весы с уймой крохотных гирек. Неподалеку от них лежал полностью исписанный листок с какими-то формулами. - Хорошо – повторял он: Вы, похоже, в порядке. Я провожу вас к Михаилу Тимофеевичу, у него есть к вам разговор. Вальтер привык к русским, но вот перестать опасаться чекистов он не мог, каждый день ему нужно было проходить мимо той самой серой двери, чтобы попасть на нижний этаж, и каждый раз при этом у него немного холодило в животе. «Для чего я им понадобился?» - гадал он, торопливо шагая за доктором, чье нервозное настроение уже стало на него влиять. Он перебирал в голове свои допросы советским следствием опасаясь, что мог что-то не то сболтнуть, ведь ясно было что они проходили под микрофонами НКВД. Но не мог ничего припомнить. Едва они вошли в кабинет, как Лихачев встал и довольно ухмыльнулся: - Я полагаю, что с нашим немецким другом все в порядке? - Никаких противопоказаний я не обнаружил – устало проговорил доктор и усевшись в кресло стал смотреть на портрет Жукова. - Чудесно! – чекист сделал пару шагов и оказался с ССовцем нос к носу: Товарищ прокурор жаловался на вас, Шелленберг. Вы не желаете говорить о связях с западом, так ведь? Не желаете выдавать соглашений СС и военных. В чем дело, генерал? «К чему это? Почему он так меня назвал?» - Вальтер подтянулся, услышав свое звание. Он привык к тому, что его звали милыми прозвищами и вдруг «генерал». В голосе Лихачева не было издевки: «Если он обратился к моему званию, значит речь пойдет об офицерском долге» - догадался Шелленберг. Робея перед полковником НКВД, он, несмотря на это, высоко поднял голову, показывая этим, что является выше по званию. Лихачев превосходил его ростом, но Вальтер выучился смотреть сверху вниз на подчиненных, которые были на голову его выше. Чекист немного поднял плечи, как будто уступая ему и заговорил мягко: - Я хорошо вас понимаю, вы не желаете выдать своих бывших сослуживцев и несостоявшихся союзников, опасаетесь их мести, это вполне резонно с вашей стороны. Но в нашем учреждении есть методы, которые помогут вам усмирить свою совесть и послужить на благо правосудия – он вдруг положил руку на плечо Шелленберга: Вы, как юрист, должны быть согласны с тем, что справедливость необходимо защищать? - Что это за методы? – Вальтер сделал вид, что не услышал последней фразы. - Это медицинский препарат. Он поможет вам не изменить своим принципам и данным клятвам, потому что вы не сможете контролировать себя. «Вот оно что! Мне, значит, введут что-то навроде сыворотки правды. Я слышал о таком, но не верил, что она существует. Выходит, советы в этом нас опередили тоже» - он простовато улыбнулся, стараясь не выдавать своей тревоги, и спросил: - Когда же вы планируете провести со мной эту процедуру? - Сегодня же вечером! – Лихачев обернулся к врачу: Мы будем готовы, Степан Геннадьевич? Тот пространно махнул ладонью и спокойно произнес: - Я не вижу препятствий для этого. - Прекрасно! – чекист улыбнулся, затем подошел к своему столу, ладонью пододвинул к себе какой-то документ, не поднимая прочел его, и поманил к себе Вальтера: Вы не будете против подписать эту бумагу? Прочтите, она на английском. В документе говорилось о том, что он дает свое согласие на введение препарата и запись под диктофон. Шелленберг положил документы обратно: - Я ведь не могу отказаться и не подписывать, верно? Михаил Тимофеевич прижал сухую, тяжелую ладонь к его нежной щечке и лукаво заглянул в глаза: - Вы так хорошо все понимаете. С вами приятно работать. Вальтер сдержанно ему улыбнулся: - Я должен признаться, что мне не просто на такое согласиться. - Это будет лучше для вас. С вас снимется ответственность, никто не сможет упрекнуть вас в предательстве. - Как вы поможете мне не свидетельствовать против себя самого? - Это проще всего! Вам не будут задавать вопросов о вас. Дрожь в руках начала выдавать его волнение, Шелленберг сцепил их в замок и задумался, спустя время он вздохнул: - Я смогу прочитать вопросы до того, как мне введут это лекарство? - Это возможно! – чекист