Дрогнут кисти в кромешной мгле, Пеплом голову окаймя. Птицы вьют для тебя ночлег, Травы прячут тебя в камнях. Расплетается веретено Клейкой нитью в твою колыбель. Под землёю лежать темно, Кому знать это, как не тебе? У подножья ушедших лет, На руинах счастливых дней. Тот, кто видел прекрасное на земле, Тот увидит его и под ней.
«Путь», Качмар.
***
Жизнь — она, может, и не про мимолётное, но такового в ней всё же много больше, чем чего-то долговечного. Даже ведь то, что сам годами взращивал в самом себе и строил вокруг себя, непрочно, так что уж говорить о нерукотворном? Сменяют друг друга дни и ночи, оседает грунт, уходят вниз по течению воды, на пепелище возрастает иссоп. Всех нас порождает земля, и все мы рано или поздно в её объятия вернёмся, так уж заведено. Как и любой человек, Сильвер строила планы и норовила время от времени попытаться заглянуть в будущее, но всё же предпочитала жить настоящим — просто и правдиво. Жизнь закалила, напитала морской солью, окрасила руки по локоть красным, научила меньше верить и надеяться, а больше делать; что до любви — так сама разберёшься, не дитя давно. Перешагнув порог замужества, Джоан справедливо решила, что разобралась и что на этом данный жизненный урок был окончен. Во-первых, как-то не до разделения понятия любви на разные подвиды ей было, а во-вторых, для себя она успела усвоить, что лишняя эмоциональная привязанность — дело гиблое. Так и жила. Вела размеренную жизнь на суше, никуда не стремилась, ни о чём не мечтала — отчасти для собственного комфорта, отчасти из желания доказать то ли самой себе из прошлого, то ли кому-то незримому, что, хоть из того мира, откуда вернулась она, обычно не возвращаются, она всё же смогла это сделать. И Сильвер, насколько могла, жила в гармонии, рассказывала тысячу и одну морских историй, бережно хранила под сердцем ставший родным образ. Бристоль — город-порт, и Бристольский залив всё же море, однако последнее, несмотря на воспоминания, нашедшие или не нашедшие отражение в тех историях, что можно было поведать за кружкой эля, Сильвер отчего-то постепенно вычёркивала из своей жизни. Для неё море стало сувениром на полке, записью в старом дневнике, десятки раз перекупленной антикварной картиной на чердаке, почти мифом. И всё же, если что-то признано тем, откуда доселе не возвращался никто — так никто и доныне не возвращается, как только свою иллюзию ни назови. «Ты выбрала эту жизнь, ты прожила её часть, ты до сих пор её живёшь; так что ж глупости, что за предрассудки? Разве ты из породы тех, кому по силам перерождаться? Хоть прячься в тех далях, откуда не видать больших вод, хоть топи навязчивые мысли в алкоголе, хоть начинай жизнь с чистого листа, когда все последующие в твоём бортовом журнале исписаны, ты всё равно вернёшься, рано или поздно. Море взывает ко всем своим детям, где бы они ни были, и, как ни старайся заглушить его зов в своей голове, ты всё же услышишь его, и все месяца, годы и десятилетия, проведённые в разлуке с морем, покажутся одним лишь скомканным днём». Сильвер также была дочерью моря, и оно звало и её. Море — терпеливая мать, на зов которой можно долго не откликаться в полной уверенности, что, — вот ещё немного! — и односторонние попытки воссоединиться прекратятся, но все куда сложнее. Сколь жестоким и кровавым был твой путь — столь же немилосердным будет острастка за непослушание. О последнем Сильвер предпочла не думать.***
Линда появилась в жизни четы Сильверов настолько неожиданно, насколько только мог позволить подобный сценарий. Спустившись очередным утром проинспектировать обстановку в таверне, Джоан заметила то, чего явно не ожидала увидеть. Конечно, человек, спящий в таверне под столом, дело не такое уж и редкое, но ведь взрослый хмельной лоб, а не ребёнок, в самом-то деле! Сильвер пару раз моргнула и мотнула головой, но ничего не изменилось. Не привиделось, значит. Да и какое «привиделось» — так только бесы являются да страсти всякие… занятный случай. Джоан, для удобства отставив костыль в сторону, опустилась