малышка на миллион

Пидоры идут, пидоры идут! (Суки) Перезарядка, прикрой меня друг! (Брат) Заряжай (та-та-та) и стреляй! (Та-та-та) Не смотри им в глаза! (О, нет!) Заряжай (та-та-та) и стреляй! (Та-та-та, убей) Иначе, брат, мы не доживём до утра! © Big Russian Boss, Young P&H — Пидоры идут

ИОН (Исполняющий Обязанности Няньки) предельно трезво оценивает обозримую перспективу, отдавая себе отчет о том, что за такую работу не получит ни надбавки, ни премиальных. Ибо, чего лукавить, — это и не работа вовсе, а услуга, оказанная по личной просьбе Хэ Чэна. Зыбкая черта, на которой Цю балансирует перед раскинувшимся полем новых обязанностей, вызывает много вопросов. Например: если Чэн попросил доставить брательника в его же собственный дом, то стоит ли перехватить инициативу и поменять пункт назначения с хаты на ближайший стационар? Сопение, мычание и стоны Тяня наводят на определенные подозрения о стратегической некомпетентности их общего вертухая. Цю несколько раз тянется помочь ему сблевать в предназначенную для этого емкость. «Твою же мать», — выдыхает он по пути в ванну. — Братец Цю, — низко хрипит больной, когда тот возвращается с чистым тазиком. — Вколи мне чего-нибудь, — Тянь размазывает по подушке слюни и свои припухшие губы. — Что? — интересуется Цю, ощущая нарастающее раздражение, прямо пропорциональное потребности выпить кофе. — Солевой, глюкозу? — Не знаю, — натужно кряхтит Хэ Тянь, сжимая наволочку в потной ладони и царапая зубами подушку. — Умираю… ха-а… что-нибудь. — От умирания? — ИОН снова садится на край постели и трогает запревшую, чуть липкую шею. Пульс и температура в пределах нормы — для стационара мороки больше, чем пользы. — Ты что принимал? — Ничего, — скрипит зубами Тянь, — ну, каннабис… чуть-чуть покурил… — М-м, — кивает Цю, отнимая руку, чтобы по инерции не сжать в ладони горло этого придурка. — Пил что? — Всё, — его голос становится сдавленее. — Плохо… мне пл-, — Тянь тяжеловесно дергается к краю и Цю вновь подставляет тазик под некрасивое: «х-хы-ыа». Читать нотации взрослому по всем регалиям еблану бесполезно. Он, видимо, впервые так нажрался. Паникует. А раз силы для паники еще есть, значит, самому Цю паниковать ни к чему. Пусть прочувствует на себе последствия своей тупости — не одному же ему, Цю, страдать! Он разводит в стакане лекарство с мерзким на вкус порошком — помогает при интоксикации. Спаивает раствор Хэ Тяню. Тот морщится, но покорно вылакивает все. Затем валится на кровать, обессиленный, и сиделка считает свою миссию выполненной. На время. Но не тут-то было — Хэ Тянь снова его зовет: — Эй, — и крепко хватает в порыве за передний карман джинс. — Че? — Цю оборачивается, сдвинув брови к переносице. Черные гардины в спальне скрывают накрапывающие признаки предрассветных сумерек, но электронный циферблат на комоде мигает голубовато-белыми ребристыми тройками. 3:33. За панорамными окнами в гостиной сереет город. Серые глаза Хэ Тяня смотрят на Цю так же — сонно и тяжело. — Останься, — требовательно шепчет он. — Будешь спать? Ложись рядом. От таких кандибоберов бесцветные брови Цю размыкаются и уверенно взлетают над припухшими от бессонницы веками. Это еще что за выебоны? Кажется, его шуточное предположение о грудном кормлении было охуеть, как близко к реальности. — Что еще сделать? — участливо интересуется он, сжав пустой стакан в руке сильнее — чтобы на рефлексе не зарядить его по обнаглевшей роже диди. — Обними, — выдыхает Тянь, щурясь в полутьму болезненно и немного раздраженно. — Пожалуйста, — добавляет невпопад, и Цю не успевает подавить вырвавшийся из груди утробный смешок. Он давится вторым, затем аккуратно откладывает стакан (Хэ Тянь все еще держит его за джинсовый карман — тот натужно трещит) и, осторожно опустившись над больным, упирается рукой по одну сторону от его подушки. — А писю тебе не пососать? — вкрадчиво интересуется Цю губами у самого уха, не то скалясь, не то искренне и от души веселясь. Тянь, накрытый пододеяльником без одеяла, возится под ним, вытаскивая руки и обвивая ими торс — к скорее еще большему удивлению, чем веселью — заботливого няня. — А можешь? — трогает он остывшим носом висок Цю. И Цю это