падение – это новый взлёт, соберись, впусти в себя свет. лёд – убийца и мне он не лжёт, я в паутине, он – птицеед. выпить налей, набери ванну, не совершай новых возмездий. твоя оболочка так филигранна! а мозг... уж совсем несуществен. леди и джентельмены, прошу, вытряхивайте свои карманы! на этих коньках я еле дышу, суть шоу в нашем самообмане. льдом под ногами я создаюсь, он потушил – жар мой померк. я обрублю, я искривлюсь, ведь низ — это новый верх.
Воскресенье – это прекрасный день, чтобы повидаться со старыми друзьями. Воздух пронизан режущим ветром, звуком опадающей листвы под ногами и тихими шагами других посетителей. На улице холодно и грязно, но Чуя всегда приходит в их общее место в последний день недели. Здесь самую малость тоскливо, но за последние два года это успело стать привычным. Однообразный внешний вид местности скрывает за собой миллион душ, которые уже никогда не смогут отсюда выбраться. Парень чувствует на своем лице блекнущие лучи солнца и только крепче сжимает белые цветы, пока его костяшки не переймут их цвет. Растерянно не зная куда направить взгляд, Чуя рассматривает серые облака, стараясь концентрироваться на чём угодно, кроме окружающей местности. От былой самоуверенности у него остались только подрагивающие пальцы, сведённые к переносице брови и быстрые моргания. Сквозящее здесь умиротворение проникает в каждую деталь, кроме разума и сердца. Накахара связан с этим местом и своими друзьями выцветающей нитью прошлого, которое иногда он так хочет вернуть. Последняя их встреча была запоминающейся. По крайней мере, Чуя помнит всё в мельчайших деталях. Не забывает о своем спонтанном предложении поехать вместе в соседний город, чтобы отпраздновать свой первый четверной прыжок и развлечься с друзьями. Помнит острый ветер при разгоне вверх по трассе и громкие порывы смеха из полностью заполненного пятиместного автомобиля. Проклинает тот спор "кто же быстрее доберется: мы на машине или ты на мотоцикле?". Винит себя за собственное согласия и ненавидит факт своего выигрыша. Из памяти не уходит та фура, которую он даже не заметил, промчавшись мимо с огромной скоростью. Он помнит звук столкновения позади даже сквозь тот свистящий в ушах ветер. Разворот назад, попытки осознать случившиеся, желание исправить всё и свой гаснущий голос в обращении к скорой помощи. Необходимость понять почему те, кто был рядом и приносил ему радость, в один момент превратились в пять трупов. Он помнит всё то, что так отчаянно хотел бы забыть. А теперь они здесь – лежат перед ним пятью холодными надгробиями. Проигравшие в споре, проигравшие смерти. Запечатлены напоминаем того, что жизнь – это свеча среди урагана. Если бы он мог, то он бы с радостью поменялся с ними местами. Или бы вообще разучился прыгать все четверные, лишь бы не отмечать их тем путешествием. Потеря того, что раньше казалось несущественным, воспринимается особенно остро. Эти изнуряющие воспоминания, покрытые налётом сожалений, часто воспроизводятся в кошмарах или в случайно промелькнувших мыслях. Тревожным напоминанием служат детали обстановки на дорогах, в которых он и сам надеется окончательно рассыпаться. Все свои сбережения Накахара тогда потратил на дорогие похороны, ведь у его друзей или были равнодушные родственники, или их совсем не было. Чуя поднимает глаза и замечает, что небо выцвело, окончательно растеряв любые выразительные оттенки. Вороны пронзительно кричат, глаза исцарапаны прошлым, а призраки души за его рёбрами будто пытаются вырваться из клетки. Жизнь привыкла обращаться с ним способом, изощрённей и извращённей самого худшего варианта событий, который он бы только мог себе вообразить. Пытаясь предугадать силу, с которой ударит судьба, он ошибется в расчётах как бы надежны они ни были. Единственное, что