Болотные огни

Прижав руки к бокам, как будто на построении, Вернон замер возле самых дверей комнаты, так и не решившись пройти дальше. С одной стороны он пытался боковым зрением увидеть всё и запомнить как можно лучше, чтобы было чем потом подкрепить фантазии, с другой — он не мог оторвать взгляда от Фольтеста. Сейчас на короле не было даже тяжелой расшитой мантии — только багровая свободная рубаха, подчеркивающая широкие плечи, и плотные темные штаны. Он даже не подпоясался, и это казалось Вернону самым необычным. Он видел короля пьяным, он стоял перед ним на коленях, он черт возьми отсосал у него, но странным образом именно сейчас, смотря, как Фольтест снимает многочисленные кольца, Вернон поймал себя на мысли, что его допустили невообразимо близко, что именно сейчас он видит короля таким, каким Фольтест немногим позволяет себя видеть. На сей раз Вернона пустили дальше кабинета, через двойные двери, украшенные позолоченной резьбой — в спальню. Он неловко поежился. Не надо бы привыкать к этому королевскому расположению. То, что его действительно хотели видеть сегодня, не могло означать, что с точки зрения Фольтеста это — всё это — хоть сколько-то важно. Пусть для самого Вернона это нечто совершенно невероятное, такое, что не может происходить с людьми вроде него. Волнение парня чувствовалось в воздухе, пусть лицо его и оставалось сосредоточенно хмурым. Фольтест сам ощущал определённую толику нервозного предвкушения — приятный спутник тех моментов, когда ты еще только узнаёшь человека, когда подпускаешь его столь близко, но всё еще не можешь сказать наверняка, что вас ожидает. Однако последнее, что ему нужно сейчас — так это чтобы парень остолбенел и лишь позволял собой вертеть, как марионеткой на пальце. Фольтест хмыкнул. Глупое сравнение. С учетом того, чего именно он желал сегодня. Но молчание надо было прервать, пока оно не стало губительным, и тогда Фольтест негромко и очень спокойно спросил, даже не поднимая взгляда: — Зачем ты пришел?.. — Одно за другим сняв тяжелые кольца, он выложил их в ряд на стол возле зеркала, на котором уже лежал золотой коллар с лилиями. — Потому что вы сказали… — начал было парень. Фольтест перебил. — Это не ответ. Я спрашиваю: зачем. — Чтобы сделать то, что вы скажете, — в тон ему ответил парень. — Сделать вам хорошо. Боги, это не должно было звучать так горячо — но всё-таки звучало, и Фольтесту стоило немалых усилий лишь усмехнуться на это: — Немало взваливаешь на себя, мальчик, — и тяжелое желание комом встало в горле, когда он увидел, как от этого слова во взгляде парня точно вспыхнул огонь. — А что ты ответишь, если я скажу, что хочу взять тебя так, как берут женщину?.. — Что в этот момент я хочу видеть ваше лицо, — глазом не моргнув, всё так же стоически-спокойно произнес парень. — Холера, каков наглец! — не сдержался Фольтест. «И мне это нравится!» хотел добавить он. Однако произносить это всё же не стал, ведь да, то была чистой воды наглость, которой нельзя попустительствовать (но почему только это так заводило?..). Вместо этого подошел ближе, обхватил затылок парня ладонью, притянул к себе и поцеловал. Тонкие и мягкие губы отдавали мёдом и мятой, а кожа почти поскрипывала от чистоты. Должно быть извёл на себя не меньше пуда зубного порошка и мыла. Вкупе с торопливой горячностью, с которой парень ответил, тем, как податливо он впустил язык Фольтеста в свой рот, это яснее любых слов сказало, что на самом-то деле он изнывал от желания, что он все эти недели ждал, предвкушал и не смел надеяться. Сомневался, не выгонят ли его и не велят ли высечь, если он всё-таки придет, и задавался вопросом — а что же он вообще сделал такого, чтобы заслужить подобную королевскую милость? Самое смешное: ему как раз и не требовалось ничего делать. Часть очарования момента крылась именно в том, что ни одна из сторон не рассчитывала получить какие бы то ни было выгоды, кроме банального плотского удовольствия. Король ничего не мог взять от неотёсанного щенка, который способен всё свое земное имущество уместить в заплечный мешок. В то время как парень очевидно шалел от самого факта того, что ему дозволено прикасаться к королю, и даже подумать не смел о том, чтобы чего-то просить. Хотя без дозволения, дерзко объявив себя человеком короля, имел на это право. Нельзя принадлежать кому-то, не налагая на этого