Тайны Сада

      Когда Андрей Князев появился в родовом поместье Горшенёвых – доме старого друга семьи, он был невзрачным, да и характер у него, мягко говоря, совсем не соответствовал его наружности. Вообразите себе молодого повесу шестнадцати лет невысокого роста, с угловатыми худыми плечами, острыми коленками и с серо-голубыми, обиженно глядящими на этот мир, глазами, и вы поймёте, почему его появление в доме никого не радовало.       До недавнего времени Андрей жил в усадьбе своих родителей, и каждый день несколько слуг одевали его, кормили, а один из самых близких, Григорий, сопровождал во время прогулок, посещения театра и даже на светские мероприятия, словно бы оставить юношу одного хотя бы на секунду было страшным преступлением. Впрочем, молодой человек и не пытался сбежать, и считал, что подобный контроль вполне удобен и нормален в их обществе, а потому даже пальцем не желал пошевелить лишний раз. Его отец, Сергей Вениаминович, был человеком занятым, и Андрей с уверенностью мог сказать, что видел его в своей жизни прямо перед собой не больше пяти раз, а если же считать те моменты, когда ещё совсем маленький Андрюша подглядывал в проёмы широких дверей, то тут получались все десять. То, что он знал про свою мать от других людей, так это то, что она была красавица, и пусть встречи с ней бывали наиболее частыми, от неё редко можно было услышать что-то помимо "Не сейчас, милый, я занята, попроси у Гриши".       И Андрей просил. В конце концов, он даже уснуть не мог без разговоров со своим слугой-нянькой, а в иной раз просил спеть ему, но Григорий всегда казался мальчишке глупым и скучным, а потому с криками прогонял за дверь, даже если через несколько минут подзывал обратно, не делая усилия даже для того, чтобы встать с кровати.       Так длилось из года в год все шестнадцать лет его жизни, пока в одно утро Андрей не проснулся весь вспотевший в особенно кошмарном настроении. На третьем этаже их усадьбы стояла невозможная духота, топили печь всегда сильно, а у двери в спальню уже ожидал с утренним умыванием незнакомый мужчина. Вернее как, он мелькал то в одних комнатах, то в других — Ты кто? Где Григорий? — Нахмурив брови, спросил Князев, и не слушая возражений, махнул рукой в ночных одеждах в сторону коридора, — Иди, и позови этого бездельника ко мне. — Никак не могу, Ваше благородие, — Слуга немного потупился, всё так же держа перед собой тазик, заискивающе кивая и вытягивая руки вперёд, — Он изволил умереть этим утром. Это привело Андрея в ещё большую ярость, он вскочил с кровати, путаясь в одеяле, опрокинул таз и закричал: — Пошёл прочь, прочь отсюда! В истерике он размахивал руками, топал ногой и кричал ещё что-то неразборчивое, в основном покрывая проклятиями и нового приставленного к нему слугу, и посмевшего умереть старого.       Андрей никого не любил. Он не знал, может ли он вообще испытывать это чувство, ведь даже плакал последний раз он в самом раннем детстве, которого уже и не помнил. Он с младенчества привык к тому, что лучше украсть из кабинета отца чернила, бумагу и сидеть в углу, чиркая по той, рисуя сюжеты, понятные только ему одному, а чернильные пятна отмоют потом слуги. Даже сейчас, когда Князев-младший успокоился, он лишь устало лёг на кровать и задумался, невыразительно глядя в сторону окна, завешенного большим количеством тряпок, чтобы лишний раз солнечные лучи не тревожили сон отрока. Он думал, что, наверное, это даже хорошо, что к нему приставили нового человека, ведь старый и правда был глуп, знал мало песен и плохо поддерживал светскую беседу. С этими мыслями, он и уснул, всё так же хмурясь во сне, что делало в целом красивое, но уж очень осунувшееся лицо, ещё более неприятным.       В это же время, на первый этаж с улицы зашла матушка нашего героя в новых богатых одеждах в компании молодого офицера, почти не разгибающего свою спину в преклонении перед женщиной. — Неужели всё настолько ужасно? — С сожалением спросила она, медленным, но отточенным движением снимая перчатку с руки, которую незамедлительно поцеловал гость. — Ужасно, просто ужасно, — В отчаянии пробормотал офицер, наконец отпустив ладонь хозяйки дома, — Сударыня, вам нужно было ехать на воды Кавказа ещё месяц назад, как я и говорил! — Знаю, знаю... — Надежда Николаевна заломила руки, неуверенно пожевав губу, — Я осталась только ради этого званого ужина, и... Изнутри поместья раздался крик, и слуги, даже не обращающие внимания на парочку в коридоре, начали сбегаться вглубь дома, поднялась суета и шум. — Ну вот, эпидемия добралась и до вас! — Воскликнул молодой офицер, схватив женщину уже за обе ладони и развернув к себе, — Прошу, вам надо уехать, Ваше благородие! Женщина закрыла себе рот ладонью, с ужасом наблюдая за поднявшейся вокруг беготнёй, а когда обернулась, в её глазах стояла сложная дилемма. В конце концов, она быстро покивала, пока из внутренних комнат доносилось отчаянное "Он не дышит, не дышит!", звенящее в ушах всех домочадцев и прислуги.       