***
Лапы погружаются в снег почти полностью. От пронизывающего ветра, гонящего острые снежинки, больно режущие нос своими касаниями, даже шкура не спасает, но волк упрямо тянет за собой воз, сопротивляясь метели. Он не спал уже два дня, до поселения осталось совсем немного, граница почти пересечена. Он старается двигаться скрытно и осторожно, чему способствует белая расцветка шерсти, волк обходил вражеские территории, прятался в сугробах и переживал о том, как можно доставить свои пожитки до поселения в целости и сохранности. Его тело почти сдалось, он устал от долгого перехода в самый холодный месяц зимы, перед тем, как снегопады утихнут. Но ждать не было времени, помощь требовалась немедленно, значит, ему приходится рисковать всем, что у него есть, чтобы добраться до деревни. Джин теряет остатки сил, когда видит ближайший к поселению патруль: двое волков подозрительно поднимают носы к ветру, пытаясь учуять запах приближающего к ним, что позволит узнать давно забытые нотки в его теле, впервые за много лет феромон свободно витает в воздухе. Волки отступают, чуть склоняют головы, глядя янтарными глазами на приближающегося целителя. Знают: к ним пришла помощь. Подойдя вплотную, Джин чувствует: патрульные — омеги. Неужели в их поселении всё настолько плохо, что даже им позволили выйти сторожить деревню, хотя обычно омег от подобной участи оберегали, из-за возможности продолжать род. Его начинает клонить в сон из-за того, что он не первый день в пути, волки перекидываются, подхватывают свою одежду, подав сигнал ближайшему патрулю свистом, пока Джин старается удержать себя на лапах. Тонкие омежьи пальцы развязывают узлы на повозке, освобождают уставшую джинову спину. Он позволяет себе ускориться, больше не осторожничает и сминает лапами снег, ведь хочет как можно скорее оказаться в деревне. Двое юных омег тащат груз следом, их горячие тела почти не чувствуют мороза и колкости ветра. В поселении тихо, как никогда, жёлтые глаза Джина следят за тем, как с трагедией до того шумное сообщество стаи притихло, те закрылись в своих хижинах и прячутся, боясь того, что может случиться. По территории прокатывается предупреждающий вой, и Сокджин видит, как высовываются из окон любопытные мордашки, желающие посмотреть на того, кто явился в свой давно забытый дом. Джин устал, но продолжает трусить по вытоптанным дорожкам к дому вожака. Чимин вылетает из домика босой и раздетый, первое, что бросается Джину в глаза: довольно округлый живот, который тот накрывает маленькой ладонью, с надеждой вглядываясь в белую волчью шкуру. — Пришёл… — вздыхает он едва слышно, спускается с крыльца, бросаясь к ним с прихваченной из сеней накидкой. Сокджин превращается молниеносно, без боли, но спешка всегда вредит: кости слегка сводит, а шея дёргается. Ступает по снегу, чтобы принять протянутую одежду, и скрывает нагое тело. — Рассказывай, — вместо приветствия выдаёт, даже не глядя на Чимина, маленьким круглым комком вокруг него мельтешащего. — Произошла стычка у границ. Отец заметил, что приближаются альфы из другой стаи. Их было много, а половина наших ушла с Тэхёном на юг. Многие пострадали, у нас никаких запасов лекарств на такой случай, да и настоящего целителя нет, ты же знаешь, — объясняет Чимин, пока двое патрульных помогают Джину затаскивать в дом вождя сундуки и мешочки, которые находились в возе. — Что с Намджуном? — коротко интересуется, запахивая накидку плотнее, тянет увесистый сундук по полу, царапая дерево: у него не осталось сил, чтобы тот поднять. — Папа, он… — на глаза Чимина наворачиваются слёзы. — Ему очень-очень худо. Джин кивает, тихо просит помочь ему отнести снадобья и травы в комнату к вожаку. Картина малоприятная. Джин смотрит на него, принюхивается, понимая, что его не только сильно изранили, но и отравили. Запах яда, распространяющегося по организму оборотня, что даже при всей своей природной выносливости и силе, не справляется, раздражает обоняние, Джин трёт нос, подходит ближе. Намджун бледен, на нём множество перевязок, не очень аккуратных, на глазах повязка. Джин окидывает взглядом повреждения: задет бок, разорвано бедро, искусаны руки. Приподнимает повязку с лица, с мелькнувшим ужасом понимая — Намджун ослепнет. И яд, скорее всего, уже поразил его глаза, отнимая возможность быть вожаком. — Несколько вёдер теплой воды, ткань и побольше, а ещё вот тот сундук, — тихо командует он, заставляя омег начать носиться по жилищу. Останавливает только Чимина, схватив за локоть. — Я попробую спасти ему жизнь, но прошло слишком много времени. Намджун больше не сможет быть Альфой стаи. В глазах Чимина настоящий ужас, ведь потерять главу, когда следующий ещё совсем не готов, это самое последнее, что может получить ударом в спину стая, на которую пытаются напасть. Чимин сжимает челюсть, вцепляется в живот, чтобы не расплакаться, и кивает. Тут уже даже сама Луноликая не в силах помочь. Помощники стараются изо всех сил, таскают Сокджину воду и тряпки, пока он перемалывает в ступке траву, пахнущую настолько резко, что всем приходится зажать чуткие носы. Смешивает порошок с варевом из стеклянного пузырька, а потом наносит на рваные раны от когтей и клыков, долго бинтует. Ему страшно опоздать, боязно