человека обязательств, ведь ты отвечаешь перед подданными, которые платят тебе преданностью. Впрочем, Фольтест не был уверен, что если ему вздумается сейчас объяснять тонкости вассалитета и связанных с ним обязанностей, его услышат и вообще поймут. Да и не хотел он тратить время на разговоры о высоких материях, куда больше его интересовало, на что же готов согласиться этот юный нахал, насколько далеко он позволит себе зайти. Отстранившись, чтобы дать себе перевести дух, он оценивающе посмотрел на парня. Тот совсем запыхался. Его щеки, уши и шею покрывал яркий пунцовый румянец, и Фольтест находил, что это совершенно обворожительно сочетается с сосредоточенно нахмуренными бровями и пристальным взглядом. Наглец снова смотрел на него в упор, как будто с вызовом даже, словно и не знал, что за желание привело его самого сюда, и собирался сопротивляться всем соблазнам. Однако Фольтест понимал, что мальчик проиграл битву ещё в тот вечер, когда впервые опустился на колени по одному только мановению руки. Не в состоянии больше отказывать себе в удовольствии, Фольтест прижался поцелуем к его шее, приятно пахнущей мылом. Почувствовав, как парень пошатнулся и обмяк, будто у него подкосились колени, Фольтест сам едва сдержал вздох восторга. Какой впечатлительный! Такой сделает что угодно, потому что сам захочет этого!.. Эта отзывчивость распаляла, и Фольтест сжал зубами кожу над артерией, сначала совсем слабо, мягко проходясь под подставленной шее кончиком языка — а потом сильнее, еще сильнее. Тяжелое дыхание над его ухом сорвалось на стон удовольствия. Парню явно нравилось, и о сколько еще нового он узнает о себе сегодня! От предвкушения у Фольтеста заныло в солнечном сплетении, и он не стал больше сдерживаться, покрывая подставленную шею грубыми, почти жестокими поцелуями, оставляя следы, что прямо на глазах наливались красным, и упивался тяжелыми вздохами, которые получал в ответ, пока наконец не почувствовал, что сам уже слишком завелся и пора бы уже перейти к следующему развлечению. Он мягко отстранил парня и тот чуть покачнулся, точно опьянел от череды поцелуев, больше похожих на укусы. Отступив на пару шагов, Фольтест уселся на край широкой кровати. — Начни так, — сказал он, разводя колени. Подчиниться было упоительно легко. Теряя голову от невозможной, невероятной реальности, Вернон не мог сообразить, есть ли сейчас хоть какая-то просьба, которой он смог бы отказать. Он наслушался историй о необычных вкусах обеспеченных господ, — там, где он рос это была распространенная тема для пересудов — и должен был признать, что истории эти больше распаляли, чем пугали. Пока не затронули непосредственно его. Тогда это приобрело изумивший его самого оттенок вожделения, и вожделение же вело его сейчас, когда он снова встал на колени перед своим королем. Дрожа и чувствуя, как кружится голова, Вернон склонился ниже, через ткань штанов губами обводя очертания возбужденного члена. Резные пуговицы ширинки неприятно кололи щеку, а уже знакомая тяжелая ладонь легла на его затылок, направляя, но не заставляя. И каждое движение этой теплой руки в его волосах, каждый тихий вздох посылал в пах горячую волну возбуждения. Не дожидаясь отдельного приказа, он расстегнул наконец штаны и, торопливо, нервно облизнувшись, обхватил губами головку члена. Раздавшееся тихое «ох, да», сказало, что он поступает исключительно правильно. В его разуме уже не оставалось места для мыслей о том, что он делает что-то недопустимое, — всё заменила чистая точно темерская водка похоть. Как и в прошлый раз он захлебывался слюной и давился, не зная, куда деть язык, когда пытаешься взять до самого горла, но упорно старался и сам чуть постанывал от удовольствия, слыша тихие вздохи короля, потому что осознавать причиной этих вздохов себя оказалось упоительно приятно. Пока Фольтест вдруг не отстранил его, кое как удержав за волосы. Дышал он тяжело и часто, а высокие скулы залил румянец, и Вернон втайне возликовал, видя настолько красноречивое свидетельство того, что он всё-таки смог сделать приятно, несмотря на весь свой скудный опыт, который в сущности сводился к предыдущей их встрече. Ненадолго прикрыв глаза, Фольтест сделал несколько глубоких вдохов, как будто ему требовалось ненадолго остудить пыл, чтобы вернуть себе способность говорить. — Тебе самому-то удобно? — поинтересовался