* * *
За девять дней до празднества пришла пора жертвоприношений. Процессию из девяти мужей, псов да коней Джей не застал — с маленьким Акке убрёл вглубь дома. С Биллом взглядами встретились на прощание — перебросились будто искрами. И впрямь кольнуло глаза — Билл проморгался опосля, потерев сомкнутые веки. С огнём всегда ему было легко — понимали друг друга, как давние товарищи. Ни одному костру Биллу представляться не надобно — и тот, что сожжёт однажды его тело, примет, как отец заплутавшего сына. С Джеевым огнём иначе — непокорный, хоть и с Востока смиренного привезённый. В руки возьмёшь — обожжёт, языком тронешь — дотла спалит. Кумекал всё, как бы к кумихо своему подступиться. Будто обивал крепость — прорешь искал для вторжения. Прорвётся — захватит. И сломает, вестимо, своего кумихо. Во власти такой, всё ж думалось, не было нужды. С Джеем её разделять интереснее — знай себе помахивает лисьими хвостиками да морщит нос. Это не хочу. То не буду. А это и вовсе не по нраву. С тем впервые Биллу сжиться, вестимо, придётся, ежели сберечь кумихо рядом возжелал. Покумекав опосля ритуала — в ушах гул людской задержался да визг взрезанных собак, — Билл к нему с мыслишками этими за пазухой воротился. Под вечер уж, когда господствовал в Уппсале рыжий-рыжий, что конская грива, закат. Руки омыл в бочке близ двери, прежде чем её распахнуть. Вода окрасилась — будто маки на самом дне расцвели. Оглядел себя, умывшись, — и совета не у кого вопросить. Вестимо, в опочивальню к возлюбленным ост-таньс-ся-а в чистом захаживают. В киртл вгрызлись пятна крови — не отцепить, не выскоблить. Да на судьбу понадеялся — и забрёл в дом. Встретила негромкая молва — словно заклинание напевали Джеевы уста. Чудилось, на возлюбленного призыв. Как у девиц, что напитки со своей кровью месячной мешают да юношам предлагают испивать в Мидсоммар. Джей таких ритуалов — кровью история твоя писана — не ведает. Знает другие — в которые добавляют поцелуи, что снадобье. В опочивальне они были с Акке — мальчонка, возложив голову ему на колени, воздремал. А Джеевы уста сказы исторгали — покамест длань ласкала светлые волосики, что шерсть ягнёнка. — …вот тогда-то тигры курить трубку и разучились, — вымолвил Джей — напоследок, видно. Припомнилось откуда-то — и Билл вот так к нему головой припадал. Не быль слушал — о лилиях волшебных. Лилии стелили тропу из диких чащоб, в которых пропадаешь от белены. И топтали их медвежьи лапы. — Кто такие тигры? — негромко вопросил Билл. Джей вскинул голову, воздев наконец ресницы, — взгляд под ними сверкнул. Искоркой под хмурыми бровями кинулся — Биллу опалило вновь глаза. Не фыркнул даже, не моргнул. Ещё пусть опробует — закалился. Пока совсем уж ослепить не решит. Взгляд его побродил по Билловой одёже — на вороте притормозил. — Кошки. Большие кошки, — ответствовал Джей, вновь воздев подбородок. Кланяйся, государь. — Полосатые, что твой киртл обагренный. На колени припади. — И когтища у них — у-у, страшнее кинжалов. Что, не решишься? Подойдя, Билл опустился пред ложем на колени. На изножье руки скрестил, припав к ним подбородком, — глянул исподлобья на своего кумихо. Тот взор пустил прочь, как стрелу — по ложному следу. Билл не подчинился — по верному брёл, взора от него не отводя. — А мне об этих тиграх станешь сказывать? — вопросил. А, малютка кумихо? Джей погладил Акке по голове — тот, засопев, втиснулся в его мягкий живот. Глаза прикроешь вослед — вспомнится, каково давить перстами на его чрево. До того глубоко, что въедается перстень. Задерёт рубаху — явит сходящую печать. — Слушай, если желаешь, государь, — молвил он, на Билла кинув взор. Эта искорка не жгла — обогрела.* * *