быть целителем, который не успел. Бок, руки и бедро обработаны и перебинтованы, за окном уже темнеет и слышатся переклики волчьего воя при смене караула. Джин понимает — сейчас почти военное положение и это при том, что в деревне из здоровых — только омеги. Большинство в этот сезон понесли или с волчатами на руках. Поджимает губы, молясь Луне, чтобы помогла уберечь их до того момента, пока половина альф не вернётся с юга, или он не поднимет на ноги тех, кто остался здесь. Повязка на лице скрывает ужасную царапину с загнивающей плотью, что осталась от глаз. Присутствующие жмурятся, кто-то начинает плакать, видя, что случилось с глазами вождя, а Джин только продолжает монотонные действия: промыть, убрать заразу, подумать над тем, что поможет в этом случае больше всего. Промывает рану вновь и вновь, частично удаляет поврежденное мясо, умудряется, даже смертельно уставший, зашить то, что необходимо. Снова звук пестика в ступке, пахучий порошок из смеси других трав — тысячелистника и эдельвейса, — капли чистой воды, прикосновения к повреждениям в безостановочных молитвах об успехе. Пусть хотя бы выживет — глаза уже не спасти. Когда Джин заканчивает, то понимает, что отдыха ему не видать ещё долго. Раненных мужчин тринадцать, не считая вожака, много тяжёлых, так что он со смирением принимает еду от Чимина и продолжает порядок действий с каждым из тех, к кому приходит. Дом вождя стал убежищем для раненных, Сокджин почти падает, когда последний альфа осмотрен и с большой помощью других омег перебинтован, накормлен. Кто-то ловит его под руку, когда Сокджин теряет сознание, чьи-то руки снимают накидку, обтирают взмокшее после многих часов работы тело, после накрывая его невесомым покрывалом. С лица убирают волны волос, но Джин этого уже не ощущает: два дня пути и сутки на осмотр раненых слишком много забрали у него, не привыкшего к таким моментам, сил.***
Его красивые карие глаза, с таким обожанием глядящие на Сокджина, кажутся светящимися, стоит только заметить пристальный детский взгляд. Топор замахивается, обрушиваясь на полено, щепки летят в стороны, одна из них прилетает в задранный нос щенка, устроившегося на шатком заборчике, отделявшем дом у окраины от остальных. Щенок ахает и валится назад, царапает спину и цепляет занозы, привлекая ещё больше джинового внимания к себе. — Сколько раз я тебе повторял: не сиди на заборе, когда я рублю дрова! — разоряется ещё совсем молодой Джин, обрабатывая царапины на спине волчонка, с виной наблюдающего за ним. — Я просто хотел тебя увидеть, а ты выходишь из дома только по нуждам, — ворчит щенок, дёргает руками, когда щиплет локти, что промывает от грязи и сукровицы старший. — У тебя что, своих щенячьих дел в деревне нет? Друзей? Щенок насупливается, выдирает руки из хватки старшего и хватается обиженно за рубашку, чтобы сбежать от нравоучений омеги. — Да стой же ты! — хватает Джин младшего за шкирку. Непоседливый задира пусть и шкодит, но у него вызывает только умиление и искреннее желание за ним приглядывать. — Кому говорю, стой! Сокджин мало походит на привычных для их поселения омег: высокий, широкоплечий, смотрит грозным взглядом из-за пушистой чёлки, размерами тела не уступает ни одному альфе в стае, так ещё и с характером. Не нежный, не имеет сладкого, манящего запаха, может влезть в драку, если придётся. Такое уже случалось, когда ровесники-альфы начинали задирать младшего омегу. Джин здорово надрал их тощие задницы, но благодарности, к сожалению, не получил, а только испуганный взгляд и сверкающие пятки. От того и друзей у него совсем нет, потому что слишком отличается от омег, с которыми должен бы общаться, но те его массивной фигуры опасаются. А альфы терпеть не могут за взрывной характер и недюжинную силу в длинных руках. До недавнего времени Сокджина это не расстраивало, да только мимолётные взгляды на тех, кого поймали в прошлую Лунную ночь, кто ходит с чёткой меткой на шее, расстраивают. Он пусть и походит внешне на альфу, от мечты, вдолбленной с самого детства в голову, отказаться не может: хочется того, кто окажется сильнее, чем он сам, больше и властнее, что подкупит волка внутри, найдёт к нему подход, привязывая к себе. Щенок останавливается, оборачивается на Сокджина, смотрит хмуро своими глазищами. Тому же хочется только обнять, затискать ребёнка с громким хохотом, даже с такой грозной мордашкой. — Не смейся надо мной! — вопит он, лупит смеющегося Джина собственной рубашкой, пока тот только громче гогочет на всю хижину от недовольного выражения лица. — Я вообще-то будущий вожак! Нельзя надо мной смеяться! — Да-да! — утирает невольные слезы он, глядя на надутое личико. — Только тебе сначала представиться надо и перестать шипеть на царапины, мой повелитель. Сокджин снова начинает заливаться хохотом, пока маленький будущий вождь валит его на половые доски и нападает с болезненными щипками.***