не нравится. Дело даже не в том, что голубой, как небо, мужик, превосходящий его габаритами и статусом, кидает (в данном случае — роняет) странные, двусмысленные намеки на… что? Обнимашки? Допустим. Дело в самой ебаной абсурдности ситуации. В её подтексте. — Хэ Тянь, — говорит исполняющий обязанности… на сей раз строго и спокойно. — Ты забываешься. Хэ Тянь не спешит размокнуть объятия — выдыхает раскаленными алкогольными парами и обтирает стекающую по щеке слезу о собственное плечо. Господи. Да он же в говно. И плачет, как ребенок. Тот самый ребенок, за которого Чэн беспокоился — что остается один и скучает по маме. По маме, которая не вернется больше. И по щенку, который, как он думал (и думал правильно, в сущности), не вернется тоже. Цю с нетерпеливым вздохом вырывает плечи из мертвой хватки. — Не оставляй меня, — выдавливает Тянь сквозь неконтролируемо охватывающие рыдания. — Сука, Цю-гэ, еб твою мать! — его несет — отчаянно и зло. Маты в исполнении Тяня режут ухо. Он утирает стекающие к виску капли и вздрагивает от собственных всхлипов, — лучше бы оставил там, мразь, чем здесь, — ненавистно рокочет отравленный рассудок Хэ, и Цю, понимая, что эту моральную схватку ему не выиграть, беспомощно задирает голову к потолку с беззвучным «А-а-а-а». Он укладывается рядом с Тянем, зажав массивным телом полпододеяльника, но того не смущает — Тянь мигом впечатывается в него и в ультимативном жесте закидывает руку Цю на свое плечо. А-а-а-а. Итак, вводные: пьяный, голубой и очень голый мужик (а также младший брат босса в одном лице) прижимается к нему, как ни одна из телок не прижималась. В том смысле, что ни у одной телки не было столько силищи, упруго-конских мышц и огромного, блядь, елдака, упирающегося в бедро, как незаряженный ствол крупного калибра. Преодолевая чувство, похожее на брезгливость, Цю думает, что если все же сблюет от отвращения, то, по крайней мере, в стоящий у кровати тазик. Какая удача… И кто тут сука? Тянь бодает его в грудь, тянет на себя за предплечье. — Обними нормально, — приказывает он заплетающимся языком, — те жалко? Цю, деревянный и напряженный, как натянутая бас-струна, недовольно думает: от этих сучеглазых уебков из голубокровной (в данном случае — во всех смыслах) династии можно ожидать чего угодно. Что дальше? Обними и трахни? Ах, да — пососи. В самом буквальном смысле. Он сжимает кулак, выравнивая дыхание. Нет. Это бред. Он знает Хэ Тяня давно и понимает, сейчас, если что и есть грязного в этом действе — то только его собственные мысли. Кулак разжимается. Цю неловко похлопывает вымахавшего в двухметрового амбала пиздюка по спин(к)е и ворчит: — Нормально это как, по-твоему? — Как дорогого человека, — сипло подсказывает Хэ Тянь, закрывая, наконец, глаза. Он слабо сжимает за бицепс Цю, очевидно, чтобы попробовать его смягчить, словно взбитую перину. — Насколько дорогого? — фыркает тот, грубовато подгребая Тяня под свое не в меру здоровое крыло. — В деньгах сколько? — Миллион, — не задумываясь, бормочет Хэ Тянь. — Долларов или юаней? — Английских фунтов. Ну, да. Хэ Чэн сейчас в Бирмингеме — ассоциативная цепочка зажигает второй огонек лояльности. Хэ Тянь, несмотря на состояние, все же осознает, кто он и кто с ним. Обнять его, как миллион английских фунтов? Забавно. Это по курсу сколько? Цю чуть тянет уголок губ и, наконец, расслабляется. Да и хуй с ним. С бухим придурком. Он нормально относится к геям — даже лояльнее, чем к ебаной кодле Хэ. Ничего не поделаешь. Раб… друж… семья? Есть семья. Если вспомнить, из каких ситуаций его вытаскивал Хэ Чэн, покачать на ручках его младшего — едва ли не самое безобидное, что можно предложить в уплату. Никаких проблем. Вот только заснуть у Цю не получается. Сначала он думает, что из-за неудобства позы и малой, занимаемой им, площади кровати. Потом понимает — в общем, спать ему приходилось и в куда более некомфортных условиях. Тут все дело в… окей, он не загоняется по пустякам. Но голый Хэ Тянь. В его объятиях. Слишком интимно. Хэ Тянь, закинувший ногу на его бедро, Хэ Тянь, всем телом прильнувший к Цю, как ласковый кот. Или скорее — пантера. Опасная. Забыться в его компании кажется интуитивно