Лекс
Бубнеж из телефонного динамика рябил белым шумом. Блэквуд не питал интереса к предмету разговора, не порывался проникнуться всеми тонкостями «очень важного дела». Его вниманием всецело завладел Монро: он не смылся, опасаясь, что Лекс подслушает; не стал воровато оправдываться, шифроваться, нервно потея. Беспечно закинув ногу на ногу, Эрик лучился раскрепощенностью и... доверием? Плевать, что там курлыкает некто по имени Уильямс, — Блэквуд никогда не совал нос в чужие дела. Монро же отвечал односложно, произнося в нос только «ага» или спуская нейтральные «да» или «нет». Постепенно его скупой, формальный речевой ритм начал фонить, трещать неисправным микрофоном. Блэквуд больше не улавливал слов, не различал их смысловых оттенков. Зато слышал дыхание Аргуса. Впитывал отголоски его ровного пульса, будто бы наполнившего комнату, отпрыгивающего рикошетом эха. Слышал, как кончик языка Эрика, подавляя кипучую ярость, скользит по нежной внутренней стороне щеки. Лекса влекла близость. Недовольство, вызванное несвоевременным звонком, и былое наивное любопытство развеялись. Пока рот теряющего терпение Монро ломал прочный оскал, Александр поднялся, околдованный моментом. Взгляд заволокла мгла, расширившая зрачки. Шаги разогревала необъяснимая сила. Войдя в магнитное поле Эрика, Лекс уже не мог остановиться. Не мог вырваться из ловчих сетей, утаскивающих его вглубь клыкастой пропасти. Парня не остановил даже предостерегающий взгляд Аргуса — Блэквуд словно утонул в нем, не видя и не слыша ничего вокруг. Минута, расплывшаяся вечностью, — и Александр остановился в дюйме от мужчины. Накрыл его жаждущей тенью. Пространство сужалось, фокусируясь на единственном человеке. Его силуэт охватила призрачная дымка, тянущая прозрачные пальцы к Блэквуду, опутывающая ноги и руки преступной энергией. Невозможно сопротивляться. Лекс не хотел сопротивляться. Отравленный Аргусом, он склонился. Уперся коленом в послушно просевшую обивку дивана. Монро пульсировал вкусной аортой, которую не терпелось прокусить. Более неуправляемый Блэквуд с мягким напором оседлал Эрика, тут же расставившего ноги пошире, видимо, чтобы облегчить задачу. Александр знает: Монро не слушает своего Уильямса, хоть и не убирает телефон от уха. Посторонний голос бормочет глухо, но Лексу это не мешает. Пройдясь ладонью по аргусовскому прессу, обтянутому футболкой, он склоняет голову набок и подается к шее мужчины. Он не останавливает. Наблюдает. Губы обжигает полюбившийся вкус кожи. На язык ложится пульсация вены. Блэквуд оставляет долгий поцелуй, интуитивно приглушая звук от соприкосновения губ и чужого тела. Такая горячая тишина контакта куда интимнее, порочнее в своей эротической сути. Лекс не торопится; растягивает удовольствие, дожидаясь, пока кадык Монро не прыгнет при сглатывании непозволительно шумного выдоха. Уильямс до сих пор на проводе. Интересно, слышит ли он, как Блэквуд бесстыдно домогается его коллеги? Удивительно, но стороннее присутствие — пускай и косвенное — невероятно... возбуждает. Пикантность ситуации кружит голову, кровь гулко отстукивает в висках. Интересно, сколько Эрик продержится? Пройдет ли испытание на прочность? Впрочем, он самообладания не теряет — и это несказанно бесит. Запустив руку под край футболки, Блэквуд касается непосредственно голого торса. Твердый живот вздымается под ладонью, и в этот же момент что-то инородное, терпко пахнущее кожей для пошива дотрагивается до холки. Пальцы Эрика, снова спрятанные под ненавистными перчатками. Но сейчас не до них. Растревоженные волоски на загривке встают дыбом, пуская вдоль позвоночника колючие мурашки, вынуждающие парня слегка прогнуться. Дразнящая нежность злила, как и игнорирование приставаний. Лекс ждал бурной