положил на бумаги ручку, намекая на то, что пора уже решиться. Вальтер взял ее и еще раз прочел текст документа. Он колебался. - Смелее, генерал! Вам ничего не грозит, вы тут в безопасности. Лихачев определенно знал куда нажать. Шелленберг подписал. В руках сразу появилась слабость, а внутри сожаление о сделанном, но отступать было некуда. Он шагнул от стола и печально посмотрел на чекиста: - Все? Когда мне сделают укол? - Не волнуйтесь. Вы сразу так загрустили! Это вовсе не страшно. Вы ничего не будете помнить, небольшая слабость, когда вернетесь в сознание, и не более того. - Не думаю, что его Светлость придет в восторг, когда обо всем узнает – Вальтер раздраженно надул губки. - Я вам советую пожалеть слабое сердце графа и не ставить его в известность о делах, что его не касаются. Заперев бумаги в сейфе, Михаил Тимофеевич развернулся на подкованных каблуках и снова подошел к немцу вплотную: - К чему вам расстраивать Бернадота? Разве он уже недостаточно для вас сделал? Вальтер пристыженно пригнул голову: - Мое уважение и благодарность графу мало чем можно измерить, меньше всего я желаю быть причиной его расстройства. - Вот и хорошо. Сейчас отправляйтесь к себе. Степан Геннадьевич присмотрит за вами. «Теперь я так запросто все разболтаю? Неужели совсем не смогу думать?» - Шелленберг понуро разглядывал голые ступни, сидя на диване, уперевшись подбородком в колени и поглаживая свои мягкие щиколотки. Далеко не все, что бережно хранилось в его голове, предназначалось для разглашения. На допросах у союзников он крутился как уж на сковороде, умело и ловко обходя неудобные моменты своей биографии. Но свирепая свора настигла хитрую лисичку. Он обнял свои ноги, стараясь сделаться поменьше, как будто так его не заметят. Его легкий характер искал в любой ситуации хорошее, и тут он отметил про себя как ему повезло, что таких сывороток не было у гестапо. Будь у «крестьянина» Мюллера такие препараты, он был перетыкал ими всех подряд. Вальтер усмехнулся: «Вот тогда бы мне совсем туго пришлось». Он вспомнил как повесили Канариса и на его лице отразилось страдальческое отчаяние. Казнь прошла с особой жестокостью, несчастный долго задыхался в стальном ошейнике. «Что вы тянете меня как бешеную собаку?» были его последние слова. В те дни Вальтеру было не до жалости, найденные дневники адмирала едва не подвели его самого к эшафоту. Тут пришлось припомнить и Кальтенбруннера, который попросту сжег эти потрепанные тетради. Мюллер тогда радостно тер руки, представляя сколько народа он сплавит в петлю, а венц швырнул все его чаянья в камин. «Пьяный он был что ли?» - теперь Шелленберга одолевали догадки: «А впрочем, это было его постоянное состояние, и до этого он не был уличен в бессознательном уничтожении документов. Тогда к чему это было?». «Почему он все время пытался неуклюже меня спасать и при этом проявлял ко мне столько ненависти? Что за дурной характер?» - Вальтер трогал свои маленькие пальчики и нехотя размышлял о бывшем начальнике. Кальтенбруннер, все время пребывая под страшным давлением памяти Гейдриха, которого так и не смог превзойти, спивался. Испытываемая симпатия к Шелленбергу его раздражала, и он срывался на объекте собственной непонятной любви. Одновременно испытывая дикое влечение к мальчишке и страх быть уличенным в этом, он метался в собственном сознании. И к этому прибавлялась его страсть к рыцарству, в наиболее опасные для Вальтера моменты Эрнст был готов жертвовать собой. Сжигая дневники Канариса, хмельным взглядом наблюдая пожирающий записи огонь, он думал о том, что завтра Гитлер обвинит его в предательстве. Но Мюллер решил, что шеф перебрал и списал все на случайность. И расплаты не последовало. А Кальтенбруннер, будто бы хотел этого, и не потому, что он уже не мог справляться с фатальной ситуацией вокруг, а больше для того, чтобы Вальтер узнал почему он это сделал. В его воспаленном от алкоголя мозге возникала одна и та же картина как красивенький мальчик плачет над его холодным телом, умоляя не покидать. Но