плохой идеей. Животный страх? Нет — что-то иное. Что конкретно, Цю выяснять не собирается. Отрешенно пролежав так с полчаса, он выползает из-под питбульей хватки нейтрализованного хищника, надеясь, что ни Хэ Тянь, ни сам он не вспомнят об этом странном эпизоде. Пф-ф, было бы что вспоминать. Подумаешь. Голова чугунная, в веки будто засыпало песка, но заснуть не получается — все еще. Цю ворочается на широком диване с досадным принятием неизбежного — один хрен теперь получится. Потерев лицо и шумно выдохнув в тронутое рассветом подпотолочье, он поднимается. Кофе. Загрузить капсулу в устройство, добавить воды и продавить прозрачную, неоново-желтую кнопку… ничего сложного. Цю зевает и заглядывает в холодильник. Один хуй — там пусто. Завядшая зелень в целлофане, разнокалиберные бутылочки с соусами на боковой двери, тара с подозрительно пахнущим содержимым — Цю возвращает ее на место, хотя надо было — в помойку. Ну, по крайней мере, есть еще непросроченное молоко. Он выносит дымящуюся толстобокую чашку на террасу. С чувством закуривает. Фасады плотно рассыпанных по Ханчжоу зданий отражают первые солнечные лучи. Верхние этажи высоток, как тлеющая махра на кончике сигареты, пылают оранжевыми монолитами стеклянных прямоугольников. Цю опирается на деревянные перила и выдыхает прозрачно-серый дым далеко вперед. Целительный глоток терпко-горького восстанавливает человечность. Он медленно тянет несладкий кофе, разбавленный молоком, и переваривает. Мальчик-отличник взбрыкнул. Не на зло семье — причина, в общем-то, серьезная. Хоть Цю, разгуливая по квартире, не обнаружил признаков любовного гнездовья (ни тебе парных щеток в стакане, ни памятных вещей в гостиной, ни совместных фотографий в стильных рамках), но. Если подумать. Четыре года — для отношений немало. К тому же, это черный лебедь Хэ — у них с этим фатально. С отношениями, то есть. Глоток. Затяжка. Хэ Тяня эти отношения изменили — серьезным стал и чуть более открытым. Так Чэн говорил. Ну, может. Жаль его, ага… хотя и этого рыжего парнишку понять можно. Не всякий выдержит закидоны токсичного манипулятора. Закидоны ебаного Хэ. А че расстались-то? Какой бы ни была причина, Цю, сморщив лицо в кривой полуусмешке, не сомневается в том, кто накосячил. Руку на отсечение даст. Зуб положит — что бы ни произошло, виноват забухавший долбоеб. Долбоеб оклемывается только к вечеру. Цю удается поспать урывками. Чэн не тревожит сутки — и хорошо. Хмурый и злой, похмельный Тянь тащится из спальни на кухню. Пьет воду, шарит по холодильнику. Пасущий нянь предлагает заказать доставку, но Хэ Тянь вдруг включает режим задницы: отвечает грубо, интересуется, почему тот еще здесь, и во властном тоне, не терпящем возражений, предлагает свалить. Учитывая, что Цю возился с ним, как со сраным каличем прошлой ночью, и обнимал — голого (а еще вечность приглядывал за его же, блядь, собакой, между прочим), он закономерно подмечает, что Тянь слегка охуел говорить с ним в подобном тоне. И не озвучивает: «я бы свалил раньше, но делаю это не для тебя, а для твоего брата, так что — пошел-ка ты в пизду, сопляк». Заказывает две порции лапши с говядиной. Ужин проходит по-дебильному — Тянь, еще не отошедший от интоксикации, запирается в своей комнате, а Цю втыкает в какой-то боевик по телеку. Знакомое чувство неловкости возвращается и накрывает флешбеками, откидывая в далекое прошлое. И почему с этим младшим всегда так… сложно? Вне зависимости от его расположения духа и настроения. Рука так и чешется написать Хэ Чэну какую-нибудь гадость. Но на следующее утро гадость пишет сам Хэ Чэн. Сообщение приходит во время завтрака, который Цю, опять же, заказывает доставкой — у французского бистро. Круассаны, яичница и еще один гемор на закуску. «Сом кинул нас на товар.» Зевая, сонный — и, хвала всем богам, одетый в пижаму, — Хэ Тянь вваливается к накрытой поляне. Предположительно, в мирном расположении духа. А, окинув взглядом стол, наконец, решает снизойти до общества своего ИОН-а. — Доброе утро. Цю, не оборачиваясь и не реагируя на его приветствие, потирает переносицу. Они уже внесли залог. Стоимость товара нормальная… хотя и не критичная. Проблема в другом — подорванное