остается – это сотрясать воздух страданиями с блекнущим, пробивающимся сквозь них вопросом: "почему я?". Гнилые бурые розы на чёрных стебельках с серым мхом на них. Обнимающая букеты широкая чёрная лента. Руки Накахары плотно сжаты в кулак, ногти вонзаются в кожу, а плечи немного трясутся, потому что холод стремительно забирается под одежду, пытаясь достать ветром до самых внутренностей. Жизни определенно нравится толкать его вниз, испытывать терпение и решимость. Пытаться сломить, отобрать веру в то, что падение – это новый взлёт. Пробиваться сквозь тьму и отчаяние с каждым днем становится всё труднее, а находить ту часть себя, которая делает жизнь прекрасной, несмотря на все испытания и невзгоды, кажется таким же бесполезным как искать прозрачную деталь своего костюма на льду. Может однажды, он сможет признать, что в его жизни уже ничего нельзя исправить. Можно только забыть. Покорно преподнося цветы надгробиям, Чуя задерживает дыхание и склоняет голову. Эти утраченные жизни были значимы для него, это были полноценные судьбы с мечтами и планами. Они не должны были быть так грубо прерваны, не так рано. Покинув кладбище, он возвращается домой в компании бездонной пустоты, шагающей следом. Единственный свободный день без тренировок ощущается долгожданным, но относительно бесполезным. Только переступив порог, Накахара уже хочет уйти на каток, чтобы потом прийти и моментально уснуть от усталости, но сегодня выходной: день отдыха, отсутствия обязанностей и работы. Куда тратить эти минуты покоя и антрактные секунды — Чуя не знает. Звук часов режет тишину и слух, являясь единственным шумом здесь. Тьма, которая вторгается в его тело, теперь проникает в квартиру, пока он ходит из комнаты в комнату, надеясь найти немного утешения в окружающем его унынии. Он ищет за пыльными книгами, в клочках содранных обоев, в грязных зеркалах и в звуке капающей из крана холодной воды. Стремится обнаружить хоть что-нибудь, что угодно, способное привлечь его внимание и принести хотя бы временное облегчение, но везде находит лишь пустоту и разочарование. Пейзаж за окном серый и только размывает взгляд, а строки в тетрадях не пишутся и не читаются. Накахара буквально не знает, где можно спрятаться от скуки, и устало ложится на давно не стиранные простыни, смотря в изрядно надоевший потолок. Шум телевизора не способен затмить громких мыслей и режущей тишины здесь. Рожденная в наполненной льдом и ограждённой бортиками клетке, птица не знает о том, что мир немного шире, чем её острые крылья и следы их взмахов. Сколько ночей он провел с камнем вместо подушки? Кто он без коньков? На что способен, кроме ледовых шоу и вторых мест за них? Казалось бы, возьми и начни развиваться хоть в чём-то помимо идеальной физической формы и отточенных элементов, но это представляется таким же пугающим как глубокие океаны или бесконечный космос. Чуя – не более чем продукт фигурного катания, третьестепенный и бесцветный персонаж любой истории. Никому не принадлежащий выбор, никем не выигранный лот. Стоит порядку нарушиться, и последствия распространяются как лесной пожар. А когда порядка никогда и не существовало, жизнь превращается в тлеющий огонёк жалкой надежды. Раньше сквозь его жизнь проходили люди, дарили особенные моменты и оставляли после себя воспоминания. Такое часто бывает: нити, которые через тебя пронизывают другие, создают трение между теми, что уже давно натянуты внутри. Более плотная нить перетирает тонкую, и та в итоге рвется, так и не сумев заплестись в крепкий узел. Люди, несомненно, уйдут и порвут после себя волокна в сердце, а спорт был и будет с Накахарой всегда. В его жизни, самая крепкая нить увековечена сплетаться лишь с тонкой, изрезанной лезвием, глянцевой гладью. За последние три недели лёд продолжал впитывать в