стоило ему столкнуться с испугливым взглядом больших серых глаз, он терялся, раздражение от того, что он не может выразить свою симпатию к Шелленбергу, выплескивалось агрессией. Снова и снова обижая бедняжку, Кальтенбруннер смог вырастить в нем ненависть к себе, беда была в том, что в себе взаимную ненависть он вырастить не смог. Штирлиц его просчитал, он заметил, как осунулся австрийский колосс, когда Вальтера увезли в больницу. Не ушло от цепкого взгляда советского разведчика и то страдание, которое искажало обычно неподвижное лицо главы РСХА, после того как он своими руками добавил Шелленбергу новый шрам на щечке. «Дурак ты!» - насмешливо думал Исаев, наблюдая за жалкими попытками Кальтенбруннера привлечь к себе внимание капризного и мстительного юноши: «Принцессы не влюбляться в драконов, которые их стерегут».…
Заседание затянулось, Руденко бегом покинул здание дворца юстиции и стал торопить шофера быстрее доставить его в советский штаб. Всех одолевало беспокойство за этот страшный укол, Вальтеру о его опасности ничего, конечно, не сказали. «Лишь бы все прошло хорошо» - Роман Андреевич поджимал свой маленький рот. Он уже ни раз представил как немцу вводят укол и через минуту тот прекращает дышать, от этих мыслей, шея тут же покрывалась сзади мурашками. Следом поднимется жуткий скандал, союзникам не выгодно было бы раздувать ситуацию, но есть же Бернадот. Этот товарищ имеет вес, он сможет так вывернуть все, что окажется, что они намеренно убили маленького нациста. А там и союзники подтянуться. «И фиг кому что докажешь» - растерянно размышлял советский прокурор. Перед его машиной поднялся шлагбаум. Поздно теперь метаться, нужно быть готовым ко всему. Он вышел из машины и на мгновение задержался, что бы свежий воздух остудил его дневной запал, ему сейчас следовало переключиться от судебных дрязг, сосредоточиться на допросе. Небо было ясное, звезды густо рассыпались по небу и холодно поблескивали на чернильном фоне. - Ждем только вас! – в голосе Лихачева явно проступило раздражение, хоть он и постарался скрыть его улыбкой. - Прошу извинить – Руденко торопливо снимал пальто, застревая в рукавах: Сильно задержались сегодня. Как там Шелленберг? Волнуется небось. - Сидит, соображает, как лишнего не сболтнуть. - Вы ему сказали, что это бесполезно? - Сказал. А толку? Мне бы такое сказали, я бы тоже изыскивал варианты. Человек такое существо, всегда все хочет контролировать. - Верно, Михаил Тимофеевич! – выпалил прокурор и на секунду замер: Давайте начинать. С ними наверх отправились два секретаря и переводчик. Руденко осмотрел подготовленную к допросу комнату, она была совершенно пустой, на полу толстым слоем набросаны были ковры, одеяла и диванные подушки. Перед тем как войти, все разулись. Помощников разместили в углу, молодой лейтенант довольно завалился с планшетом на спину, ему явно нравилось работать в такой обстановке. Чекист деловито обошел помещение и остановился возле батареи отопления. - Надо следить, чтобы он не подобрался сюда – протянув руку к ребрам радиатора и ощущая исходящий жар, громко проговорил он, обращая внимание всех присутствующих. - Когда мы начнем запись? – прокурор доставал из портфеля бумаги. - По нему будет видно, Роман Андреевич, доктор даст отмашку и начнем. Дверь открылась, и Вальтер недоуменно заглянул в комнату, сопровождающий его врач, указал снять тапочки, придерживая его под локоть. В другой руке доктор держал железную миску, накрытую белоснежной салфеткой. - Что происходит? – на лице Шелленберга отражались удивление и страх: Почему тут нет мебели? К чему все так устроено? Он растерянно ступал на мягкую поверхность, обнимая себя за плечи. - Все в порядке, ни к чему вам волноваться, генерал – Лихачев следил за ним немигающим взглядом. Опять этот «генерал»! Чем тут поможет звание? Вальтер не тот человек, который поставит долг выше себя и своего страха, ему вовсе не нравилось в нынешних условиях быть генералом СС. Так к чему ему напоминать? Конечно, полковник Лихачев видел в звании