Гонец Олимпа

Вычерчивая на цере новое слово, Эрот высунул кончик языка от усердия. Гермес хмыкнул; он глядел на сына Афродиты, подперев рукой щёку, порой поправляя стилус в младенческой ладошке и подсказывая, с какого конца удобнее начинать букву. — Тебе же не сложно, быстрый умом Гермес, — ласково попросила его Афродита этим утром, кокетливо поправляя волосы. Отказать ей было невозможно. Он не знал, с чего это богине любви взбрело в голову, что её сын должен обучиться грамоте. Ветреная, бегущая от любых обязательств, она довольно легкомысленно относилась к своему многочисленному потомству — за того же Гермафродита перед Аполлоном пришлось вступаться Гермесу, хитростью подменить смертельную опасность вод на пожизненное проклятие двойственности. Как же менялась Афродита, когда речь заходила об Эроте. Не сыскать было матери внимательнее и заботливее — и не было на свете младенца более любимого и избалованного. Светлокудрый, румяный, полный жизни, то и дело смеющийся без особой причины — просто потому, что жизнь Эрота была приятна и весела, — воплощение юной, бойкой и неутомимой любви, что красит мир в закатные оттенки розового и заставляет ходить, не касаясь босыми ногами земли. Невинный на вид, шальной и куражный по нраву — и так не похожий на воинственного отца Ареса, на братьев, яростного Деймоса и свирепого Фобоса. И чем-то неуловимо на самого Гермеса походящий — по крайней мере, Афродита не ошиблась, доверив образование сына именно ему. Иной другой намаялся бы с детской неусидчивостью, но Гермес и сам когда-то был таким ребёнком, любившим шалости и привыкшим, что под материнской опекой ему всё сходит с рук. Их общей чертой было неуёмное любопытство — и жажда нарушать глупые запреты взрослых. — Отличная работа, — похвалил Гермес, когда Эрот закончил с очередной строкой гимна. — Осталось всего ничего, — мальчик закатил глаза, но тут же встрепенулся, когда ему заговорщически подмигнули, — а потом писать примусь я. — Вот именно! — снова берясь за стилус, с жаром воскликнул Эрот. — Ты поклялся водами Стикс! Даже тебе не нарушить такое обещание, я знаю! Для своих лет он был поразительно умён и сметлив. Аресу и вправду стоило бы хоть раз задуматься, а не разделила ли Афродита ложе с Гермесом ещё раз после того, как он однажды завоевал её внимание. Подозрения те, впрочем, были бы пустые, хоть и слишком много сходств было между учеником и учителем. Ведь, когда Эрот возмущался или злился, на дне его глаз мелькало нечто тёмное, величественно-древнее, бескомпромиссное — и точно не гермесовское. Эхо бога, что был движущей силой творения — слияния — ещё на заре веков. А теперь, по всей видимости, явился вновь в теле юного сына Афродиты. Гермес был достаточно наблюдателен, чтобы заметить это призрачное отражение в детских капризах — и тем забавнее было видеть, как это поистине хтоническое создание надувает губы и пыхтит, заканчивая гимн деду своему. — Превосходно, — улыбнулся Гермес, стирая текст и сам берясь за стилус. — А теперь запоминай как следует…

***

— Разве я не справился? — будто не замечая возмущения Афродиты, пожал он плечами. — Эрот прекрасно пишет и читает — разве не этого ты хотела? — Я не хотела, чтобы он распевал по всему Олимпу похабные песни сатиров! — складывая руки на груди, выдохнула она. — Не ему ли, стрелы любви ниспосылающему, петь о любви во всех её проявлениях? — смеясь, возразил Гермес, и Афродите было нечего сказать ему в ответ.