Моя терпко-сладкая месть

      Телохранители плотной кучкой сгрудились в дежурке у одного из мониторов Арма, громко гомоня, перешучиваясь и чуть ли не тыкая пальцами в экран. Порш и Кинн при виде подобного невиданного ажиотажа переглянулись и на цыпочках подкрались к толпе, но из-за широких накачанных спин и лохматых макушек четко разглядеть картинку не получалось. Подмигнув такому же заинтересованному в происходящем Поршу, Кинн приложил палец к губам, призывая возлюбленного к тишине, пару раз кашлянул и ненавязчиво спросил, умышленно изменяя голос и манеру речи, чтобы в первом приближении сойти за «своего».       — А что тут происходит, мужики?       — Да вот смотрим, как кхун Порче кхуна Кима тапкой пиздит, — машинально отозвался кто-то из новеньких, не отрываясь от захватывающего зрелища на экране.       — Он что?! — мгновенно сорвался на свой привычный командный рык Кинн, одним мощным рывком раздвигая тренированные тела и придвигаясь к монитору вплотную.       Арм, первым опознав по голосу начальство, инстинктивно пригнулся и без лишних просьб увеличил изображение и усилил звук до максимума. Камера с довольно неплохим разрешением показывала парковку с личным транспортом наследников семьи. Ворота гаража, ведущие во внутренний двор дома, были полностью подняты, так что добрый десяток дорогих иномарок, вызывающе-красный байк Порша и любимый черный внедорожник кхуна Корна были облиты ярким солнечным светом и пускали по кирпичным стенам помещения яркие солнечные зайчики.       Младший наследник главной семьи стоял у своего монструозного навороченного гибрида, поближе ко входу в дом, припарковавшись между байком Порша и пижонским темно-бордовым Мазератти Кинна, купленным еще в университетские времена в пику Вегасу. Ким выглядел пристыженным и виноватым, совсем как нашкодивший школьник, опасающийся реакции строгого отца на двойку, и Кинн задумчиво потер затылок, вспоминая, что в последний раз на его памяти Ким Кимхан Тирапаньякул таким выглядел в день смерти их матери. Черные облегающие джинсы и простая черная же футболка-безрукавка не скрывали порядком истончившейся фигуры, под глазами молодого человека залегли неприятные темно-синие тени, губы потрескались, кожа словно выцвела, и даже отросшие густые смоляные волосы, обычно тщательно причесанные волосок к волоску, сейчас были собраны в небрежный короткий хвостик на затылке.       Порче стоял напротив него в профиль к камере, взъерошенный, в перекошенной набок линялой бледно-розовой домашней футболке, судя по огромным размерам, когда-то принадлежащей Поршу, и бесформенных шортах цвета хаки, и раз за разом с завидной силой и упрямством опускал пыльную резиновую тапку, снятую с левой ноги, то на чужие плечи, то на грудь. Ким, что показательно, уворачиваться или вырывать у подростка внешне хлипкое, но гибкое и хлесткое орудие мести даже не пытался, только что-то невнятно бормотал и выставлял перед собой раскрытые ладони.       — …да пошел ты нахуй со своими умозаключениями, стратег хуев! — бесновался Порче, и не думая успокаиваться или прекращать наказание.       Каждое слово четко долетало до мужчин в дежурке, потому что, во-первых, подросток, не стесняясь, орал во весь голос, вряд ли вспомнив о наличии в помещении камер, а во-вторых, само записывающее устройство удачно оказалось расположено вблизи от спорщиков.       — Ангел…       — Какой я тебе нахрен ангел?! — Шлепанец быстро и хлестко опустился на правое плечо певца, оставляя после себя пыльный неопрятный след. — Поматросил и бросил, да, пи'Ким? Весело тебе было со мной играть? — Новый удар, куда более звонкий и сильный, если судить по чуть дрогнувшим от боли губам Кима. И вновь ни единой попытки уклониться, ни единого движения ради самозащиты, хотя Кинн как никто другой знал, на что способен его младший брат в драке — десяток людей Вегаса в баре Йок, которых Ким уложил практически голыми руками, ярчайшее тому подтверждение.       — И песня эта дурацкая, неужели ты думаешь, что мне от нее хоть на каплю легче стало?!       На этот раз удар пришелся по обнаженному предплечью, протянутому в сторону подростка. Ким прикусил губу, чтобы не позволить стону вырваться наружу, но руку от младшего не убрал, ставя чужие чувства и эмоции в приоритет, чего Кинн не мог припомнить за ним примерно никогда. Кимхан вообще был самым лучшим из них — истинная вершина творения их отца — великолепный боец, изобретательный, умный, жесткий, упорный, стойко переносящий любые пытки. Идеальный мафиози, осознанно позволяющий себя избивать вчерашнему школьнику под всевидящим оком камеры, о которой точно знал.       — Маленький, прости меня. Я виноват... прошу прощения за все.       — И что мне теперь с ним сделать, с этим прощением? Подтереться им, что ли?       Ким слегка поморщился от резкости формулировок, но не перебил, позволяя Че выплеснуть агрессию и боль, скопившуюся за восемь месяцев, прошедших от момента их расставания.       — Как мне теперь тебе доверять? Как заставить себя поверить, что ты мне снова не лжешь? Почему я вообще должен это делать? Почему меня угораздило влюбиться именно в тебя?..       Голос Порче постепенно стих, неукротимый гнев в бездонных черных глазах сменился горьким отчаяньем и звенящей пустотой. Сориентировавшийся Ким плавно, как змея, скользнул к подростку вплотную, поймал в объятия и тесно прижал к себе. Вовремя вспомнив, что его черная футболка сплошь покрыта грязными следами от шлепанца, он на секунду отстранился и стянул одежду, оставаясь по пояс обнаженным. Попытался снова привлечь к себе Порче, но тот не позволил, упираясь выпрямленными руками в чужую грудь, и расширенными глазами уставился на ярко-красные воспаленные следы, в обилии покрывающие гладкую кожу с редкими белесыми следами старых шрамов.       — Пи'?.. Очень больно?.. — растерянно спросил он, и обида на его симпатичном лице быстро сменилась виноватым и расстроенным выражением.       — Что? Нет. Нет, малыш, это ерунда. А ну, не плачь, не смей снова из-за меня плакать, — Ким подошел вплотную и, несмотря на легкое сопротивление, все-таки обнял младшего, позволяя ему уткнуться носом в свое плечо и поглаживая по спине с такой нежностью, что Кинн даже заподозрил, что это не Кимхан Тирапаньякул, а какой-то особенно удачный двойник — его нонг' просто не умел любить кого-то, помимо самого себя и своей музыки.       — Не смей жалеть о том, что сделал, Порче. Я заслужил куда большее, чем пара легких шлепков тапкой.       — Но пи'Ким!..       — Мне совсем не больно, маленький. И ты у меня слишком добрый и ласковый, настоящий ангел — любой из моей семьи за подобный промах уже давно бы в меня всю обойму всадил, и был бы прав.       — Я очень скучал, пи', — разбитым, бесконечно усталым и сиплым от подкативших слез голосом сказал Порче, пряча влажное лицо в укромном местечке между шеей и плечом Кима.       — И я, маленький. Прости меня, пожалуйста, я такой дурак, — Кимхан обессиленно прикрыл глаза, крепко впечатывая более хрупкого подростка в свое тело.       Кинн оторвал завороженный взгляд от монитора, когда тепло и запах его любимого человека, все это время монолитом стоящего справа от него, пропали. Краем глаза он уловил край любимого оливкового смокинга Порша, мелькнувший за углом. Переглянувшись с тихо паникующим Армом, Кинн строгим тоном приказал телохранителям расходиться и бросился вдогонку за любимым мужчиной, явно настроенным сломать младшему брату нынешнего главы семейства пару-тройку костей.       По пути в гараж он усердно вспоминал все, что вообще знал об отношениях их младших братьев. Выходило, что прискорбно мало. Переехав в особняк по настоянию Порша и Корна, Порче практически не отсвечивал, держался скромно и тихо, с Тирапаньякулами старался пересекаться по минимуму и ни с кем не сошелся близко, несмотря на активные попытки неугомонного Танкхуна наладить контакт. Целыми днями младший Киттисават либо сидел в своей комнате и играл на гитаре, либо ездил учиться в музыкальную студию, либо гулял по парку или набережной в компании двух доверенных телохранителей — проворонить по глупости младшего брата возлюбленного Кинну хотелось меньше всего, приключений на задницы им вполне хватило и с уебком Таваном. Однако Кинн не был в курсе всех перипетий отношений парня с Кимом, как, впрочем, и Порш — Порче ничего никому не рассказывал, решительно и храбро переживая свою боль в одиночестве.       Кинн ситуацию в общих чертах узнал от самого Кима, когда, спустя всего пару недель после «расставания» с Порче, нелюдимый младший братишка неожиданно заявился в комплекс, без приглашения вошел к Кинну в кабинет, лающим коротким приказом выгнал охрану, направил на него взведенный «Глок» и рявкнул, что, если с головы подростка упадет хоть волос, он сначала выследит и убьет нападавших, а затем прострелит Кинну колено за то, что не уберег мальчишку.       — Все настолько серьезно? — спокойно спросил тогда Анакинн, с тихим неуместным восторгом наблюдая за водоворотами ярости и неприкрытой угрозы в знакомых с детства непроницаемо-черных глазах.       — Серьезнее некуда, — качнул головой Ким, все же отводя пистолет в сторону, и старшего Тирапаньякула пробрал мороз по коже, когда в мелодичном голосе брата он расслышал непреодолимую тоску, горько-сладкую нежность и терпкое отчаянье. — Я все испортил и облажался. Он никогда меня не простит, но, если с ним что-то случится…       Ким не договорил, но отрешенно-усталое «меня тоже не станет» все равно повисло в воздухе между ними.       — Он знает?..       — Нет. И не нужно. Не говори ему, Кинн. Пусть живет полной и свободной жизнью без оглядки на меня. Просто присмотри за ним, раз уж он теперь здесь, и держи его подальше от всех наших дел и от отца.       