реакции, ответного негодования. Примкнув к Монро всем телом, едва не утыкаясь носом в экран мобильника, Блэквуд просунул обе руки под его футболку и настойчиво стиснул пальцами жесткие изгибы талии, что-то утробно проворчав. Пока фаланги, терпко разящие новой кожей, издевательски оглаживали холку, парень покосился на Эрика. Нет, он не просто невозмутим. Он потешается, смотрит надменно, как на несносного питомца. Кривит рот грубой ухмылкой, всем видом показывая, как его забавляет происходящее. Из-за уничтожающего высокомерия, холодно искрящегося в непроницаемой тьме глаз Аргуса, внутри копошились желчные черви мстительности, жажды возмездия. Взвинченный Лекс вонзил пальцы под ребра мужчины и, обнажив зубы, ужалил его шею злобным укусом. Десны лизнул привкус поврежденной кожи. А Монро даже не шевельнулся — лишь перехватил телефон другой рукой и снова поднес к уху. Разочарованный и сжигаемый едкой обидой, Блэквуд не заметил, как на затылок легла пятерня Эрика — сперва мягко, безобидно огладив волосы. Разомкнув челюсти, Александр, потерпевший поражение в этой схватке, хотел было отодвинуться, но Монро решил помочь, перехватив инициативу: пальцы, недавно ласково массировавшие кожу головы, собрались нерушимой жесткой хваткой — с поразительной быстротой, вдребезги разбив невинное тепло, стесненное телами. Из-за внезапности Блэквуд не удержал рваного выдоха, слетевшего с губ полустоном: его отодрали безжалостно, запрокинули голову, удерживая натянутые до предела волосы, вобранные в кожаный кулак. — Что там у тебя за возня? — голос из динамика, резко ввинтившийся в ухо Лекса ясностью, отливал досадой. — Да так... — Льдисто-синие иглы взгляда, мерцающего во тьме глазниц. Сила, сжавшая неподвижный воздух адским давлением, обрушившимся на голову. Жестокая сладость улыбки. Воплощение стихийного гнева. — Щенка завел. Ты же знаешь, — пальцы стиснули пряди сильнее, чуть не вырывая с корнем, и Лекс с шипением стиснул зубы, придавленный мощью, — собаки требуют много внимания. Щенка Блэквуд еще припомнит. — Держи свою шавку подальше. Дело важн... — Я понял, — Эрик агрессивно перебил занудного собеседника. — До скорого, Уилли. Тот все гундел и гундел, пока Монро не сбросил звонок. — Ну и? — его воркующий тон Блэквуда нисколько не обрадовал, а напротив, заставил поежиться. — Я смотрю, инстинкт самосохранения у тебя напрочь отсутствует. Как и послушание. Ничего, мы это исправим. — На цепь посадишь? — язвительно предположил Александр, хоть внутри все и подернулось неприятным холодком. Монро не ответил — лишь немного склонил голову вниз, из-за чего брови отбросили устрашающие тени на и без того темные глаза, сейчас напоминающие костры на дне Тáртара. Выдержав гнетущую паузу, произнес тихо, и эта тишина разнеслась раскатом грома: — Если потребуется. Мутнеющее сознание било тревогу, высвечивая сигнал: «Опасно». Раньше Блэквуд не придавал этому значения, однако Эрик и прежде являл миру оборотную сторону своей натуры. Не мог он быть таким идеальным до мозга костей. Не существует девственной чистоты, порядочности. Так же, как не существует и Бога. Александр знал это. Бессознательно выискивал подвох, относился с недоверием. И успокаивался лишь в те моменты, когда из-под брони Монро вылезали лозы ядовитого плюща. Человека влечет разрушение. Боль. Насилие. Смерть. Миром управляет Танатос. Расплывшись в благоговейной улыбке, Блэквуд еще раз омыл ладонями торс мужчины, после сместив их ниже, к резинке домашних штанов. Слегка оттянув ее, он состроил мину совершенной покорности, послушно расслабив напружиненную спину, вверяя себя хватке, позволяя Эрику делать что заблагорассудится. — Я не против. С одним лишь условием... — Воспользовавшись тем, что Монро поощрил