Прогони сомненья прочь

Альфред пытался расслабиться. Камин потрескивал тепло и уютно, бросая отсветы на корешки фолиантов, и кресло было удобным, и сам он, в конце концов, находился не во вражеском логове. И то, что Герберт пристроился рядом, не было страшно, причем никогда, — Альфреду его общество нравилось, хотя мнительность подчас и мешала. Так или иначе, он был честен перед собой, признавая симпатию, принимая ее, не обманываясь, и, учитывая все обстоятельства, дела его шли недурно. В один момент, осмелев, он пододвинулся к Герберту, прислонился — трепет в груди, который он отучался путать с испугом, улегся. Через какое-то время он погрузился в книгу, и мысль о соседстве с вампиром, по привычке нервирующая, отступила на задний план, тогда как ее виновник развлекал себя томиком со стихами. Делал он это вполглаза: куда больше его занимало, каким Альфред был умиротворенным и мягким, со спокойным дыханием и бровями, забавно насупленными в выражении сосредоточенности. Вместо того, чтобы прятаться за стеллажами или вовсе бежать, он грел Герберта своим боком, вплотную прижатым к его. Это было несколько… ошеломляюще. А еще отвлекало, и фон Кролок в итоге сдался: захлопнул книжку, созерцая свою любовь. Видеть лицо Альфреда так близко, не имея нужды отстраниться, чтобы лишний раз не пугать, точно знать, что мальчик не питает к нему неприязни, очаровываться игрой бликов на пушистых ресницах, окрашенных в золото и рыжину и отбрасывающих тени на щеки, румяные от жара камина, — таково было его нынешнее понимание счастья. Альфред был непростительно мил, и эрбграфу забылось решение наблюдать, не тревожа, — пальцы нашли его руку. Книгу, что мальчик разместил на коленях, достаточно было придерживать лишь одной, так что вторая покоилась на бедре. Фон Кролок давно открыл, что его руки довольно сухие и жесткие, но это не умаляло их прелести. Он провел пальцем вдоль вздувшейся вены, и еще одной, и еще, изучающе-деликатный, повторяя их тропы. Мальчик напрягся, и Герберт замер, подняв на него глаза. Альфред в его сторону не смотрел, но было понятно, что он уже не читает. Знакомая скованность, казалось, настигла его; взор обратился к кисти, накрытой ладонью вампира, и в лице отразилась тень паники. Фон Кролок нахмурился: — Мне перестать? Альфред вздрогнул, отвел взгляд, прикусывая губу. Он не хотел, чтобы прохладные пальцы прекратили его ласкать, не хотел останавливать Герберта. Но внезапно подумалось, где он и с кем, убаюканный чтением, пока эти самые пальцы танцуют вдоль его вен, избавляясь от трупного окоченения, и как быстро вырастают клыки, и как манит их пульсация жизни… Сердцебиение участилось от страха — не от романтического волнения. Герберт ждал, участливый и терпеливый, ответа; ладонь на его ладони была недвижна. Альфред не мог себе не устыдиться, язык чесался рассыпаться в извинениях. И при этом не объяснять, за что: это было неловко и жалко, и, главное, несправедливо по отношению к Герберту. — Дорогой? Альфред шумно выдохнул. — Н-нет. — Нет? Он покачал головой: — Вам не нужно… прошу, продолжайте. — И тише добавил: — Мне очень приятно. — Ты уверен? Альфред кивнул. Герберт хмыкнул скептически, но вернулся к прерванному занятию. Исследовал кровеносные контуры, гладил, играл по коже ногтями — мальчик боролся с подступающим ужасом. Постарался впитать ту нежность, которую Герберт вкладывал в прикасания. Постарался найти строку, на которой остановился. Тщетно. Фон Кролок застыл. — Альфред? Он так редко обращался к нему по имени, что мальчик почувствовал нарастающее напряжение. Вскинул голову, чтобы встретиться