* * *
Джей разлепил глаза — кое-как, видно, воздремал. Горло пересохло, как при тяжёлой простуде, которую и мудан изгнать не властны. Глотнул воды — попустило — и плюхнулся обратно, во влажную духоту шкур. От дыхания так али от тела — поди разбери. Будь Вильгельм близ — отыскал бы силы остудить. Словно колдун, призвавший Фимбулвинтер. А сами, мол, застынем во льдах, припаянные друг к другу, что рукоять — к лезвию меча. Не отдерёшь. А одно от другого не отымешь. Руки пакостничать дёрнулись, словно прикинувшись Вильгельмовыми. От его ладоней понабрались касаний — к сырому уду и горячему промежью. Там надавливали умело — Джей поскромничал. Не то раздерёт, словно чтоб найти источник пожара да загасить щипком, как фитилёк свечи. Когтями под самую кожу пробраться желалось — подцепляя, аки боджаги дорогого дара. Лишь бы зуд оттуда выдернуть, как занозу. А чуть шевельнёшь — глубже проникнет. Из-под шкур он кое-как выкарабкался — отяжелевшими мерещились, словно Джеевы веки. Говорят на родине восточной, не подымешь однажды — подстерегут тебя токкэби и насмерть заколют. Уж лучше от их клинков пропасть, чем суженого дожидаться. Позвал — голос провалился в тишину. Ещё раз лисёнком кликнул — на помощь никто не явился. Словно, провалившись в яму, запрокинул голову — и звал-звал-звал. Свезёт, если услышат до наступления новых холодов. Северные проходили — а яма Джею всё одно казалась топкой. Он прислушался к скрипу двери — ветерок донёс ароматы снаружи. Зреющая на плетне рыба. Перегной. Осевший, как пенка на молоке, снег. Облизнулся — вот бы в нём утонуть. С ним вместе растаять. Или в Вильгельмовых руках, не боящихся черпать снег горстями. Не боящихся начерпывать с Джея — от запаха до поцелуев. Да дверь отворил не он — дошло, когда послышались голоса Эйи и прислуживающей государю Алвы, дочери трэлла. Джей вновь тихонько закопался в шкуры. И их голоса понизились. Думали — а-а, уснул наконец. Наконец государя своего не зовёт. Слова плыли, сочились в уши, словно вода на глубине. — Ты за ним пригляди, — узнал Джей голос Эйи. Наставления она давала не хуже императрицы — хваранам. Бывало, и Вильгельм говаривал мягче. Всё, сказывали, мёд он испивать частенько стал. Из Джеевых, вестимо, уст. — Свет очей государевых ежели погаснет от напасти неведомой — и ему во тьму убрести судьба. — Да из каких передряг, государыня моя, государь только ни возвращался. — Эта уж его не выпустит. — Как прикажете, государыня. Разве вот… — Голос Алвы потонул в шуме со двора. Женщины вынесли полоскать бельё, разболтавшись, а в сенях весну кликал скот. — Не страшись. Не в бреду ведь он, в самом деле. — Это верно, но… И Алва вновь притихла. Казалось, жест Эйи её оборвал. Не то догадалась — не спит Джей, не то пообещала язык её колдовством пришить к нёбу. Упросить бы её — Джеев пришить навечно к Вильгельмову рту. Скрипнула дверь — и вновь стало тихо. Маленько погодя пара трэллов повела его в басту. Вытолкнули из сна, в котором лисёнком тыкался под Вильгельмов бок — укрой! спрячь! — и помогли облачиться. Мерещилось — босыми ногами по снегу волочился, до того стопы жгло. Думал, обернётся — узрит проплешины сырой земли. Государь бы ноги разуть не дозволил. Понял, когда трэллы, стянув с него башмаки, помогли начерпать согретую воду. Хорошо, что вопросов они никогда не задают, окромя горячо? попрохладнее? Не то Эйя и впрямь за болтовню языки их к нёбу пришила. Подумал было у неё вопросить, да хохотнул в тесной — сжимающейся, как требуха от удовольствия, поглотившая чужой лингам, — темноте. И ему, глядишь, пришьёт — колдовскими словами-нитями. Вильгельм распорет, воротившись, поцелуями-иглами. Уколют ведь — Джея узором неведомым искрасят от уст до самых пят. Виделось во сне — мечталось наяву. А вдруг сестрицы-звёзды не будут к нему суровы? И за созвездиями Джей ради такого, одевающимися в туманную пелену поутру, подглядывать не станет. Честно-честно! Как привели обратно домой, Джей вновь закопался в шкуры, словно лисёнок — в осеннюю листву, отлучённый от матери. Подрагивал, как болезный, — авось и не надо было отказываться хоть скира жирного лизнуть с тарелки? Звал свою судьбинушку — молча, вслух, крича. Иль отчего