хорошее поведение и немного ослабил захват, парень приблизился к его губам, накрыл их кратким поцелуем и шепнул: — В моем присутствии ты больше не наденешь эту хуйню. Перехватив руки Аргуса, Лекс отстранился, нахмурился и впился брезгливо-лютым взглядом в толстую пахучую материю, облегающую кисти — от кончиков пальцев до запястий. Словно увидел ползучую тварь. Физически ощущая, как настойчивое внимание жжет лицо, Блэквуд сохранил самообладание и аккуратно подцепил одну из перчаток. Стянув, отбросил в сторону и вгляделся в оголенную руку. Монро заметно напрягся: его бедра, где разместился Лекс, налились мышечной тяжестью, а корпус забугрился, будто готовясь дать отпор врагу. Перехватив нечитаемый взгляд мужчины, как будто задержавшего дыхание, Блэквуд мягко улыбнулся и припал чувственным, обжигающим поцелуем к тыльной стороне обезображенной ладони, в дневном свете представшей во всей красе. Рубцы, шрамы, рябые рытвины — как и ночью — тлели под губами загрубевшими неровностями. Прекрасные в своем уродстве. Настоящие. Горячие, прошибаемые едва уловимым тремором. Лизнув выпуклую белесую отметину, Александр увидел, как дрогнули брови опасливо замершего Эрика. Как на его лбу углубились морщины напряженной концентрации, тронувшей даже виски, где наметились жилки. Как поджались губы, а кожу точно выбелило тревожное ожидание. У него тоже есть слабости. В душе мирно заплескалось тепло, тягучее и баюкающее, сглаживающее нервные воспаления. Незаметно освободив и вторую руку Монро, Блэквуд притянул обе беззащитные, уязвимые пятерни к своему лицу. Накрыл ими щеки и с наслаждением потерся, любовно придерживая запястья Аргуса. Вынырнув из вод оторопи, мужчина помассировал большими пальцами скулы Александра. Утомление на щетинистом лице озаряло блеклое свечение остаточного беспокойства, и парень успокаивающе шикнул, без слов выражая свои чувства. Поминутно клеймя пальцы Эрика несдержанными поцелуями, изредка сменявшимися кончиком языка, Лекс не выдержал и рванулся вперед, завладев губами мужчины, вовлекая его в порыв страсти. Ответ не заставил себя ждать, и Блэквуд довольно заурчал в сильных объятиях, выпивая шумное дыхание. Больше не сдерживаясь и избавившись от оков звериного испуга, не скрывшегося от чуткого Александра, Монро набрасывался с отчаянием и полыхающим голодом, распаляя поцелуй, беспорядочно исследуя руками торс парня, оглаживая гибкую спину, живот и грудь. Когда мужчина схватился за бедра и слегка приподнял, вероятно, собравшись уложить Лекса на лопатки, парень ощерился и резко вырвался, спрыгнув на пол, едва не споткнувшись о низкий столик. Эрик замер в недоумении. Его лицо окрасило смятение, а меж бровей пролегла вертикальная складка. Он уже было раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Александр беспардонно прервал: — Еще ночью просил снять обоссанные перчатки. Я не лезу в твои личные дела, не ковыряюсь в нижнем белье прошлого. Но неужели так сложно не скрывать хотя бы рук? Ты, — оскалившись и враждебно приподняв плечи, Блэквуд ткнул пальцем в Аргуса, помрачневшего грозовой тучей, — судя во всему решил, что раз я тебе дал, то можно забить на элементарную просьбу? — Выдавив ломаную усмешку, Лекс сыронизировал: — Щенок и подстилка, верно? Сцедив сквозь зубы «блядь», парень крутанулся на месте и на ходу подцепил перчатки, валявшиеся на диване. Размашистый шаг перенял тяжесть, сдавившую нутро. Остановившись около урны, Александр наступил на педальку. Металлическая крышка распахнулась с беспринципным лязганьем, и «вторая кожа» Монро смешалась с другим мусором. «Не доверяет. Прячет то малое, что я просил оставить», — грузные мысли беспрестанно точили мозг, смешивая уныние с взрывоопасной яростью. Хоть пристальный взгляд и прокалывал затылок, разделывая мясо сознания ножом для рубки, Блэквуд не обернулся. Не подчинился. На взводе, он горько потребовал: — Отвези меня домой. — И взметнулся по лестнице, управляемый вспышкой гнева.Хантер
