малышка на миллион

Когда заебок, тогда заебок — проверено, Не делай дела, а если да — делай уверенно. Никакой зоны, кроме зоны комфорта, Никаких порезов, кроме порезов торта. © Кровосток — Кого-то помнишь

Цю казалось, утекло не так много воды с тех пор, как он закончил десятый класс. С каждым годом жизнь набирала скорость, разгоняясь, словно колеса байка. Жизнь быстра, однако чужие дети растут быстрее. Сначала ты подтираешь им сопли, а потом они подтирают твою сперму. Занятная философия. Впрочем, философствовать Цю не в привычку — он думает, формулировка говно, когда видит, как Хэ Тянь стряхивает эякулят со своей ладони. Они целовались запойно, взахлеб, едва поспевая друг за другом. Цю прижимал Хэ Тяня к многострадальной двери любимой «хавы» и, отдаваясь моменту, все настойчивее потирался возбужденным до предела членом сквозь джинсы о подставленное бедро. Тянь сделал все правильно. В нужный момент оторвался от припухших губ, сместил руки вниз. Вжихнула ширинка. Он сплюнул на ладонь, хотя и головка, и ствол были уже достаточно скользкими. Несколько движений, минута, французский поцелуй — и Цю выплеснулся с облегченным вздохом. А теперь, фокусируя поплывший взгляд и восстанавливая сбитое дыхание, наблюдает за тем, как Тянь спокойно раскидывает мутно-белые капли отточенным движением пальцев. Болезненное наслаждение перемежается с не менее болезненным чувством вины. Тянь так и не сменил частоту. Возбудил, но не возбудился сам. Остался таким, каким Цю забирал его еще с вписки — надломанным и с пустотой в глазах. Странно, что он не почувствовал эту фонящую больной яростью истерию через пелену возбуждения. Хотя что можно увидеть через её голодно стиснутые зубы? Только то, что можно — то, что накормит похоть. Черт. Хэ Тянь улыбается ему, сияя холодным, как пощечина, равнодушием, и обтирает остатки семени о футболку, еще туже натянувшуюся на груди Цю: — Не знал, что ты, гэгэ, течешь как грешная монахиня. — Ухмылка. Конфетная мина при дерьмовой игре. Ну, хорошо — правила снова поменялись? Гул в ушах Цю комкуется в ватную тишину. Он тупо моргает — раз второй. — А ты? Хэ Тянь опускает взгляд на собственную ширинку. Проглаживает едва затвердевший бугор через штанину, хмурится. — Не, — он облизывает сухие губы, отходит в сторону. Усталость и душная нега тормозят мыслительные процессы. Тянь выглядит расстроенным. То есть, еще более расстроенным, чем был до. Таким же, как два дня назад. Неужели не отпустило? Как же хочется спать… Цю вытягивает руку и опирается на крышу автомобиля. Ждет, когда тяжесть в голове, разлившаяся свинцом, уляжется и он сможет поднять ее, не сломав шею. Тянется заправить член в трусы. Застегивает джинсы. Хэ Тянь щелкает зажигалкой. Цю оборачивается к нему и хочет что-то сказать. Что-то сделать, придумать — перезапуститься, осознать, что только что произошло. Пустота в голове почти такая же, как пустота в яйцах — приятная и неповоротливая, насильно не заполнишь. Обнять его, может? Хочется. Но… Хэ Тянь поднимает лицо. И этот невозможный ртутный взгляд. Барьер — не пробиться. Хищник внутри Цю наелся. Внутри Хэ Тяня — оголодал сильнее. Злится. Кровоточит. — Хэ Тянь. — М? — тот не торопится затягиваться. Держит фильтр во рту, не вдыхая и не вынимая. — Всё нормально? Улыбка. Странная, внезапная. Не фальшивая — Тянь отклеивает сигарету от губ и скалится немного задорно. — Так это у тебя надо спросить, — цыкает языком, подмигивая быстро, едва уловимым движением век. — Как ощущения? Цю не понимает. Потирает лоб и морщится с утробным мычанием. Ладно. Он слишком туп, чтобы въехать… вот так с ходу. Ему нужно время. Цю потирает шею, делает шаг, потом еще один — медленный. Подходит ближе. Тянь крепче смыкает взгляд на невидимом курке: вскидывает голову недоверчиво, щурится, вспыхнув сталью в ртутной радужке. Ок. Цю едва касается его плечом, когда проходит мимо. Останавливается у капота, гладит теплую поверхность. Тянь оборачивается. Гэгэ подтягивается и одним ловким движением забирается на кузов. С глухим стуком роняет спину на переднее стекло, потягивается. Смыкает локти под затылком. Взгляд в небо — в засвеченную пустоту и переплывшую зенит медузу лунной четверти. Вибрация музыки едва ощутимо толкается в поверхность вишневой «хавы». Пахнет машиной, остывшим потом и рассеянным терпким дымом. Цю вдыхает глубже, прикрывая веки. Тянь, как и полагается любой уважающей себя сволочи, получил свое и быстро потерял интерес. Так? Поэтому и отстранился. Может, злится на себя. Злится, потому