на колено, чтобы получше рассмотреть найдёныша. «Найдёнышем» оказалась тщедушная девочка лет десяти на вид, которая, разбуженная невольным «Вот те раз!» из уст Сильвер, настолько, по-видимому, была не готова к тому, что в любой момент могла оказаться найденной, что совсем растерялась. Сперва, распахнув глазёнки, вздрогнула, затем густо покраснела, тарабаня извинение за извинением, а потом вдруг сорвалась с места в попытке ретироваться, резко прейдя из положения «сидя опершись спиной о ножку стола» в положение «бегом на четвереньках». Однако зацепилась подолом грязного платья за скамью в момент, когда вставала на ноги, и спикировала на пол. Благо, что не зашиблась. Дальнейших попыток улизнуть не последовало: девочка, осознав всю плачевность сложившейся ситуации, так и осталась сидеть на полу, опустив голову и решительно не зная, куда девать взгляд. Сильвер, вздохнув, поднялась, взяла костыль, отряхнула платье и, обойдя стол, подошла к беглянке. — Ты откуда здесь, недотыкомка? — пока не строго, но и не слишком мягко: всё же, решила Сильвер, ребёнок должен знать, где его место относительно взрослого. — Меня Белиндой зовут, — всхлипнув, тоненько пробормотала девочка, явно не оценившая прозвища. Ну а как ещё было назвать этот пугливый комочек? — Хорошо, мышонок, я тебя поняла, — с какой-то даже игривой ноткой в голосе ответила Джоан и, подбоченившись, окинула кроху властным взглядом. Слишком хорошее было настроение, чтобы лютовать. Да и какая-то кошачья природа требовала маломальской игры. — Так откуда ты, Белинда, здесь взялась и как вообще попала в моё заведение? И, — эй! — встань, в глаза смотри и не бухти себе под нос, когда со старшими разговариваешь. А то… а то так недотыкомкой и буду звать. Угроза сработала, и Белинда поднялась на ноги и вскоре подняла голову. Лицо у неё было худенькое, веснушчатое, до невозможности раскрасневшееся то ли от стыда, то ли оттого, что по щекам вот-вот были готовы потечь ручейками слёзы, пока притаившиеся в уголках голубых глаз. Сильвер обратила внимание на хоть и перепачканное, но всё же вполне приличное платье и приметный чепчик. Нет, точно не беспризорница. — Очень хотелось кушать, и я… нет, мэм, вы не подумайте, я не воровка, просто правда очень оголодала, но через главный вход меня бы не пустили, потому что заведение у вас, кажется, в основном питейное, но ведь всё-таки так вкусно пахло какой-то едой с кухни, что я не удержалась и… и… я влезла в окно и стянула буханку, которую, наверное, только вынули из печи — такая горячая была! А потом я пряталась. Пряталась, пряталась, пряталась… и вот… но я не разбойница, честно-честно! Я из пансиона Святой… — начав вполне бодро, Белинда вдруг замялась. — Святой..? — переспросила Джоан, надеясь всё же получить ответ, но столкнулась только с молчанием и видом вновь стыдливо опущенной головы. — Кого? — Я не помню, — только и смогла сказать маленькая налётчица, и вот теперь и вправду захныкала. Сама не зная, почему, Джоан ей поверила. Ну не помнит и не помнит, Бог с ним, с пансионом. — Ладно, не реви, мышонок, — не без сардонической усмешки, но таки по-свойски ответила Сильвер и, подойдя ближе, положила руку Белинде на плечо. — Я, конечно, женщина с характером, однако ж сердце у меня отходчивое. Не устраивать же мне тебе выволочку за украденный хлеб. Нет, вообще-то надо бы, конечно. И за волосы оттаскать, и высечь для порядку. Но добрая я сегодня, видишь ли? Да и, думается мне, ты себя уже достаточно за это поукоряла. Так что давай-ка ты успокоишься, пойдёшь со мной и всё сызнова объяснишь, только в этот раз с самого начала. А я ещё подумаю, что с тобой сделаю. Но пока не съем. — Крысёнок… — Что? — Не хочу быть мышонком, мэм, — Белинда насупилась и поджала губки. — Можно я лучше буду крысёнком? — Как скажешь, крысёночек. Вдали от посторонних глаз, уже в хозяйской столовой, да за чашкой чаю и угощением в виде яблочного пирога, Белинда всё же рассказала, что к чему. В младенчестве осталась сиротой, воспитывалась тёткой, что человеком была