В тот же день Ким предоставил Кинну своего весьма опытного технаря и пару проверенных человек из штата личной охраны, и вот уже семь месяцев как за Порче в оба глаза присматривала смешанная команда телохранителей, но парень практически не обращал на них внимания, мотаясь от студии, где его обучали игре на фортепиано и гитаре для поступления в университет на следующий год, до комплекса и, в редких случаях, до набережной или центрального парка.       Кинн со всех ног бежал за резко ускорившимся Поршем, молясь только о том, чтобы его импульсивный и скорый на решения возлюбленный бушевал не слишком сильно — несмотря на семейную холодность и отчужденность, беспокойный братишка был дорог Кинну хотя бы как память о покойной матери. В бойцовских навыках обоих мужчин Кинн не сомневался — гибкость, текучесть и изобретательность Кима могли достойно соперничать с физической силой, изворотливостью и грязными приемчиками Порша. В иных обстоятельствах он бы даже посмотрел на этот бой, просто ради эстетики и спортивного интереса, но сейчас только сильнее ускорял шаг, боясь обнаружить любимых людей дерущимися не на жизнь, а на смерть на глазах у и без того сильно перенервничавшего Порче.       Однако, вылетев из закутка, ведущего от лестницы прямиком на подземную парковку, мужчина застал редкую и воистину чарующую картину: Порш, неловко согнувшись, пытался вырвать из цепких и длинных смуглых пальцев собственное изрядно покрасневшее ухо — Порче безжалостно выкручивал его, не давая старшему брату распрямить колени и приблизиться к потирающему челюсть ошарашенному Киму.       Тирапаньякулы растерянно переглянулись, не ожидая от мирного и тихого подростка таких жестких решений. Хотя чего им было удивляться, если буквально пять минут назад Порче походя избил обычной тапочкой одного из самых опасных мафиози страны.       — Я очень ценю твою поддержку и желание за меня постоять, хиа', но с пи'Кимом я разберусь сам, — негромко, но четко и разборчиво проговорил подросток, продолжая удерживать брата в незавидном положении — видимо, для лучшего усвоения материала.       — Че…       — Нет, хиа'. Я понимаю твои чувства, я сам еще слишком зол на него, но это мои отношения и только мне с ними разбираться. Когда ты в постель к пи'Кинну полез, я же тебе ничего не говорил.       От формулировок подростка Кинн подавился слюной и с легким ужасом уставился на покрасневшего до самого лба Порша — свои отношения они перед младшим Киттисаватом особо не афишировали, но тот всегда был более проницательным и сообразительным, чем его старший брат, да и прислуга с телохранителями о многом болтала, несмотря на контрмеры Чана и прямой запрет на сплетни от Кинна.       «Но это ничего, главное, что он о пуле и о Таване не знает», — пронеслось в голове мужчины и тут же сгинуло без следа, когда Порче, не меняя ни позы, ни ядовито-медовой интонации, заметил, как бы между прочим:       — Или ты думал, я не знаю про лес, пулю, кхуна Вегаса, кхуна Тавана, пи'Джома и прочее дерьмо?       — Порче…       — Молчи! –За ухо снова с силой потянули, и Порш послушно дернулся вслед за тонкой рукой — Кинн и сам с трудом удержался от сочувствующего возгласа, еще по общению с ныне покойной бабушкой со стороны отца памятуя, что подобное наказание довольно болезненное и неприятное.       — Маленький, отпусти его, пожалуйста, — неловко откашлявшись, попросил Ким, выступая вперед, видимо, даже ему стало не по себе при виде Порша, молчаливо страдающего от одновременных психологической и физической атак.       — Тебе мало было, пи'Ким? — светло улыбнулся Порче, и Ким тут же пошел на попятную, подняв вверх раскрытые ладони.       — Ангел, бей меня сколько хочешь, я все это сполна заслужил, но ты ему так ухо свернешь.       — Правда? Да, наверное, ты прав, — всерьез задумался Порче и ловко, так, что Кинн даже не заметил движения, перехватил брата за второе ухо, жестко выкручивая и заставляя рослого и мощного Порша мгновенно перекоситься на другую сторону. — Да, пи', так определенно лучше, спасибо.       Порш бросил на Кима очень злой взгляд исподлобья, и Тирапаньякулы снова переглянулись, решая, что делать. Они оба могли вывести Че из строя одним простеньким базовым боевым приемом, но, во-первых, понимали, что это не совсем их разборки и вмешиваться неэтично, а во-вторых, Порче имел полное право негодовать и злиться на всех троих.       — Хиа', в следующий раз, если захочешь быть хорошим старшим братом, вспоминай обо мне чаще, чем раз в неделю на пять минут, хорошо? Я не жена моряка, я тебя месяцами ждать не буду, у меня сил и терпения на это нет, — куда более серьезно и выстрадано заметил Порче; в его влажных оленьих глазах мелькнула застарелая и ядовитая грусть, а уголки губ опустились вниз, выдавая сильную внутреннюю боль.       