Идеальный альфа

Едва сдержав зевок, Чонгук прикладывает карточку к замку около их двери. Прикладывает раз, прикладывает два и дергает ручку, лишь на третий дверь поддается. Он едва ли не закатывает глаза — и то удерживается только из-за усталости. Как можно было построить новый корпус общежития так, чтобы спустя год дверь можно было открыть только с третьей попытки? На самом деле Чонгук просто раздражен, в обычное время он не имеет ни малейшей претензии к своему дому на ближайшие пару лет. Конечно, хотелось и окна панорамные, и ванну хорошую, и вид из окна на океан. Хотеть то много чего можно, но по-настоящему ему грустно, что нет собственной кухни. Чонгук бы расставил там баночки с милыми наклейками, что где лежит, купил бы наборы посуды в красивом цвете и дизайне, обустроил свое рабочее место и пропадал бы там часами. Примерно так выглядит его мечта. Добавить только нужно сонного омегу, который с радостью ждал бы завтрак, и ребетенка, только приехавшего от бабушки с дедушкой и сильно соскучившегося по ним. Возможно, Чонгук не идеальный, в привычном понимании, альфа, но какой уж есть. Даже не заметив следов от чужой обуви, Чонгук точно знает — Юнги уже вернулся. Наверняка снова пишет, и было бы неплохо, пожелай он Чонгуку спокойной ночи. Но за два года в Сеуле Чонгук привык, позволил их отношениям стать не такими теплыми, как было в школе. Он понимает рвение друга и поддерживает его, но все-таки временами Чонгуку немного обидно. Хорошо, что Юнги решил стать сильным и независимым в этом мире, добиться успеха, но Чонгуку так не хватает друга, не хватает этих разговоров за полночь, смешных усиков из горячего рамена, когда они дурачились. Но он не жалуется. У него прекрасная жизнь! Сменив ботинки на тапочки, а крутку спрятав в небольшой шкаф, Чонгук проходит по узкому коридорчику до комнаты и замирает прямо на пороге — к его удивлению, Юнги не за столом. Лежит лицом в стену на смятом покрывале, заткнув ухо наушником. Чонгуку он, очевидно, не рад. Но ничего. Не трогая его, Чонгук проходит между двух кроватей и садится за свой стол. Ему бы сделать задание на следующий вторник заранее, потому что опять не спать ночью очень не хочется. За полчаса он даже умудряется сделать первую часть — разложить свою любимую песню на вокальные обороты и ритмы. Юнги подозрительно тихо ведёт себя. Конечно, обычно он не горланит песни во весь голос, но всё-таки хотя бы перемещается по комнате, работает или читает — создает какой-то фон. А сейчас Чонгук словно один в комнате. Решив, что после работы получаса учебы с него хватит, Чонгук поднимается и разминает спину, незаметно поглядывая в сторону друга. Лежит, не двигается. Хоть они и договорились — вернее, Юнги поставил ультиматум, чтобы Чонгук не лез в его жизнь, — Чонгук все равно садится ему в ноги и внимательно рассматривает острое плечо. Раньше оно не было таким. — У тебя ведь музыка даже не играет? — Задает почти риторический вопрос, но Юнги тяжело вздыхает и достает наушник из уха. Уже проходили — Чонгук бы наклонился, чтобы прислушаться и сам выдернул бы его, услышав целую тишину. Юнги трясет им, что-то доказывая то ли Чонгуку, то ли себе, и откладывает, недовольно зыркнув на Чонгука. Настолько быстро отворачивается, что альфа даже не успевает разобрать ответы в его глазах, хотя слезы бы точно заметил. — Что случилось, Ю? — Чонгук закидывает ноги на кровать и облокачивается на ее спинку, чтобы все-таки увидеть лицо, если Юнги снова двинется. Юнги хмыкает и