ответственность, его опыт говорил о том, что стоило человеку напомнить о его статусе и оказанном ему высоком доверии, как тот преисполнялся доблестью офицерской чести. С другим бы работало, с Шелленбергом нет. Он дошел до стены и оперся на нее спиной: - Объясните сейчас же, почему помещение имеет подобный вид! – голос выдал его смятение, включив в сказанное визгливые нотки. - Все для вашей безопасности, чтобы вы ни во что не влетели – Руденко спокойным тоном все объяснил, не отрываясь от своих документов: Вы хотели посмотреть на подготовленные вопросы, кажется? А, господин Шелленберг? – он поднял взгляд на немца, не дождавшись ответа: Господин Шелленберг, вы слышите меня? Тот смотрел в пол и быстро моргал, по лицу его было понятно, что внутри него подкипает возмущение. - Что со мной будет под действием этого лекарства? – на щеках Вальтера проступил яростный румянец: Я что же, будут тут валяться как сумасшедший? Вы об этом ничего мне не сказали! – он метнул злобный взгляд на Лихачева. - Забыл – издевательски хохотнул чекист: Ну, поползаете немного, поваляетесь, чего тут страшного? - Что страшного?! – Шелленберг отпустил плечи и сжал кулаки: Вы нарочно не сказали, чтобы я согласился. - Виновен! – Лихачев поднял ладонь как под присягой, а потом скрестил руки на груди: Ну будет вам! Как будто один час бездумных кривляний способен уничтожить годы ваших кривляний в РСХА. Вы, Шелленберг, имеете определенную репутацию, дурь и наивность с которыми вы неразлучны, никого не удивляют лет эдак десять уже. Так что успокойтесь, большинство ваших знакомых вовсе бы не подумали, что вы это выделываете под каким-то препаратом. Начни вы валяться на ковре у Гиммлера, он бы убедился, что у вас не припадок и сел дальше работать, разве нет? У Вальтера выступили слезы: «Черт! Ведь так и было бы!», он сам сколотил себе репутацию капризного и своенравного ребенка. «Значит вот в каком свете Штирлиц показал меня на Лубянке!» - к горлу подкатил ком, и он стал дышать через рот: - Я не хочу в этом участвовать! - Ну, началось! – Михаил Тимофеевич всплеснул руками: Подберите сопли, Шелленберг, вы вовсе не планируете, когда ни будь проявлять смелость и мужество? Все! Я не желаю слушать ваш скулеж – он решительно подошел к Вальтеру и, взяв его за руку, потянул к врачу: Закатывайте рукав! Отчаянный протест, поднимающийся у Вальтера изнутри, уже угрожал перерасти в истерику, но он вдруг сделал глубокий вдох и сам протянул руку для укола. Возможно, это усталость от постоянной борьбы, которая давно измотала его за эти полгода, а может он подсознательно хотел выглядеть смелым в глазах врага. Доктор снял салфетку под которой зловеще блеснул подготовленный шприц и щедро натер сгиб его локтя спиртом. - Господи, помоги – пробормотал он и ввел иглу в нежную кожу. Показалось, что все, кто был в комнате, одновременно сделали глубокий вдох. Воцарилась тишина. Вальтер единственный не знал, что если доктор ошибся в дозировке, то его ждет практически мгновенная смерть. Он один играл в русскую рулетку, полагая, что пистолет, направленный на него – игрушечный, и самое страшное что его ждет – бессмысленное катание по полу. Жидкость полностью перетекла в вену. Врач отложил шприц и внимательно стал смотреть в печальные глаза пациента, он хотел заметить малейшее изменение. Вальтер вдруг почувствовал онемение в мозге, и его голова резко склонилась на плечо, тут же подкосились колени, но упасть ему не дали. Лихачев и доктор подхватили его под руки и мягко положили на одеяло. Он еще все понимал. Мог думать, видеть и решать, что говорить. Но что это?! Предметы стали тянуться за поворотом его головы. Вот на стене какой-то календарь, Вальтер стал отворачиваться, не сводя с него глаз и календарь будто превратился в мягкую карамель, он стал растекаться в окружающее пространство. «Как это?» - Вальтер поднял руку и поводил ею на фоне окна, рама будто стала стираться от его движений. А что с руками? От них стало исходить разноцветное свечение, которое оставалось ненадолго в воздухе, плыло