Начавший было недовольно ворчать Порш притих, переваривая услышанное и принимая заслуженный упрек. Кинн покосился на партнера, замершего в самой неудобной из всех возможных поз, и смело вышел вперед, полностью осознавая тот факт, что, несмотря на все прикладываемые верным Армом усилия, охрана от мониторов так и не отлипла и на него направлены взгляды как минимум десяти подчиненных.       — Порче, послушай, если кого и винить во всей этой ситуации, то только меня. Это я втянул Порша в мафию, это из-за меня вас обоих похищали, это я угрожал его другу. Мне очень, очень жаль, я раскаиваюсь в том, что сделал, и хочу все исправить.       — Ваши извинения не зальют в мои глаза все выплаканные слезы, пи'Кинн. Не обратят вспять одинокие и тревожные бессонные ночи. Не заберут назад все поступки, что вы совершили по отношению к Поршу. Не вернут мне доверие к людям, — взгляд младшего Киттисавата сместился с Кинна на Кима, молчаливо принявшего этот упрек и покаянно опустившего голову. Пронзительный, тяжелый, укоряющий взгляд снова вернулся к старшему Тирапаньякулу, запуская по позвоночнику град мелких неприятных мурашек. — Самое лучшее, что вы можете сделать для меня, все трое, это заботиться друг о друге и не допустить повторения этого дерьма. Не разбивайте больше сердце моего брата, пи'Кинн, оно хрупкое и нежное, несмотря на его гордость, задиристость и спесь. В следующий раз думайте своей головой, когда слышите чужие приказы, и сами тоже не стесняйтесь словами через рот говорить, он вам не только для приказов, еды и минета дан. А ты, хиа', не ври мне больше в лицо и не бросай в неизвестности, это очень больно и очень страшно.       Порш качнулся с пятки на носок и наконец выпрямился, получив свободу. Всевидящий взгляд сместился на Кимхана, и на симпатичном, открытом лице Порче проступило странное выражение: смесь печали, угрозы и железобетонной уверенности:       — Не смей больше врать мне, пи'Ким, потому что тогда я просто сломаюсь и клянусь, утащу тебя на самое дно вместе с собой. И ты горько пожалеешь, что все это снова затеял.       — Больше никогда, ангел, клянусь жизнью, я никогда… — начал было Ким, но Порче поднял свободную руку, одним властным движением прерывая поток извинений.       — Ты мафиози, пи'. Цена твоей жизни — в лучшем случае цена хорошего ножа, а в худшем — обычной пули, так что не клянись своей жизнью. Клянись лучше моей, она для тебя, судя по твоим дурным поступкам, куда дороже и ценнее.       Ким содрогнулся и в два шага подлетел к Порче, вжимая измученного и невыразимо печального подростка в свое тело.       — Порче, маленький… — лихорадочно бормотал он, намертво сцепив руки за худенькой узкой спиной. Че долго выдохнул, усмиряя остатки бушующих эмоций, и положил ладошку на обнаженную грудь, поверх одного из самых старых шрамов от ножа, чуть отстраняя старшего от себя.       — Пойдем в дом, пи'. Я очень устал, хочу полежать.       — Конечно, ангел, — Ким, не слушая робких возражений, подхватил Порче на руки и понес в сторону выхода из парковки, по пути что-то мягко втолковывая совсем расслабившемуся в его руках мальчишке.       Все еще находящийся под впечатлением от строгой проповеди Кинн подошел к Поршу, усиленно потирающему пострадавшие уши. Правое лишь чуть-чуть покраснело, а вот левое напоминало по цвету спелую клубнику и сильно опухло. Приложив свои прохладные пальцы к пылающей коже, чтобы хоть немного унять боль, Кинн подхватил возлюбленного за локоть, завел за массивный внедорожник отца, частично скрывая от камер, и порывисто обнял, позволяя спрятать на своей груди пылающее от стыда лицо с двумя влажными дорожками.       — Кинн, я же…       — Я знаю, малыш, я знаю, — прошептал Кинн, пропуская жесткие смоляные пряди возлюбленного сквозь пальцы.       Порче, несмотря на безобидную внешность и тихий голос, умел быть жестоким и бескомпромиссным — на орехи досталось всем. Его суровые, колкие слова до сих пор эхом отдавались в голове мужчины, вызывая легкую мигрень и стойкое понимание, что парнишка во всем оказался прав.       — Я люблю тебя, Порш. Что бы ни случилось, ты должен это помнить, — тихо, но уверенно проговорил Кинн, бережно поглаживая горячее ухо и едва ощутимо целуя расстроенного и подавленного партнера в висок.       — Я помню. И я тебя, Кинн, — пальцы Порша на ощупь нашли след от пули на боку старшего мафиози. Каждое подобное касание причиняло сладкую боль, но Кинн не хотел маскировать или исправлять оставшийся шрам — постоянное напоминание того, что они оба выбрали друг друга, несмотря на внешние препятствия и маячивший впереди совсем иной, более легкий и простой путь.       