отнюдь не плохим, но у самой семеро по лавкам, так ещё и сестринская дочь как снег на голову. Нет, относились, что тётка, что её супруг, что их разновозрастный выводок, к Белинде хорошо, но всё-таки ж ведь лишний рот в семье. Потому, как исполнилось ей семь — так и отправили в пансион, грызть гранит науки да учиться этикету. И, если в том, что в первом Белинда делала успехи, Джоан не сомневалась, учитывая каплю стратегического мышления и складный рассказ, то вот со вторым явно замечала у девочки некоторые проблемы. А в остальном же история была вполне знакомая. Суровые преподавательницы, ещё более суровая директриса, воспитанницы, не пожелавшие подружиться с сиротой, от которой предпочла избавиться даже родная тётка. Какое-то время Белинда стояла за себя, за что временами даже получала взбучку, множество раз повторяла, что «не избавились, а отправили учиться, чтобы была потом учёной дамой», но вскоре затихла, умолкла, и как-то всё совсем её задавило. — А ещё там кровати жёсткие, ночью спать холодно, да и еда невкусная, — стыдливо добавила Белинда уже тише и снова забавно нахмурилась, теребя в руках снятый с головы замызганный чепчик. — И ты, полагаю, решила, что снаружи этих стен воздух слаще и трава зеленей? — Джоан улыбнулась с хитрым прищуром, почуяв родственную душу. Сама в отрочестве курсировала из приюта в приют и отовсюду сбегала, если чуяла неладное. — Решила… и, как видите, сбежала! — Далеко? — со знающей улыбкой. — Может быть, — Белинда пожала плечами и, вздохнув, тихо присвистнула. Не от дурных манер — случайно, тому виной была щербинка между передними зубами. — Ну дела… — усмехнувшись, Джоан ласково потрепала Белинду по чуть всклокоченным темным волосёнкам. — И что ж мне с тобой с такой делать-то прикажешь, а, крысёнок? Вариантов, что делать с найдёнышем, было весьма немного, и каждый из таковых обещал в кратчайшие сроки продемонстрировать все свои подводные камни. И всё же, Сильвер решилась на риск. Линда, — а именно на это сокращение имени они и договорились, — производила впечатление малость диковатого и, положа руку на сердце, не шибко жизнеспособного в какой бы то ни было среде ребёнка, а потому выход из ситуации напрашивался сам собой. Тем более, как оказалось в итоге, Линде было не десять лет, а все двенадцать, что отчасти играло в её пользу. Да и при ближайшем рассмотрении девочка оказалась вполне неплохой помощницей. Подмести, помыть, протереть, перенести из одного место в другое могла — а что ещё надо было для счастья? А, если кормить прилично и не крохами, то и по кухне работу можно было бы доверить без переживаний о том, не стащит ли она что со стола или из буфета. Так и решила Джоан, мол, «Пусть останется, горемыка, и потихоньку в таверне работает, а я её у себя жить устрою и серебришком за работу платить стану», даже некоторую прибавку из щедрости сделала. Однако, как выяснилось с первыми же полученными Линдой деньгами, с таковыми обращаться она не умела от слова совсем. В первый же день истратила всё в кондитерской лавке и возвратилась с солидным свёртком и пустыми карманами. Джоан, ожидавшая почти чего угодно, но не этого, только всплеснула руками: — Ну и как же так? Линда сперва обиженно округлила глаза, а потом вдруг хмуро вынула из свёртка какую-то несусветную ерунду, положила на стол подле себя, а сам свёрток с гораздо большей частью купленного протянула Сильвер. — Вообще-то это было для вас, мэм, — старалась звучать увереннее, но получилось, хоть и не до крайности, но всё же робко. — Для меня? — Джоан удивлённо вскинула брови и, кажется, позволила просквозить в своём голосе ноткам недоверия, которые не остались незамеченными Линдой. — Да, для вас, миссис Сильвер! Возьмите же! — уже настойчивее повторила она, почти подпрыгнув на месте, и её щёки залились краской. Ну и поведение… — Хорошо, я возьму, спасибо, — сдержанно ответила Джоан, перенимая гостинцы из рук Линды и наблюдая счастливые искорки в детских глазах. — Но позволь поинтересоваться: за что? — Ну не могу же я только себе