Прогони сомненья прочь

Герберт зашел в павильон перед рассветом, зажав скрипку под мышкой — не обязательно намереваясь играть, но желая, чтобы дерево, теплое под закоченелыми пальцами, было подле и успокаивало. Наедине с завесою облаков, скрывшей звездную карту, медленным снегопадом и дрожью ветвей на ветру он совладал с экзальтацией — смычок сам собою занесся над струнами. Тоскливым сонатам он ныне предпочитал цветущие, легкие вальсы — это было приятно. Долгие ночи его сердце, изнывавшее от невзаимной любви, причитало и плакало, и в голове звучали мотивы, подходящие для унылой зимы — явления вечного и изнурительного для этого края. Но морозы теряли суровость, солнце все дольше не спешило покидать небосвод, и Герберт предался композициям, напоминавшим о скорой весне, Альфреде и счастье. Погруженный в мелодию, он не различил хруста листьев, не убранных с самой осени; прошло время, прежде чем он учуял тепло, запнулся о струны и, обернувшись, увидел Альфреда. Тот замер снаружи, закутанный в свое худое пальтишко и шарф, прижавший руки в перчатках к груди и смотрящий на Герберта с неприкрытым благоговением. Он забыл кепи; снег набивался в волосы, и раскраснелись кромки ушей. — Альфред! — Я… Простите, что так подкрался, — пробормотал мальчик, потупившись. — Я Вас не потревожил? — Отнюдь, — фон Кролок предложил ему руку. — Ты, должно быть, замерз. Альфред позволил вампиру завести себя в павильон, к скамейке. Глянув на голый мрамор, Герберт нахмурился. — Подожди, — он вложил скрипку со смычком мальчику в руки. Щеки Альфреда, и так румяные, точно спелые яблоки, побагровели; он казался крайне взволнованным, что ему доверили инструмент. Эрбграф, расстегнув плащ и поведя плечами, расстелил его на скамье. — Присаживайся, мой дорогой. Альфред улыбнулся растерянной полуулыбкой, робкой и милой, что с каждой встречей появлялась все чаще. Фон Кролок чуть не забылся, любуясь, как случалось всегда. Вернулся в реальность только из-за любопытства, в коем мальчик приподнял брови, и приглашающего кивка. Он устроился рядом, принимая скрипку обратно. — Что привело тебя сюда в снегопад? Мальчик пожал плечами: — Я проснулся. Было темно, и я стал Вас искать. — Ах, — Герберт не попытался умерить восторга, — я и подумать не мог. Ты заставляешь меня чувствовать себя особенным, сладкий. Стянув одну из перчаток, Альфред обнял его щеку. — Вы особенный. Он сказал это с открытой, неподдельной привязанностью. Его рука, прислоненная к коже фон Кролока, немного дрожала — это могло быть как от нервов, так и от холода. Но она не торопилась сползти, такая нежная на его стылой плоти, и он едва сдерживался. Все, что он мог сейчас сделать — не повернуть голову и не примкнуть ртом к ладони, горячей и повлажневшей, не вжаться в нее языком. Как бы ему это ни грезилось, он знал, что напугает Альфреда, и потому лишь подался к руке, смежив веки, стремясь убаюкать полученное тепло и распробовать комплимент. — Вы прекрасно играете, — застенчиво выдал Альфред, проводя по щеке костяшками пальцев. — Я… Однажды я Вас уже слышал. — Правда? — Герберт приоткрыл один глаз, разомлев, как заласканный кот. — Когда? — Это ведь Вы были в северной башне? Той, что с дырою в стене? Герберт вспомнил. Он нередко ходил туда практиковаться, особенно в ночи, посвященные хандре и страданию. Луна была верным спутником его одиночества. — А я тебя не заметил. — Вы потерялись в музыке, — Альфред все еще ему улыбался, стеснительно и чуть возбужденно. — Мне было к лицу? — шутливо скокетничал Герберт. Мальчик хихикнул — и почти отвернулся, словно бы прячась. — Очень, — пробормотал он через пару мгновений, значительно снизив тон. — Мне… понравилось. Это напомнило мне о доме. Фон Кролок молчал: Альфред выглядел если не опечаленно, то несколько странно — выражение лица было трудночитаемым. Было страшно испортить момент. — Я находил студентов-музыкантов и наблюдал, как они практикуются, — продолжил он, стряхнув с себя тень. Лицо его вновь смягчила