Сокджин распахивает глаза, не понимая — где он и насколько долго спал. В маленькой комнатке тишина, только зажигается полоска рассвета за окном. Приподнявшись на локте, видит стопку чистой одежды и чашку с водой. На сколько дней он провалился в сон? Что с альфами? Не вернулись ли те, кто покинул поселение ради похода на юг, оставившие деревню без защиты в такое опасное время. Одежда ему велика, но это не страшно. Сокджин укутывается в неё, ощущая чужой запах на ткани. Он не знает, кому из стаи тот может принадлежать. Запах тёплый, вызывающий доверие. Джин словно уже встречал его обладателя, потому что в голове сразу становится спокойно. Одёрнув себя, чтобы не погрузиться в обнюхивание чужих вещей, Джин покидает комнату. — Отдохнул? — спрашивает Чимин, перечищающий картофель на кухне, а после утирает чумазой рукой лицо, пачкая щёки, живот уже явно мешает ему сидеть на таком низком табурете. — Долго я спал? — спрашивает Сокджин, благодарит за чашку с горячим чаем, что ему подал молодой паренёк, помогающий беременному Чимину с готовкой. — Почти трое суток. Я велел тебя не беспокоить и делать перевязки самим, ты слишком сильно утомился, ухаживая за нашими сразу после дороги. Сокджин кивает, то ли благодаря, то ли соглашаясь. Он чувствует к Чимину слишком многое, но с возрастом стал мудрее, а ещё спокойнее за время, проведённое в Цитадели. Обида обидой, но у него есть долг, что нужно исполнить. — Как они себя чувствуют? — Те, кто был ранен не так серьёзно, уже на ногах, помогают, следуют твоим советам. Те, кто были в более тяжёлом, начинают есть, вот, — указывает на хаос готовки тот, — готовить приходится на огромную ораву. Папа ещё не просыпался, но раны выглядят лучше. Джин задумчиво сам себе кивает, отпивая из чашки глоток и обжигая горячим язык, шипит и щурится, словив на себе заинтересованные взгляды: всё-таки его не было дома семь лет, а помощники Чимина совсем юны, значит, могли и не пересекаться в поселении с профессиональным отшельником Сокджином. Взгляд замирает на поверхности чая, расфокусированный; уставший морально и физически, даже после того, как проспал столько дней, он собирается с мыслями, копит силу в руках и всегда прямой спине, чтобы начать очередной тяжёлый день. — А что с моим домом? — словно невзначай интересуется, когда они с Чимином принимаются менять повязки Намджуну. — Цел, — не поднимая головы, отвечает тот, смачивает очередной лоскут в тёплом отваре, чтобы протереть заживающие на коже укусы. — Иногда туда приходили, наводили порядок, осматривали, чтобы никакая гадость не завелась. Джин понимает, что приходивший — сам Чимин. Взволнованно удивляется, но на него не смотрит: расстались они на слишком плохой ноте, чтобы называться кем-то большим, чем просто соплеменниками. Сокджину не хочется думать, что Чимин изменился, что может оказаться лучше, чем тот себе в голове построил образ с их последней встречи. Но не может признавать его только как плохого, видя его милое покруглевшее лицо, аккуратный живот и старательные попытки даже на таком сроке быть полезным для всех. А ещё принявшем на себя бремя управления омегами стаи, пока никто из главенствующих не вернулся в строй. Джину становится интересно, каким вырос Тэхён, ведь он помнит его мальчишкой, непоседой и сорванцом, норовящим побаловаться со старшим, освещая всех вокруг своей солнечной квадратной улыбкой. Наверняка на плечи будущего вожака упадёт бремя обязанностей, стоит тому вернуться из своего похода и узнать, что Намджун больше не может управлять и обеспечивать им защиту. Если конечно они переживут время до возвращения остальных членов общины, избегут нападения со стороны соседей, пока их защитники лечатся от последствий предыдущей стычки. Джин очень надеется, что всё сложится хорошо, и Луна подарит им удачу на этот раз.***
За домом Джина действительно ухаживали: это видно по ещё тонкому слою пыли, по осторожно расставленной и перемытой посуде, по отсутствию паутины в углах комнат. В груди вспыхивает тоненькая искорка благодарности, но Сокджин покашливает, задавливая её в себе. Чимин молодец, что следил за его жильём, но это неприязнь не откидывает в сторону. Джин мудр, но обижен, даже спустя столько лет. Ему требуется половина ночи, чтобы привести всё в полный порядок, а затем тело перестает слушаться, заставляя бессильно повалиться на его старую кровать, вспомнить, что в этих стенах его больше не позовут по имени, не разнесётся, отскакивая от деревянных стен, голос папы. Смеялся тепло и звонко. Смаргивая непрошенные слёзы, зарывается носом в воротник рубашки: да простит его владелец одежды, но его запах действительно успокаивает, позволяет чувствовать себя комфортно, словно закутанным в большое пуховое одеяло. Никто же не узнает, что он тут нюхал одежду для собственного успокоения? — Тэхён! Несносный гадёныш! — вопит папа со стороны кухни, заставляя Сокджина почти подпрыгнуть в спальне, выронить сухие стебельки, что родитель приказал перебрать и рассортировать до заката. Мелкий пакостник снова набедокурил, на этот раз попадаясь под горячую руку Минги, оттого Джин искренне его сейчас жалеет. Ругань из кухни слышится приглушённо, ему приходится выйти из комнаты и приблизиться, чтобы расслышать бухтение пожилого омеги, что, оперевшись на подоконник, почти вылез из окна, отчитывая маленького непоседу. — Ишь ты какой! Я их высаживал, а ты взял и нарвал! Кто вообще рвёт цветы с чужих клумб?! — Сокджину хочется похихикать, когда смотрит, как сурово машет кулаком из окна папа, и видится край пунцового детского лица, обладателя