позвякивали стенки бронзового стакана у ложа? На родине-то Джеевой от охоты такой средство находилось — пусть и слабое. Что для Сунгмо — крупица риса вместо целой плошки. И она покойна не была, и Джей взвивался пуще. У-у, загрызу, сердце вырву! Мужских в охоту наглатывался столько, сколько и в целый год не съесть. Случалось, находил угодья разбойничьи — у тех сердце еле прогрызёшь, — а то и у утопленников с бортов разбитых кораблей выхапывал зубами. У тех водянистое, ветрами морскими просоленное. А у Вильгельма — какое? Коль государь из его уст мёду нахлёбывался, верилось — сладкое, пьянящее. А поцелуи можно оставить на похмелье поутру. Сам бы Джей их языком забирал, проникая в его рот, словно в чандок со съестным. По телу дрожь бегала — ловил. Рукой за ней следовал — под рубаху-исподнее — кожу почти? Там истоптала, что стада — здешние пастбища. Касался вновь промежья — и жмурился. У Вильгельма ручища — как у полубогов, не иначе, — тискают так, что не вывернуться угорьком. Пахнут золой и землистой сыростью — сам он плетёт рыбьи сети. И Джея поймал в такую, сам того не ведая.* * *
В воздухе вис тяжёлый запах понемногу оседающих снегов, истоптанных зверем да человеком. Звериные редели близ пристани у Салы — токмо любопытные олени принюхивались к пришлым. Вдохнёшь — всё одно промёрзнешь изнутри. Ветер закрадывался под рубаху — словно вёльвины длани творили колдовство — да студил пот. От перелеска недалече от пристани, куда спустили пару кнорров-лебёдушек, Билл направлялся с несколькими мужиками в Уппсалу. Негромкий говор колол тишину, словно топор. Да где-то трепетала крыльями первая перелётная птаха. Тащились тяжко, будто в сечи враги поразили. Ноги да руки, загудев, свою мелодию какую наигрывали. На таких празднествах бывать ни один воин, знамо дело, не любитель. Кто зубы тискал, кто — морщился и припрятывал лицо за рукавом. Вели под уздцы пропотевших разгорячённых лошадей. На них спихивали с земли в воду корабли. Дело то непростое — поперву вымоченные доски склепать меж собой, о снастёнках позаботиться да парусе. Всё — на родимой земельке. Та и оснастку для суден давала — растила, как заботливая мать, деревца и откармливала овец, будто детей своих матерниным молоком. Хельги всё поводил косматой головой — разгуляться восхотел. — Куда бы токмо на таких красавцах отправиться, а, государь Вильгельм? — Бредущий рядом Хрейр махнул свободной ладонью на свою буланую кобылу. В воздухе сгустился запах дыма — от давно погасших охотничьих костров, на которых стряпали себе съестное. В небо в такие ночи поглядишь — кажется, близь совсем. И его принять в свои залы готовое — возводить на трон, одарить новым титулом. Одарить Джеем. Он, он ведь за то упросит. Руки ещё саднило — невесть сколько Билл повытащил заноз из пальцев зубами. Словно медведь — охотничьи стрелы из бочины. Ею надо бы вновь припасть к разлитому мёду — и не подыматься, пока не засахарится. Как в одной песенке, знакомой уже ласковому Джееву голоску, поётся. Руки почерневшие от смолы, словно жжёные. Словно коснулся своего пылающего кумихо. От гнева ли огня? от страстного? Увидит Билл, как воротится. Об отлучках этих Джею стоило услышать — хмурился подолгу, что дитя побранённое. И вынуждал же на колени-руки его к себе прибрать — побайкать да уверить — ворочусь, ворочусь, ну. Точно? Слово государево даю. — Куда судьба велит, — отвечал Билл Хрейру. — Опробуем наведаться в Рибё да пополнить запасов каких. — Слыхивал, кузнечных дел мастера там отменные обосновались… А и тканей красоты невиданной с Павикена свезли. Примолк Хрейр — знающий, как вся Уппсала, кому купленные государем ткани дорогущие предназначались. Глядь — а лисёныш его уж новёхонький киртл обрёл. Таких цветов, каких на Севере не носят. — Тканей, молвишь. А самоцветов? — испросил Билл. — Это добро, государь Вильгельм, токмо вашего взора учёного и ждёт. — Ещё о диковинах каких болтают, Хрейр? Тот надул щёки, укрытые бородой, и округлил глаза — ну, мол, государь, всего-то и не упомнишь. Как Джей отважится покинуть Уппсалу — сам станет рассказывать Биллу о драгоценностях с прилавков. Какие — на очи его голубые похожи, какие — на лисью шерсть. Какие, государь, уста