А потом он танцевал. На Мидсоммар девицы любые пляски устраивают — тешат мужской глаз, притягивают завистливый бабий. В сторонке, близ поселения, собираются в круг и возжигают костёр. Опосля обступают его, как любовника, и с голов друг друга перекладывают венки из дивных летних цветов. Замыкают круг, цепляются за руки — не разомкнуть, словно стальные браслеты. И кажется — так же на солнце блестят. О девичьем танце Джей не ведал. Биллу, восседающему на исходе полудня за столом средь мужей да воинов, всё думалось — жаться к нему станет малютка кумихо. Держался, словно государь, — ничуть не дрогнул, и когда Хрейр кулачище водрузил на поверхность стола в споре с насупротив сидящим. Косился Билл на Джея — ответного взора не встречал. Не упрекнул его ни разу — дескать, испытание мне уготовил? Погляди ж, как справляюсь. Джей — герой восточной сказки, живущей у него на устах. Али саги, обласкавшей слух. Вестимо, сами с Биллом её написали да пропели вдвоём, как гальдр, — так, чтобы донеслась она до далёких берегов. К элю он не пристрастился — горький, сморщил нос. А вот медовуха в кубке резном — пальцем обводил ромбовидные бронзовые узоры опосля — по нраву пришлась. Сладкая, что поцелуи. Лисьи? И они тоже. Погостить в Уппсалу пригласили уж вечер — праздник украсил. Выбелил льняные рубахи танцующих невдалеке девиц, одарил кубки да посудину бликами — словно инкрустировал камнями. Джеевы очи пламенем подсветил — вот кто истинно любимчик неба и звёзд. Светился — словно насобирал их, как ягод, в горсточки. Подбросил ввысь — окропили с головы до ног. Мужики разболтались о лошадях — давеча Хрейр с конём своим новым сладить не мог, норовистый больно попался. Кто-то ляпнул о восточных лошадях — вот те-то, мол, жемчуга истинные, и ничегошеньки за них отдать не жалко, ажно мечи. — Мордочки, право, у них — что у девиц этих же восточных, государь, — молвил Хрейр, ручищу к сердцу приложив. Видно, одна такая уж там рысью выцокивала. — Загляденье! — Поглядим. Да токмо лучше да крепче северных наших шведок ещё никого не видано. — Это истинно. А ведь они ж для дел каких воинских иль плотницких, — рассудил Варди. — Те-то красавицы, ну-у… Ужо и ездить на них жаль. — На что ж тогда такие лошади, — ответствовал Билл, отпив из кубка эль. — Любоваться и без того есть чем в Уппсале. Варди да Хрейр обернулись на девиц, Билл — глянул на Джея. И боле ничего не сказал, улыбку скрыв за кубком. Когда смеркалось, средь девушек остались самые стойкие. Остальные в ладоши похлопывали, изредка прибегая за хмельным к бабьему столу. Приносили с собой запах костра да пали — искусал кого-то за подолы подпоясанных льняных рубах. — Вильгельм, — шепнул Джей, подёргав Билла за фалдон. Кровавого цвета, торжественный — Джеевыми рученьками сотканный да в дар однажды принесённый. — Дозволено ль мне к ним? — К девицам-то? — Глянул на него — очи в сумраке светились. В небо голову запрокинешь — парочки звёзд не досчитаешься. — А чего ж… Ежели велико желание твоё, яхонт. — Не обругают? Не оттолкнут? — прислонился он носом к плечу. — Никому маленького государя обидеть не дозволено. Ступай, коли ноженьки просятся. — Ты с меня очей не своди. Джей мазал касаниями — под локтем, словно хмельного поддерживал. И впрямь, мерещилось, пьян — то ли от Джеевых прикосновений, то ли от слов, то ли от дыхания. — Пристально глядеть буду — никому тебя не тронуть, — обещался Билл. Расхохотался кумихо — и Хрейра прислушаться к беседе тем заставил. — Нет. Гляди просто. Да очей не отводи. Не то колдовство моё развеешь. — И был таков, выскочив из-за скамьи. Колдовству здешнему Джей так и не выучился — а на что? своей магии полны карманы да пазуха, — а восточное Билл отражать не умел. Вестимо, взор от него надобно будет оторвать — и рассеется. А не восхотелось. Пущай околдовывает — в Мидсоммар всё, всё дозволено. Проследил за ним взором, отвлёкшись от мечтаний вслух о кобылицах средь воинов, — Джей помчался к девицам. Танец они не прервали вокруг костра — втащили малютку кумихо в свою круговерть. Одна водрузила на его макушку венок — словно лето повелело его короновать. Глянешь — и впрямь принц с восточных земель. А то и вовсе император. Лисий, как всё думалось Биллу. И в танце — вился, вился костёр — попрыгивал, что лисица в гон перед своим избранником. Глаз не отводил, не прятал. С Джеевым взором сталкивался, как становился он ближе, едва поворачивал вокруг костра, — сглатывал тихонько. Лето скрало чужие