которого сейчас чихвостят за провинность. — Да ладно тебе, папа! — не выдерживает Джин, когда Минги в третий раз называет Тэхёна «пройдоха». — Это лишь цветы, я помогу тебе высадить новые. Минги же переводит гневный взгляд на сына, упирая руки в бока и принимая позу, в которой он обычно всех и вся отчитывает. Джин правда старается сдержать подступающий к губам смех, когда видит любопытно высунувшийся нос над подоконником, а потом чует запах любимых папиных бархатцев. — Ты бы лучше себе взрослого поклонника нашёл, который притащил бы оленя, а не щенка, ворующего мои цветы! — Джин знает, что папа говорит это не всерьёз, но слова с лёгким уколом проносятся в голове. Улыбка не сходит с лица только силой воли Сокджина, он, подойдя к подоконнику, принимает из рук щенка сорванные бархатцы, утыкается в них носом, зажмурившись. Пересекается взглядом с шальными детскими зрачками, что с обожанием оглядывают его лицо. — Спасибо, мой единственный поклонник. Но больше папины цветы не рви! — Джин звонко целует Тэхёна в кончик носа, а затем оставляет на лбу ощутимый щелбан, тут же скрываясь за занавесками с хохотом.***
Почему уже который раз ему, с момента возвращения в поселение, снится маленький Тэхён? Джин видит, как за окном просыпается природа, как занимается рассвет, но думает только о том, что с прибытием сюда стали разрываться зажившие раны, пробуждаться воспоминания и приходить образы людей из прошлого. Потому что Тэхён из сна — уже прошлое. Он вырос и, вероятно, изменился, став мужчиной и будущим главой. От непоседливого щенка, каким его знал Сокджин, мало что осталось, так думается. Нужно вставать, приводить себя в божеский вид и приниматься за работу. Он должен поставить альф на ноги как можно скорее, чтобы у поселения была защита, чтобы никто не погиб от голода, потому что омеги не могут надолго оставлять детей и уходить на охоту, как это делают их сильные половины. И ответственность за всех здесь живущих легла на Джиновы плечи, давит к земле, устланной снегом. Он должен, должен, должен. Это гнетёт, но Сокджин отчего-то ощущает себя более живым. В Цитадели время будто течёт медленнее, проще, оно вязкое там и ленивое, погружённое в собственные правила и тишину шелеста книжных страниц. Дома же Сокджин чувствует, как минуты ускользают сквозь пальцы, как много на него сваливается: поднятие на ноги защитников, уход за омегами и наблюдение за тем, чтобы всё не вышло из-под шаткого контроля. Со слов Чимина выходит, что Тэхён, при благоприятных обстоятельствах, вернётся со своим отрядом только к полнолунию, если письмо не дойдёт до них в срок. Плохо. Джин не уверен, что соседняя стая не примчит раньше, зная, что альфы сильно покалечены и некому их защищать. Сейчас только-только началось Новолуние, а значит Тэхён, вернётся не раньше, чем через две недели. За это время Сокджин должен поднять всех с коек и как-то уберечь от страшных последствий. Мороз кусает щёки, пока Сокджин шагает в сторону дома главы, где нужно снова ухаживать за ранеными, помогать с уборкой и готовкой, пока Чимин командует поселением. На хрупкие плечи того свалились ответственность и тяжесть бремени, вожак едва выскользнул из лап смерти, брат покинул поселение вместе с чиминовой парой. Отчасти, где-то в далёких глубинах души, Джин даже тихонько восхищается силой Чимина, не позволяющего себе унывать и опускать руки. Настоящий сын своего отца. Стряхивая с ботинок снег, Джин топает по крыльцу, слыша гам, оглушающий гомон разговоров и копошение бьющей ключом жизни. Сердце пропускает удар, когда он понимает: ему этого не хватало все семь лет обучения и получения дополнительных знаний от старших целителей, не доставало суетливой жизни стаи, только он привык, закостенел и позабыл обо всём, что раньше составляло рутинную сторону жизни. Видит, что некоторые альфы уже поднялись, стараются расхаживаться, не ленясь и помогая с мелкими делами присутствующим в доме. Джин пересекается взглядом с Хосоком, что, освещая сени своей лучистой улыбкой, придерживает метëлку. — Доброго утра, уважаемый доктор! — слишком громогласно ревёт альфа на всё малое помещение, пока Джин вешает плащ на гвоздик. — Как отдохнули? Мы вот уже понемногу поднимаемся. — Здравствуй, Хосок, — склоняет он голову, вызывая сияющее выражение на лице того. Хосок даже начинает подмахивать метлой, словно щенок, которого похвалили. — Я в порядке. Очень рад, что вы поднимаетесь на ноги, выздоравливаете. Сокджину тяжело беседовать с кем-то, он отвык от простых бесед, какие не содержат в себе обсуждений прочитанных книг или свитков Цитадели, не знает, как подобрать нужных слов. Но искренне старается не выглядеть злым отшельником, вежливо слушает Хоби, что-то щебечущего о том, что готовится на завтрак. Из проëма кухни выскакивает, если не выкатывается, Юнги, грозно машет кулаком в сторону хохочущих омег. Замечая Сокджина, почёсывает повязку на голове, прикрывающую левый глаз. — Доброго утра, Джин, — бормочет Юнги, пока молодые омеги на кухне помирают от смеха, вызывая в Сокджине всплески любопытства. Он кивает Юнги, встречается со здоровым глазом, где скромно плещется благодарность вперемешку с… восхищением? Джин вздрагивает, отводит взгляд. — От Тэхёна пришёл ответ, — подкрадывается