и растворялось. Вальтер быстро мотал ладонями и перед ним появилось что-то похожее на северное сияние. «Как красиво!» - он стал улыбаться. - Интересно, что он там сейчас видит? – Руденко с любопытством смотрел как немец радуется собственным ручкам. - Мне сказали, что в опытной группе большинство видело яркие цвета и пятна – Степан Геннадьевич опустился на колени и наклонился над суетливым немцем: Посмотрим глазки. Ну, ну! - Вальтер мотал головой, стряхивая с себя руки доктора, тот в полголоса бубнил: Не нравиться ему что то. Ну лежи спокойно. Я только посвечу тебе в гла-азки. Зрачки не реагировали на свет фонарика, они занимали всю радужную оболочку глаз, придавая взгляду безумный вид. Когда его отпустили, Шелленберг прикрывая глаза, отвернулся и подобрал под живот бедра. - Можно начинать – выдал свой вердикт доктор. Включили диктофон. Теперь на пленке должны звучать только три голоса, все остальные осторожно перешептывались. Руденко громко произнес: - Как вас зовут? Переводчик повторил вопрос на немецком. Вальтер поднял голову, секунду настороженно сидел, будто выслушивая что-то. Переводчик спросил снова. - Я Вальтер. - Ваша фамилия! - Я Вальтер, Вальтер Шелленберг. Он наклонял голову, будто не находя источника звука, хотя парень с диктофоном стоял прямо у его плеча. - Он не понимает кто говорит, голос просто звучит в его голове – сдавленным шепотом произнес доктор на ухо чекисту, тот кивнул в ответ. Вопросы надлежало задавать четкие и короткие, Роману Андреевичу пришлось хорошо поработать, чтобы их подготовить, но теперь его труд окупался с лихвой. Вальтер просто высвобождал память, будто вел диалог сам с собой, он добавлял к показаниям и свои ощущения от той или иной ситуации, и она раскрывалась в новых красках и подробностях. В то же время он творил забавные вещи, наткнувшись на уголок подушки, пожевав его, он стал толкать подушку носом, видимо желая, чтобы она оставалась в вертикальном положении. Подушка падала, и он снова поддевал ее носом. Подушка падала. Он еще немного ее пожевал. Потом прижался к ней щекой и с силой прижал головой. Что-то другое привлекло его внимание, Вальтер перекатился в сторону и потрогал пальчиком складку одеяла, кажется тут его что-то напугало, потому что он вскочил на колени и быстро пополз … к батарее! Михаил Тимофеевич бросился за ним, потому что переводчик не успевал подняться, и едва успел подхватить бывшего главу шестого отдела разведки под живот. Нациста отволокли подальше от раскаленного источника его интереса. Не успев понять, как он вдруг переместился с одного места на другое, Вальтер пару минут неподвижно лежал, изогнувшись и взволнованно облизывался. В его голове неожиданно звучала русская речь: - С кем на западе сотрудничал Кальтенбруннер? А потом другой голос превращал ее в немецкую, Шелленбергу это казалось удивительным, он вытягивал шейку и отвечал: - Хёттль встречался с Даллесом от имени Доктора. Два секретаря и диктофон записывали каждое слово. Врач то и дело приближался в Вальтеру и вглядывался в его лицо, чтобы убедиться, что он еще под действием лекарства. Прошло больше часа. Лихачев дал знак прокурору, чтобы тот поторапливался. Вальтер, кажется, утомился, он перестал выделывать странные движения, куда-то ползти или выгибаться, просто лежал пластом и мягко трогал пальчиками ткань одеяла. - Закончили! – объявил Руденко. Диктофон выключили. Его помощники стали собирать бумаги. Он сложил свои записи в портфель и подошел к лежащему на полу немцу: - Вроде он засыпает, нет? - Наоборот, отходит помаленьку – отозвался чекист. - Я, признаться, имел некоторое беспокойство по поводу того, что лекарство опасное. - Степан Геннадьевич очень ответственно отнёсся к этому делу, так что я не переживал. - Вы молодец! – Руденко протянул руку врачу, тот с благодарным кивком пожал ее. - Славную работу мы проделали, товарищи! Нужную. Я прошу прощения – прокурор, извиняясь развел руками: Но обязан вас покинуть. Дел у меня еще много, к завтрашнему заседанию нужно подготовиться. Вы, Михаил