Про Андрея никто не вспомнил. Затаившись в своей спальне, он невольно был скрыт от беды всей усадьбы и спал, а его глубокий сон не мог потревожить ни топот снаружи, ни крики, ни ржание лошадей и стук их копыт подальше от заражённого дома, в котором осталась только одна душа. Когда юноша проснулся, всё уже стихло. Через десять минут после того, как он открыл глаза, к нему никто не подошёл. Через двадцать тоже. За дверью было тихо, так что он не знал, сколько просидел в этой комнате, возможно день или два, иногда засыпая, пребывая в ужасной скуке. Устав ждать и звать хоть кого-то из знакомых ему по именам слуг, он поднялся и накинул поверх ночной рубахи халат, криво его завязав, чтобы не болтался зазря. Проведя рукой по влажным светлым волосам, он приоткрыл тяжёлую дубовую дверь, оказавшись в коридоре. В доме было звеняще тихо, только половицы скрипели под тяжестью его недовольных шагов. Молодой человек вновь по очереди окликнул каждого, кто мог находиться в доме, но никто не отозвался. Морщинка между его бровями разгладилась, лишь удивление от незнакомого доселе чувства заставило его переживать, заглядывая в каждую комнату. С каждой новой, ему начали попадаться тела, бездыханно лежащие на полу, и ни одно из них не откликнулось ни на зов, ни на касание худой мальчишечьей руки. Все умерли. Никто не мог отозваться, потому что сердца их больше не качали кровь, а головы были пусты и не обременены мыслями. Андрей не чувствовал страха, только злость от осознания, что он не знает, что ему стоит делать и как долго ему придётся ждать, чтобы кто-то пришёл за ним. Когда придёт отец и увидит всё это, что он скажет? А когда придёт мать? Поедут ли они в поместье под Костромой, где ждали их новые души, или останутся здесь?       На столе в столовой стояло вино, не тронутое никем. Лишь муха, влетевшая в окно, вилась вокруг бутылки, словно указывая отроку путь. Он был голоден, а голова болела от лишних часов сна, так что взяв пару сухих булочек, что лежали в корзинке, он позавтракал ими и запил вином. Не зная, что с ним творится, он молча бродил по усадьбе, заходя в каждое помещение снова и снова, словно надеясь, что найдёт хоть одного человека, который откликнется на стук его шагов и скажет хоть слово. Перед глазами плыло, и вскоре, Князев как-то на ощупь зашёл в кабинет отца. Ничего в нём не изменилось, даже пыль не успела лечь ни на один предмет мебели, а посему мальчишка выдвинул стул, достал из стола бумагу, открыл чернильницу. Начал писать. Учителей он гонял, не каждому позволяя научить себя хоть чему-то, хотя уроки письма уважал, пусть и писал с ошибками. И рисовал. Пусть под рукой и были только чернила, которые смазывались и растекались по всему листу бумаги, он рисовал, нередко перемазывая руки, а порой и нос, синими пятнами. Он остался один и ему было нечем заняться.       А ещё через какое-то время он почувствовал, что его клонит в сон, – вино отравляло голову и мысли. Повеса пытался бороться со сном, клевал носом и упрямо держал в руках ручку, сжимая почти до скрипа, но пальцы разжались, а он сдался, отодвинув листок подальше и ложась на столе, на сгиб локтя. Глаза закрывались сами собой, и Андрей уговорил себя, что приляжет всего на пару секунд, прогоняя морок, на пару секунд, на пару...       Разбудили его уже незнакомые люди и топот по этажам усадьбы. — Видимо, все погибли, — послышался чей-то раздосадованный голос, – Ах, какая это была женщина! Наверняка и ребёнок у неё был красавец. Поручик, вы знали, что у сударыни был ребёнок? Почему они его никому не показывали? Мгновение спустя в кабинет вошли двое. Андрей сонно и слегка недоумевающе смотрел на них, тут же подняв голову со стола. Настроение его тут же испортилось от болящей головы и спины, которая неприятно прохрустела от резкого выпрямления. — Мать моя! — Изумлённо вскрикнул говоривший, тряхнув за руку спутника, — Отрок! В таком кошмаре! Один! Вот уж действительно кому Бог не даст умереть... Ты кто? Андрей сердито посмотрел на него и поднялся из-за рабочего стола так быстро, что порывом воздуха со стола полетели и высохшие от чернил листы бумаги со стихами. — Это не "кошмар", а наша усадьба, — он поджал губы и сжал кулаки, грозно глядя на вошедших, — Андрей Князев. Сперва здесь началось чёрти что, потом все куда-то исчезли. Что здесь происходит? — Ну конечно, это тот самый ребенок, — со вздохом сказал поручик, оборачиваясь ко второму мужчине, — Видно, в панике о нём никто и не вспомнил. — Почему в панике обо мне "никто и не вспомнил"? — злясь уже на то, что к нему относятся, как к пустому месту, заявил о своём присутствии Андрей, сжав пальцы ещё сильнее, впиваясь короткими ногтями в кожу ладони. Глаза у поручика стали какими-то сильно грустными, словно происходящее здесь должно было расстроить Князева, чего тот искренне не понимал. Теперь уже он обернулся к мальчишке всем телом, одной рукой ободрительно похлопывая его по плечу. Князев поморщился. — Никто о тебе не вспомнил, потому что в поместье никого не осталось.       Так Андрей узнал, что этой ночью Князев-старший заболел холерой и умер, а мама уехала на Кавказ без него, что слуг и отца уже успели похоронить. По всей видимости, соседи и оставшиеся в живых были настолько напуганы, что про него все забыли. Так Андрей узнал, что он остался в усадьбе в полном одиночестве.