твои напоминают. Не цветом. Дотронься — горят же! — Да уж что! Этого-то полно, — отмахнулся Хрейр. Кобыла его дёрнула головой вслед, Хельги — повёл прочь шеей. — Выспросить токмо у торгашей надобно. Они ж, знаете, пройдохи, сребра сколь алкают. И в карман распихать, и в шапку, и в рот ажно положить. — Уж тем не удивишь. — Ну. Говорят ещё, птиц там диковинных полно. — Что за птицы? — вопросил Билл, щурясь на него. Солнце показалось — подмигнуло мальчишкой из-за облаков, скрав лакомые тени. — А, всякие, государь, — молвил Хрейр. — Наловят да везут. Вестимо, Джея точно придётся упросить в Бирку сплавиться. Птицу сам будет волен себе в дружки-товарищи избрать — и поминать своего доброго Гихи. Вопрошал, случалось, — где ж он теперича, любопытное дело, ночует-днюет? Сыскал ли себе хозяина внове? И вздыхал, словно скорбел по безвременно ушедшему в Хельхейм боевому товарищу. Говорил — мы с Гихи, государь, у самой судьбы тебя отвоевали. — Знаешь, Хрейр, как птаху добрую отличить? — вопросил Билл, поглядев в небо сереющее — словно сырой ситец. Вышить на нём ещё предстояло весне облака да грозовые тучи. — Это, государь Вильгельм, мне неведомая наука. — Сама в руки просится, — ответствовал ему. — Да оперение у неё тусклое, что через туман на неё глядишь. Оттого, что в печали росла, света белого не видала. Да как берёшь их, бывает, ютишь в дланях — и перья краше делаются. И Джей молвил как-то — шёрстка его в лисьем облике гуще стала, что ли. А ну как десятый хвост вырастет? — и хохотал. И им обещал, не зачавшимся даже, объять крепко-накрепко. — Отчего ж такое диво? — поцокал языком Хрейр. — От ласки. И птахи в ней знают толк. А откуда государь ихний ведал — в народе не испрашивали. На Джея, случалось, токмо скашивали взор — а-а, вот и этих навыков маленький творец.* * *
Хельги ступил тяжёлыми копытами на сырые половицы конюшни. Дождь гостил и в Уппсале — аромат влаги мешался с запахом конского навоза и лежалой соломы. Дождь и Джею весточку, глядишь, мог принесть — уж скоро, скоро твой государь воротится. Ответной Билл не получил. Громыхнули токмо кое-где тучи, словно Тор Мьёлльниром своим угостил врага, — и тишина вновь наступила. Хельги поздоровался с другими лошадьми — пообещал рассказать, каково на реке и далече ли весна. А в стойле вздохнул, топорща ноздри. Изнемог, видно, — а держался, не жаловался, в сечах уж закалённый. Билл, похлопав его по шее, потрепал за холку — там, где давным-давно затянулся на смоляной шкуре шрам от вражьего меча. В глазах тёмных, что бездна, узрел озорство — видно, каждый зверь глядеть так умеет. Особливо по весне. В Джеевы очи теперича не терпелось Биллу взглянуть — подивиться, до чего хороши. Подивиться, до чего пленять легко умеют. — Добро ты постарался, Хельги. Обождёшь награду? Кузнецы мои для тебя самую… — поцеловал его Билл, вытягивая слово — вместе с губами к конскому горячему лбу, — славную уздечку выкуют. А покамест отдыхай. Выйдя из стойла, Билл направился к ларю с овсом, что стоял недалече. Начерпав в медную чашу, воротиться было вознамерился — а услыхал: — Государь! — Будто клинком воздух рассекли. Глас Фроди принадлежал — тощенькому отроку, у которого и пух на румяных, что яблоки, щеках не пробился. Фроди взялся обучаться конному ремеслу по матушкиным увещеваниям — куда ж те, мол, в кузнецы-то? нешто Локи разум спутал? — да попал к Биллу в услуженье прошлым летом. В поселении его Ягнёнком кликали — кто за белёсые, что морская пена, кудри, кто за заикание. — Ох-х, госуда-арь! Воротились… — Подбежав к Биллу, он упёр руки в колени. Надышаться не мог — хапал воздух прелый ртом, будто жеребёнок новорождённый. — Ну что ж ещё стряслось, Фроди? Никак кобыла жерёбая приплод принесла наконец? — Э-это обождёт, — выпрямился он, выдохнув напоследок. — А чего ж? Насыпав в ясли Хельги овса, Билл повернулся к Фроди. Тот приосаниться опробовал — и я, мол, великим, что ётуны, однажды буду, — а вновь ссутулился. Словно нёс чего тяжёлое на своих тщедушных плечиках. — Да в-вот тут… мал-ленький государь ваш… — Ну. Молви. Заклокотало чего-то в Билловой груди снова — будто вороны, клювами клацая, терзали плоть. — Да в-вроде б прихворал он, что