Тимофеевич, ребенка похвалите за меня, я уж не буду его трогать сейчас. - Безусловно, Роман Андреевич! Мы что? Только можем помочь вашему сложному делу. Вы у нас на передовой, а мы, как и прежде – невидимый фронт. Все, кроме Лихачева, вышли за дверь и стали прощаться. - Я вас не провожаю, не обессудьте, останусь с Шелленбергом, послежу за ним – оправдался чекист. Вальтер лежал неподвижно, глаза его были широко открыты, зрачки все еще большие. Он слышал русскую речь, но перевода не было, поэтому приходилось настороженно вслушиваться в чужой язык. Вдруг какая-то сила крепко сжала его плечи и подняла, чтобы усадить, к нему прижалось что-то теплое, на спине чувствовались поглаживания. Раздался голос: - Как ты? В порядке? - Я в порядке – эхом отозвался Вальтер. - Скажи мне кто такой Штирлиц? - Офицер СС, штурмбанфюрер. - Откуда он? - Из Бабельсберга. - Из какой он страны? - Из Рейха. Чекист нахмурился и недоуменно отпрянул, секунду подумал, потом заглянул в глаза Вальтера. Зрачки были огромными. «Что за черт?». НКВД и разведка не имели права враждовать между собой, они вели общую борьбу, однако же, внутренняя ревность сотрудников безусловно присутствовала. Лихачев был из СМЕРШа, подозревать Исаева, который большую часть жизни провел за границей у него был свой резон. Резидент, который то работал в СД, то вдруг стал прислуживать Форин офис, вызывал в нем большие сомнения. Он снова наклонился к ушку Шелленберга: - Из какой страны Штирлиц? - Из … он из Рейха. «Как это может быть? Ведь ты же раскрыл Исаева! Ты что же, врешь мне?!» - чекист схватил немца за лицо и неотрывно глядя ему в глаза повторил вопрос: - Из. Какой. Страны. Штирлиц. Вальтер приоткрыл ротик, немного вдохнул и ответил: - Из Рейха. Глаза его остались неподвижны. Михаил Тимофеевич смотрел в никуда сжав зубы, от удивления у него вздулись желваки: «Он не может мне врать. Это невозможно! Что же это? Он сам себе не поверил? Не поверил, что Исаев русский?». Штирлиц сидел в лагере с остальными нацистами, оттуда его следовало вывести, не привлекая внимания. Один из вариантов был - отдать его в руки правосудия, так хотел Центр, но им возражал СМЕРШ – Исаев не убил Шелленберга, который его раскрыл, не убил дважды. На чьей он стороне? Все еще работает в интересах Родины? Или годы заграничной жизни отвернули Исаева от своей страны? Что он скажет на следствии? Ведь допрашивать его будут англичане и американцы. Другой вариант – обвинить Штирлица в провале и тихо ликвидировать, тогда больше не нужно будет беспокоиться, тем более что один резидент в несуществующей теперь стране просто ничтожен на фоне целой плеяды звезд английской разведки, которым угрожает теперь само его существование. Лихачев надеялся на Вальтера и его признания, что Штирлиц советский разведчик. И вот он слышит это – «Он из Рейха». Как?! «А может, он забыл? Что если Исаев не был ему важен, и он просто не припоминает его?». Он погладил немца по шелковистым волосам и спросил: - Как хорошо вы знакомы с Штирлицем? - Я люблю его. «Оп!» - чекист даже пригнулся от такого внезапного ответа: «Ч-чего?» - Любишь его? В каком это смысле? - Очень люблю его. Он самый близкий мне человек. «М-да! А так даже лучше!» - Лихачева охватило внутреннее ликование. Куда надежнее обвинить Исаева в порочной связи чем в провале, как агента, тогда никому ничего не придется объяснять. Можно говорить полунамеками, выдавать домыслы за истину, никто не захочет копаться в подробностях. - А он тебя любит? – Михаил Тимофеевич прижался щекой к голове Шелленберга и шептал ему прямо в ухо. Тот вдруг как-то заскулил, личико его сделалось печальным и взволнованным: - Не знаю. Он оставил меня. И ушел. - Где оставил? - В кровати. Я остался там совсем один. - А раньше он был в кровати с тобой? - Был. - «Отлично мальчик!» - у чекиста горели глаза: Он тебя трогал, ласкал? - Он был со мной добр. Он защищал меня. - Ты спал с ним? - Только спал. «Нет, мой хороший, ты скажешь мне другое» - он отключил спрятанный в кармане диктофон, чтобы не