закрывает глаза, будто думает — как будто Чонгук не понимает, что боится все-таки показать глаза, — как рассказать о чем-то Чонгуку. Но в итоге лишь почти шипит: — Мелкий, лучше съеби. Закатив глаза, Чонгук остаётся сидеть на месте. Тоже проходили. Поэтому Чонгук терпеливо сидит, про себя почти идеально отсчитав восемь секунд, которые Юнги дал ему, чтобы уйти, и по истечении которых Мин уже по-настоящему шипит. При всей серьезности ситуации, ему бы пошло читать агрессивный рэп. — Чонгук, блять, какая буква тебе непонятна в слове “съеби”? Давай отдельно повторю: с-ъ-е-б-и. Далеко, блять, и надолго. Найди себе уже дырку и прекрати трахать мой мозг! Чонгук лишь смотрит на него, наконец вынудив показать глаза. Чистые, хоть и подернуты дымкой. Скорее всего, плакал и сейчас далеко не в лучшем своем состоянии, возможно, Чонгуку следует не провоцировать его. Неуверенность сильно давит, Чонгук буквально теряется, не понимая, встать ли ему и уйти? А куда? На кровать в одном метре? Чтобы бесить Юнги своим присутствием и дальше. Или на улицу? А если Юнги испугается за него? За своей растерянностью Чонгук пропускает данное ему время — Юнги подтягивает к себе ноги и садится. Если в глазах и может метаться молния, то прямо сейчас она это и делает. Радужка будто потемнела на пару тонов, свет опасно блестит. — Чон, блять, Чонгук, — низким, рычащим и абсолютно подходящим ему в этот момент голосом говорит Юнги. — Ю, — Чонгук поднимает примирительно руки, будто перед животным. Чтобы показать, что он сдается, что он слабее и признает силы Юнги. Старается еще смотреть, как можно мягче — он знает, что умеет так, умеет быть мягким. Чонгук хочет лишь поддержать, помочь и не больше. — Проваливай, — Юнги чеканит слова, будто последнее предупреждение. Чонгук ощущает себя школьником. Да у них ведь есть языки, они друзья, живут третий год вместе — почему просто не сказать нормально? — Знаешь ведь, что я волнуюсь за тебя, потому что люб- Слова обрываются прилетевшей в него подушкой. Чонгук замирает истуканом, чувствуя жжение на лице от сильного удара, но не слишком болезненное. Он удивлен, потому что Юнги никогда раньше не поднимал на него руку. Чаще всего сдавался, ворчал, рассказывал, но чтобы так… Это впервые. Замешательство Чонгука Юнги воспринимает по своему. Он оглядывается вокруг себя и хватает со стола бутылку, но в этот раз не кидает. Юнги встает на коленях, закрывает перед Чонгуком свет и ударяет его в плечо. Бутылка сминается и неприятно хрустит в опасной близости от уха, Чонгук инстинктивно падает на бок, напуганный фактом больше, чем болью. Над ним тяжело дышит Юнги, словно задыхается, и Чонгук решает, что всё, точно всё. Выместил эмоции — это даже хорошо, не будет держать в себе. — Стало полегче? — Да ты блять издеваешься? Юнги почти что кричит и окончательно срывается, хлестая по Чонгуку литровой бутылкой. Он попадает в этот раз твердым дном, Чонгук дергается от резкой боли в плече и дергается, закрывая лицо руками. Юнги бьет его по рукам, по плечам, по ребрам. Он словно отстраняется, отходит через десяток ударов,, и Чонгук отнимает от лица руки, вглядываясь в него. Юнги не плачет, нет. На его лице не злость, а что-то хуже. Чонгук не может разобрать его чувств, и от этого становится очень не по себе. — Ю, — собственный голос он слышит, будто из-под толщи воды. Услышав свое имя в форме, которой его зовет только Чонгук, Юнги будто приходит в себя. Словно его вторая, агрессивная личность, ушла назад и вернулся тот