сзади Чимин, пугая Сокджина, заставляя вздрогнуть от неожиданности. — Я писал о случившемся, но Тэхён говорит, что даже торопясь, они смогут вернуться домой только ближе к середине первой Лунной четверти. Все напрягаются, понимая, что на это время стая всё ещё остаётся без защиты, значит, велика вероятность нападения. Джин знает, что запасы пищи на исходе, омеги устали, а альфы не в силах выйти на охоту, пока не затянутся их раны. Даже ускоренная регенерация оборотней не всегда срабатывает от когтей и клыков, особенно, если не ощущается целостности общины, от которой все зависят. Джин понимает, что придётся брать некоторые дела в руки, как одному из старших поселения. — Нам нужно на охоту, — выдаёт он, огорошивая собравшихся рядом. — Собери тех, кто представился достаточно давно, но ещё не заимел детей. Я поведу их в лес, иначе мы начнём гибнуть от голода. — Слишком опасно, — вдруг солнечная улыбка пропадает, выдавая то, что Хосок, сколько бы ни дурачился, на самом деле один из сильнейших в стае, правая рука Намджуна. — Мы не можем отправить тебя на охоту, в худшем случае у нас не останется целителя, и тогда точно конец. Джин смотрит пронзительно, недовольно, волк соперничает с альфой, чьи радужки не красные, но подавляющая аура уже витает в воздухе, заставляя морщить носы. Но если бы с Сокджином было всё так просто. Его волк ощеривается, не уступает, появляется впечатление, когда шерсть на холке встаёт дыбом от сопротивления чужому зверю. Они борются ментально, и Хосок, к его великому разочарованию, проигрывает. Быть может, будучи полностью здоровым, он смог бы задавить Сокджина, но сейчас им придётся поджать хвосты и подчиниться, потому что от решений Джина и Чимина зависят все. Он оборачивается к последнему, смотрит пристально, ожидая разрешения: всё-таки Чимин сейчас для всех стал негласным главой, если он встанет поперёк решения Джина, тому придётся подчиниться. Но от Чимина не идёт сопротивления, только на лице застыло выражения глубокой задумчивости, а губы сжимают кончик указательного пальца. — Хорошо, к обеду я соберу тебе людей, — выдыхает Чимин, зная, что сейчас на него обрушится целая волна возмущения со стороны Юнги и Хосока, стоящих против того, чтобы выпускать омег на охоту, даже если та будет короткой. — Ты глупишь! — вспыхивает Юнги, подходит ближе, но Джин не позволяет приблизиться к Чимину слишком сильно, надавить на омегу в положении, заставляя отказаться от идеи с добычей пищи. Выставленная рука преграждает путь, заставляя Юнги вскинуть голову — Сокджин на полторы выше, чем он, смотрит сверху грозно, настаивая на своём. — А что ты предлагаешь? — злится Чимин, выглядывая из-за Джина. — Нам скоро нечего будет есть, вы до сих пор едва на ногах можете стоять! Я… доверяюсь решениям Джина. Чимин гордо выпрямляет спину, выпячивает вперёд живот, показывая силу своего слова и то, что оно останется неоспоримым. Джин немного, совсем капельку, благодарен ему за поддержку решения, но вслух не говорит. Община всегда откидывает проблемы и внутренние распри, когда всем угрожает опасность, Джин это правило нарушать не собирается.***
Когда с обходом выздоравливающих покончено, Чимин говорит, что небольшая группа волков собралась у края деревни и ждёт Сокджина. Тот в спешке отправляется к ним, переживая за то, что ему впервые придётся кем-то командовать, да и ещё в такой ситуации, где редко выходящие на охоту звери совершенно не понимают, как себя вести. На поляне у границы с лесом собрались четверо: все, кого смог найти для него Чимин. Ничего, меньшее число в группе — меньшая вероятность быть замеченными слишком быстро. Джин подходит ближе, глядя на рябую шерсть, на жёлтые взволнованные глаза. Ему и самому страшно, да, по лицу не скажешь, но много сил уходит на то, чтобы держать маску спокойствия и собранности. — Держаться близко, перекличка в случае того, если замечены чужаки, старайтесь не вступать с ними в стычку. Удачи, — Джин скидывает накидку, способности перевёртыша срабатывают по щелчку пальцев, позволяя белоснежным волчьим лапам снова коснуться поверхности снега. Джин трусит в лес, увлекая за собой их крошечную группу, принюхивается, вскинув голову повыше, боится, что чужаки могли уже подобраться к деревне слишком близко. Омеги послушные, осторожные и тихие, их лапы едва нарушают покой леса хрустящим подмёрзшим снегом при каждом лёгком шаге, Сокджин легко находит каждого по запаху, те послушно не отходят слишком далеко. Охотиться зимой тяжело, большинство зверей в спячке или ушли стадами подальше от привычных мест, но всегда есть, пусть и малая, но вероятность встретить съедобного друга, он поможет стае выжить, пережить страшное и опасное время. К закату их добыча скудна, но она есть: кабан, пойманный Юхо, несколько юрких кроликов, что загнали в угол Джин и Лиан, одна несчастная куропатка. Но хоть что-то, извините. Джин усталый, но довольный пробежкой по родному и знакомому лесу, из пасти вырывается пар, когда они, не встретив никого по дороге, к счастью, возвращаются в поселение. Чимин приятно удивлён добытым, искренне лезет обниматься с Сокджином, но белоснежный волк ускользает, не позволяет коснуться шерсти юркими пальцами, только хватает зубами свою накидку и трусит дальше, приближаясь к тропинке, ведущей к его одинокому дому.***