он, взглядом указывая на ширинку Вернона. — Может, разденешься? Дашь мне на тебя посмотреть. Вернон тяжело сглотнул. За свою короткую жизнь он так и не научился стыдиться наготы (она могла быть неудобной и только), но сейчас пристальный взгляд пуще прежнего вгонял его в краску и пальцы стали неуклюжими, словно закоченели. Раньше он и подумать не смел, что король может выглядеть вот так. Растрепанный, в расстегнутой одежде, он без тени смущения сидел на краю кровати и, даже не порываясь прикрыться, наблюдал за каждым движением Вернона, когда тот, встав, кое-как избавился от ремня, снял гамбезон и почувствовал себя неожиданно неуютно в нижней рубашке и мешковатых кюлотах, слишком длинных для его роста. — Продолжай, — с улыбкой кивнул Фольтест. Кажется… кажется ему понравилось то, что он увидел. Когда же Вернон через голову снял нижнюю рубаху, Фольтест издал тихий вздох. Должно быть, снова увидел татуировку на груди. Как оказалось, выбор рисунка пришелся ему очень даже по душе, и Вернон находил это одновременно лестным и возбуждающим, поэтому когда Фольтест поманил его подойти ближе, он немедленно подчинился и обомлел, когда король вытянул руку, чтобы огладить рисунок, бережно провести кончиками пальцев по каждой линии, заставляя Вернона вздрогнуть. В комнате не было холодно, но от прикосновения кожа моментально покрылась мурашками, а соски до того напряглись, что это стало почти больно. — О, значит, тебе приятно?.. — улыбка Фольтеста на мгновение стала почти пугающей, ненасытной, ожесточенной. Вернон не знал, что ответить, и решил промолчать. Но если он думал так легко отделаться от неудобного вопроса, то просчитался, потому что затем уже обе руки легли на его грудь, осторожно оглаживая и слегка царапая затвердевшие соски короткими аккуратными ногтями, от чего с губ непроизвольно сорвался вздох. — Не ври мне, мальчик, я же вижу, что приятно. Лгать сейчас было бы последним делом, и торопливо скинув штаны, Вернон закрыл глаза, сдаваясь на милость рук, что ласкали и этим мучили, возбуждая всё сильнее, доводя до исступления и заставляя терять голову. Без просторного гамбезона парень оказался куда более худым, но вместе с тем он обладал приятным глазу изяществом юности и здорового молодого тела. Сильные жилистые руки, стройные ноги, темные штрихи волос на груди и в низу живота — и разумеется стоящий колом член. Никаких лишних изгибов или мягкости, — самое то, что надо, чтобы любоваться и брать, если тебе взбрело в голову пустить в свою постель юношу. Чтобы не позволить промедлению сбить с толку ни себя, ни парня, Фольтест мягко оттолкнул его и спешно разделся сам. А затем, не дав парню опомниться, уселся спиной к изголовью и потянул его к себе, чтобы усадить верхом на свои бедра. Хотел видеть лицо — пусть любуется, пусть знает, какая ему оказана честь. Пусть запомнит и будет потом еще не раз возвращаться к этой картине и возбуждаться от самой мысли. Да, такой будет его небольшая, но изощренная месть смурному и своенравному наглецу Вернону Роше за его дерзость. (Ну конечно, конечно Фольтест помнил его имя, он попросту не забывал имен и лиц; просто это совершенно не имело значения: поменьше имен, побольше прикосновений и вздохов) Лица их были так близко сейчас, что Фольтест снова ощутил аромат мёда и мяты — и не устоял, снова целуя податливые губы. Руки его тем временем огладили худую, но крепкую спину и спустились ниже, к бедрам. Не прерывая поцелуя, то и дело сменяя ласку осторожными укусами, Фольтест сжал ягодицы парня, а затем скользнул одной рукой промеж них, заставляя парня вздрогнуть и ахнуть — и сам замер вдруг, осознав, что кожа под его пальцами скользкая от масла. Похоже, парень понимает в постельных делах куда больше, чем показывает… — Так ты знаешь, что делать? — уточнил Фольтест, прищурившись. — Ты уже бывал с кем-то прежде? Не то, чтобы он собирался выгонять в случае положительного ответа, он слишком распалился, чтобы прерываться из-за такой малости. Да и отсутствие опыта может быть чертовски утомительной вещью: куда приятнее, когда все понимают, что и как следует делать. Но в то же время его обуревало тяжелое и темное желание стать для этого восторженного юнца тем самым человеком, который подтолкнет в падении, который заставит умолять, заставит просить большего, заставит… ох, надо прервать эти фантазии, а то