себя все силы Чуи. Длительные тренировки, подготовка будущей программы и желание доказать свои способности продолжают затапливать каждую мысль фигуриста. Это всегда служило ему второй кожей, чем-то привычным и родным, но сейчас оно будто проникло ещё дальше, залатало каждую клетку раненого сердца и заменило весь воздух в легких. Он игнорирует всё и всех, кроме своих учителей. Даже вечно мелькающий равнодушный Дазай на тренировках уже кажется выцветшим и секундным объектом неприязни. Окружение теряет любой окрас, когда на горизонте видно ступени к ближайшей цели. Фигурист просто смотрит себе под ноги и делает то, что от него требуется. Парень резко приподнимается на кровати, вспоминая, что Мори говорил забрать наточенные коньки. Накахара сейчас не подвластен тяжести сна и упорно не желает замечать пустоты в желудке, ему лишь бы зацепиться за идею пойти на родной стадион. Нет необходимости идти туда именно сегодня, но нужно же хоть что-то сделать. Дорога не занимает у него более десяти минут, намного больше времени отнимают раздумья: зачем он опять направляется туда. На катке неумело катаются люди, которые изо всех сил пытаются понять как можно подчинить себе лёд под ногами и неловко смеются при падениях. Чуя не задерживает на них взгляда и тенью проходит по коридорам, добираясь до нужной комнаты. Что-то отдаленное от комфортного и привычного наполняет его, когда он находится здесь. Белые стены спокойные и тревожные одновременно, экипировка для фигурного катания то ли наслаждается отдыхом, то ли нетерпеливо ожидает собственного использования. Наточенные коньки ощущаются в руках более обновленными и ценными. На лезвиях витиевато выгравировано его имя, будто подтверждающее не принадлежность обуви самому Чуе, а его неизбежную участь в собственности льда. Фигурист настолько поглощён разглядыванием самого привычного атрибута в своей жизни, что даже не слышит звука входной двери и не замечает нового посетителя. — Привет! Ты чего тут? Накахара вздрагивает и прячет коньки за спиной в защитном жесте. Пока его взгляд рассматривает гостя, сам он пытается понять, что от него хотят услышать. — По делам. — Да.. я тоже. Чуя молча кивает во избежание лишних вопросов и присаживается на скамью, чтобы отполировать лезвия своей обуви. После нескольких мгновений молчания, только что пришедший фигурист вновь начинает говорить. — Сегодня мои знакомые устраивают вечеринку в загородном доме для своих, хочешь пойти со мной? — А я там разве свой? Что за знакомые? — Накахара хмуро смотрит на парня, приглядываясь к нему. Это тот самый, который перед началом прошлой программы пытался завести разговор о цвете глаз Чуи. — Я даже твоего имени не помню. — Тачихара Мичизу. — парень неловко протягивает руку для рукопожатия. — Вот как со мной познакомился, так и их узнаешь! Они неплохие ребята, я думаю, все только обрадуются твоему присутствию. — Я не пойду неизвестно куда и неизвестно с кем. — резко и безапелляционно произносит Накахара, вновь поднимая взгляд. — Я тебе не доверяю. — Да всё будет в порядке, тебя там никто не знает! — отвечает Тачихара, противореча своим предыдущим словам и весь напрягаясь в желании убедить. Под мрачным взглядом Чуи, его слова усугубляются сами собой. — То есть, может и знают, но никого не будет волновать твоя работа и личность. Я имею ввиду... — Я только что отказал, уйди уже наконец. Мичизу оскорблённо прекращает говорить, только чтобы вдохнуть глубже. Накахара безразлично следит за чужой развивающейся злостью и думает, что наверное выглядит так же нелепо, когда начинает выходить из себя. С приливающей кровью к лицу, сжатыми кулаками и словами, которые непроизвольно превращаются в звук. — А может тебе стоит перестать воспринимать конкурентов в спорте как злых врагов в обычной жизни? Я просто