доверие к подрядчику, как упавшая костяшка домино, влечет за собой вереницу других неприятностей. Если вовремя не перехватить гада — потеряют часть прибыли. Мелочь, а обидно. Хэ Тянь наблюдает за метаморфозами на лице своего надзирателя исподтишка, кусая булку. Цю, подумав, набирает Хэ Чэна сам. — Че делаем-то? — Только что поступила информация: сегодня Сом встречается с новым покупателем. Ночной клуб «Мята», десять вечера. Ну, Сом зря времени не теряет. Хваткая, пронырливая сука. — Понял, — Цю встает с места и, пристроив сигарету между губ, подходит к окну, — берем? — шелестит он жемчужно-синим фильтром, так и не щелкнув зажатой в пальцах зажигалкой. — Территория не наша, у Сома — охрана, — механически отчитывается бесстрастный голос из динамика. — Клуб крышуют «Тигры». Цю, все-таки, щелкает колесиком. Оглядывается на завтракающего Хэ Тяня, но, не обнаружив на его лице признаков недовольства относительно его идеи покурить здесь, возвращается к урбанистическому пейзажу за окном: батарее высоток и потухшим неоновым вывескам. Наполняет легкие никотином. Прикрывает веки и медленно выдыхает перед собой. — Возьму побольше людей. «Тигры», конечно, организация солидная, но по влиянию и силе уступает «Акулам» примерно так же, как может уступить заплывший в заводь тигр самому Лох-Несскому Чудовищу. Заеб заключается в том, что Сом не относится ни к одному из региональных подразделений; следовательно, врываться на чужую территорию, не имея связей с нейтрально настроенной коалицией, может быть чревато. — Верни товар. Или залог. Все равно, — по голосу может показаться, что Чэну и правда все равно, но Цю точно знает — подобный плевок в свою сторону босс не забудет и не простит. И уж лучше его правая рука разберется раньше, чем вмешается хозяин. — Сделаю, — кивает Цю. Они прощаются. А Тянь, увлеченно разрывая над тарелкой круассан с шоколадной начинкой, вдруг подает голос: — Между прочим, план говно. — Цю оборачивается. Он, видимо, не только все слышал, но уже успел составить свое мнение о намечающейся диверсии. — В «Мяту» со своими гориллами не пролезешь — охрана у входа шмонает, как на зоне. Внутренняя скрутит раньше, чем доберешься до ВИП-столиков — если вы вообще туда каким-то образом попадете, — Тянь вываливает язык, цепляя разорванные шмотки сладкой хлебной мякоти. Цю затягивается в последний раз. Давит окурок о наружный подоконник и, заинтересованный, усаживается обратно на место. — Так? — Вы посмотрите. Умытый, побритый и свежий — благоухающий, как утренняя роза, Тянь сменил гнев на милость? А как же голый и воняющий злой бомж? Вчера вот тут околачивался, сверлил тяжелым взглядом. Мистер Большой Член, да у вас биполярочка. Цю приподнимает бровь. — «Мяту» не «Тигры» крышуют, а их батя. Это раз, — Тянь облизывает измазанные в шоколаде пальцы. — Там, в основном, молодежь тусуется. Ну, непростая молодежь — с непростыми мамами и папами, — он поднимает на Цю чистый, не отравленный раздражением взгляд, но тут же отводит его и ожесточенно сужает. — Сома с нахрапа не поймаешь — вспугнешь только. Вы будете выглядеть идиотами, если попытаетесь взять его грубой силой, — Тянь хмурится, потирая шею устало и как будто… виновато? Цю наблюдает — тот, наконец, фыркает и прикладывается к своей чашке, прежде чем подвести к тому, для чего завел этот разговор: — Могу помочь. А. Понятно — извинения в стиле Хэ. Цю подбирает чашку с остывшим чаем и делает глоток. — Как поможешь? — интересуется без тени иронии. — Меня там знают, — пожимает плечами Тянь. Рассуждает спокойно, но в зрачках — от Цю не может укрыться — вспыхивает огонек азарта. — Подтяну своих ребят. Сработаем тихо. Тебе нужно будет только подождать со своими снаружи. В переводе с языка Хэ: «прости, что попортил тебе кровь — блевал, хныкал, обнимал голым, хамил». Хэ Чэн рассказывал — да, Цю и сам знает — к чему-чему, а вопросам, касающихся работы, Тянь относится предельно серьезно. Действует аккуратно и чисто. Ни одного прокола за три года. Это показатель. И это вариант. — Ок, — Цю протягивает чашку, чтобы чокнуться ею с чашкой Тяня, скрепляя сделку. Что в переводе с языка Цю означает: «ладно уж, говнюк ты сучеглазый.»