его надолго не хватит. — Отвечай честно, — поторопил Фольтест, потому что, право, его терпение не безгранично. Парень спохватился, что так и не дал ответ и, глянув исподлобья, смущенно, но твердо произнес наконец: — Не с мужчиной. Он не врал, попросту неспособный сейчас слукавить, это было написано на его лице, и словно пламя вспыхнуло в груди Фольтеста. Пламя безудержного вожделения, которое станет мучительным, если его не утолить сейчас же, и, спеша окончательно сдаться под напором соблазна, он прижал к себе парня двумя руками и снова поцеловал с такой порывистостью, что тот аж охнул от напора, но ответил всё так же охотно. Сколь бы ни было банально это открытие, но брать оказалось проще, чем отдаваться. В полной мере Вернон осознал это, когда попытался в одно движение лихо насадиться на член до основания. Ну разумеется член был больше чем его собственные пальцы и разумеется всё это оказалось сложно, но только сейчас он осознал, что был слишком поспешен в своем стремлении принять всё и как можно скорее. Даже в голове прояснилось на мгновение и он чуть было не запаниковал, впрочем, Фольтест не торопил его и ничего не требовал, а лишь поглаживал бёдра и грудь, тихо вздыхая от каждого медленного и пока что боязливого движения. — Не спеши, не надо, всё хорошо, — повторял и повторял он, и хвалил Вернона, восхищался им, и это было куда приятнее пока что непонятных и непривычных ощущений внутри. Осторожно опёршись кончиками пальцев о плечи Фольтеста, Вернон двигался медленно, сжимая зубы и больше смерти боясь сейчас выдать, что ему не очень-то всё это нравится. Однако постепенно бережные и нежные ласки брали свое. Становилось легче. Привычная ритмичность движений — пусть теперь он сам был на принимающей стороне — погружала Вернона в непривычное состояние расслабленности. Он млел, подаваясь навстречу, и всё это оказалось так… хорошо, боги! Всё лучше, всё приятнее, слаще. Он не знал других слов, а если бы и знал, то забыл, ему было просто хорошо, и это сладостное, жгучее напряжение заполняло всё тело, с каждым движением лишь нарастая. Неожиданно для Вернона ладонь Фольтеста вдруг сместилась к низу его живота и теплые пальцы обхватили его член. Боги! О, боги, да! Это именно то, что ему нужно! Его захлестнула острая вспышка удовольствия. Он чувствовал, что с его губ срываются совершенно недостойные стоны, больше похожие на всхлипы, но не мог уже их подавлять. Как же он хотел кончить сейчас, тело изнывало от желания разрядки, и тогда Вернон торопливо закусил собственную ладонь, впиваясь зубами в основание большого пальца. Однако Фольтест отвел его руку от лица и подался вперед. — Я хочу услышать, — шепнул он. «О, нет — подумал Вернон, холодея, — он ведь скажет это.» — Услышать, как тебе хорошо со мной… Совершенно одуревший от напряжения и удовольствия, Вернон не мог ни толком думать, ни говорить. Но если только его король скажет это — Вернон не сможет больше сдерживаться. Ведь ему настолько, — ох! — настолько хорошо. — …Славный, такой славный… Дыхание вырывалось из глотки хриплыми сдавленными стонами. — …Мальчик. Мир на мгновение померк, сжался до той точки где-то внутри, в которой, казалось, сосредоточилось всё наслаждение, сладкое, желанное, тяжелое, лишающее способности соображать. Фольтест, не мигая, смотрел на своего мальчика, кажется, даже забывая дышать. О, боги, все боги и все дьяволы — да! Ради этого стоило всё затевать! Хотя бы ради одного только момента, когда парень вскинет голову, судорожно вздрагивая и так напрягаясь, что вколачиваться в его тело станет почти невозможно. Ради того, чтобы видеть его лицо сейчас, понимать, насколько он ошеломлен нахлынувшим удовольствием — и знать, что ничего подобного он доселе не чувствовал. И — что самое восхитительное — этот чудесный, пылкий и такой отзывчивый юнец, его мальчик, даже кончив, не прекращал двигаться, повинуясь скорее животному желанию продлить момент, нежели разумному началу. Мальчик насаживался на его член с таким рвением, что наверняка завтра пожалеет об этом, но прервать его сейчас… ох, отказаться от этого удовольствия было бы мучительно тяжело. Мальчик позволял брать себя и уже не стеснялся стонов, без слов жадно просил ещё и ещё, как будто совершенно утратил чувство реальности. А потом вдруг все силы разом оставили его. Потерявшись в ощущениях и оттого совершенно