предложил, не обязательно грубить и показывать как ценно твое бесполезное время! — пока собеседник переходит на повышенный тон и активно жестикулирует, Чуя просто продолжает молча смотреть на него, явно не собираясь снисходить до ответа. — Ну и продолжай сидеть здесь, увидимся на тренировке, чтоб тебя. Парень раздраженно уходит, хлопнув дверью, которую Накахара прожигает ничего не выражающим взглядом. Сейчас он не в настроении для вечеринок или других людей, он просто хочет побыть в месте, где чувствует себя в относительной безопасности, а каток для него как дом. Наверное, одиночество Чуи состоит не в равнодушном окружении, а в его собственной грубости и отторжении людей. Он настоятельно требует внимания, но получая его – сразу же отдаляется. Не хочется строить новые взаимоотношения, ведь они временные, но и тлеть в нестерпимом одиночестве желания нет. Если бы весь его разум не состоял из сплошных противоречий, если бы его жизнь не колебалась в спектре из двух цветов, может, он бы и смог прийти к правильному решению. Опустошенный воздух шумит, а все посторонние звуки за пределами комнаты растворяются в ледяном пространстве. Чуя борется с желанием догнать Тачихару и согласиться на его предложение, ведь это мог быть единственный шанс зацепиться хоть за что-то. Если и искать обсессию не в людях, то в чем ещё? Накахара бессмысленно водит махровой тряпкой по лезвию конька, пока не чувствует ладонью внезапную боль. Во всем окружающем белоснежном пространстве, яркая деталь кажется самым живым, что может здесь быть. Он смеряет свежий порез равнодушным взглядом, безразлично смотря на капающую кровь. В потере любых отвлекающих факторов, алый цвет заставляет поверить в то, что случайное ранение – это форма мотивации. Будет в несколько раз больнее касаться ладонью катка, будет ещё бóльшее желание не упасть и не потревожить рану тающими крошками льда. Но почему-то, Чуя не верит в то, что не захочет причинить себе дополнительную боль при любом удобном случае.***
— Нравится? Удобно сидит? Движения не сковывает? Вот здесь свободно ощущается? — пока Коё безустанно засыпает фигуриста вопросами, Чуя строго оценивает свой внешний вид. Градиент цветов от красного к чёрному. От гнева к печали или отчаянию, от огня и обжигающей ненависти к холодной обреченности и чёрным уголькам одиночества. Как раскалённые дрова, превратившиеся в чёрную золу, но сохранившие пылающие искры в сердцевине. Как феникс с тлеющими и блестящими стразами потухшего пламени, что осели на кроваво-красных крыльях. Сочетание цветов создает жутковатый, но в то же время прекрасный контраст. Костюм на произвольную программу выглядит более чем совершенно. — Пойдет. Меня устраивает. С каждым днем мгновение демонстрации произвольной программы на Чемпионате мира приближается. Накахара по-прежнему спорит с Мори насчёт наличия трёх четверных прыжков в программе, обожает лёд при успехах и проклинает его при падениях. Всё идет своим чередом, но предчувствие чего-то неизвестного и неизбежного не покидает пределов грудной клетки. — Насчёт того, о чем мы говорили раньше.. — аккуратно произносит Коё, обращая взгляд фигуриста к себе, — ты принял решение? Фигурное катание — спорт индивидуальностей. Фоновый перманентный стресс, колоссальные физические нагрузки и отсутствие права на ошибку смешиваются в не заживающую рану, которая беспокоит тех, кто посвящает свою жизнь льду. Но одновременно с тем, эти увечья способны подвергаться коррекции благодаря спортивным психологам. Естественно, что после того импульсивного и бестактного поступка Чуи на выступлении, его хотят вручить кому-нибудь, кто смог бы стабилизировать его разум. Накахара лишь устало смотрит в ответ, сожалея, что вопрос не замялся сам собой. — Ты можешь бояться неточности теста на допинг или