Его шкура отблёскивает в свете холодного зимнего солнца красным, хотя зачастую он кажется почти чёрным. Они, наконец, решив все дела на южной части земель, торопятся домой. После известий от Чимина прошло почти шесть дней, ещё три дня и две ночи уйдёт на то, чтобы добраться домой. Ему едва удаётся сдерживать ужас, копящийся внутри, потому что он оставил дом ненадолго, ушёл готовиться к тому, чтобы объединить две стаи, но получил нож в мохнатую спину, ведь стоило покинуть родные края, как на его семью обрушилось несчастье. Он беспокоится о состоянии отца: Чимин умолчал о том, что с ним, насколько тяжело его состояние, что вообще происходит сейчас в поселении, лишь кратко рассказал в письме о беде и попросил скорее вернуться в деревню. Бурый волк рядом мчится не менее упорно. Оставив дома своего омегу с нерождённым щенком, он в панике, боится не успеть защитить их, опоздав. Они несутся большой группой, постоянно общаясь коротким тявканьем и тихим завыванием, но останавливаться не думают, хотя все знают: если прибудут к стае уставшими, а те будут в разгаре нападения соседей, есть вероятность проиграть. Однако страх, плетью хлестающий по спинам и загривкам, подгоняет их вперёд. Щурится от света, отражающегося от заснеженных кучек, обтекает толстые стволы деревьев, вознося молитвы Луноликой, чтобы всë было хорошо, чтобы они успели домой, а там уже со всеми проблемами разберутся. По порядку, с расстановкой. Они должны только успеть, добраться до знакомых лесов, застать поселение в мире, просто испуганных. Тэхён вскидывает голову, воет протяжно, заставляя волков затормозить. Прислушивается к треску веток, к похрустыванию снега, к тонкому звучанию капели в особенно тёплый день февраля. Слушает, запоминает, пересчитывает по головам, вынуждая принять необходимый отдых. Чонгук, вытащив язык, ходит нетерпеливо вокруг Тэхёна, его пушистый хвост нервно дёргается от досады: никому из них не хочется останавливаться, да только Тэхёну приходится быть их здравым смыслом заставлять несколько часов отдохнуть перед тем, как броситься бежать дальше. Над головой сидит на толстой ветке крупный ворон. Он глядит на тех, что клубятся внизу мохнатыми комками нервов, его чёрные глазки-бусинки внимательно считывают волнения оборотней. Ворон не несёт послания, лишь провожает Тэхёна домой, ожидая, когда ему поручат новую историю, написанную на бумаге, что он сможет пронести через сотни километров на своих сильных угольных крыльях. Тэхён наблюдает за вороном, переводя дух, он погружён в размышления, мысли тяжелы, будто вылиты из свинца. Но он не позволяет надежде на лучшее угаснуть, просит все высшие силы о благодати для своей стаи, чтобы никто не приблизился к ним, пока Тэхён не доберётся домой. Ворон вспархивает с ветки, уносится дальше, а Тэхён, немного успокоив бешено бьющееся сердце, валится на снег, приоткрывает пасть с розово-чёрным языком. Изо рта вырывается пар тёплого дыхания, Чонгук рядом, сидит, прижавшись боком к лучшему другу, почти брату, смотрит вдаль, продолжая беспокойно мотылять хвостом. Солнце почти в зените, когда они снова поднимаются на ноги, продолжая бесконечный бег мощных лап по рыхлому снегу. «Дождитесь», — просит мысленно Тэхён. — «Дождитесь нашего возвращения.»***
Сокджин хочет спать, по телу разливается ужасная усталость. Но домашние дела никто не отменял, нет больше человека в этом доме, чтобы исполнил их за него, потому он копается, убирая маленький огород от пожухлой травы и остатков помидорных кустов, очищает землю перед первыми морозами. За зубастым забором мелькают головы резвящихся детей, уже выполнивших свою работу и позволяющих себе насладиться последними октябрьскими деньками, когда уже прохладное, но всё ещё жëлтое солнышко пригревает им макушки. Сокджин любуется щенками, валяющимися в дорожной пыли, не замечает, как знакомая тёмная макушка появляется над низким забором, как голова опускается на сложенные руки, а хитрый взгляд окидывает его с головы до ног. — Как жаль, что ты родился не альфой. Был бы нарасхват, — мелодичный юношеский голос был бы похож на звучание весёлого ручейка, если бы не нёс в себе обидную ядовитость слов, заставляя Сокджина взглянуть на сына вожака из-под чёлки, останавливая движение вил, которыми орудовал. — Как жаль, что ты родился вообще, — огрызается он, вызывая у Чимина хитрую ухмылку, потому что оскорбления его не задевают. Первый омега во всей общине: Чимин никогда не уступал ни в работе, ни в красоте. За ним хвостом, в его шестнадцать, увивались альфы стаи, желая ухаживать, но он только лениво отмахивался от чужого внимания, предпочитая сидеть у реки со своими младшими. И Сокджин ненавидел больше свою горькую зависть, чем самого Чимина. Такого идеального, с мягкой белой кожей, с гладкими волосами по плечи, пухлыми губами и приятным лавандовым шлейфом, когда проходит мимо тебя. Это зависть — неприятная, скользкая, какую Джин не может побороть, глядя на Чимина. Он-то не виноват в том какой, как и Джин не виновен в своих отличиях от других омег, от привычных понятий. Но от негативной черты, проявляющейся тогда, когда старший ребёнок их вожака появляется