Тяжелые шаги на верхних ступенях лестницы уже затихли, а Хантер все еще слегка озадаченным взглядом прожигал пространство перед собой — точку, где мгновения тому назад мелькнула, прежде чем исчезнуть в полумраке, спина Лекса. И что это сейчас было? Щенок, подстилка... Совсем ебанулся? Этот вопрос так и хотелось напрямую задать внезапно взбеленившемуся Блэквуду, но взбалмошный мальчишка сбежал сразу же, не дав и слова сказать. Идиот... Хантер тяжело, медленно выдохнул через нос, прикрыл уставшие глаза и с усилием помассировал прошибаемые легкой мигренью виски. Затем, опустив руки на колени, перевел мрачный взгляд на свои проклятые уродливые лапищи. Верно, Лекс прав: теперь уже скрывать, прятать от него что-либо за прежними фальшивыми, иллюзорными ширмами — херовая затея. Стыдиться страшных рук, той роковой ночью гладивших, мявших, ласкавших, истязавших и изводивших до исступления все тело желанного объекта одержимости, — так нелепо, тупо, бессмысленно. Этим утром Вольф надевал перчатки по заевшей до автоматизма привычке, не задумываясь, что будет, если плотную «вторую кожу», обтянувшую его кисти, снова увидит Александр. Лишь на мгновение в памяти вспыхнули воспоминания той ночи — по прошествии нескольких долгих пустых дней кажущейся фантастическим сном, — когда Лекс оголил изувеченные кисти убийцы и самозабвенно целовал шрамированную, неидеальную кожу. Приятные, волнующие, знаковые моменты. Однако такой острой, резко негативной реакции парня на вновь надетые перчатки — Хантер не ожидал, не предвидел. Как же глупо. Ведь его мальчик даже при свете дня без какого-либо отторжения принял и одарил нежностью и лаской эти безобразные изъяны. Лекс и раньше выкидывал подобные дикие фортели. Порой его поведение становилось непредсказуемым, даже для логичного и точного, как вычислительный механизм, разума Вольфа, привыкшего чутко считывать малейшие эмоциональные колебания. Лекс действовал на импульсах, вне всякой доступной логики. А резкие качели его настроения часто превращались в головокружительные американские горки, закручиваясь поистине безбашенными, опасными для жизни виражами. Александр Блэквуд сеял хаос и сам был хаосом. А хаос — всегда претит рациональному, уравновешенному порядку. Одно так или иначе подминает под себя другое. Однажды, когда они вдвоем каким-то вечером, по обыкновению, засиделись в баре и Блэквуду вдруг ни с того ни с сего снесло крышу после распитой на двоих бутылки скотча, — он сдуру кинулся с кулаками на Хантера. Тогда мужчина впервые ощутил, как в его руках бьется загнанно пульсирующей жилкой хрупкая жизнь Александра, а внутри пробуждается нечто темное, чудовищное, жуткое по отношению к этому мальчишке. Тогда в голову Вольфа впервые закрались изощренные маниакальные фантазии о том, с каким непередаваемым наслаждением он сжимал бы крепкую шею Лекса в постели, давил извивающегося парня своим весом, выжимал из его соблазнительного тела все соки — мучительно медленно, со вкусом, каплю за каплей... К счастью, наутро Александр не помнил ровном счетом ничего из произошедшего и только озадаченно потирал ноющую челюсть и шею, потемневшую бурыми отметинами грубого удушья. Пришлось сказать, что пока Хантер выходил в уборную, оставив Блэквуда, это ходячее несчастье, одного, парень успел сцепиться с какими-то уродами и едва не был задушен, впоследствии также отхватив по морде. Лекс, разумеется, поверил «другу», как-то тоскливо сообщив, что ему память подбрасывает лишь неясные картинки и туманные всполохи событий минувшего «веселого» вечера, — чем Вольф на тот момент был вполне доволен. Не нужно доверчивому мальчику помнить лицо своего душителя, пускай он и сам нарвался. ...