ли, — почти прошептал Фроди. — Прихворал? — Вороны словно плоть клювами крепче продели, что мастерицы северные — иглами лён. Авось и на Билловом сердце чего вышьют — так просто и не сойдёт. — Чего ж мне сразу об том не доложили? Хельги захрупал овсом, морду окунув в ясли. Соседка его подала завистливый глас. — Ну… А как? — совсем оробел Фроди. Словно и меньше сделался — в кулаке упрятать можливо. — Х-хвороба у него какая-то, всамделе, ч-чудная. Ни одна трава не бе-ерёт. А сама государыня, межпрочим, целит! — За Хельги пригляди. — Как п-прикажете, государь, — поклонился Фроди. Вздохнул вновь — да теперь токмо оттого, что за дурную весть — запоздалую дурную весть — государь подзатыльника пожадничал. Билл отправился из конюшни прочь — мигом ветер ледяной его ополоснул, словно кадку в басту на себя целиком опрокинул. Сердце трепыхалось — что голавль на нересте, пойманный наголо. Того и гляди, кажется, выскользнет. Сердце из груди — ещё легче. Ничего его не держит, окромя Джеевых клетей. А уж ежели захворал он — верно, ослабли. Возле дома, как дошёл по утоптанной тропе от конюшни, застал тишину. Скорбная — словно хозяина мал-ленький государь ваш вот-вот в саван облекут и доставят в курган. Отворил Билл дверь — скрипнула, привечая языком мёртвых деревьев. Дом — теплом. Посуда на столе — солнечными бликами, запятнавшими её, что ржавчина. Тихо было. Токмо прозвучало Джеево имя. Билл молвил полушёпотом, будто уж приник к уху своего кумихо. А грубости он, выросший средь звучащего, что ручей лесной, народа, — не терпит. Шепчи, слух словами нежными ласкай. Припомнилось Биллу, как впервые услышал он sowelu. Весь — что огонёк запылал. И ланитами, и сердцем, и телом. Значение тогда ещё неведомо ему было, а откуда-то понял — сердце подсказало, что ли, — ласковое. Джей щурится, словно солнце sowelu на нос капнуло. Джей преображается — краше юноши во всём Мидгарде не сыщешь. Джей сверкает в свете пламени на ложе — потом, слюной, семенем животворящим. Лисёныш-диво-яхонт. Им пахло в доме. Припадёшь к посудине губами, сличая Джеев след, — слаще мёда на языке станет. А ежели его самого опробует? Билл прошествовал в опочивальню — так и замер в арочном проёме. Кумихо его шкуру на ложе тискал, словно детёныш — мамкин бок в поисках сосца. А пригляделся — отирался, ёжа голыми коленками. Белёсые, солнца приставаний не знающие — как ягоды жимолости. Куснёшь — вздрогнет, что веточка на ветру. Он словно задыхался. Вволю наносился по небосводу — и, как лакомство, солнце однажды — без Билла — проглотил. А теперь вот выхаркать не мог. Билл достать готовый. Вычерпать из его глотки медовой языком до последнего лучика. Хоть и опалится, вестимо, сам — не о них, о Джея. Опустившись на ложе, Билл приник к нему, будто и сам захворал — а теперь вот требовалось тепло для исцеления. Джеево сжечь может, а не токмо угрозу растопить, — до того горячий. Он просипел чего-то и облизнул губы. Ноздёрки — широко распахнутые, как у хорошенькой кобылицы, — а не оборачивался отчего-то, запах втягивая. Узнавал — родимый ли? В бреду — и Билл о том ведал — чего ж токмо ни померещится. Уж тянешь нос, будто родимый запах распознав, — а зло неведомое его когтями и прищемит. У Билла их не водилось — не сегодня. Оставил медвежьей шкуре. — Вильг-гельм… — Здесь я, здесь, диво моё, — молвил ему, за предплечье ладонью тронув. Легонько, и не почует. — Чего ж с тобой приключилось? Джей словно уголёк из медных чаш, взмывших, что облака в поднебесье, к потолку. Сбрызнут не китовым жиром — потом. Ароматом незнакомым — будто выкупался в водоёме с чистейшей водой. Глотнёшь — а сладкая. Лизнёшь его — и… пропадёшь, верно? сам растаешь? — Опять ты мне мерещ… мерещ-щишься. — Джей, — прислонился Билл губами к его уху. За ним пульс — колотился, что птица. Что его сердечко. Ладонь Билл возложил на его грудь — в клети чтоб удержать, ежели выпорхнет. Да уговорит воротиться — не зря ж птичье наречье ведал. Токмо бы эта птаха не ответила клевком. — Оборотись, ласковый мой, ну. — Уходи! — взбрыкнул он, что лисица. — Ну молви, разве гженгонгер али ещё какой дух злой может тебя так кликать? — зашептал Билл, притиснув его токмо покрепче. Джей