тратить пленку, и призадумался. Нужно вывести немца на нужные полные ответы, склеенную из кусочков запись Центр на смех поднимет. Он еще раз заглянул в глаза Шелленберга и удостоверился, что тот все еще пребывает в забытии. - Штирлиц целовал тебя? - Такое случалось. - Он говорил, что любит тебя? - Я говорил ему что люблю. - А он? Он тебе, когда ни будь говорил, что любит тебя? - Я не помню! Не вышло. Такой разговор никуда не годиться. «Ну, видимо, Исаев чист» - Михаил Тимофеевич снова отщелкнул диктофон и спокойно посмотрел на каштановую макушку Шелленберга, подул на красивые волосы, и они немного распались, мельком обнажив белоснежную кожу головы. Немного было обидно, с другой стороны, советский разведчик был чист, что, конечно, вызывало некоторую гордость. Вальтер застонал и попытался приподняться, Лихачев ему помог, но сил у немца еще было недостаточно, и он снова повалился на грудь чекисту. Какое-то время он тихо лежал и вдруг сказал еще слабым, но уверенным голосом: - Мне уже давали это лекарство. - Что? – Михаил Тимофеевич отвлёкся от своих дум и вначале решил, что плохо расслышал. - Этим лекарством убивают людей. Я знаю. - Откуда?! Оно секретное, его не могли тебе давать. - Такие порошки были у доктора Брандта. - Зачем он их дал тебе? Расскажи-ка! Он поднял Вальтера повыше, чтобы видеть его лицо. Зрачки еще были расширены, но то безумное выражение в глазах ушло. - Мне не очень-то приятны подробности того вечера, господин, но мне еще трудно противостоять действию этого лекарства. Пожалуйста, позвольте мне не возвращаться в тот день. Можно я расскажу вам обо всем завтра? - Мммм! Нет! Можешь счесть меня жестоким, но завтра ты можешь случайно позабыть многие детали, и я ничего не пойму. Что случилось в тот вечер и зачем понадобилось вам понадобилась помощь Брандта? - Это из-за Гейдриха. Он был виноват – его голос стал подрагивать: Снова он напился, а я его сопровождал. Я хотел уехать. Он заставил меня остаться. Сказал, что не тронет, что слишком пьян. Почему-то я проснулся ночью и услышал, как льётся вода. Спустился вниз и увидел, что пол весь мокрый. Гейдрих уснул в ванне с открытым краном, когда я перекрыл воду он проснулся, увидел потоп и стал смеяться. Схватил меня за руку – тут Вальтер дернул носиком и пару мгновений молчал, заметно было с какой болью ему даются воспоминания. Лихачев погладил его по плечу, стараясь утешить, и он продолжил: Он затянул меня в ванну. Я пытался вырваться, но он был куда сильнее меня, и ноги скользили по полу. И он без труда со мной справился. А потом это случилось слишком резко, он посадил меня сверху и … что-то повредилось внутри меня. Вода стала розовой – Вальтер замолчал и стал с тупым выражением смотреть перед собой. Он молчал так несколько секунд, только кончики губ подергивались вниз. «Елки! Вот бедняга!» - успел подумать Лихачев, пока мальчик собирался с духом. - Дальше я плохо помню – Шелленберг судорожно выдохнул: Мне было больно. Очень. Я не мог думать ни о чем, внутри меня как будто проворачивали нож. Обергруппенфюрер сразу достал меня из ванной, унес на диван. Похоже он быстро протрезвел тогда. Потом приехал доктор Брандт. Он жил недалеко. Я не давал себя осматривать, просил меня не трогать, брыкался, и они ничего не могли сделать. Сначала мне дали таблетки, потом сделали какой-то укол, но ничего не помогало. Все было в крови. Диван, кажется, сожгли потом. Приехал Штирлиц – тут чекист больше напрягся – Мне снова сделали укол. И тогда я провалился куда то, в странное место, совсем как сейчас. Я видел яркие цветы, они просто вспыхивали передо мной. Разные. Очень красивые. Я вдруг стал так счастлив! Что со мной делали, я не понимал, только почувствовал какие-то уколы и как будто ниточку тянули. Но боли не было. Когда я пришел в себя я не знал сколько прошло времени. Все смотрели на меня с тревогой, позже Штирлиц рассказал мне, что я улыбался как идиот, и еще пел, грыз стол. Такая глупость! – он засмущался и отвернулся: Гейдрих мне потом показывал этот стол, на котором