Кинн был от всей души благодарен Поршу за то, что тот вернулся к нему в лесу — мафиози даже представить себе боялся, в кого мог в итоге превратиться без поддержки и солнечной улыбки беспокойного и дерзкого, но такого светлого и верного парня. Еще в лесу, лежа в раздолбанном грузовичке и перетягивая хлипкое синее одеяло на чужие широкие плечи, Кинн осознал, что вляпался в Порша по уши. Тогда он каким-то чудом нашел в себе силы отпустить, многословно убеждая самого себя, что мафиозная жизнь, перестрелки, постоянные смерти и наркоторговля — не для обычного уличного бойца, пусть и очень умелого. Что Поршу будет безопаснее и проще вдали от него, хотя сердце Кинна в тот момент, когда он выпустил из рук отчаянно поцеловавшего его на прощание Киттисавата, дрогнуло и снова разлетелось на множество острых осколков. Кинн даже не подозревал, что оно может так сильно болеть после предательства Тавана, не мог и подумать, что прижимать к себе Порша и греть его своим теплом всю ночь, уступать ему самые вкусные кусочки прожаренной на костре пресной рыбы, петь для него, говорить с ним, улыбаться для него просто так, без цели и смысла, вжимать его сильное, дрожащее от холодной воды тело в свое в нелепых попытках согреть — может быть так правильно и сладко. Что ему вообще когда-нибудь захочется делать все это для другого человека не ради протокола и правил, а потому что иначе не получается. Потому что благополучие и здоровье Порша незаметно стали для Кинна куда важнее, чем свои.       Но упрямый, дерзкий, порывистый, импульсивный Порш вернулся, чтобы его спасти. Примчался со всех ног на шум драки, спасая не только жизнь, но и душу Кинна. Бросаясь наперерез пуле и закрывая возлюбленного собственным телом Кинн пребывал в такой эйфории, что эти чувства до сих пор выжигали в его груди яркую искру благодарности, любви и нежности, медленно перерастающую в пожар желания.       Вероятно, Ким тоже решил держать Порче подальше от грязных делишек собственной семьи, вот уж точно кровь — не вода. Желание защитить Че любой ценой билось на дне зрачков Кима, когда он стоял в кабинете, без колебаний направив оружие на родного брата, и Кинн сразу и безоговорочно принял тот факт, что если встанет выбор: спасать себя или спасать Порче, Ким без колебаний выберет мальчишку. И Кинн тоже, потому что, несмотря на общую кровь, текущую в их венах, он привык уважать желания брата, и если для Кима нет ничего важнее жизни Порче, то что ж, он сам сделал свой выбор.       В обеих ветвях семейства Тирапаньякул наконец наступило шаткое, но такое желанное и выстраданное перемирие — после перехода Пита в побочную семью, окончания говноэпопеи с Каном и его грязными делами и возвращения кольца его кровному и законному владельцу — вылезшему наконец из больницы Вегасу. Кинн, может, и хотел бы уйти в глухое отрицание, но факты говорили сами за себя: искренний, надломленный, но по-прежнему солнечный и улыбчивый Пит смог сделать для Вегаса примерно то же самое, что Порш сделал для самого Кинна — вернул душу на место и показал, что в жизни есть куда более важные и серьезные цели, чем бессмысленное соперничество и грызня за власть. Работать с подуспокоившимся и ставшим куда более адекватным Вегасом стало куда удобнее, дела пошли продуктивнее, и после некоторых колебаний и долго разговора вчетвером, Порш по своей воле и с мягкой, понимающей улыбкой снял перстень и вернул его кровному наследнику, возвращаясь в подчинение Кинна и, заодно, в дом главной семьи.       Не передать словами, как рад был этому Анакинн, в течение нескольких месяцев вынужденной «разлуки» сходящий с ума от недодушенной ревности к Вегасу и перманентной тревоги за жизнь возлюбленного . Порш практически с первого дня открыто переселился в хозяйскую спальню и завел привычку сразу после пробуждения наклоняться к тяжелому и расслабленному со сна партнеру и нежно целовать шрам, оставшийся от той шальной пули. Мафиози вздрагивал от этого теплого и влажного касания, частично просыпался и сходу зарывал ладонь в чужие пряди на макушке, отвечая нежностью на нежность. Кинн был бы наглым лжецом, если бы сказал, что это не было его ожившей мечтой.       Мужчина был горячо благодарен небесам за появившуюся в их жизни небольшую передышку. Отец немного успокоился со своими интригами, поправляя здоровье за границей, дела шли более-менее хорошо, и даже личная жизнь у них с Поршем практически наладилась, по крайней мере, они все чаще приходили к консенсусу мирным путем, без сломанной мебели, развороченной спальни и ополовиненного тира. Порш усердно тренировал телохранителей, заняв место погибшего Бига, пока с трудом выбравшийся из комы Чан отлеживался сначала в реанимации, а затем и в палате интенсивной терапии. Кинн разгребался с бесконечными бумажками и изредка выезжал на встречи с партнерами или поставщиками, все реже беря с собой возлюбленного — тот по-прежнему выполнял при главе мафии функции телохранителя, чему инстинкты Кинна яростно противились — это он должен защищать Порша, это он должен заботиться о его благополучии. Это в него должны полететь все возможные пули, потому что Кинн эгоист, и без Киттисавата жить просто не сможет. На самом деле, его должны были пугать эти непривычные и губительные для мафиози желания, но вместо страха или отторжения Кинн испытывал только нежность и любовь — Порш каждым движением, каждым словом, каждым поступком доказывал, что Тирапаньякул по-прежнему нужен, дорог и любим.       