Безумие

Белые-белые стены. Ничего не меняется. Время тут словно застыло. Я и не пытаюсь считать, сколько его уже прошло. Мне плевать, какой сегодня день, какой месяц, год... Я могла бы считать промежутки времени по тому, как санитар приходит делать уколы, заворачиваясь в белый халат, или как заходит врач, задумчиво цокая языком. Но зачем? Гораздо проще считать наши с Безумием нечастые беседы. Оно все так же приходит посмеяться надо мной, покружиться в своей сумасшедшей пляске, а потом заговорить и своими разговорами снова выжечь все внутри, заставляя еще долго корчиться от нахлынувшей боли и бессилия. И плохо, и изменить ничего нельзя. Меня ведь уже нет. Или почти нет? После первой нашей беседы оно пришло вновь. Покрутилось вокруг меня, потрепало за волосы. Я сжалась, чувствуя его липкие, тягучие и тяжелые прикосновения, притянув руки к груди. Безумие встало напротив меня и стало вглядываться мне в глаза. - Болит? - немного погодя, спросило оно. - Что болит? - я уже не боялась смотреть в его черные глаза, не боялась тонуть в этих омутах. Почему-то ненадолго они даже успокаивали, чтобы потом снова окунуть разум в пучину мучений. - Сердце болит? - уточнило оно, продолжая сверлить взглядом мои руки, прижатые к груди. - С чего ты так решило? - сама не знаю, почему, но я стала охотнее говорить с ним. Наверное, перестала бояться казаться сумасшедшей, разговаривая с пустой стеной. Кому какая разница? Меня нет, а значит, и дела до меня никому нет. - Когда люди выглядят такими измученными или потерянными, они говорят, что болит сердце, - пояснило Безумие свою догадку. - А оно что, и правда так сильно порой болит? - не знаю почему, но его искренне интересовал этот вопрос. - Да, - ответила я, - правда, это образное выражение. Нет, сердце может болеть вполне реально - это болезнь его сковывает и терзает. Но, чаще всего, так говорят, когда тяжело на душе... Безумие слушало внимательно и переспрашивало иногда: - Тяжело на душе? Разве к душе можно привязать груз? - Можно. Это не простой груз. Это груз предательства, измены, потери, страха, стыда, бессилия, отчаянья, наконец. Порой этот груз настолько тяжел, что душа гибнет под его прессом. Не выдерживает. Ломается и разбивается... - Как твоя разбилась? - грустно спросило Безумие. - Да, как моя. - А что же сердце? - И оно разбивается, не выдерживая этого груза. Предательство рвет его, измена травит ядом, потеря заставляет сжиматься от тоски, а отчаяние добивает, - я и не знала, зачем объясняла это все Безумию. Оно и так знало все это. Просто хотело в очередной раз напомнить мне, что и мое сердце растерзано и разбито, как и душа. - Ты говоришь о них, как о живых, - удивилось Безумие. - Ну, ты же живое. Ты существуешь. Ты причиняешь боль. И душа болела, и сердце. Они чувствовали. А значит, они жили. А вот я мертва. Я уже не чувствую... Безумие усмехнулось и пропало. А я прислушалась к тишине. Она была разорвана глухим ударом моего, как я думала, давно мертвого сердца. Грудь что-то сдавило, и я с силой вздохнула. Прислушалась к ощущениям. Болит. Оно все еще болит... Ненавижу!