одной… — ответила та с таким видом, будто озвучивала неоспоримый постулат, и покивала, соглашаясь сама с собой. Подумав, заключила: — Так надо. — Кому надо? — с издёвкой. Линда пожала плечами. Впервые столкнувшись с ситуацией, когда, на её взгляд, ставящее жирную точку в любом разговоре «так надо» вдруг наткнулось на встречный вопрос, она оказалась сбита с толку. Ну и дела… Линда нахмурилась и сжала кулачки, но Джоан углядела в этом отчаянную попытку не заплакать. Неловкую детскую обиду. — Ты чего? Я взяла твоё подношение, видишь ведь? — Сильвер чуть потрясла свёртком, хотя надобности в этом и не было: всё ведь видно. Похлопав глазами, переводя взгляд с Джоан на свёрток и обратно, Линда покачала головой. Платок, которым были перехвачены её волосы, нисколько не скрывал того, как заалели её уши. Ещё некоторое время молча погипнотизировав Сильвер пустым взглядом, девочка вдруг принялась медленно кружиться вокруг своей оси, топчась на одном месте, и выглядело это так естественно, будто вести себя подобным образом и было заведено с давних пор. И это попытка избежать продолжения разговора? Такого Джоан ещё не видела. — С тобой… будет непросто, — заключила она и, положив «подношение крысёнка» на стол, шагнула вплотную к Линде и поймала её за плечи в момент, когда та, продолжая кружиться, развернулась к Сильвер лицом. — Ты всегда ведёшь себя… таким образом? — с лёгким нажимом, но всё же осторожно. — «Таким образом» — это плохо? — если до этого момента Линда смотрела будто мимо Джоан, то теперь, втянув голову в плечи и чуть поджав губы, пристально глядела прямо ей в глаза. — Вести себя «таким образом» — это вести себя так, что будешь наказана? Вы же об этом говорите, да? — Положим, что так. Только я тебя не ругаю. Пока что. Мне просто интересно, — Сильвер мягко улыбнулась, пытаясь расположить к себе и, как результат, услышать чуть больше, но трюк не сработал: ответной улыбки не последовало, только всё тот же пристальный взгляд будто лез в самую душу. — То, что я назвала «вести себя таким образом»… для тебя самой это хорошо или плохо? Задумавшись, Линда наконец перестала неотрывно смотреть на Джоан, и её взгляд будто устремился куда-то сквозь всё, чего касался. — Я не знаю, — наконец ответила она и взмахнула руками. — Я просто есть. Вот так получается. — Кажется, я тебя понимаю, — сказала Сильвер больше для себя, но по внезапной улыбке Линды поняла, что ту эта фраза более чем устроила. — Ты сбежала, потому что… — улыбка напротив исчезла, а взгляд стал по-детски хмурым, и Джоан решила не останавливаться, распутывая этот клубок, а сразу перешла к сути. — Тебя... секли, выходит? — Секли, — и больше ни слова, а только очередная улыбка, нежданная и неуместная. — Горюшко ж ты моё… — выдохнула Сильвер и притянула Линду к себе, заключив в объятие, чего, впрочем, и сама от себя не ожидала. «Так надо», — решила она словами Линды. Просто так надо.***
Так и жили; не без странностей, — всё же Джоан оказалась права в том, что с Линдой «будет непросто», — но всё же спокойно и даже уютно. Конечно, пришлось временами быть построже и ввести некоторые правила, как, например, «петь, ходя по улице, пытаться разговаривать с животными и кружиться в случае чего — можно; есть не за столом, а забившись в угол, бродить без башмаков, забираться на деревья, даже если на ветви окажется бурундук или красивая птица, — категорически не стоит». Однако Линда прислушивалась и, что не могло не радовать, старалась не поступать так, как «категорически не стоило». Хотя иногда её взгляд, становившийся вдруг не по-детски проницательным, словно не у ребёнка со странностями, а у мудрой столетней старушки, будто говорил: «Я слушаю тебя, потому что ты со мной человечна, а не слушаюсь всего, что мне скажут». И всё же, Линда пробуждала и заставляла роиться в голове Джоан тучи мыслей — таких, в возможность существования у себя которых та даже и не поверила бы, поведай ей кто о них что годами ранее, что совсем незадолго до их встречи. Если Сильвер вдруг хотела поведать