самый Юнги, в котором Чонгук сердца не чает. — Я съеду, — Юнги говорит уже своим голосом, но с тем же ледяным спокойствием. — Хватит мне заливать про твою, блять, любовь! Он снова замахивается, но Чонгук не успевает прикрыть лицо. Видит, как изогнутое донышко все ближе, а потом чувствует резкую боль где-то на щеке. Это не так важно, потому что за секунду на лице Юнги появляется то, чего так долго ждал Чонгук, — слезы. Юнги смотрит на бутылку с небольшим разводом крови и снова на Чонгука. Его глаза становится слишком уж большими и мокрыми, он будто пытается осознать. А после он отбрасывает подальше бутылку, падает на спину и отползает в угол кровати, упираясь пятками в матрас. — Прости, Чонгук, прости-прости-прости! — Юнги трясет головой, отказываясь верить. Чонгук, на самом деле, не видит ничего страшного. Он садится, касается пальцем ноющей скулы и видит на подушечках кровь — и что? Он столько раз в своей жизни резал себе пальцы, разбивал кулаки и колени, что едва ли сейчас получил хоть какой-то реальный вред. Чуть улыбнувшись, Чонгук подбирается к Юнги и уверенно цепляется рукой за его шею, утягивая в свои объятия. Юнги обмирает, даже не дышит — Чонгук чувствует руками — и дает себя вести, словно куклу. Удобнее сев рядом, Чонгук уверенно прижимает его к боку, выжидая время, пока от запаха Юнги успокоится. — Мне не так больно, как ты думаешь, Ю, — мягко шепчет, когда Юнги наконец задышал. Правда, пока далеко от нормы, но все же прогресс. — Всё хорошо. Он прерывается и целует его в макушку, прижимаясь к ней здоровой щекой, и мягко улыбается. Только сейчас тревога его отпустила. Пусть уж лучше Юнги бушует и срывается на нем, чем будет тонуть один сам в себе. — Я правда люблю тебя, Ю, поэтому очень переживаю. Ты бы видел себя со стороны… Если бы я просто так лежал, похудел на десять килограммов за пару месяцев и перестал говорить с тобой — что бы ты чувствовал? Юнги молчит. Не прыскает ядом и не брыкается, а значит слушает. У Чонгука еще больше теплеет в груди. — Всё правда хорошо, я всё равно рядом, видишь? Не злюсь вообще, даже не обижаюсь. Подумаешь, кровь мне пустил. Так теперь наша дружба на крови! Не разорвешь никак, ну? Чонгук всё говорит и говорит всякий бред, прекрасно зная, что Юнги — аудиофил. Ему нравится голос больше внешности, он чувствует в нем больше энергии, чем в действиях. Чем Чонгук и пользуется. — Как прошел твой день? — Шепотом спрашивает Юнги, когда Чонгук прерывается от сухости в горле. Глотнуть бы воды, да ближайшая в бутылке, которая испачкана его кровью. Так что Чонгук не рискует, не хочет напугать Юнги снова. — Было несколько пар, потом полетел на работу. Мне дали самому сделать капкейки на заказ! И похвалили потом, так что просто замечательная смена. — Им стоит платить тебе больше денег, а не льстить словами, — Юнги недовольно фыркает, уже ближе к своей обычной манере общаться, отчего Чонгук полностью расслабляется. — Я там не ради денег, ну по большей части. Мне нужен опыт и уроки. И фото для аккаунта, конечно. — Ты мог бы делать все здесь, а я потом буду у тебя выкупать и все время питаться десертами. Как раз наберу те несчастные килограммы, которые ты оплакиваешь. — На общей кухне совсем не то. Так что, когда снимем квартиру, буду тебя кормить только так. Отъешь щеки, и я буду счастлив! Юнги хрипло смеется и притирается щекой удобнее. Он словно кот, который пришел на нагретое местечко, приминает его и укладывается в свою ложбинку. Видимо, в душ Чонгук пойдет рано