дозволил одарить его поцелуем — так, едва пушка за ухом коснувшись. Вслушивался зверьком на охоте — то ли в Биллов голос, то ли в его сердце, приникшее к левой лопатке. Острые ведь — легко-легко грудь вскроет, порасторопнее северных палачей. А сердце забирает пущай — заглатывает целиком. Пущай бьётся рядом с егошним. А прочь помчавшись, покажет ему небесные чертоги. Джей всё ж таки обернулся — на ланитах у него по пятнышку, что брусники северной наелся. Билл ладонь к правой приложил — ну, терпеть можливо. Не горячее костров, которые об руки тёрлись в ритуалах. — Вильгельм, — вышептал Джей. Признал наконец. Значит, и в ложе остаться дозволит — будто лесного зверя потеснить в норе. Так и перезимовали. Джею слиться вздумалось, что ли, — до того тесно приник. Вдохнул, выдохнул. Убедился — мой. Не тот, что в бреду невесть чего ему сказывал. Дланями он обласкал вдоль рук, будто ветви дерева. До того, что на Билловой спине, добраться ему хотелось, видно, — а не торопился. Все-все листочки на священной кроне перечесть да по поцелую оставить — как росинка окропила. Вроде б лихорадило его, как захворавшего. А на вид здоров — с глазами сверкающими, аки звёзды. О них он Биллу рассказывал. Единственное, что у них своровал, — блеск. Ну а сказки достались в придачу. — Что с тобой, ну? Вымолви, — упрашивал Билл. — Знахарей со всего Севера к тебе позову. Да что там Севера — со всего света пусть съезжаются, найдут для тебя избавление, чем упросишь клянусь. — К… коснись меня, — прикрыл Джей на миг очи. — Коснуться? — Да, вт-здсь-дтрнься-а. Перехватив Биллову ладонь, Джей устремил её вниз. Туда, где бёдра подрагивающие — видал такое у зверей по весне — смыкались. Куда не ладонью прильнуть хотелось — ртом, чтоб запах испить. Запах да его источник. Прижал поверх исподнего — сырое. Липла ладонь словно туда, в межножье. Джей выдохнул — зверёк, выбравшийся из силков. Высвобожденный. Да отчего ж он так? Знахарей кликнешь — коленки сомкнёт и губы надует. Нет, мол, вам — не покажу. Вопросил его Билл о том, приникая — чтоб нужды в нём у лисёныша всё ж таки не было. Чувствовал, нуждаться начинал сам. Не вдыхал — глотал незнакомый запах. Будто мёд из улья тащил. А он вязал изнутри — крепче дратвы на одёже. — Я… Прирда-тква. — И Джей задохнулся вновь. Чреслами елозя, что недавно по шкурам, ладонь ляжками пуховыми поприжал. Вот где силки настоящие — Билл в них покамест лишь лапой угодил. — У меня… Ка-а-ак же блит-внзу. — Чем тебя исцелить, Джей? — вперился в него взором Билл. Малютка кумихо голову запрокидывал — шею потную являя. — Молви, молви, не молчи токмо. — В тебе, государь… в т-тебе моё исцеление, — приникнув к Биллу, шепнул он в самое ухо. Джей хваткий — как лис свою добычу за загривок. Куда-куда — не смоешься. Опрокинув Билла на спину, он влез сверху — ретивый. Седоком бойким прикинулся, коленками пришпорил — толкнуться-взбрыкнуться чтоб под ним чреслами. А сполз на них своими, пах опробовав отереть, — заелозил. Взором вопрошал — ну, а дальше? — Сожру-тбя. Сож-жру-у… Покамест он грудь не вспорол, Билл сел — ну его, попытается ведь. Когти — лисьими сделались. Взор ещё человечий, глаза — голубика перезрелая, тёмные-тёмные. Свет поигрывал? Похоть съедала? Изнутри его жгла — вот отчего дыхание горячее, будто молочный пар. Билл к нему приник, Джея — к себе. Чтоб ничуть он не остыл, что молоко парное. Припал ко рту — испил. Джей впитывал, весь как-то подобравшись, что звезда — лучики свои поутру. Впитывал касание-лобзание кожей — срамную жижицу из уда. Биллу не являл, как невеста. Так, токмо коснуться дал. Кожа меж пальцами — смазанная — друг о друга скользила. Приникнешь к его чреслам ртом — совсем обезумеешь, и без белены священной. Вперёд али следом. — В басту мне надобно, — молвил Билл, запах его вдохнув у шеи. Свой — петлял ладонями, словно тропу по зимнему лесу, вдоль Джеева тела. Захочешь — заблудишься. Нарочно это, чтоб потом, потом носом на свой же след напасть и брести, плутая. Джей замотал головой — мазал касания по телу, накрыв Билловы ладони: — Ост-таньс-ся-а… Туда касания вёл, куда чужой взор ни за что не падёт. Коль случится — сам стряхнёт Джей, всеми девятью хвостиками взмахивая. Под