кому свои морские истории, самыми благодарными слушателями всегда были бы дети, и с ними ей вполне удавалось найти общий язык. Но всё-таки она никогда не задумывалась, а каково это, когда вот такой маленький человек — и вдруг её собственный. В одно ухо влетало чьё-то ворчанье о том, что негоже подобным ей возиться с сопливыми отродьями, в другое — рассказы Чёрной Псицы о её «кутёнке», воспитываемой ею на пару со Слепой Пью, однако ни то, ни другое в голове не задерживалось. Но вот тихое «так надо» Линды задержалось. «Так надо» — просто остановиться, подняв глаза к небу, и смотреть, как плывут облака. «Так надо» — наблюдать, как колышется на ветру трава, как перекатываются алебастровые гребни морских волн, как перелетают с дерева на дерево птицы; слушать лес, поля и воды. «Так надо» — никаких объективных причин, просто быть. Линда смотрела на мир вокруг, словно в нём было что-то чудесное, волшебное — что-то такое, что стоило всех печалей, страхов и боли, которые нужно пережить. Линда не знала, было ли это чудо в действительности, но искренне верила в то, что рай всё же есть, и он — на земле; ты только приглядись. Джоан давно минуло тридцать, — да что там, начало пятого десятка уже было не за горами, — и она давно перестала верить в то, что не успела недобрать в этой жизни хоть малейшего, что было ей жизненно необходимо. Слишком ярко и подробно отпечатались в памяти лязг сабель, холодный северо-западный ветер и горьковатый привкус крови, чтобы продолжать верить в то, что любое движение или слово всё ещё оставалось поводом жить, а не чем-то пустым. Когда собой гнил — так и всё вокруг будто болит да гниёт. Пресытившись жестокостью и жадно расплетая веретено жизни на «выгодно-полезное» и «наивно-лишнее», Джоан давно перестала быть той, кому оставалось дозволенным цепляться за блаженных созданий с солнцем вместо души. И всё же, так сложно, держа солнце в руках, не вдыхать его свет и не исходить сияющей кровью, пока он испепеляет вросший в заскорузлые застенки души мрак. Говоря с юнцами, Джоан всегда находила лазейку, хоть небольшую, хоть совсем-совсем крошечную, хоть выдуманную, чтобы сказать, как явственно, иногда почти без лжи, видела в пока ещё ведающем свет человеке юную себя, и это становилось связующей нитью. Образы, отражения, фрагменты, осколки — остроконечные, с гранями, тонкими настолько, что потом больно было всем. Джоан тешила свою гордость и почти не слышала скрежета якорной цепи давно покоящегося на дне «Моржа». И только при взгляде на Линду она осознавала, что была обвита этой цепью намертво. Иссыхали травы, уходили под невозможно прочные льды воды, выгорали леса, и не оставалось больше никаких звуков. В образе Линды Джоан не отражалась. «Что я вижу…» Линда улыбалась, взбегая на травянистый холм по-над старым маяком, руками раздвигая поросль репья, вздымала голову выше к небу и кружилась в глупом вальсике с самой собой. «Что я». Подолгу глядела на своё отражение на идущей рябью поверхности лужи, а после — на поднятый у подножья холма камень. На них всегда так не хватало улыбчивого лица. Линда таскала из печи угли и, каждый раз безнадёжно измазываясь сама, рисовала им на принесённых непойми откуда камнях, раскладывала их в неизвестном и самой себе альтернативном порядке и была вполне счастлива. — Это Мистер Сквик, и он мой друг, — представила однажды Линда невнушительных размеров крысу, которую осторожно держала под передние лапки. Крыс послушно висел в её руках, и их с Линдой взгляды были до безобразия одинаково неосознанными. — Он хороший, правда-правда! — Мистер… кто? — к такому Джоан готова не была, но решила подыграть. Линда вызывала интерес, и её солнце казалось невозможно-настоящим. — Он пищит, — уточнила Линда и глуповато улыбнулась, полуприкрыв глаза. — Что ж, пусть будет, — Джоан не знала, почему согласилась. Так было надо. — Ты только не привязывайся к ним к таким — оно тебе ненадолго, а болеть будет так, что и не оправишься вовек. Джоан ожидала, что Линду эти слова расстроили бы, но отчего-то не смогла не сказать. Однако Линда только кивнула. Согласно, искренне. — Он сделает мне больно, но я всё равно буду любить его сильно-сильно.***