что еще любит этого Рыжего… чувствует себя предателем. Мысли — такие же прозрачные и быстро тающие, как облака на ночном небе, не даются более, чем на секунду-две. Ну, злится, да, расстроен — дальше что? Цю приоткрывает один глаз. Хэ Тянь, зажав тлеющую сигарету меж костяшек, забирается на капот и ложится рядом. Цю двигается. Отворачивается к трем единственно видимым звездам, проколовшим черно-серый купол. Они и то кажутся менее колючими… Тянь затягивается — шуршит рукав и тонкая белая бумага. Мыслей нет. Теперь пахнет Тянем. Только Тянем: мятой, водкой и соленым деревом. Сладким мускусом. Не дышать нельзя. От этого запаха немного скручивает живот. Совсем чуть-чуть: как когда-то в подростковом возрасте с его подростковыми страстями и влюбленностями. Цю сухо шмыгает, не разлепляя век, и дергает плечом. Глупости. — Почему брат послал за мной? И все же… глупо — да. Ощущать себя под легким трипом. Присутствие Хэ Тяня — усилитель вкуса. И все вокруг такое яркое и странное: луна и засвеченное небо, прохладный ветер и теплый стеклопакет под лопатками, пузырящаяся в легких эйфория. Клубные басы на периферии и хриплый голос Тяня, вибрирующий басом под кадыком, у самого уха. Цю неохота говорить. Он со свистом втягивает плотный воздух. И, не глядя, отбирает у диди сигарету. Тот, не ожидавший подобного маневра, широко распахивает глаза. Но не дергается. Следит за тем, как уже слюнявый фильтр проминается под чужими передними зубами. Цю от души затягивается. — Ты слишком много куришь, — отвечает невпопад. Выдыхает дым в самое каменное медузье тело — Луну мгновенно окутывают пушистые сизые завитки. Тянь фыркает. Укладывает затылок на лобовухе поудобнее и крепче сжимает руки на груди. — Помню… — Цю прокатывает на языке кисло-смолистую слюну. — Когда школу заканчивали. Хм… — чешет челюсть. — Чэн рассказывал. Про тебя. Что ему снился один и тот же кошмар. — Тянь, устремивший взгляд в ту же аэроторию, что и Цю-гэ, на секунду переводит взгляд вбок. Опускает его, молчит. Слушает. — Как вы идете по улице и он держит тебя за руку. Так он рассказывал… что ему снится, как вы останавливаетесь у дороги перед зеброй. Ждете зеленый свет. А тебе не терпится дойти до дома быстрее. И ты вырываешься, бежишь вперед и попадаешь под машину. Этот сон повторялся. Чэн страшно боялся, что он пророческий… — Цю слабо усмехается. — Может, поэтому он немного перестарался вначале. Ну, и сейчас… — Что? — Тянь часто моргает — то ли от дыма, то ли от яркости подкинутого паззла в этот по-новому странный портрет старшего брата. — Не помнишь? — Цю стряхивает пепел за борт. — Когда ты злился на него, то обещал упечь в дом престарелых. Хэ Тянь давится совершенно внезапной усмешкой: — Я? — Угу, — кивает он утвердительно. — Ты не просто кричал это на эмоциях, а четко и убедительно аргументировал: что Чэн состарится, а тебе перейдет семейное состояние и ты позаботишься о том, чтобы в этом доме его кормили ненавистной бобовой кашей, — Цю обнажает резцы: — Загибал пальцы, пока не оставался средний. Тянь снова усмехается, переводя взгляд с луны до кончика сигареты и обратно. — Я не помню. — Прям? — Я плохо помню себя в детстве, — улыбается. И, не переставая тянуть улыбку, говорит вдруг тихо, одними губами: — Лучше бы меня не было. Цю оборачивается. Он натыкается на исказившееся в раздраженной гримасе лицо Хэ Тяня, понявшего, что произнес последнюю фразу вслух. — Ты расскажешь, что произошло? Тянь качает головой. Тяжело приподнимается на локте, легко спрыгивает с капота. Легко разминает плечи, шею. Легко улыбается. — Мы оба проветрились, выпили немного, за руль можно. Ты все сделал? Возвращайся. Я тебя задержал. Цю поднимает корпус следом, опирается локтями о колени. — Я тебя не оставлю. — М? — Тянь трет шею. — Из-за Чэн-гэ? — Хруст. — Не парься. Я ничего с собой не сделаю, — досада за неосторожно выроненную фразу маскируется под нарочито шутливый тон. — Нет. Шутки шутками, но проблема тут вовсе не в боссе. Впрочем, то, что босс станет проблемой — неизбежно, так что теперь терять? Хэ Тяню этот ответ не нравится — опять. — Да, — он опасно сужает глаза. — Или думаешь трахнуть меня? Цю не отводит взгляд. Не опускает. Хэ Тяня это распаляет лишь сильнее: — Думаешь, я совсем дебил? — почти сплевывает он. — Кинусь искать утешения в чужих объятиях? — дергает уголком губ. Эта злая улыбка не фальшивая и теперь. — Знаешь, я однажды попробовал. Но меня быстренько привели в чувство. Застоявшийся компот из мяты, водки и соли в животе Цю