взглядами. Вампир взирал на него выжидающе, без намека на грубость и желание поторопить, но с твердым намерением. — Мне жаль, — выпалил мальчик. — О чем ты? — Я… Вы… — кисть его дернулась, рефлекторно хватаясь за край пиджака и сминая для самоподдержки. — Ваши пальцы… блуждали по венам, — несчастно закончил он, сознавая, что ясности не привнес, но мучительно в этом нуждаясь. Ни проглотить глупый страх, ни сообщить о нем напрямую он сил не имел. — И тебе не понравилось? — склонил Герберт голову вбок. Он часто так делал, вдумываясь в слова собеседника, чем походил на хищную птицу. Альфред не был его добычей, но от самой мысли, короткой и разрушительной, скрутило желудок. — Нет! Я… мне было хорошо. Просто… — он чуть не поперхнулся на вдохе, — …это же кровь. Последнее слово, сиплое, как придавленное, повисло меж ними. Вампир посмотрел на него, сдвинув брови, точно не до конца понимая, — к горлу подступило отчаяние и противно нагрелось лицо. Альфред винился перед собой, что какая-то его часть до сих пор алогично боялась Герберта, и собирался держать это при себе, пока не пройдет. Стоило ли удивляться, что он потерпел неудачу? Прочесть его было легче, чем название на всякой обложке. Замешательство Герберта сменилось на осознание, и проблеск обиды в глазах сделал мальчику еще хуже. То, что вампир оставался с ним ласков, было чудом, которого он не заслуживал. Фон Кролок заговорил, поглаживая его пальцы: — Не буду лгать, разумеется, я хочу твоей крови. Но только если или когда ты добровольно мне ее дашь, — он был серьезен. — Не все мои проявления чувств вызваны голодом, сладкий. Я прослеживал твои вены без фантазий об их иссушении. У тебя, на мой вкус, красивые руки, и я получаю эстетическое наслаждение, любуясь их венами. Вот и все. На мгновение он замолчал — этого было мало, чтобы Альфред все обдумал или хотя бы смутился. — Я люблю тебя, а не твою кровь, mon ange. Я клянусь, что смогу контролировать жажду. И я не теряю рассудок, рассматривая твои вены. Но если тебе неприятно, я прекращу. Альфред не хотел, чтобы он останавливался. — Мне жаль, — почти заскулил, укоряя себя за бестактность. — Мне очень, очень приятно! Просто… вдруг… вспомнил. — Вспомнил, что я вампир? Боюсь, этого не исправить. — Я не… Обычно я не испытываю с этим проблем, а сейчас почему-то… Простите. Он потупился на свои руки: сложенные на коленях, те заметно подрагивали. Он не считал их особо красивыми и не придавал значения венам, самому факту, что они были, не говоря об изгибах и о рельефе. Не говоря о том, чем являлись, — путями для крови. Трудно было представить, что Герберт, вампир, смотрел на них как-то иначе. Но он был искренен в комплиментах, обходителен, добр неизменно, и мальчику было совестно за свое недоверие. В голове гудели одни извинения, с каждым повтором звучащие все более неубедительно. Эрбграф обхватил его руки. — Ты недооцениваешь себя, дорогой, полагая, что в тебе нет ничего, кроме крови. Ты прекрасен, ты знаешь? — он провел по его щеке костяшками пальцев, не скрывая своего обожания ни в глазах, ни в улыбке, довольный, что стал причиной багрянца. Альфред не находил, что сказать, обезоруженный, и вампир ощутил прилив не то гордости, не то радости. — Мне так стыдно, — наконец шепнул мальчик. — Я знаю, — он ободряюще сжал его руки. Ухмыльнулся: — Поцелуешь меня? — И получу прощение? — не сдержался Альфред от смешка. Герберт ему подмигнул: — Если проявишь старательность. А потом что-нибудь почитаешь мне своим чарующим голоском. Договорились? Альфред согласился: — Удачная сделка. И, смежив веки, приник к губам.