улыбка. — Это было одним из моих любимых способов изучения. — Я воспользуюсь этим ночью, когда твой профессор, как обычно, не даст тебе спать за нескончаемым чтением, — хмыкнул фон Кролок, подначивая. Не раз он бродил по замку лишь для того, чтобы помучить себя предвкушением, — и, дойдя до библиотеки, застать мальчика прикорнувшим над увесистым фолиантом. — А ты на чем-нибудь играешь, мой ангел? Альфред замялся: — Не… не совсем. — И пояснил в ответ на немой вопрос Герберта: — Время от времени я брал уроки игры на фортепиано. Увы, я никогда не делал успехов. — О! — эрбграф взял его за руку, пронзенный внезапной идеей. — Если решишь возобновить занятия, уверен, отец будет рад помочь. Почему-то Альфред ссутулился и поник, не то подавленный, не то напуганный. — Ох, может быть… или нет… в любом случае, благодарю, но я никак не могу беспокоить Его Сиятельство. — С этим проблемы нет, — начал Герберт, — он любит играть на… — Нет, нет, спасибо, — перебил его мальчик, широко распахнув глаза, в чьем блеске читалась паника. — Р-расскажите о скрипке, — не дав возможности возразить, выпалил он, — пожалуйста. Я хотел попросить Вас об этом с тех пор, как увидел в той башне. Вы играете так виртуозно, так… вызывающе. Вампир усмехнулся: Альфред, несмотря на тревожность, настигшую непредсказуемым всплеском, и неуклюжесть при переводе темы, был упорен и искренен в своем интересе. — Вряд ли получится рассказать, mon chéri, — он сжал его руку — и отпустил. — Но говорят, музыка исходит от сердца и питает его, не так ли? Ты здесь, сердце мое, и я мог бы тебе сыграть. Альфред, завороженный, кивнул. Подняв инструмент с колен, эрбграф приложился к нему подбородком и, подмигнув, направил смычок на струны. Мальчик застыл в уповающем трепете, в деликатном и притом очевидном восторге, и Герберту померещилось, что лес, и припорошенная снегом земля, и древние камни замка — все затаило дыхание, ожидая первой ноты вместе с его возлюбленным. Он понимал, какой мощью обладает живая музыка, и наслаждался тем, что в эти минуты она будет ему подвластна. Что низкое, протяжное гудение нот непременно коснется ребер и поясницы Альфреда и мурашки стекут по красивым, сильным рукам. Что мелодия, чистая и неспешная, взмоет над соснами, устремляясь в самое небо, — и обласкает душу прелестного существа, столь чутко внемлющего соблазнению. Герберт пристально за ним наблюдал, держа томный ритм, чаруя плавными переливами: веки у мальчика были полуприкрыты, сердце билось музыке в такт, с губ слетали облачка пара. Его щеки были малиновыми, равно как кончик носа, — вампиру чудилось, что он осязает жар даже с приличного расстояния. Он позволил глазам закрыться и сосредоточился на композиции, отдался ей без остатка; лил высокую, пьянящую благость трелей, выверяя каждую ноту, чтобы Альфред мог познать ее вкус, поглотить свободно и сладко, как мед. Когда же фон Кролок вновь их открыл, то встретился с мальчиком взглядом; тот смотрел, отбросив всякую скромность, пока он играл. Если бы Герберт был на это способен, то непременно бы разрумянился в смущении и довольстве. Но ему пришлось ограничиться приподнятым краешком губ и триумфом, с коим он вывел последнюю ноту — и опустил смычок, оставив Альфреда блаженствующим и упоенным. — Бесподобно, — шепнул он спустя секунды, потраченные на осмысление, когда Герберт закончил. — Вы… Спасибо Вам. — О, дорогой, — эрбграф отложил инструмент, взбудораженный и утомленный, соотносящий себя с пресловутой струной, — мне было в радость играть для тебя. Спасибо, что выслушал. Альфред, сунув перчатки в карманы, обхватил его руки и проследил пальцами костлявые очертания, линии вмятин там, где струны впивались в подушечки пальцев, — в жесте читалось нечто сродни преклонению. — Вы не ответили на вопрос. Ну, не полностью. — О том, как я играю? Альфред бережно растирал его кисти, рисуя круги на ладонях. — Ваша игра так… — он запнулся, подбирая слова, — откровенна, я полагаю? Вы общаетесь со слушателем через