исподним у него сыро-сыро — пальцы заскользили, что на топлом льду. То уд щупали, то ниже. В жмень маленькую мошну подобрали — подобрались вослед к отверстию. — Да, да-а, можешь… — втянул носом воздух Джей. Долго не выпускал — запах чужой — родной же? — загрёб. И ни горстки не воротит обратно. — Молви. Пальцы гладили его — словно цветка сердцевину. А костяшки тёрлись о кожу — нежная, что лепестки. Джей раньше всех распустился по весне. Плечо ожгло — да глядеть вот некогда. На что оно, ежели возлюбоваться можливо им, вздрагивающим — что от ветерка пронизывающего на корме драккара. Куда б токмо тому его унести по волнам удовольствия срамного. — Вну-утрь, — упросил с хрипотцой. А сам головой отёрся — как скира с блюдца упросил лизнуть поболее. Лакомился заместо этого поцелуем. Да почти взмыл — ах, пальцев касания внизу растерял, что бусины, — едва Билл щипнул губами подбородок. Щёку-скулу-ухо — словно засечки оставляя. Вернуться чтоб, ежели Джей сведёт с ума. — Уже? Ну… Ну-у-ну, яхонт мой, — молвил чуть слышно Билл. Губами по щеке мазал — как ослепший, отыскивал живительный источник. В глубине Джеева рта чем-то напиться можно — и охмелеть. — А ласкаться как же? Ты же… чщ-щ-щ, — зашипел ему, когда Джей упёрся в пальцы вновь. По запястью текло. — Ты же любишь ласку. Али разлюбил, покамест не было меня? — Ви-вильгельм… Вынув ладонь из-под исподнего, обеими Билл грудь его под рубахой обласкал. Соски окрепли, что созревшая брусника. — Здесь тебе хорошо? — вопросил. Давеча уж поплутал по его чувствительным местам — словно за потерянным некогда сокровищем Вендельской Вороны сплавлялся. Джей награждал постаныванием — вот ради чего путешествие то замыслено было. — Везде хо-орошо, — чмокнул Джей в губы. — Потому что с тобой. Пока заговаривал, как вёльва, ладонями по телу успел Биллову попутешествовать. И под кроной Иггдрасиля их пристроил — прятал словно в тень от жары, — и к корням егошним опуститься желал. А оттуда — проделать ход вперёд, к паху. Нет, не захотел — носиком лисьи повёл в вышину. Сам дразнился — запах китового жира вдыхая, мужского пота, еловых ветвей да кострищ. Он обещал — сотворит с тобой государь колдовство. Биллова он не страшился — с его-то пламенем, мол, как-то можливо до чего-то уболтаться. И порой казалось — покамест спит, Джей неведомые беседы шёпотом ведёт, припав ухом к Билловой груди. А объятое пламенем сердце ему ответствует. Али колыбельные северные поёт? Он переполз на ложе — весь текучий-плавный, что речушка. Живот корябал — натирал, запахом просаливая? — шкурами, бёдра повскидывал, точно кололся. Билл огладил — ни следика. Неужто своими стёр — запятнал? Авось и так. Позади него место занял, на коленях, словно принцу наследному кланялся. Джей не носил корон да диадем, а всё ж стать у него монаршеская — государева — никуда не девается. Оттого не он Биллу для удовольствия понадобился, а Билл — ему. Исподнее облепило ягодицы — морщилось складками. Будто под ним — по коже — чужие персты бежали. Прогнал Билл — стащил с него одежонку, обнажив. Дождался — вот, во-от вновь чреслами тряханул, словно в нужде его лихорадило. Лбом он припал к шкурам — зарыть стыд опробовал. — До чего ж ты дивный, — шепнул ему Билл. Шепнул — огонь голос скрал, внутренний, — а лисёныш услыхал всё одно. Подползти рубахе к груди помог — чертой позвоночника любоваться чтоб. Надавить пальцами на его завершение — потереть, — откуда хвосты начинали пушиться. Дрожал Джей пуще. В шкуры глубже хоронился. Ноги распёр — вот, под точку эту самым ртом припадай. Где отверстие припухшее-румяное — что лисья петля в гон. Хоть и не озвучил — Билл не ослушался. Разве ж поперечишь государевым приказам? Аромат хвои-пихты вдыхал — словно в смоле увяз. Носом грёб, тыкался, глубже вдыхал меж ягодиц — пока до приторного аромата не добрался нюхом. Вот этот — Джеев, не приклеенный басту. Лизнул наконец вширь — да язык в самую сердцевину вдавил. Что в ягоду, из которой — полакомиться прежде чем — тащишь кость. Кожа отдавала солоноватым-терпким-вяжущим. По всей промежности — от мошны до отверстия — петли — жижица срамная плёнкой. Лакомился Билл — слизывал. Ссасывал губами — примкнув вплотную