Только вот в этот раз провалов в памяти Лекса, кажется, не предвиделось. Он помнил все — или, по крайней мере, такое создавалось впечатление. И если парня, как ни удивительно, не оттолкнули тьма, жестокость и деспотичность истинной сущности Хантера, то простейшее несоблюдение элементарной просьбы, касающейся злосчастных перчаток, — вызвало в нем неуправляемый, непокорный шквал ярого недовольства, обиды и злости. И что теперь? Черт. Он действительно захотел уехать домой? Пускай Лекс на самом деле и не имеет права выбора в этом вопросе — о чем еще не подозревает, — но сам факт наличия желания покинуть уединенный дом в лесу и его хозяина... — Нет уж. Черта с два, — злобно процедил сквозь сцепленные зубы Хантер и порывисто поднялся с дивана. Глаза — два холодных дьявольских кострища, пожирающих и уничтожающих свет извне. Прежде мирно расслабленный покоем и умиротворением массив литых мышц — твердь закаленной стали. Подточенное тенями бессонницы и вялой усталости лицо — демоническая маска Ханья, внушающая страх и беспринципное подавление. Плавными круговыми движениями головы размяв шею и застывший плечевой костяк, Хантер не спеша двинулся к лестнице, вслед за своим бедовым персональным Хаосом.***
Дверь приоткрыта, в спальне пусто. За панорамными окнами угрюмо спит изумрудный, кое-где позолоченный красками осени лес. Тусклый свет, отбрасываемый пасмурным блеклым небом, сероватым полотном стелится по темному ламинированому покрытию пола, путается и теряется в бесчисленных складках смятого постельного белья на разобранной кровати. В воздухе еще чувствуется остаточный слабый запах сигаретного смога. Не хватает — для полноты и драматизма всей картины — лучей пламенного закатного солнца, трогательно разбавляющих безрадостную серость. Хантер остановился в дверном проеме, окинул взглядом комнату, застывшую маленьким обособленным островком посреди необъятного лесного простора, словно колышущийся на малахитовых волнах древесных крон стеклянный коробок. Ему всегда нравилось наблюдать за живой, нетронутой человеком, девственно-чистой чащей, обнимавшей одинокий домик уютной колыбелью. Это навевало чувство умиротворения и бесценной свободы. На краю кровати Хантер заприметил домашние штаны, в которых сегодня был Александр, а из ванной комнаты, снова открытой настежь, доносились характерные звуки бегущей воды. Мужчина беззвучной тенью ступил на паркет, не отрывая по-волчьи свирепого взгляда от распахнутой двери уборной. Первым импульсом, подогреваемым тираничной натурой, было жестко поставить на место поехавшего сучонка. Указать обнаглевшему щенку, кто его Хозяин. Встряхнуть за шкирку и заставить преданно, умоляя о прощении, вылизывать руки владельца. Но чем больше Хантер приближался к причине всех своих волнений, медленно отмеривая шаг за шагом, тем больше заносчивые эгоистичные порывы уступали место другим — рожденным благоразумием и тем самым безымянным Чувством к Лексу, до сих пор не нашедшим точного определения. Вольф начинал понимать и осознавать, что его малыш за последние дни и так прошел через многое: не только хорошее, но и откровенно ужасное. И оттолкнуть его сейчас своим ублюдским поведением, следуя лишь побуждениям собственного непомерного эго, — было бы чудовищной ошибкой; возможно, стоившей бы их отношений, что только-только стали налаживаться и перешли на новый, неизведанный уровень. Нужно быть терпеливым, чутким, выжидать и действовать осторожно; не нестись бездумно, сломя голову. Вольф и так уже перешел все существующие и несуществующие границы, что с самого начала в его