были следы моих зубов. Но в тот вечер, после того как я очнулся, Гейдрих стал орать на доктора, он как с ума сошел. Я боялся, что он побьет Брандта и не понимал за что он так с ним, ведь он мне помог. Позже Штирлиц объяснил мне, что шеф был прав. Карл не хотел возиться и везти меня в больницу ради пары швов, у него не было с собой сильных препаратов для наркоза, и он взял препарат для эвтаназии, которым усыпляли людей. Смертельная инъекция. Оказывается, что если правильно рассчитать, то препарат не убивает, а действует как наркотик, человек отключается и ничего не понимает. Гейдрих был зол на доктора, потому что тот не знал моего веса, он взял порошок «на глаз», а это могло убить меня. Я думаю, что ваш укол имел бы то же действие, так ведь? Но господин Степан меня взвесил, он беспокоился за меня. Потому, что знал, что я могу умереть. Мозг Михаила Тимофеевича отказывался принимать полученную информацию, да и как советскому офицеру понять все это? Никак. Ужас какой-то! Всю войну ему казалось, что немцы проявляют бессмысленную жестокость к врагам, так нет! Выходит, они и над своими издевались самым скотским образом. «Вот так история» - он так и сидел с глупым выражением лица, растерянно похлопывая ладонью по пояснице лежащего на нем Шелленберга. - Слушай, а когда он тебя тащил за руку, вторая то рука у тебя свободная была? - Да. - Ну так … а почему ты ему в рыло то не дал? - Что?! - Двинул бы ему по морде! - И что бы это изменило в моем положении? - Не появилось бы необходимости зашивать тебя в труднодоступных местах, например – язвил чекист. Вальтер обиженно насупился: - В таком случае у Гейдриха появилась бы потребность в садовом инструменте, чтобы закопать меня в саду. - А не лучше достойно умереть в драке, чем обслуживать извращенца начальника? - Отпустите меня – Шелленберг хотел отползти от Лихачева, но тот его придержал: Я отлежусь и пойду к себе. - На что ты обиделся? Ну перестань, лежи спокойно. - Вы пользуетесь моим беспомощным положением, что бы еще больше меня унизить. Зачем? - Какой ты мнительный, Валерка! Кому надо тебя унижать? О чем ты вообще? Уймись! Мне жаль тебя, конечно. Никому такого не пожелаешь. Тише-тише, давай я тебя пожалею. Сильными руками Михаил Тимофеевич гладил его по спине одновременно удерживая на месте. Вальтер был еще очень слаб и нуждался в утешении, он для вида попытался вырваться, потом, притворившись, что вымотался, притих на плече русского. От мягкой, отглаженной гимнастерки пахло мужчиной, в петлицах поблескивали натертые пятиконечные звезды. - Отчего вы добры со мной? Этот вопрос заставил чекиста задуматься и засмущаться: «Чего это я добр? Просто слежу за тобой», он сдвинул свои темные брови и серьезно сказал: - Что я должен был тебя тут бросить одного? Я за тебя отвечаю. - Но вы же могли меня с доктором оставить. «На что ты меня тянешь?» - подозрительно прищурился Лихачев, тихонько щупая его выступающие ребра и на всякий случай припомнил, что диктофон отключен. - Я не твои шефы, которые не способны ни на какой сочувствие, я – русский солдат, у нас такая национальная идея - защищать слабых. - Вам все равно, что я тоже нацист? - Нацист! – усмехнулся чекист: Я слышал какой ты нацист, как ты своего фюрера помоями полил. Сейчас ты просто безобидный ребенок, вышел бы ты против меня в бою, я бы тебя в миг пристукнул – немного подвигав плечом, он приподнял лицо Вальтера к себе: Зачем ты вообще в СС пошел? - Мне было интересно. Красивая форма, СС все боялись. - Ты сейчас шутишь со мной, или что? - Почему? – Шелленберг удивленно посмотрел ему в глаза, не понимая в чем дело. - Ты ради формы пошел в СС?! - Не только поэтому! Я хотел быть частью сильной организации, заслужить уважение, построить карьеру. «Ну и бедося! Пристроился к паскудам, а потом стал удивляться, что его шеф насилует. Ох, Валерка, ты и дурачок! Хотя, карьера у него шла паровозом, Гейдрих сзади подталкивал» - Лихачева рассмешили собственные мысли и что бы не выдать себя, он обтер лицо ладонью, спрятав так ехидную ухмылку.