резко леденеет, будто в секунду засыпало килограммом колотого льда. Он сглатывает и, наконец, переводит глаза на собственные ботинки. — А ты злопамятный, — но тут же вскидывает. — А еще азартный, — Тянь подмигивает, театрально отходя спиной вперед. — Брось, старший братец Цю, — его лицо, наконец, смягчается. Как и улыбка — совсем чуть-чуть. — Мы оба знаем, к чему это приведет. — Да? — Цю заторможенно вскидывает брови. — И к чему же? Диди тяжело вздыхает. Ох уж эти тупые старики… дед снова забыл принять таблетки — все ему разжевывай и в рот клади. Терпение — добродетель. — Я буду ненавидеть себя за слабость, а тебя — за то, что видел меня слабым. После мерзкого акта совокупления у тебя случится запоздалая паника тру-натурала и тогда ненависть между нами станет обоюдной, — Хэ Тянь утомленно опускает голову на плечо. — Ну, либо ты загонишься и будешь таскаться за мной в надежде на большее, однако этого не случится. Как бы то ни было, станет еще хуже, — он поднимает указательный палец, переводя его с него на себя: — Между нами. Какой прозорливый мальчик. Цю спрыгивает с капота, так и не выпустив из рук дотлевший сигаретный бычок. Они молчат. Цю смыкает пальцы вместе, превращая покоцанный фильтр в сплющенную гармошку. Хэ Тянь вздрагивает, когда он вдруг отвечает: — Тогда… я не должен был так грубо тебя отталкивать, — слова даются ему с трудом. Голос звучит сипло, но от того не менее решительно: — Оставлять одного, отстраняться — ты прав. Я не имею права требовать с тебя индульгенцию на отпущение грехов и просить прощения, — Цю растирает окурок в ладони, отстраненно разглядывая размазанную по её поверхности черно-белую кашу. — Но твои прогнозы неверны. Я не собираюсь таскаться за тобой, если мы переспим. Не собираюсь дальше притворяться, что все, что было между нами — ничто, — он сглатывает, собирая в кулак растопыренные, воняющие прогорклым куревом фаланги. — Пауза затянулась. Нам давно пора решить это между собой. — Закрыть гештальт? — подсказывает Тянь. — Да, именно. — Цю поднимает лицо. — Хэ Тянь… Но тот чуть качает головой. Тревога и злость в его глазах волокнятся в синтезе совершенно оголенной растерянности. Она почти детская, и от того очень уязвимая. Больше он не заплачет — это и такому дураку, как Цю, понятно. Скорее выстрелит. Ну и пусть — Цю садится перед ним на корточки. Тянь отшатывается — от неожиданности. — Ты для меня как пришелец. Всегда был, — Цю поднимает на него самый честный взгляд. Игры — играми, а правила все же везде одни. — Я никогда не понимал, что у тебя в голове, как работают все эти твои механизмы и шестеренки. — Хэ Тянь сам смотрит на него, как на инопланетянина, а Цю продолжает идти — напролом. — Ты сложный. Дай подсказку. Вот так прямо. Не увиливая и не пытаясь выставить себя умником. Цю прост, как комнатный фикус. Так, даже если Хэ Тянь решит обнажить свою личину каннибала-мухоловки, казнь будет справедливой. Только палач не спешит обнажить клыки. Фыркает. Мнется как герой Тома Круза из «Грани будущего», который до этого места еще не доходил. — Если бы я знал, как починить себя, — наконец, произносит он тихо, ненавистно сморщив лоб, — то уже давно бы сделал это сам. А-а-а-а… Что ж так сложно-то. Цю — пустая голова, морщится с беззвучным стоном. Поднимается на ноги и теряет терпение. — Тогда давай так, — говорит он уже в лицо напряженно обескураженному диди. — Этим вечером ты забудешь о том, что ты Хэ. Забудешь об ответственности, которая давит тебе на плечи, — и, подтверждая вес своих слов, кладет на плечи Хэ Тяня собственную тяжелую длань. — Забудешь, что стыдно быть слабым, забудешь о том, что произошло между тобой и тем парнем. Тянь по-прежнему иронично выгибает бровь: — И? — И мы поедем ко мне, — Цю сжимает его плечо — и скорее нежно, чем ободряюще. — Закажем пиццы, порубимся в приставку, — опускает руку и обходит Тяня. И машину. — Найдем нормальное пиво, а не эту крафтовую дрянь из «мяты», искупаемся в бассейне, а потом… — Секс? — эхом доносится в спину. Вот же… с-сука. — По желанию. Тянь зависает, наблюдая за тем, как Цю отпирает «хаву» и закидывает в нее свой мобильный. — Я тебя не оставлю, — он выныривает с противоположного бока, опираясь рукой о крышу тачки. — Не хочешь — сяду у порога и буду пасти до тех пор, пока… — Чэн не приедет? — Пока не буду уверен, что ты в норме. Тянь опускает лоб и хмыкает себе под нос. Улыбка — не злая, не фальшивая — трогает его губы, когда он кивает. Устало. Улыбается устало. И произносит устало: — Хорошо.