планы не входило. Блэквуд сорвал со сдержанного, хладнокровного убийцы все печати, охранявшие прежде надежно закованную в цепи нечеловеческую сущность. Хантер плавно обогнул широкую кровать, на ходу избавившись от футболки. Вслед за ней куда-то к ногам упали и штаны. Нагой, оголивший не только тело, но и хищно выжидающее нутро, мужчина пересек теплую полосу света, проливавшегося на пол из ванной комнаты. Вошел, мгновенно зацепив взглядом свою цель. Все почти как тогда, той самой безумной ночью. Хантер вновь ощутил себя охотником, подкрадывающимся к ничего не подозревающей добыче. Тигром в засаде, выслеживающим дичь, готовым к молниеносному смертоносному прыжку. Лекс стоял в просторной душевой кабине, упершись вытянутыми руками в стену перед собой и подставив тяжелым струям воды опущенную голову. Теперь можно еще лучше рассмотреть, что его красивое, поджарое, идеально сложенное тело с крепкой шеи до стройных голеней — пестрело яркими, цепляющими взгляд метками. Хантер заклеймил его всего. Поставил грубые печати Владельца едва ли не на каждом дюйме загорелой, медно-золотистой кожи. Оставил глубокие укусы садиста и страстные засосы любовника. Забрался ему под кожу. Открывшийся вид мгновенно спровоцировал лютую волну возбуждения, вязким жаром стекшую от скакнувшего кадыка к низу живота и паху. Узлы затвердевших мускулов мягко развязались под воздействием головокружительно мощного притока крови, заструившейся по вздувшимся жилам бурным лавовым потоком. Дыхание участилось. Сердце совершило кульбит перед тем, как пуститься в галоп, пробивающий грудину и ребра. Каждый раз, видя его полуголым или обнаженным, Хантер боялся слететь с катушек. Каждый раз внутри пробуждался и зверел такой ненасытный, алчущий голод, утолить который — невозможно. Даже если затрахать его до потери пульса, до смерти. И этого будет недостаточно. Александр не обернулся, хотя Вольф знал: его присутствие парень почувствовал. Невозможно не почувствовать жадный, свежующий тебя взгляд. Рвущий на сочные кровавые ошметки. Пожирающий. Взгляд, расчленяющий заживо и бессовестно имеющий во все дыры. Однако Лекс не реагирует. Стоит все так же, подперев твердь кафельной плитки, пока шустрые ручейки влаги блестящими дорожками струятся по соблазнительным — уже досконально изученным Хантером, — изгибам тела. Но жесткие бугры мышц, туго перекатывающиеся под бронзовым лоском его кожи, — выдают нервное напряжение. Видимо, все еще злится. Непокорный, строптивый, невыносимо красивый. Показавший две крайности своего непростого характера — от ласкового ручного зверька до озлобленной дикой псины — во всей красе. Но любые звери, как известно, поддаются умелой дрессировке... Больше не медля, Хантер решительно направился к нему. Невзирая на это демонстративное, нарочное безразличие со стороны Лекса — засранец и головы не повернул! — по телу мужчины, вперемешку с накатившим возбуждением, разливалась и спокойная уверенность, наполнявшая каждое его движение величавой плавностью. Вольф подошел к парню сзади, сразу же бесцеремонно сокращая расстояние между ними до минимума. Ощутил на коже теплые, ласковые потоки воды, но куда сильнее и ярче — живой, пышущий жар его тела, знойным маревом окутывающий вмиг подобравшийся стан Лекса. Словно он готовится отразить удар или же наброситься. Впрочем, Хантер не обратил на это внимания, лишь машинально подметил наметанным глазом незначительную перемену. Это неважно. Пусть даже Александр сейчас развернется и кинется с кулаками, безрассудно вымещая посредством агрессии свои обиду и гнев, — Хантер не отступит. Его это не остановит. Шумно выдохнув, убийца приблизился к закипающему Блэквуду вплотную. Показалось, что в этот момент малыш Александр вздрогнул, но не