Постепенно оборачиваясь чем-то родным, Линда всё ещё оставалась и беглянкой из пансиона, и становилось ясным, что вряд ли кому-то было бы совершенно побоку на внезапный побег одной из воспитанниц — да при живых-то родственниках. Конечно, исходя из рассказов Линды, Джоан сделала-таки выводы о том, что как-то эти живые родственники о девочке и не вспоминали, но и чем, всё же, чёрт не шутит? Не было исключено, что Линду всё-таки кто-то искал. А, раз и такому крысёнку удался побег, что уж говорить о юнцах более бунтарского нрава? Точно ж искали. А далеко бы такое чудо-юдо ноги унесло? В отличие от слухов, вряд ли. А слухи-то, — Джоан знала, — весьма коварны. Кое-что всё-таки произошло. Не столь страшное, что хоть на стену лезь, но и вполне действенное, чтобы в кратчайшие сроки пересмотреть некоторые планы. Случилось всё одним совсем обычным утром. В «Подзорной трубе» царило спокойствие и относительная тишина, зал был на удивление едва ли не пуст. Чуть понаблюдав за тем, как Линда юрко кружила между столами, протирая их, и, в своей привычной манере, что-то напевала себе под нос, Джоан отошла оценить обстановку на кухне. А уже через несколько минут была вынуждена вернуться: на раздавшийся из зала короткий высокий визг не отреагировать было бы сложно. Хоть и по самому звуку уже стало понятно, что дело было плохо, Сильвер сделала такой вывод повторно, когда снова вышла в зал. Какой-то бугай пытался поймать Линду, пока та вместо того, чтобы воспользоваться своей ловкостью и небольшими размерами и попытаться убежать в какое угодно помещение, куда был ход только работникам таверны, снова пряталась под столом, ёрзая с места на место и держа перед собой тряпку, будто та была невесть каким оружием. «Дело дрянь», — только и мелькнуло в голове, и Джоан ринулась в бой, резво перебирая костылём. — Руки прочь от моей дочери! — сама от себя таких слов не ожидала, но они отчего-то придали и уверенности, и сильнее распалили, что, впрочем, также не было не к месту. Не кристальной трезвости «противник» явно не ожидал появления раздраконенной хозяйки, а потому выпрямился и отпрянул от стола. У Линды снова появился шанс поспешно удалиться, и она снова им не воспользовалась, решив, видимо, что вылезти из укрытия и просто стать за спиной названой «матушки» было бы вполне достаточным, чтобы считаться защищённой. — Миссис Сильвер, однако ж вас тут уже неплохо так знают, и детной матерью вас никто никогда замечал, — подал голос ещё один прохиндей, сидящий неподалёку, более трезвый, чем тот, что пытался изловить Линду, но и менее крупный. — А мистер Бэлл, который не только выпивкой у вас здесь заправляется, но и рыбу гуртом сбывает, услыхал на рынке от одного человека, что занимается закупкой снеди для пуританского пансиона, мол, какой переполох учудили из-за пропавшей девчонки. — Чёрт его знает, есть ли кому всё ещё до неё дело, — отозвался бугай, нетвёрдой походкой попытавшись было обойти Сильвер, но та с силой ударила костылём о пол, угрожающе подавшись вперёд. — Но, думаю, за то, что она вдруг найдётся, могут и заплатить чего. — А ваша, с позволения сказать, «дочурка» и имя то самое носит, и под приметное описание подходит, да и вряд ли много в наших краях юродивых. Довольно. Джоан рывком расправила плечи, подняв голову выше, нахохлилась разъярённой хищной птицей и заговорила твёрдо, колко и безжалостно. — Люди трепаться горазды, особенно те, кому одноногая особа без труда под дых саданёт за оскорбление её супруга и дебоширство в заведении. Вы глаза-то разуйте, — отшагнула вбок и, перехватив Линду за плечо, притянула к себе, по-матерински прижимая к груди. — Неужели не видать, что это моё родное? Лицо, глазёнки… а юркая какая — вся в матушку! Не погляди, крысёнок, что за люд пошёл! Ишь чего выдумали! Быть гордой и играть гордость у Сильвер в равной мере получалось отличней некуда, а уж уверенность была у неё врождённая — в каждой клеточке тела и капле крови. И какими бы нелепыми ни казались порой сами слова или то, о чём они были, агрессия, — пассивная или рьяная, — пугала, если Джоан того желала. Ну и что, что в самом деле ни лицом, ни глазами Линда не была на неё похожа?