сорванного прыжка, когда бояться нужно совсем другого. Может всё-таки..? — Не нужен мне психолог, я сам разберусь. Он всегда надеется на себя и не особо верит в психологию. Накахара уверен, что это больше зависит от человека и нет универсального рецепта, чтобы "всё получилось". — Мы спортсмены, в нашей жизни бывают и взлёты, и падения, с которыми нужно эмоционально мириться. — строго произносит Мори, тяжело вздыхая, —Не бывает постоянного движения на повышение. — Обращение к психологу не является какой-то слабостью, Чуя. — более ласково говорит Озаки, — Не бойся просить помощи, если переживаешь трудные времена. Спорт воспитывает лучше любой психологии, он делает личность сильной и стрессоустойчивой. Ещё, с этой ролью отлично и даже чересчур справляются его дорогие тренер и хореограф. Раздраженно, но в глубине души поддаваясь проявлению беспокойства, недовольно завершает диалог Накахара: — Мне и ваших нравоучений хватает. Но, следуя своим принципам, Огай оставляет последние слова за собой, бросая их вслед фигуристу: — Мы не можем быть мастерами во всех профессиях. Просто знай, что ты всегда можешь обратиться за помощью. Чуя пренебрежительно кивает и спешит уйти от надоедливых разговоров. Если они считают его настолько слабым и беспомощным, то пусть лучше сразу откажутся от него. Все остальные всегда так и поступали, у него уже выработалось что-то похожее на хрупкий иммунитет. Небрежным движением он собирает волосы в высокий хвост, но они остаются непослушными даже под чёрной тугой резинкой. Пока руки путаются в прядях, Накахара замирает и смотрит в пол, пытаясь поймать мысль, которая заставила его остановиться. Память жила болью в коже на голове, болью стянутых, туго сплетенных волос. Поднимая взгляд к двери катка, он медлительно осознает ту цикличность и бессмысленность, в которой живет. Серый потолок, улица, лёд, улица и вновь потолок. Всё повторяется. Даже эти хрупкие успехи в виде правильно исполненного элемента не меняют замершей картины. Только мазки беспорядочных эмоций вносят разнообразие и хаотичность. Так глупо и абсурдно. Вычурные костюмы, витиеватые трюки, развлеченная публика и строгие жюри. Как цирк с определенными правилами на льду. На что он вообще тратит свою жизнь? Кто решил, что это спорт, кто придумал это всё? Чуя чувствует себя не больше, чем куклой на показ. Руки опускаются сами собой, ему хочется сбежать и одновременно с тем продолжать стоять здесь. Всё это действительно лучше того, что у него уже есть? Или его просто так выдрессировали, чтобы ему было мало того, что он имеет, чтобы это его не устраивало? Может, он просто под властью чар, которые заставляют его поверить, что человеку всегда всего мало? Пока Чуя идет к катку, звук его шагов эхом раздается в пространстве вечернего стадиона. Воздух пронзительно холоден, а земля привычно теряет устойчивость и становится скользкой, стоит только снять защитный механизм с коньков. Фигурист игнорирует всех остальных на льду, упорно повторяя заученную череду движений. Искусство обладает предвосхищением, а тропа к нему возложена терниями. Будучи частицей ожидающего, отчаянного и одинокого, остается только беспрестанно повторять то, чему тебя научили. Взгляд сосредоточен исключительно на катке впереди, в котором размытыми звёздами отражаются лампы. Ярко освещенный каток похож на светящийся маяк в чёрном океане, на единственный ориентир в пространстве жизни. Дыхание затуманивается в холодном воздухе, а звук сердцебиения в ушах громче скрипа коньков по льду. Каждое движение его конечностей рассчитано с точностью, а каждый удар лезвия — произведение искусства. Лёд — его холст, и он рисует свои картины экспрессионизма каждым скользящим шагом. Кости будто крошатся с каждым поворотом корпуса, мышцы ног сводит судорогой, но Чуя не