пошевелился. Хантер прильнул ширью груди к его спине, сгорбленной под грузом гнетущих эмоций. Обвил руками — настоящими, без блядских перчаток — его крепкую талию, прижимаясь как можно сильнее, ближе. Влился в него каждым изгибом собственного тела, каждым расслабленным мускулом, словно накрывая своего мальчика нерушимым защитным куполом. Верно: Хантер готов оберегать и защищать его от всего и вся, всегда и везде; если потребуется — до последней капли крови. Вот только от самого Вольфа защитить Александра не сможет никто. — Никуда ты не поедешь, — хрипло выдохнув в ухо Лекса, мужчина на миг мягко прихватил зубами мочку, проколотую колечком серьги, и продолжил: — Я не позволю. Хантер говорил тихо, спокойно, едва перебивая шум воды в душевой кабине, но знал: для Лекса этот бархатный полушепот звучит раскатами грома в ясном небе. И в низкой глубине ровного миролюбивого тембра Вольфа — жесткий, повелительный нажим законного Владельца, не терпящего отказов и неповиновения. Ладони Хантера медленно, не спеша блуждают по сжавшемуся стальной пружиной торсу парня. Ласково, но уверенно и настойчиво очерчивают рельефы ребер, груди, твердого пресса, низа живота, где под гладкой кожей только-только начинают наливаться горячей кровью тонкие венки. Лекс задышал тяжелее, чаще. — Не думал же ты всерьез, что я так просто отпущу тебя? Пока Хантер терпеливо продолжает умелые ласки, призывая своего мальчика расслабиться и отдаться на волю жертвенного костра неуемной страсти, возбуждение от его близости нарастает с каждой секундой. Внизу живота уже требовательно тянет, и мужчина плотнее вжимается пахом в ягодицы Александра. Чувствует, как его участившееся сердцебиение прошибает грудину. Чем сильнее накал возбуждения, тем слабее напряжение, сковавшее Лекса. Он шумно дышит. Тело пронимает слабым тремором. Мышцы понемногу обмякают под напором грубой нежности изрубцованных пальцев. Хантер зарывается носом в его влажные волосы на затылке, вдыхает его полюбившийся вкусный запах, с наслаждением насыщая им легкие, точно животворящей амброзией. Оставляет долгий чувственный поцелуй на холке, аккуратно минуя следы укусов, расписавшие атласную кожу еще не зажившими багряными рытвинами. Правой рукой удерживая Лекса поперек грудной клетки, не позволяя отстраниться от себя ни на дюйм, левой ладонью Хантер проходится от его ребер вверх, к солнечному сплетению, выступам ключиц. Ямка у основания шеи, опасливо дрогнувший кадык, нежное, уязвимое горло. Чуть отстранившись, Хантер нависает над левым плечом Александра голодным дьяволом. Грубо перехватывает за глотку под точеной челюстью, умеренно сдавив трахею, и рывком поворачивает лицо парня к себе. Прямо, глаза в глаза. В его расширенных зрачках полыхает уже знакомое, темное и алчное желание, лишь немного оттененное остаточной одичалой злобой. Дыхание заведенное, хриплое, усложненное жесткой лапой, стиснувшей шею. Испещренные подсохнувшими ранками, манящие губы слегка приоткрыты срывающимися палящими выдохами. Лекс не сопротивляется, не стремится вырваться из прочных тисков. Смотрит открыто, бесстрашно, прямо в зеркальные разверзшиеся бездны зениц убийцы. Вольф знает: он и не смог бы противиться, даже если бы и хотел. Власть Хантера над ним — абсолютна. Подтянувшись к губам парня — сладкий вкус которых все еще теплится на языке, — Хантер сцеживает сквозь зубы медленный, тяжелый выдох. Сохранять самообладание, когда Лекс настолько близко, становится практически непосильной задачей. Но сейчас, в этот момент, он вынужден сдерживаться, насколько это возможно. — Мне тебя не хватало, сученыш, — то ли рычит, то ли надрывно шепчет Хантер в призывно раскрытые уста своего падшего Эроса и наконец затыкает их жадным, несдержанным поцелуем.