Выпасть из своих мыслей обратно в реальность мужчину заставил Порш, слабо прикусивший его шею прямо по яремной вене — ярый собственник, живущий глубоко в душе Киттисавата, терпеть не мог, когда Кинн в его объятиях думал о чем-то отвлеченном и далеком.       — Я здесь. Я с тобой. Я никому не позволю причинить тебе боль, Порш. Даже себе, — пообещал старший мужчина тихо, но от всего сердца, обнимая одной рукой тонкую талию, а другой продолжая механически поглаживать пылающее ухо.       С каждым днем их чувства все сильнее разгорались, все прочнее укреплялись в них обоих, так что мужчины врастали друг в друга не только с помощью чувств и воспоминаний, разделенных на двоих, но и благодаря общей спальне, общим привычкам и даже частично общей одежде и вещам — Кинн стал использовать тот же одеколон, что нравился Поршу, а Киттисават нагло и беззастенчиво крал из гардероба «начальника» рубашки и халаты, так что даже новичкам безо всяких сплетен стало кристально понятно, с кем делит постель и жизнь их хитрющий и шумный начальник.       — Прости меня. Твой малой во всем прав, я так крупно и часто лажал, что сейчас вообще не понимаю, почему ты еще с мной. Прости, Порш. Я постараюсь исправиться, — Кинн не извинялся вот так, с открытой нараспашку душой, лет с пятнадцати, еще когда мать была жива.       Но Порче своим потерянным видом, надтреснутым, тусклым голосом и хлесткими словами вытащил на свет все самое ранимое, нежное и беззащитное, что еще оставалось в душе мафиозного принца. Сердце противно заныло в груди Кинна, когда он попытался представить, что по его вине пережил, переживает и будет переживать Порш, и в который раз за время их знакомства восхитился душевной теплотой, упрямством, решительностью и самоотверженностью своего мужчины. Его драгоценный феникс мог быть сумасбродным, хаотичным и неловким тугодумом, но в по-настоящему важных житейских вещах понимал куда больше богатенького избалованного наследника. Порш легко читал между строк то, что Кинн прятал даже от самого себя — страстное желание искренне любить и быть любимым, инстинктивный, постоянный страх перед предательством самого близкого и родного человека, потребность доминировать в отношениях, но при этом заботиться и защищать. Потребность просто просыпаться по утрам в обнимку и долго молча валяться, настраиваясь на тяжелый рабочий день, в которой Порш никогда, даже если вставать нужно было в несусветную рань, Кинну не отказывал.       Тирапаньякул очень хотел бы ответить возлюбленному тем же, научиться хотя бы немного считывать его желания и потребности, но не мог — с самого детства из него каленым железом выжигали чувства и возможные слабости, превращая в идеального, несокрушимого наследника гигантской мафиозной империи. Обретя желанного партнера и некую автономию от отца, Кинн одновременно и восхищался, и люто ненавидел родителя за подобную науку, одновременно с тем горько жалея о том, что их мать ушла из жизни слишком рано и он с братьями остались без душевного тепла, поддержки и ориентира.       Но, как бы там ни было, Порш всегда каким-то чудом понимал его косноязычные, неправильные слова и все, что за ними на самом деле стояло. Вот и теперь вместо ответа мужчина просто приник губами к губам, даря неглубокий, но сладкий поцелуй, погладил по голове, совсем как ребенка, сжал и потянул пряди у корней, побуждая Кинна откинуть голову назад. Жестко вцепился губами, а следом и зубами в участок кожи на шее, оставляя на Тирапаньякуле очевидный, красочный и жгучий засос, да такой, что воротник рубашки точно не скроет.       — Я знаю, что ты намылился в Чайна-таун вечером. Мне нужно скататься с Вегасом к кхуну Рэну, там какой-то очередной нехороший замес с казино, так что я не смогу тебя сопровождать.       — И не надо, — хрипло проговорил Кинн, тяжело сглатывая и пытаясь удержать в узде возбуждение, накатившее удушливой и тяжелой волной.       Порш редко метил его так очевидно и собственнически, ограничиваясь некрупными засосами, которые легко скрывались рубашками, и длинными алыми царапинами на спине или груди, сладкой ноющей болью напоминающими о страстной ночи при каждом принятии душа. С одной стороны, Кинн был бесконечно горд тем, что Порш выбрал именно его, и страстно желал при любой удобной возможности демонстрировать это окружающему миру. С другой стороны, брать Порша — улыбчивого, общительного, бесконечно красивого и уверенного в себе — на встречу с двумя невероятно богатыми и привлекательными бисексуалами не хотелось, даже если в возлюбленном Кинн был железно уверен.       — Ты чего, Порш? — уточнил он, все-таки решив полностью прояснить для себя неожиданный приступ собственничества у одного отдельно взятого Киттисавата.       Порш отвел взгляд, немного дерганным жестом поправил на нем рубашку, только чтобы чем-то занять руки, выдохнул, резко вскинул голову и выпалил:       — Ты трахал и сына, и племянника лао Чжана.       — Ты что, ревнуешь? — удивился Кинн искренне — поводов для ревности, особенно после дурно пахнущей истории с Таваном, он Поршу не давал, на корню пресекая чужие попытки завладеть его вниманием и смотря влюбленным и поплывшим взглядом исключительно на своего личного телохранителя.       Вместо ответа Киттисават надменно вскинул подбородок и ткнул пальцем в крупный след на своем горле, прямо под кадыком, который Кинн поставил ему прошлой ночью, когда узнал, что тот собрался вплотную сотрудничать с Вегасом и переселиться на несколько дней в дом побочной семьи.       — Один — один, — по-доброму фыркнул Тирапаньякул и коснулся гладко выбритой щеки ненавязчивым поцелуем. — Я люблю только тебя. Я хочу только тебя. Все, что было до тебя — уже неважно. Я никогда не посмотрю на других так, как смотрю на тебя.       Порш кивнул, но в его фениксовых хитрых глазах блеснуло непонятное чувство, показавшееся Кинну не то печалью, не то сомнением, не то тоской. Да и сам он не выглядел до конца убежденным, и Кинн, решив последовать бесценному совету младшего Киттисавата «говорить словами через рот», приподнял любимое лицо, ласково поглаживая пальцами острый подбородок.       — Что не так? Ты мне не веришь?       — Верю, — качнул головой Порш, впрочем, не спеша выдираться и отстраняться. — Но Тайм много раз говорил Тэ те же самые слова.       Кинна словно молнией вдоль позвоночника прошибло: Тайм, всю свою сознательную половозрелую жизнь скачущий по чужим кроватям, как ебучий кролик, был причиной доброй сотни ссор между Кинном и Тэ и даже так опосредствованно умудрялся отравлять обоим своим друзьям жизнь. И все же, несмотря на всю боль, что Тайм причинял своему вроде как постоянному партнеру, Тэ каким-то чудом продолжал его прощать, любить и принимать, но с каждой изменой, с каждым мини-предательством какая-то искра гасла в его колдовских глазах, да и сам он становился все более мрачным, подавленным и грустным.       За последние пару месяцев Тэ сильно сблизился с Поршем, и они могли часами трепаться у Йок об алкоголе или байках — единственный наследник крупнейшего автомобильного бизнеса страны*, несмотря на кукольную внешность, любовь к затейливым дизайнерским шмоткам и манеры высокомерной сучки, кое-что понимал в механике и всегда мечтал собрать свой личный гибрид. Появления таких откровенных и личных тем в полупьяных беседах за бокалом коктейля или виски уже давно следовало ожидать: не все же им о байках и бухле разговаривать. По крайне мере, после этой случайно оброненной фразы Анакинну стала кристально понятна внезапная осведомленность Порша про его давние деловые и сексуальные контакты с Чжан Вэйсюем и Чжан Чэнлином.       — У нас никогда не будет так, как у них. Я только твой, Порш. Только с тобой. Неважно, кого я трахал раньше, я даже имена этих парней помню только потому, что лао Чжан наш давний деловой партнер. Я люблю тебя, малыш. Только ты для меня важен, — проговорил он со всей возможной уверенностью, желая передать ее партнеру — с недавних пор Кинн терпеть не мог, когда Порш нервничал или тревожился из-за их отношений, ведь это всегда заканчивалось либо крупной ссорой, либо перестрелкой, либо истрепанными нервами, либо всем сразу.       — Я знаю, — Порш ощутимо расслабился, куда спокойнее кивнул и оставил на губах Кинна мягкий, домашний поцелуй. — Тем более, если ты мне изменишь, я об этом точно узнаю и запихну твой член тебе же в глотку.       Кинн безоговорочно поверил в весомость угрозы: низкий предупреждающий тон, строгий, тяжелый взгляд, сведенные к переносице соболиные брови и искривленные в неприязненной гримасе тонкие губы говорили сами за себя. Но он совершенно не боялся, так как знал, что никогда не поступит подобным образом с любимым человеком, что ему уже посчастливилось найти свою тихую гавань и ласковый приют, и он ни за что не променяет это богатство на чью-то очаровательную задницу или смазливую улыбку. Тем более, улыбка у Порша самая яркая и красивая, а упругая и аккуратная задница так удобно ложится в ладони Кинна, будто они — кусочки паззла, самими небесами предназначенные друг для друга.       — Никогда, — на всякий случай вслух поклялся мафиози, воруя несколько мелких расслабленных поцелуев с чужих губ.       — Мне жаль Тэ, — проговорил Порш тихо, охотно ластясь в ответ и прижимаясь поближе к Кинну — из-за навалившихся за последние пару дней дел времени друг на друга у них оставалось прискорбно мало, так что любое прикосновение ощущалось острее и желаннее.       — Давай на него твоего малого натравим, — хмыкнул Кинн, и тут же подобрался, видя, каким задумчивым и хищным стал взгляд Порша. На всякий случай, мафиози решил уточнить, немного нервным жестом приглаживая вихры на макушке возлюбленного: — Малыш, я же пошутил.       — Да нет, идея-то отличная, — протянул Порш, в его и без того лукавых узких глазах мелькнул до боли знакомый проказливый огонек, ничего хорошего жертве розыгрыша не сулящий.       — Пиздец Тайму, — со вздохом вселенской тоски резюмировал Кинн, заранее прикидывая в уме, какими лекарствами будет отпаивать чувствительную маменьку Тэ и какими словами успокаивать весьма скорого на расправу отца своего друга-долбоеба, пока не посвященного в перипетии отношений сына с половиной модельного и не только бизнеса Таиланда.       Тэ всегда умел красиво мстить своим обидчикам, делал это с королевским размахом и до сих пор не трогал Тайма только потому, что на этого персонажа в его хорошенькой головке стоял мощный психологический блок. Сломай его — а Кинн даже не сомневался, что у младшего Киттисавата получится это сделать не с первого «сеанса», так со второго — и ебанет так, что Тайм в лучшем случае отделается разрушенной и замаранной репутацией, а в худшем опустится в глазах элиты столицы на самое дно. Хотя… Кинн отдавал себе отчет, что друг его детства уже несколько раз переходил черту, которую пересекать никогда не следовало, и Тэ как никто другой имел полное право на моральную сатисфакцию и свободную счастливую жизнь без постоянных измен.       — Главное, в момент мести его от Танкхуна подальше держать, — заметил Кинн невзначай, рассеянно целуя нос, щеку, висок и лоб Порша. — А то они срезонируют, и получится тотальный пиздец, так что даже нас зацепит.       — Кого держать? Тэ или Че?       — Обоих, — нервно сглотнув, уточнил Кинн, не желая даже мысленно представлять, куда их всех может завести бурная фантазия Танкхуна, смешанная с изобретательностью Тэ и проницательностью Порче.       — Угу. Но я подумаю над этим, спасибо, кот, — Порш напоследок ткнулся в щеку Кинна носом и отстранился, первым возвращаясь в дом.       Кинн замер, переваривая услышанное: Порш очень редко называл его ласковыми прозвищами или просто обращался к нему не по имени. Мафиози все чаще ловил себя на том, что открыто называет спутника жизни «малыш», «котенок», «феникс» или просто «мой Порш», но Киттисават до недавнего времени использовал в речи только имя среднего сына семьи Тирапаньякул, и всего пару раз, да и то во время их редких крышесносных секс-марафонов, когда контроль над эмоциями и телом разлетался в щепки, называл Кинна «родной» и «любимый».       Когда-то давно, еще в юношестве, Кинн услышал фразу: «спонтанная реакция — самая честная», сказанную на одном из банкетов кем-то из бизнес-партнеров его отца. Она крутилась на краю сознания мужчины уже лет десять, но только теперь он полностью осознал ее значение. Улыбнувшись своим мыслям, Кинн погладил шрам от пули сквозь тонкую белую рубашку, вознося благодарность Будде за то, что вовремя успел защитить возлюбленного. О своей боли он совсем не жалел — главное, что Порш в итоге остался цел и невредим. И Кинн Анакинн Тирапаньякул сделает абсолютно все возможное и невозможное, чтобы и дальше просыпаться от ласкового поцелуя в бок и сонного ворчания второй половины своей души, заключенной в подтянутое и сильное тело с татуировкой феникса.       Мысленно пожелав дурному и беспокойному младшему брату удачи с пугающе-серьезным и измученным мальчишкой, Кинн также вознес горячую молитву за то, чтобы у Кима хватило мозгов и терпения признать свои ошибки и подарить маленькому Киттисавату счастливую и беззаботную жизнь. И на всякий случай, зная, что у Порша идеи, особенно сумасбродные и импульсивные, долго не залеживаются, еще одну не менее истовую и искреннюю за здоровье ебанного в прямом смысле Тайма — в то, что Тэ качественно и надолго перемкнет после близкого контакта с Порче Кинну верилось на все сто процентов.       Мужчина вышел из-за автомобиля отца, поднял голову так, чтобы его лицо было четко видно в камеру, погрозил телохранителям увесистым кулаком, прекрасно зная, что Арм в это же время навешивает любопытным сотрудникам еще и словесных люлей, чтоб не болтали лишнего, и направился в дом, по пути мысленно набрасывая список сильнодействующих успокоительных препаратов для семьи Тэ и привычных пока еще словесных кар для Вегаса, на случай, если на Порше после визита в сраное казино кхуна Рэна обнаружится хоть одна царапина.       Им предстояли весьма тяжелые и насыщенные деньки, и Кинн заранее готовился к обороне и блядскому цирку, вот-вот грозящему разразиться в их семье, но даже он не мог предсказать всех последствий «нечаянно» организованной Поршем встречи Тэ и Порче, хотя знал своего лучшего друга с пятилетнего возраста.