под мошной. Токмо и слышал — спереди неровным голоском — вильге-эльм-вильг-гельм-вильг-ге сдавался ему ласковый кумихо — коль таким оружием на него замахнулся. Боле никому на себе его касаний — до нутра кипящего — не испытать. Джей пополз было маленько вперёд — не пустил. Рано, рано ещё, не наелся. Вот бы на лик его поглядеть. Румяный, поди, что подставившее бочок солнцу яблоко. И Билл его обогревал — касаниями губ-языка-рук. Впихивался — зализывал вновь до точки, где хвосты у него собирались. А потом опять в него погружался — пока петля не стискивалась. То не пускала наружу, то не пускала глубже. Глубже тоже достать хотелось, кишки его обагрить — семенем, не кровью. Хоть и вспоров снаружи до нутра. — Мне так х-хочется… Мне-очнь-очнь-хчется, — зашептал Джей. Хрипло — что снега сырого наглотался. Думал, глупыш, — лакомство. — Чего? — куснул его Билл близ розовеющего отверстия. — Ну, молви, лисёныш. Нече со мной стесняться. — Чтоб ты мен-ня наполнил, — всхлипнул. Джей не просит — приказывает. Не вопрошал его Билл — а может, у тамошних кумихо он наследовал лисьим императорам? Коли так, и Билл бы к нему поклониться пришёл. Как сейчас — чтоб трогательные морщинки под коленками узреть. Коснёшься — вздрогнет от щекотки. Петлю сожмёт — пустую. Затосковавшую. От его уда к шкурам тянулся сироп с самого навершия. Не смахивал Билл ладонью — смахнул ртом, захапав едва ли не целиком под аханье. Солоно — что вода морская брызнула на язык. Вязало. Во рту, Билл — руками по Джеевым бёдрам. Навидался, как северные мастерицы плетут узлы, — повторял. Случайно — себя к Джею накрепко привязывая. — Не мучь меня, Вильгельм, — упросил Джей, повернув к нему голову. — И себя. Чую… ч-чую же, что хочется. Наприсел маленько — коснулся ягодицами Билловых чресл. Тепло было — хлеще, чем под шкурами. Отёрся ласково — упрашивал ещё, хитрый. Через плечо уж не глядел — глаза не мигали. Подёрнулись — звёзды словно ночным туманом заволокло. Теперь, государь, не погадаешь. Теперь и так тебе всё известно. Прежде Билл освободился от брокеров да исподнего — а уж потом к крынке с животным жиром потянулся. Зачерпнул — повторил уж побывавшее здеся движение чужих пальцев. Тонких, с когтями лисьими на навершии. А-ах, оттого это, догадался, что малютка кумихо совсем уж давеча извёлся. Догадался — пока не вопросил. Размазал вдоль его отверстия жир — пальцы в нутро запросились. Запросился сам, запросился солоп. Сглотнул — привкус его сиропа-слюны на языке почуял. Приникнув, вновь вознамерился распробовать — с Джеевой спины. Пота крупицы, как высохшие морские капли, — язык щипало-шкрябало. Притиснулся Билл — чтоб солоп меж ягодиц его обогреть — натереть топлёным салом. Даа — уловил — гулкое, словно из потусторонья. Там бывал — тоже слышал Джеев глас. — Что, совсем тебе не терпелось? Весь извёлся, покамест не было меня? — зашептал ему в горячее ухо — лицо за ним прятал. Джей своё — в шкурах, попискивая. Отвечал? Упросить вознамерился? — Ис-стосковался. Оторвал он лик от шкур — мокрый, что в ручей окунал. Тёрся бёдрами — давил на низ живота, вскидываясь, до нытья. Вдохнёшь — усилится. Сглотнёшь — захватит. Словно чуму лисью от него подцепил. — Покрой меня. Ну же. Ну ж-же… Джей стелился — коленки шире расставлял, приподнимаясь-вздёргиваясь, лишь бы будто солоп в нутро угодил. Поднаправил Билл сальной рукой — подавил навершием. Не следил — чувствовал, — как Джей приоткрылся, впуская в жар. Гори, государь, вместе со мной. Туго хватал — обил тягучим нутром, затаскивал. Дышал, словно по поверхности речки голову держал, — часто-часто ртом. Над губой рассыпался пот. По телу — мурашки-прикосновения. По Биллову? Следом — словно дурной знак. Разве токмо дотронуться Джею не с руки — в кулачки тискал шкуру. Выжидал, пропуская удар удар удар — сердца-пульса, — когда солоп пронзит его целиком. Отвлекали Билловы касания — к соскам-ягодам, к горлышку журавлиному, к бёдрам медовым. Всего, целиком жиром истёр. Запахом своим с ладоней. Чужим — леса дикого, суден, из него освобождённых. Тоже, лисёныш, плыви — прямо в дланях, покамест держат. Покамест держат — а боле не выпустят. — Мо-ой. Весь мой… — сглотнул Джей, едва внизу соприкоснулись