Relief after pain

Чувство волнения всё не отступало. Оно ступало по пятам, ощущалось незаметной тенью, спутником, бывшим с ним уже очень долгое время, звёздами и луной, что никогда не оставляли наедине, преследуя и день, и ночь. Было предчувствие, будто что-то должно было случиться. Что-то, что сильно изменило бы его жизнь. И в свете последних событий очень хотелось бы, чтобы именно в лучшую сторону. Только вот какая сторона была лучше? Страх обхватывал всё тело, заставляя пальцы неметь от холода, какое-то чувство беспомощности и безысходности подкатывало к горлу, образуя противный ком, который всё никак не уходил, а резкое раздражение и отвращение от собственного страха будто подгоняло и так начавшуюся тошноту. Чувства просто путались из-за незнания и непонимания, не находя нужного выхода лишь увеличивались, усугубляя проблему. Почему было так страшно — непонятно. Это были иррациональные чувства, подавить которые у него не было и шанса. Как бы он не старался пытаться успокоиться, сделать глубокий вдох и отпустить, они всё равно возвращались, будто в насмешку. Он был бессилен против них, позволяя им развиваться в полную силу. Единственное, что он мог — надеяться на лучшее и вспоминать чужие тёплые слова поддержки и ободрения, сказанные в последние минуты перед разлукой. Такие правильные и надёжные, помогающие держаться прямо и ровно, несмотря на все мысли, кружащиеся в голове одним огромным тёмным вихрем. Такие родные и знакомые, сказанные мягко и с искренним желанием помочь, помогающие сохранять выдержку и хотя бы мнимое, но спокойствие. Но сейчас было чувство, будто бы он был врагом для всех в этой комнате. Все взгляды так или иначе задерживались на нём, не понимая в чём причина чужого странного поведения, тихие шепотки слышались с разных сторон, острые взгляды и поднятые в удивлении брови — всё это ощущалось как никогда остро и болезненно. Ещё страшнее было вспоминать, что должно было случиться через пару минут. Хотелось просто взять и бросить всю затею, но чужие яркие глаза где-то на окраинах сознания не позволяли сдаться. Они появлялись в моменты, когда надежда гасла, смотрели ободряюще и с любовью, поддерживая и давая эту надежду на лучшее, чтобы оставаться сильным. Но и их не могло хватить надолго. — Алек, дорогой, почему ты так выглядишь? — первой, кто решилась задать вопрос, стала, конечно же, Мариза. Как всегда, почти невозмутимая, не позволяющая себе ни единой ошибочки или промаха, серьёзная, статная и мудрая, но до ужаса холодная и безразличная даже наедине со своей семьёй. Даже сейчас этот вопрос был задан не из волнения или сочувствия. Из простого желания знать всё и сразу, убедиться, что ничего, позорящего их семью не случилось. Неожиданно все эти тонкости чужого поведения будто появились у Лайтвуда прямо перед глазами в ближайшей доступности, разворачиваясь целой сетью деталей и жестов. На вопрос он решает не отвечать, попросту не зная, как и что сказать. Слова неожиданно пропадают, оставляя ни с чем, а мысли разбегаются, заставляя пустоту разума чернеть и чернеть, болезненно отзываясь своим отсутствием. — Да, Алек, ты какой-то нервный, — усмехается Джейс, наверняка тоже не особо счастливый из-за призрачной необходимости находиться здесь, а не в каком-нибудь клубе нижемирцев с Клэри. Изабель лишь безразлично поддакивает, уделяя внимание чему-то в телефоне, пока они все рассаживаются за столом, готовые начать ужинать. — Как дела в Институте? — дежурный вопрос, что, безусловно, понятно всем. Мариза по-другому не может. — Нормально, — берёт слово Эрондейл, замечая замешательство собственного парабатая. Алек знает, что тот почти ни черта не разбирается в делах института, но всё равно старается помочь. Благодарность затапливает