рядом, избавиться не выходит, как далеко бы её ни гнал Сокджин поганой метелкой. Чимин лениво наблюдает за пунцовым от раздражения лицом Джина, тот продолжает собирать высохшую траву вилами, закидывает в одну кучку, чтобы сжечь. Папа в последнее время всё хуже себя чувствует, на Сокджина свалились обязанности по всему хозяйству, так ещё и частенько приходится наведываться в деревню, чтобы передать лекарства, сделанные и настоянные Минги. Чимин не уходит, чем ужасно раздражает, Сокджин бросает вилы и зло глядит выразительными глазами на него, веселящегося от чужой досады и бурной реакции. — Ну, же, Джин, чего ты яришься? — смеётся звонко он, повиснув на заборе. — Будь добрее, хоть иногда улыбайся, а то как хмурая ледышка! Джин бесится, под звонкий хохот запускает в чиминов затылок оставшийся переспелый помидор. Прямое попадание в длинные волосы, прикрывающие шею, вызывает победную усмешку и громкий визг удирающего прочь от дома омеги. Наверное, если бы не обстоятельства, они с Чимином смогли бы подружиться, ведь второй, младший, сын Намджуна прилип к Джину ещё чуть ли не в младенчестве, вился вокруг, не отставая и везде следуя маленьким пушистым хвостиком.***
Чимин взволнован. На исходе срок, за который брат обещал вернуться. Патрули всё чаще замечают, как чужаки приближаются к границам их территорий, омеги нервничают даже пуще альф, которые недостаточно поправились даже со всеми стараниями Сокджина. Они по-прежнему слабы, слишком мало времени было дано на восстановление. Деревня погружается в уныние, жители напуганы приближающейся бедой, детей не выпускают из домов, опасаясь за их жизни, всё больше членов стаи уходят к границам, чтобы оберегать тех, кто за себя постоять так или иначе не в состоянии. Чимин кажется слишком уставшим, совсем маленьким под гнëтом свалившихся на него проблем, даже учитывая, что пришедший сравнительно в себя Хосок помогает ему с обязанностями. Джин не знает, что им делать в том случае, если соседи решат напасть в эти несколько дней. Пока надежда ещё теплится на то, что Тэхён с отрядом своих вернётся вовремя. Хоть апатия стаи и передаётся волнами между членами, Сокджин старательно отгоняет её от себя. Страшно, несомненно, сильно, но те, кто взяли на себя обязанности глав во время болезни вожака и отсутствия его наследника, должны держать себя в ежовых рукавицах, успокаивая волнения и тем более панику. Намджун просыпается. Это стало особым поводом для радости, даже сам Сокджин спокойно выдыхает: живой, приходит в себя. Но радость от этого гасит тот факт, что вожак полностью ослеп. Они собираются в комнате, глядя, как немолодой волк пытается нормально поесть. Чимин с поволокой слёз на глазах наблюдает за старательными попытками родителя попасть ложкой в рот, не притрагивается к нему, чтобы помочь, потому что знает — альфе, что много лет ведёт за собой своих сородичей, который считается сильнейшим из них, тяжело признать собственную недееспособность, полную слепоту и зависимость от окружающих. Что теперь он сам будет нуждаться в чьей-то защите. Намджун проглатывает бульон, повязка на глазах скрывает жуткие шрамы, оставшиеся от вражеских когтей. Сокджин с сожалением наблюдает за тем, как прядь с проседью, свисает над бинтами, как трясётся слабая после долгих дней болезни рука, как вздрагивает тело Чимина в желании помочь ему. — Я рад, что ты вернулся домой, — не нужно уточнять, к кому обращён хрипловатый голос Намджуна, Сокджин неосознанно выпрямляется, подбирается весь. — Если бы не ты, не знаю, что с нами было бы. — Это мой долг, — отрезает любую благодарность он, потому что так и есть — это долг, обязанность перед стаей и клятвой, данной в Цитадели. Намджун покорно кивает головой. Ценность омег, прошедших многолетнее обучение врачевательству, превышает даже власть вожака, если стоит определённая цель. И в этом случае, когда Намджун не в силах управлять стаей, это делают Чимин и Сокджин. Один по праву крови, второй — по праву статуса. Таким же статусом обладал и Минги, отец Сокджина, просто никогда до того на памяти Джина не было таких серьёзных стычек и угроз для благополучия поселения. — От Тэхёна нет вестей? — вертит головой Намджун, улавливая в воздухе нотки нарастающего отчаяния. Понимает: вестей нет, из-за чего начинает опасаться, что с сыном могло что-то случиться, что он не успеет добраться. Гнетущая атмосфера тёмными тучами сгущается над ними, особенно, когда уши присутствующих улавливают отчаянный, надрывный вой с западной границы. Чимин срывается с места, но крепкая отеческая рука ловит и удерживает его на месте, заставляя замереть. — Мы сходим проверить, — поднимается на ноги Юнги, его левый глаз пересекает полоска тонкого шрама, которую альфа даже не думает прикрывать. Это знак того, что он до последнего защищал и будет защищать своих. Хосок прихрамывает, но следует за ним. — Не ходи, — просит Чимин, боясь, что Джин может пострадать и тогда надежда совсем затухнет, погаснет огонёк. Но тот мотает головой, выходя следом за альфами. На границе неспокойно, это слышно даже на расстоянии, ощущается в потоках холодного воздуха, когда Сокджин принюхивается. Юнги трусцой, уже перекинувшись, бежит к призывному, частому вою одного из патрульных, что же