кожей. Слушал — птицей певчей, — как о том же Билл ему в самое ухо нашёптывал. До того, что язык, в его вкусе — запахе — обвалянный, пересох. Сглотнул — напился поцелуем, покамест ни движения навстречу жгучему нутру не сделав. Обождёт. Обождёт. Обо обо что-то и Джей жёгся. Выбирал — язык, али руки, али солоп внутри, калёный, что меч на наковальне кузнеца. В межножье его погрузишься — утонешь, обволочет. Хорошо тебе, молви? Не вопросил Билл вслух — Джей вслух не ответил. Поталкивался-кивал-да-да-да — губами одними отстукивал. Темп вынуждал повторять. Хрип — стон? — издал, едва Билл чуть вытолкнулся. Сперва токмо — опосля солоп совсем из его потрохов вывалился. Хлюпнуло внизу — навершие вдавилось в петлю вновь, пока вскинулся Джей — притих в Билловых руках. — Держу тебя. Держу, — обещал ему, обхватывая. К груди прижимал — там, где сердце ему принадлежит. А схрон доверил Биллу сторожить. Прежде таким не видал его — буявым, что токмо что выкупался. На ладонь — лапу — подставленную капал удом. Деревце раненое-сечёное — смола словно липкая. Билл его ранил — пронзал насквозь, теснился внутри, налегая. И сам — что абутор по весне. На запах пришёл, касаниями выменял. Драгоценные — Джей ими весь инкрустирован. Персты соски щипнули — того гляди будто молозивом засочатся. На живот давили — хватали под низом, там, куда проваливался солопом, искали ниже, под собственной окрепшей мошной — слюну мешали с жиром. Распробовал Билл, руку ко рту поднеся. Язык пуще связало. Кольнуло-обволокло. Джею поцелуем сплюнул — делился. Вот ты ныне какой, малютка кумихо. А он язык толкал навстречу — ещё, ещё накорми. И внизу тоже — петлю его срамную. Обсасывала, что голодный рот — кость. — Ка-акой же… — не вышептал — сглотнул Джей. — Какой? — Бугристый. Больш-ах-а!.. ш-шой… Крпк-кий. Мазал губами по Билловой щеке, приподнявшись — глубже чтоб в него устремиться, замуровать, остаться, умере не иначе, творил кумихо восточное своё колдовство — и без девяти хвостов Билла словно целиком обвивая. Ни вдоха, ни выдоха. Щекотало копчик — ниже устремилось, почудилось — впрямь кончик хвоста лисьего, а пот-пот-пот, хоть жменями зачерпывай да пей, авось от жажды убережёт, авось раззадорит её крепче, когда внутрь, внутрь внутрь — по толчку торопливому, словно угнаться за чем — за кем? Кумихо своим, ускользающим в духоте тел-шкур. Он ртом прихлёбывал — и воздух, и со щеки Билловой пот-слюну, и со рта егошнего, и сузился как потрохами — словно лопнуть вознамерился солоп. — Не тискайся. Слышишь? — мазал Билл носом за его ухом. — Не тискайся. — Не-мгу-не… — Не хочешь, чтобы уходил, да? Не пускаешь? — А-а-да… Не пускал — и теснота жаркой совсем почудилась. Мокрой, родимой. Словно утробье материнское. Джей ждал покамест — на руках выпрямившись, спиной втиснулся в грудь, вот сердце где твоё, вот, вот, чую — мне, мне принадлежит, коло колет? каждым ударом, что птица клювом? колол Джей лопаткой — приникнуть бы, облизать-обсосать. Так же, как его нутро — солоп. Омывали друг друга изнутри — осрамило его семя, солоп жиром вязким — потрохами топлыми? — заволокло. Густо, не двинуться наружу — топь. Билл проваливался — по своей воле. — М-м, жарко внутри… — Вроде б и поморщил нос лисьи Джей, а растёкся по шкурам. Билла снаружи теперича хотел обволочь — руки ласкали предплечья. Упал — локти не держали, — словно медведь в прелую листву. От Джея пахло пряной сладостью — и впрямь словно к мокрому мху приложился носом. Забрызгало не дождём али росой — потом. Сбирал капельки с его плеча — язык не ворочался. Напиться вздумал — захмелеть. Али опохмелиться? Изредка он пожамкивал нутром — чтоб вновь почуять. Рядом ли государь, пропасть ли не вздумал? Не то и Джею дорога, верилось, одна — в пропасть. — Не тяжко тебе, яхонт мой? — вопросил его Билл в самое ухо. — Тяжко, Вильгельм, без тебя мне было, — молвил, отёршись виском о нос, Джей — что лисёнок, лакомством одаренный. Ручной совсем, не вцепится. — А сейчас… Сейчас совсем хо-орошо, растаю. — Как же, не позволю, росинка моя. — Выпьешь зато, государь, — щурился он. — Целиком. Да прибился покрепче. То ли Билл к нему, что драккар к пристани — наконец её отыскавший опосля плутаний.