тело, приятными волнами смывая страх и безысходность. Он понимает, что эта передышка незначительна, и скоро всё вернётся на свои места, но даже ей он благодарен. — Недавно какие-то оболтусы каким-то немыслимым образом вызвали низших демонов, так что группе пришлось подчищать за ними. Благо все остались живы. Мариза на эти новости лишь головой покачивает, да губы поджимает — для неё, как и для остальных, в этом нет ничего необычного. Её интересует другое. — Что нежить? — и то, каким тоном это сказано, заставляет Алека молча захлебнуться полученным воздухом, а потом и накатившим так же сильно отчаянием. Шансы на хороший исход тают, как песок сквозь пальцы, особенно когда его мать хмурится и источает презрение только лишь от одного слова, сказанного ей же самой. Лайтвуд же, к сожалению, реалист до кончиков пальцев. — Не высовываются. Была стычка между вампирами и оборотнями, но нас не задело. Маги затихли, вообще не показываются уже несколько месяцев. — вновь берёт слово Джейс. За это Алек ему благодарен вдвойне, потому что сказать что-то не поворачивается язык. Смотря на лицо отца и матери, впервые в жизни хочется напиться. — Прекрасно, — тянет уже отец. Он отпивает из своего бокала, слегка задумываясь о чём-то, а потом переводит серьёзный взгляд на Алека. И тут сразу становится понятно — игры закончились. Теперь увиливать не получится, скрыться тоже. Выбора больше нет. — И так, Александр, что же ты так хотел нам поведать? — и все как по щелчку переводят взгляды прямо на него. Они смотрят будто и вовсе не моргая, и от этого хочется позорно сглотнуть, но он сдерживает себя нечеловеческими усилиями, пока в голове всплывает тот, от кого своё полное имя ему слышать всегда приятнее в разы, тот, ради кого он всё ещё держится. — Мммм… — задумывается он, хмурясь и прикусывая губу. Почему-то уверенность в том, что всё будет вообще не так, как он надеялся, твёрдо селится где-то в душе; все плохие предчувствия, страхи, волнения, неопределённости вновь показывают свою голову, появляясь будто по щелчку. Картинка перед глазами на секунду размывается, и Алек чувствует, как руки начинают трястись, поэтому сжимает их в кулаки, кладя на колени и делая длинный выдох. Обратного пути всё равно нет. — Я хотел бы кое-что вам объявить, — начинает издалека Лайтвуд, замечая, как хмурятся все в комнате, а Изабель отвлекается от своих дел, тоже обращая на него внимание. — И надеюсь, что вы отреагируете спокойно, — он чувствует, как все напрягаются после этой фразы ещё больше, и желание что-то говорить пропадает столь же быстро. — Не тяни кота за хвост, братец, — подгоняет сестра, тоже начиная волноваться. — Я не хочу и не буду долго распинаться, — глубокий вдох, будто перед прыжком в воду, — я встречаюсь с Магнусом Бейном, — специально медленным тоном проговаривает, не оставляя себе поблажек и путей к побегу. На мгновение с души будто тяжёлый камень слетает, и он понимает, ради чего Магнус так просил его раскрыть их отношения хотя бы семье — ему самому это было необходимо даже больше, чем магу. Ощущение этой лёгкости и счастья безусловно того стоили. И то, что его парень понял это раньше него, да ещё и решил что-то предпринять, чтобы помочь Алеку — приносит приятное ошеломление, вызывающее тепло в груди. Но потом это наваждение спадает. Он замечает лица его семьи. От этого разнообразия злостного удивления на чужих лицах хочется даже истерично рассмеяться, но Лайтвуд понимает, что это чёртов нервный тик, которому поддаваться уж точно нельзя, иначе выглядеть он будет как сумасшедший. Да, он не особо настраивался на что-то хорошее, но надежда коварная вещь — она появляется всегда, независимо от того, хочешь ли ты этого или нет, потакаешь ты этому или нет. Она обхватывает тебя