со вторым — остаётся страшной тайной. Хосок не может стать волком, ещё слишком тяжелы его раны. Джин бежит рядом, полы плаща волочатся по снегу, оставляя полосы. Хосоково лицо напряжено: многие альфы погибнут сегодня, большая часть омег тоже, если ублюдки решат напасть на ослабевшую стаю. Запах Юнги разносится по округе, предупреждая о приближении. Первый омега в западном патруле скулит, его горло зажато в зубах здоровенного тёмного зверя, второй патрульный, совсем недавно вышедший из разряда детей, пугливо жмётся, хвост зажат между лапами, он плачет, воет почти без надежды, зовя на помощь. Совсем юный, он боится кинуться на защиту собрата, но продолжает огрызаться на ещё двух напавших, гиенами кружащих вокруг него, клацает челюстью и воинственно дёргает ушами, отходя ближе к поселению. Юнги с рыком подскакивает, шрам на тёмной шкуре выделяется, потому его сразу узнают. Враги отходят от омеги, спрятавшегося за спиной Юнги, тот скалится, глаза сверкают в сумерках. — Отпусти, — грохочет Хосок, хотя, на самом деле, прихрамывающий и бледный, он кажется чужакам смешным в своих угрозах и разливающемся запахе калины. В глазах крупного оборотня мелькает насмешка, он сильнее сжимает зубы на шее серого волка, что вызывает ещё больший жалобный скулёж перепуганного омеги, у Джина звенит в ушах. Юнги приближается, рычит, с острых белых клыков капает слюна. Он в бешенстве, что на члена стаи покусились уже в открытую, зная святую неприкосновенность омежьего тела. Он приближается к врагу, но тот пятится, утаскивает за собой несчастного Лиана, а это именно он, Джин узнаёт по тоненькому следу запаха с серой шерсти. Злость копится, когда Юнги окружают двое других нападающих, кружат, петляют возле, не позволяя приблизиться и отбить омегу обратно. Но они никак не ожидают, что на тёмного здоровяка вдруг налетит белый клубок, переполненный яростью: никто не обратил внимания, как перекинулся Сокджин, как обошёл их, бросаясь на противника и сжимая зубы с силой у него на холке. Волк разжимает челюсти, позволяя Лиану, скуля, отбежать, а тёмному и светлому слиться в единый клубок драки. Это не деревенские разборки между своими, когда вы лупите друг друга, но значимого ущерба не наносите. Это битва, возможно, заведомо проигранная: Сокджин, каким бы сильным ни был, всё ещё остаётся омегой. Но при всём при этом бросается на здоровяка раз за разом. Краем уха слышит борьбу, метания и рычание Юнги и двух других альф, против которых тот попробовал встать, защищая своих. Сокджин размашисто бьёт лапой по наглой морде, рвёт когтями чёрную шкуру, заставляя альфу бесноваться, выпускать подавляющий феромон. Сопротивляться тяжело, даже очень, потому что контролировать внутреннего зверя невозможно: тот хочет зажать хвост, опустить уши и подчиниться. Сокджин только силой воли заставляет себя продолжать противостоять, а это отнимает слишком много сил. Альфа пытается схватить его за загривок, повалить на снег, но Джин ловко ныряет под ним, ускользая от смыкающихся челюстей. Юнги пронзительно скулит, когда один из волков впивается в его повреждённую лапу. Это отвлекает взволновавшегося Джина, так что тот упускает момент, когда его валят, придавливают всем весом к земле. Зубы волка угрожающе нависают над ним, грозясь впиться в нежную кожу под мехом, припечатать, пометить, заставить подчиняться. Джин тявкает, дрыгается всем телом в попытках скинуть его с себя, смотрит на то, как приближается к Юнги второй волк, как испуганно смотрят патрульные и бессильный Хосок. Зубы ещё одного противника в опасной близости от глотки Юнги, Джин из последних сил вырывается, воет призывно, словно желая перетянуть внимание с Юнги на себя, это у него получается лишь на короткую секунду, позволяя выскочить из снега. Он со всех сил бежит к Юнги, буксует в снегу, лапы устали и болят, красное пятно укуса на боку кровавой кляксой смотрится на белоснежном меху. Джин ныряет, прижав пониже голову, оказывается прямиком у горла Юнги, прикрывая незащищённую часть тёмного меха, и зло рычит на замершего волка, отбивает желание напасть. Омега у горла — знак защиты и покорности. Они не имеют права напасть на того, кто защищает альфу, кто жертвует собой, прикрывая самое слабое волчье место в теле. Оборотни пятятся к главному, что безотрывно наблюдает за огромным белым зверем, закрывающим альфу. Они устали, ошеломлены, потому разворачиваются, собираясь уйти прочь от границы. Джин едва дышит раскрытой пастью, Юнги благодарно прикусывает кончик его уха, скулит над ним, горячая кровь капает со шкур на разрытый дракой снег. Нос Юнги зарывается в белую шерсть, просит сдвинуться с места, вернуться домой, но Джин не может пошевелиться. Громадный волк смотрит ему прямо в глаза, словно пытается наладить контакт, янтарные радужки перемешиваются с алой каймой у зрачка. Джин агрессивно скалит зубы, навостряя уши и обращаясь к востоку. Чувствует призрачно-знакомый запах, успокаивавший до того, а сейчас сильный, мужественный, горьковатый. Со стороны поселения вылетают трое: почти чёрный, бурый и пятнистый, запахи знакомые, значит, свои. Чужак ещё раз окидывает Сокджина взглядом и трусит следом за ушедшими вперёд, пока прибывшие члены стаи подбегают к испуганным и раненным.