обращает на это ни малейшего внимания. Он только крепче сжимает кулак с раненой ладонью и пытается вспомнить ритм музыки следующего выступления. У него есть конкретная цель и ничего не отвлечет его от её достижения: ни фигуристы, катающиеся рядом, ни измученное тело, ноющее тупой болью. Если добиваться чего-то быстро и легко – это не будет иметь нужного эффекта. Только через исправление ошибок и упорство можно осознать всю ценность результата в конце проделанного пути. Трудом посредственность достигает большего, чем одаренность без труда. Слава покупается ценой усердия, ведь что легко дается, то невысоко ценится. За амбиции приходится платить. А самая высокая награда за них – саморазрушение. Все видят лишь совершенный продукт, совсем не подозревая что кроется за ним. Смотря на результат любого творчества, человек не видит процесса его создания и даже не задумывается о нём. Через какие муки проходил художник, чтобы создать превосходную картину; в какой агонии сгорал писатель, ломая свое перо; сколько и каких именно увечий пережил фигурист в процессе создания идеальной программы. В этот раз, Чуе удалось отделаться как всегда нестабильным состоянием разума и превосходной физической формой. Небольшие травмы прошлого не беспокоят, новых не прибавилось, значит и переживать не стоит. Единственное, что его сейчас волнует, это факт остальных спортсменов на льду. Он терпеть не может совместные тренировки, когда бортики превращаются в единственную нейтральную территорию, а любое движение может привести к столкновению. Чуя старательно выводит трафареты на льду, но вместе с тем ему кажется, что его тело медленно испаряется. Ледяное покрытие спортивной непробиваемости вот-вот расколется под влиянием высокой температуры от чужого пристального наблюдения. Для фигуристов взгляды равносильны награде, внимательные лезвия глаз тренируют и оттачивают навыки до совершенства. Но конкретно сейчас, Накахара не может отделаться от нарастающего раздражения, когда Дазай слишком очевидно и неприкрыто разглядывает его. Простое наблюдение любого явления неизбежно изменяет его, так же как и сейчас Чуя путается в движениях и спешит, пытаясь скинуть с себя непрошенный взгляд. Фигуриста странно беспокоит, что Осаму всегда показывал свое пренебрежение, а теперь резко изъявляет заинтересованность. И ещё беспокоит та степень важности, которую он придаёт этому. Они катаются диаметрально противоположно друг другу: Дазай всегда сосредоточен и спокоен. Абсолютно ровно выполняет каждое движение, в тот момент пока Чуя даже на обычной тренировке не может придать своим движениям умеренности. Резкий силуэт Накахары рассматривается и вылавливается взглядом практически безо всякого стеснения. Будто их разделяет тонкая ледяная стенка: изображение с противоположной стороны не разглядеть. Смотрит ли Осаму на него или сквозь – неизвестно. Чуя не может поймать каждый взгляд, но точно может ощутить. Спустя какой-то промежуток времени, Накахара глубоко вдыхает и резко отвечает на чужое внимание, решив узнать его причину. Дазай не смущен тем, что его заметили, и продолжает наблюдать, но уже более насмешливо. — На что ты так смотришь? Не переставая пристально рассматривать Чую, Осаму с тенью удивления в голосе, но с абсолютно равнодушным выражением лица, говорит: — У тебя какой-то особенный флип. Чуя слегка поднимает голову чуть выше, не до конца осознавая суть сказанного. Это похвала? Подмеченная деталь, которая странным образом привлекла Дазая? — И в чём же? — в безмолвной гордости и с легким прищуром интересуется Накахара. — Ты только что изобрел новый прыжок: не флип, а флоп. — скептически и небрежно говорит Осаму, не скрывая едва заметной ухмылки, – Техника неправильно поставлена – отталкиваешься странно. Дазай непринужденно уходит, просто