голоса на застолье. Приправило ароматом пыльцы остатки яств — ежели проглотишь, в лес понесёт. То зелигенов ловить, то от них убегать. Это другим. Биллу — кумихо своего преследовать, в лесу нашедшего себе убежище. Джей цеплялся с девушками локтями — его кружили, он кружил. Костёр подыгрывал, что восхотевший хоть кого-то из них любовник. Выше вздымался, как солоп. Верилось, что Джея. И в то, что с костром его делил. Билл одаривает малютку кумихо цацками да шелками, каких никому в Уппсале не коснуться. Костёр — расшивает, что драгоценными камнями, бликами рыжими его одежонку. Инкрустирует янтарём — Биллу на зависть. Можешь, можешь так разве? Скрадывал Джеев образ. Моргнёшь — он уж пропал, тут же выпрыгивая из-за костра. Кумихо, видно, не сожжёт. А вот обласкает — наверняка. Да хитро — ни следика на теле не останется. Девицы то отпускали его, то вновь подтаскивали к себе — крепко-накрепко за ладонь хватались. Втемяшили ему, верно, — лишь бы никому в огне не сгореть. Упадёт кто, поддавшись ногам непослушным, — в пепел тут же обратится. Джей верит сказкам — верит правилам игр и танцев. Ноги хмельные подводили — держался, прыжком выравниваясь. На Билла оборачивался — жив, жив, пламя коснуться не успело. А Билла жгло, словно в самом пепле восседал и с костром лобзался. Что один любовник, что другой — оба из пламени сотканы. Джей — из небесного, которого касаться опасно, что будить зверя зимой. Как трогал его — взвивался, словно чумкой заражённый. И Биллу передал — выжгла нутро вместе с поцелуями. Выскоблила. Вместилище словно для малютки кумихо уготовив — как опочивальню. Сны предрекала увидеть — в которых медведи спят брюхом к земле, а сон их стерегут озорные лисы.* * *
Дотанцевался Джей до глубокой ночи — чувствовалось, умаялся. На Билла налегал поперву, едва отстранившись от костра и говорливых девиц, — а опосля и вовсе на руки ему влез. Словно только что явившийся из звезды, которой на небе теперича не сыщешь. Всё болтал про девичьи привороты — кому ныне уготовано ложе разделить иль затеряться в лесу. И тебя, государь, приворожил — токмо, мол, ничто мне для того, окромя взгляда, не потребовалось. Да костра, растворившего — вскипятившего — в очах колдовство. Льнул он крепко — ежели вдохнёшь, грудью в его вмажешься. Да нос уколют стебли цветов, увивших его голову. Пахло клевером да ромашками — будто Билл окунулся в траву на опушке. Будто прибрёл на неё утешаться медведем опосля сечи. Авось роса залечит раны. Авось — Джеевы поцелуи. Джеевы поцелуи — залечат сердечные. Билл внёс его в дом — прятать звезду, покамест солнце на неё ревнивый взор поутру не бросило. — Чего они только ни ска-а-азывали, — протянул Джей с зевком, едва Билл прикрыл дверь. Дом погрузился в полумрак — тонули в нём вместе с Джеем. Мерещилось, отяжелел — да оказалось, крепче бёдрами поёжил Биллову талию. Вскарабкался — лобзанием одарил. За что — не вопросил. Просто на Мидсоммар принято раздаривать беспричинные дары. Как солнце летом — всей Уппсале. — Это чего ж, допустим? — Будто б ты с ундиной однажды был обручён… А как-то зелигены в лес тебя увели — и неккам бросили забавляться! — округлил он глаза, словно и впрямь тому стал свидетелем. А опосля шепнул в Билловы губы, влажным теплом окатив: — Неужто правду молвят? — Никак ревнуешь, малютка? — прищурился Билл. — Я очень ревнивый! О-очень ревнивый, Вильгельм, — понизил Джей голос до шёпота, к Билловым губам всё ж примкнув. Не уверуешь, мол, — и вовсе опалю языком. — Слухами земля полнится, — ответствовал ему. — Токмо в один уверовать надобно тебе, Джей, ежели разлетится по округе. — В какой? Он склонил голову вбок — венок на макушке качнулся в сторонку. Джей из цветов по завету северных девиц сложит новый ритуал под подушкой. — О том, как конунг, что в Уппсале правит, завещал тебе сердце своё, — молвил ему Билл. — То уж не сказка — быль. Девять трав, девицы сказывают, сулят узреть избранника на Мидсоммар — того, что с судьбой договорился. Завтра, завтра поутру малютка кумихо заверещит — то государь, государь мой! Узрел? Тебя, любовь моя.