Недостаточно слов? Ну так чем же полотенце, перекинутое через плечо, не плеть? Замахнуться, ударить — да посильней. Костыль в помощь? Почему бы и нет? Вот так. Чтоб смотрели, как на прокажённую, чтоб шарахались прочь, чтоб сбегали с позором и не думали вернуться. Когда двое спешно, от греха подальше, выходили из «Подзорной трубы», чуть не сбили с ног Чёрную Псицу, за что были справедливо освистаны вслед. Пропустив вперёд до этого шедшую позади Слепую Пью, когда путь был свободен, Псица на мгновение поймала взгляд Сильвер. Ничего не сказала, не улыбнулась, только коротко кивнула и едва уловимо указала на полу своей длинной матросской куртки. По привычке скрытно носила на поясе короткую саблю — на манер того, как делала это с парой оных Пью, когда была зрячей. Джоан истрактовала этот жест по-своему. Линда как-то совсем притихла, растерявшись слишком сильно, чтобы хотя бы заплакать. Тяжело выдохнув, Джоан чуть отстранилась и, заглянув в глаза серьёзно и едва ли не строго, взяла за руку повела к лестнице, в сторону хозяйского крыла «Подзорной трубы». По дороге сурово, — на эмоциях, — крикнула супругу, чтобы заменил её на некоторое время. Не заметила, как Псица, стоя прислонившись спиной к стене подле устроившейся за столом Пью, сперва исподлобья наблюдала за происходящим, а после наклонилась что-то ей сказать. Ты поймёшь много позже. Шли быстро и молча. Джоан, привыкшая читать людей будто книги, не чувствовала страха Линды, но, к стыду перед собой же, сама ощущала беспокойство неясной природы. Сейчас. Вот сейчас. Что-то должно произойти. Джоан завела Линду в гостиную и захлопнула изнутри двери. С силой, громко — эмоции всё ещё были сильнее её самой. Теперь, в пустой и тихой комнате, Линде стало чуть тревожно. Поступков с дурным умыслом она не совершала: был бы хоть какой-то умысел; чаще и сама гадала, почему повела себя тем или иным образом (очень надеясь, что не неверным). Потому её и нечасто посещало чувство вины, а когда и посещало, природы его Линда понять не могла. Оттого и уцепилась за горло тревога. Джоан некоторое время стояла к Линде спиной, опершись обеими руками о стену. Собиралась с мыслями, пыталась отдышаться, прогоняя гнев. Так тяжелей это с каждым разом давалось… «Нужно сказать. Обязательно. Сейчас». Развернулась, положила ладонь на плечо Линды и… Ничего. Мысли беспорядочно роились в голове, но живых слов не получалось. «Ты вот, что запомни. Твои родители Сэмюэль и Джоан Сильвер. И ты сама Белинда Сильвер, прежнюю фамилию забудь. Когда, говоришь, на свет появилась? Эту дату совсем-совсем с концами не забывай, но лучше-ка хорошенько запомни другую, например… четвёртое апреля. Да, пусть так. Родилась ты не в здешних краях, а мы столь часто перебирались с места на место, что и не помнишь, какие земли твои родные. Когда мы въезжали сюда, был поздний час и дурная погода, поэтому тебя тогда никакие соседи не видали. Ты долго и тяжко болела, и мы не говорили о тебе, чтобы потенциальные гости и постояльцы не боялись сюда соваться. К тебе всё это время ходила доктор Марси. Ты уже её видела, когда она приходила по мои болячки. Это моя знакомая, я с ней поговорю и всё улажу». Нескладна была история да хороша, если б ещё красок да витиеватых словес добавить, Джоан и сама это понимала. Рассказчицей себя всегда считала что надо, но… Но. Не к месту. Не сейчас. «Ты никого не бойся, слышишь? Если кто обидит, говори сразу. У меня со всяким сбродом разговор короткий — видела ведь, пока работаешь здесь, как я здоровенному детине нос в кашу расшибить могу? Вот-вот. И да. Заруби себе на носике: меня и Сэмюэля будешь звать исключительно матерью да отцом, и не только потому, что мы тебя «прячем». Я, может, сразу, как тебя приютила, приняла это решение