утром. И велик шанс, что ночью он свалится с одноместной кровати. Юнги молчит, поэтому Чонгук решает, что сегодняшнее останется между ними никогда не решенным. Хоть Юнги выпустил эмоции, пусть и таким способом. — Меня зажали сегодня после пары. На ней попросили включить трек, который задавали на каникулы, и препод хорошо оценил его и мою… — он заминается, не решаясь рассказать. Чонгук еще ни разу не слышал того, что пишет Юнги. Временами показать свое творение незнакомому человеку проще, чем родному. — Читку. Захвалил и отправит его на конкурс, в общем-то. А потом упыри из группы зажали меня. Требовали написать им что-то, чтобы им тоже дали повышенную стипендию, а взамен… Дадут почувствовать себя омегой. Как будто одолжение делали, суки, — голос у Юнги ни разу не дрогнул за рассказ, но Чонгук чувствует в этой ровности сплошную фальшь. — Нас заметили преподаватели, спросили все ли хорошо и они, оказывается, мои друзья. Меня отпустили, но вот… Надолго ли? Закончив, он тяжело хмыкает и выдыхает весь воздух, будто бы уменьшаясь на несколько размеров в руках Чонгука. Тот смотрит в его макушку и не находит слов, чтобы поддержать. Да и нужно ли? Он уже многое сделал, чтобы Юнги успокоился. Точнее, сделал сам Юнги, но Чонгук стерпел. — Я буду забирать тебя после каждой пары. Они не подойдут, пока я рядом. Домой тоже буду провожать… А если что, позову ребят из команды, наваляем им. — Там двое тоже из команды, не твоей правда. Так что смотри, не хочешь быть избитым — лучше не суйся, — как может Юнги пожимает плечами, будто это норма. Отказаться от помощи, хотя самого страх вгоняет в истерику. — Не хочу, чтобы избили тебя. И это последнее слово. Промолчав пару секунд, Юнги упирается ладонями в его грудь и поднимается, повернувшись и заглянув в глаза. Будто ищет там ложь, но ее нет. Юнги дороже себя для Чонгука. — Я могу обработать тебе щеку? Чонгук чуть приподнимает уголок губы, прекрасно распознавая в этом раскаяние и благодарность. Он кивает пару раз, и Юнги перебирается через него на пол, ищет какое-то время свою аптечку и придирчиво в ней ковыряется. Через пару минут Чонгук сидит, обтертый ваткой и какой-то жидкостью, с розовым пластырем на скуле, на котором Анпанман. И строгим запретом снимать его ближайшие сутки. Завтра будут веселые пары и еще более веселая смена в пекарне. Прибрав за ними весь беспорядок, пока Чонгук молча наблюдал, Юнги замирает со своим полотенцем в руках перед коридорчиком и покусывает губы. Он забавно думает — на лице виден почти весь мыслительный процесс. Но когда он выдает наконец свои мысли, у Чонгука спирает дыхание. — Ты можешь помыться и лечь спать со мной? Ну, кровать там придвинуть твою, чтобы такая громила, как ты, не ебнулась на пол… — Спасибо, что громила, а не горилла, — Чонгук закатывает глаза, пряча за этим смущение. Но кивает и расплывается в довольной улыбке. Юнги пародирует его закатывание глаз, тоже так скрывая смущение, и сбегает в душ, пока Чонгук едва не звездочки ловит в сердце. Спать вместе! Только подумать, его можно будет обнимать все время, пока Чонгук не уснет. Хоть всю ночь не спи, чтобы насладиться! Ванная в сумме занимает минут пять. И вот, Чонгук с радостной улыбкой прижимается ближе к спине Юнги, умирая внутри от его крошечных размеров в сравнении с альфьими. Он уже думает, что Юнги проваливается в сон — перестает ворчать, что Чонгук его раздавит, как внезапно Юнги шепчет: — Чонгук, я… Я пойду к психологу. И с этого момента всё должно стать лучше.