беспомощный, он чудом удержался от того, чтобы просто рухнуть ничком, и двумя руками вцепился в изголовье. Впрочем, Фольтест и так был доведен до предела тем, что видел, слышал и ощущал, ему потребовалось еще лишь несколько движений, прежде чем его самого окутало столь желанное наслаждение. Давно ему не бывало так хорошо и он далеко не сразу смог перевести дух. Сердце ухало тяжело и шумно. А парень всё сидел на нем, насадившись на его член по самые яйца, и прерывисто, скомкано дышал, позволяя легко гладить себя по бедрам и спине. Тормошить и выгонять его в такой момент было бы верхом хамства, поэтому Фольтест дождался, пока парень опомнится, вернув себе способность управлять конечностями, после чего мягко выскользнул из его тела и толкнул его на постель. Приказывать ему уходить было бы так неприятно сейчас, но к счастью парень оказался достаточно сообразительным и сам смекнул, что его присутствие уже не нужно. Он поднялся, тихо оделся и, бросив еще один взгляд на кровать, отвесил короткий, скомканный поклон, как будто не знал, что делать сейчас и как следует прощаться. Щеки, уши и шея у него всё еще были красными. Выглядело это совершенно обворожительно, и на мгновение Фольтест ощутил изумившее его самого желание потребовать, чтобы он вернулся, лег рядом и остался. Однако он не успел облечь желание в слова — парень ушел, совершенно неслышно притворив за собой двери. Фольтест не стал подниматься с постели. Выждав некоторое время и убедившись, что шаги более не слышны, он прикрылся краем одеяла и требовательным громким звоном в серебряный колокольчик позвал прислугу, чтобы велеть приготовить ванну и принести ему вина. *** Горячая вода изгоняла напряжение из мышц и возвращала расслабленное, благодушное спокойствие. Закрывая глаза, Фольтест опустил затылок на накрытый полотенцем подголовник и довольно улыбнулся. Да, именно то, что нужно после вполне себе неплохого секса. Вечер однозначно удался. Теперь следует вернуть себе способность мыслить адекватно. Завтра будет новый день, полный забот. Но, небо тому свидетель, он уже понимал, что непросто будет избавиться от всех образов, что он видел сегодня. Мальчик с его бесовским, фанатичным взглядом, такой стройный и ладный, завораживающе хорошо смотрелся на его члене. И ощущался так же восхитительно. Возможно, когда Особый отряд вернется с задания, Фольтест снова позовет его. Или нет. Он еще не решил. Но в то же время в глубине души он знал, что проиграл эту битву еще в тот вечер, когда мальчик впервые опустился перед ним на колени по одному только мановению руки. *** Прежде чем идти в казармы, Вернон поднялся на стену рядом с боковой башней, чтобы относительно свежий ветер помог ему прийти в чувство. Стражники, несущие дозор, знали его и не стали тревожить. Облокотившись о каменный зубец стены, Вернон долго смотрел на темную ночную Вызиму, несколько отстранённо ощущая, как семя вытекает из затраханной задницы и впитывается в ткань кюлотов. Он чувствовал себя вымотанным и уже мог с уверенностью сказать, что завтра будет непросто вести себя как ни в чем не бывало — с непривычки ныли ноги. И задница. Впрочем, он ни о чем не жалел. Ему было хорошо, и даже если этого никогда больше не повторится, даже если он нужен был всего лишь на раз — это был очень приятный раз. В казармах Вернона встретили хохотом и улюлюканьем, которые стали лишь громче, когда он начал раздеваться, чтобы улечься спать, и сначала Вернон не понял, что стряслось, а потом спохватился — похоже, остались засосы, и, судя по громкости смеха, очень и очень заметные. — Вот это я понимаю, огонь баба тебе попалась! — ржал Зенан. — Какая такая красавица согласилась тебе дать? — Мамка твоя, — огрызнулся Вернон, по привычке отряхивая гамбезон прежде чем свернуть вчетверо и положить на пол у койки. Насмешки начались еще днем, когда сослуживцы заметили, с каким тщанием он приводил себя в порядок (даже стриг ногти и убирал из-под них грязь), а сейчас, получив подкрепление в виде следов укусов, стали лишь громче. Вступать в разговор было бесполезно, любое слово лишь распалило бы, и Вернон предпочел отмалчиваться. Накрывшись одеялом с головой, он притворился спящим. Вернон провел пальцем по шее. Он не мог ощутить засосов, но знал, что они там есть. Даже если он нужен был всего лишь на раз — это действительно был очень приятный раз.