мелодию, будто знаете досконально, как исполнить каждую ноту, совершенно о том не задумываясь. Так естественно и грандиозно… — Снова пауза. — А как долго..? — Лет двести? — определил навскидку фон Кролок. Альфред кивнул, и между его бровей залегла неприметная складочка, из-за которой возник порыв поцеловать его в это место. — Что такое? — Ничего. Это дает объяснение, почему Вы так хороши, — рассудил мальчик, улыбаясь ему снизу вверх. Он был очарователен в высшей мере, весь розовый, со светящимся взором и прядями, в коих ютились снежинки. — Понятия не имею, о чем ты, любимый, — развеселился Герберт. — Отец считает, у меня врожденный талант. Мальчик дернул бровями, наигранно фыркнул — и потянул его на себя, наклонил, чтобы поцеловать. Подобная инициатива неизменно заставала врасплох, и ответил Герберт не сразу, зато с жаждой и пылом, заключив Альфреда в объятья. Тот продолжал улыбаться, и это затрудняло процесс, но было так вкусно и мило, что энтузиазм возрастал. Мальчику было холодно, он дрожал у вампира в руках и жался к нему всем телом, но его рот был одуряюще теплым, а о налитость щек фон Кролок грел свои губы, взявшись зацеловать все лицо. К лучшему, что его шея была замотана в линялый растянутый шарф, недоступная: Герберт знал как никто другой, что ее не минует румянец, и теперь, когда воздух был свеж и морозен, а Альфред — податлив в его объятьях, хрупкость, присущая людям, и сбивчивый ритм пульса были особенно привлекательны. И хотя фон Кролок не верил, что можно чему-либо сопротивляться, он делал это ради своей любви. Он хотел, чтобы мальчик добровольно подставил шею и насладился укусом. Было еще не время. Альфред был счастливым и сонным, расслабленным и доверчивым. Вампир спустился щекотными поцелуями от виска к пунцовому уху. — Ты такой славный, знаешь? — мурлыкнул, и Альфред боднул его лбом, на самом деле не выглядя так, будто намерен спорить. — Так и есть, — прошептал фон Кролок, потакая себе. Он скользнул рукой вниз, к бедру, и вожделеюще сжал, припав к губам поцелуем, — Альфред вздохнул ему в рот, тихо и хрипловато. — Великолепный мальчик, — тот уткнулся лицом в шею Герберта, затрепетав. — Драгоценный. У меня мало способностей к композиторству, и я жалею, что не дал им развития. Я писал бы тебе серенады. Альфред польщенно хихикнул. — Смейся сколько хочешь, mon ange, — фон Кролок запустил кисть ему в волосы, бесцельно расчесывая и наматывая завитки. — Это делает тебя только краше. Небо начинало светлеть, Альфред — дрожать все крупнее. Поместив инструмент на скамье, вампир подхватил его на руки — мальчик даже не пикнул. Напротив, лениво обнял за шею и пристроил голову на плече; это было на редкость умиротворяюще, невзирая на беззащитность и запах крови, дразнящий перманентно. Путь лежал вверх по холму, по слою свежего снега. Герберт обрадовался, что у ворот их встретил Куколь: не пришлось, удерживая свое сокровище, маяться с дверью. Слуга зажег канделябр в холле, для себя — фонарь, и откланялся. — Тебе следует отдохнуть, — напутствовал Герберт: тот был склонен не спать по ночам, если ему не напомнить. — Спокойной ночи. Куколь, шаркая в глубь коридора, отозвался ворчливым эхом. В покоях, отведенных Альфреду, эрбграф помог ему снять пальто и ботинки, избавил от шарфа и высушил полотенцем волосы, мокрые от талого снега. — Спи, моя сладость. — Может, останетесь? — с бесстрашием, подкрепленным усталостью, и надеждой спросил Альфред. — Или пойдете в склеп? — Я вернусь через четверть часа, — пообещал Герберт, забеспокоившись о своей скрипке. — Инструменты, в отличие от меня, не бессмертны. Он чмокнул мальчика в нос и направился к двери. — Вы могли бы сыграть еще… по возвращении, — проурчал еле слышно Альфред. Позабавленный такой смелостью, вампир обернулся: тот свернулся в клубочек под несколькими одеялами, задремав, верно, до того, как голова коснулась подушки, и улыбаясь самому себе — или мысли об исполнении Герберта, отчего он ускорил шаг. Новый день сулил вдохновение.