оставляя Чую наедине с острым замечанием. Всё так же беззаботно, Осаму возвращается на исходную позицию. Накахара глупо смотрит ему вслед, абсолютно не понимая ни сути, ни причин действий этого фигуриста. Он не оскорблён, не обижен, но что-то в этих словах определённо задело его. Внутри не бурлит кипящий гнев, а чувства не стремятся вырваться обжигающим паром. Просто что-то укололо его: так мгновенно, что сразу и не поймешь. Зато точно ощутишь в следующий раз, когда вспомнишь о небольшой ране. Ему сделали замечание в том деле, в котором ему нет равных. — Ты с вот этим собираешься выступать? — объявляется Мори и в той же манере упрекает Чую в фальшиво выполненном элементе, — Даже не думай об этом, следуй установленной программе. После слов тренера невольно задумаешься о том, почему слова Осаму совпали со словами Огая. Ответ прост: Чуя действительно облажался. Его негативный настрой переходит в максимально сухой и раздраженный, но выплеснуть его негде – тренировка подошла к концу. Сквозь зубы прощаясь с тренерами, Накахара сдерживает учащенное дыхание в попытках утихомирить себя. Следы в форме полумесяцев на ладонях вновь напоминают Чуе о том, что нужно попытаться взять себя в руки. Он собирается максимально медленно: терпеливо распутывает шнурки на коньках и игнорирует ком в горле. На улице всё по-прежнему: дома, с голубым телевизионным сиянием в окнах, и падающие звёзды, заставляющие блеск жизни постепенно тускнеть. Глухой удар где-то справа привлекает внимание, отрывая от рассматривания унылых пейзажей в попытке отвлечься. Неувлеченно, самую малость заинтересованно, Чуя поворачивает за угол и смотрит на плохо различаемые силуэты в подворотне. Даже под блеклым светом фонаря очень легко различить бойню, валяющийся мусор и отсутствие правил с наступлением сумерек. Это была не драка, скорее, нападение с одной стороны. Вот она – отличная возможность выплеснуть свой гнев наиболее примитивным способом. Чуя не альтруист, он не собирается никого спасать. В любой другой день, он бы спокойно прошел мимо, не обратив внимания. Но сейчас, с огромным давлением злости изнутри, эта случайно замеченная потасовка кажется ему собственным искуплением. Когда бы ещё ему удалось нажать на спусковой крючок своих эмоций подобным образом, не получив при этом никакого наказания? Без оглядки, Чуя становится участником насилия и нападает с дерзостью отчаяния. Он быстро успевает понять, кто кого бьет и защищает пострадавшего от двух разъяренных парней. Впрочем, если бы он неверно разобрался в ролях драки – ему бы было всё равно. Не волнуясь о правильно поставленной технике ударов, Накахара иступлённо забывается в череде метко наносимых увечий. Когда чужой кулак попадает прямо по скуле, Чуя только громко сплевывает и задорно улыбается, окончатально теряя любое самообладание. Ядовито-презрительный взгляд на мир, сменяется широкой улыбкой и рваными вдохами. Это то чувство, которого так не хватало: захлестывающая волна, не оставляющая ни единого шанса на трезвость ума. Обычно, драки не длятся долго и заканчиваются после первой потери сознания, но Чуя настроен продолжать: его вечер лишь начался. Сжатый кулак с силой рассекает воздух, стремительно сокращая расстояние до челюсти первого нападавшего. Здесь, в слабом освещении и витающем в воздухе насилии, не бывает чести. Как показывает практика: побеждает не тот, кто вкладывает в удары превосходство над другими, а тот, кто вкладывает в них собственную боль. Некогда переполненные смелостью фигуры трусливо кричат что-то друг другу и скрываются от произошедшего. В свою очередь, Накахара лишь ощущает прохладный ветер, что заставляет горячую кровь немного остыть. Сквозь свое сбитое дыхание, Чуя слышит этот приевшийся, хриплый и насмешливый тон: — Спас меня, чтобы ударить сильнее?