своими цепкими пальцами, захватывая в свои объятия, она дарит покой и тишину, не говоря о цене, которую придётся заплатить, она как яд, медленно отравляющий всё тело, но приносящий невероятное наслаждение. И пора признать: реакция его семьи оказывается совсем не такой, какой он ожидал. Лицо Маризы являет собой воплощение неверия и ярости, готовой взорваться в любой момент, оно бледное как у вампира (на этом сравнении, первым пришедшим в голову к Алеку, хочется рассмеяться. Потому что Мариза и нежить? Что, простите?), губы поджаты, а ноздри раздуты в стороны, будто она тут же готова начать возмущаться и своим холодным тоном читать нотации, бьющие прямо в сердце. Почему-то Алек не сомневается, что к ней дар речи вернётся первым, как только она отойдёт от сильного шока. Лицо его отца тоже не являет собой ничего положительного: застывшая маска полного напускного безразличия, которую выдают лишь напряжённое до предела тело и злые глаза, в которых полыхают пожары ненависти. Ненависти к собственному сыну. Лицо Джейса, кажется, сейчас просто разорвётся: тот оказался настолько ошеломлён и ошарашен новостями, что перестал контролировать свои эмоции, позволяя глазам расшириться до невероятных размеров, а челюсти достать до пола, не меньше. В голове у него, кажется, ни единой мысли, лишь плотный туман растерянности и полного непринятия, лишь запутывающий того больше. Была бы ситуация иной, Алек бы даже посмеялся. Изабель была той, на кого он возлагал самые большие надежды. В памяти были свежи её отношения с Мелиорном, поэтому он позволял себе надеяться на наибольшее понимание с её стороны. Это было его, наверное, самой главной ошибкой. На её лице отражалось нечто странное: зависть, отвращение и какая-то неопределённость. Губы у неё были сжаты, а нос сморщен, пока в глазах метались из стороны в сторону эти тени, что шептали и шептали ей что-то ядовитое, отравляющее её саму. Единственное, что было понятно — она была далеко не на его стороне. И это било прямо в сердце. — Мне послышалось? — Что ты только что сказал? — Александр?! — Как ты мог?! Неожиданно раздалось ото всех сразу же, будто до этого никто не мог разговаривать, и только сейчас им всем разом включили звук. Лайтвуд неприятно поморщился, имея теперь лишь желание уйти поскорее и не появляться на глазах семьи как минимум месяц, дабы пережить бурю, но что-то останавливало. Что-то буквально шептало ему остаться на месте, послушать, посмотреть и пережить, как бы больно потом ни было. Впервые в жизни захотелось послушаться. Принять на себя всю тяжесть чужих острых слов, режущих хуже ножей, почувствовать злость и ярость, непонимание и всю эту бурю чужих эмоций, подхватывающую тебя в воздух и уносящую с собой в свои чертоги тёмного ада, ведь именно в такие моменты вся правда и всплывает наружу. Именно правды сейчас так хотелось. — Александр, нам не послышалось? — вновь берёт слово Мариза, как только у неё получается более менее прийти в спокойное состояние. — Нет, не послышалось, — Алек отводит взгляд, понимая, что это его максимум. Он не сможет сейчас сказать что-то ещё, это будет просто вне его сил. Теперь желание остаться и выслушать все едкие слова казалось ошибочным. Казалось, будто все силы резко выкачали из него, оставив лишь бесполезную и никому не нужную оболочку, неспособную даже на одно лёгкое движение. Руки были неподъёмными и неповоротливыми, голова не двигалась, лишь клонилась к полу, а глаза наливались тяжестью, желая закрыться и больше не открываться. — Тогда… — вдруг выдыхает отец, — какого чёрта?! — выкрикивает громко, стукнув по столу. Посуда звенит громко, кажется, что-то даже падает на пол, оглашая тихую комнату сильным грохотом, отдающим эхом. Его ярость всю осознанную жизнь Лайтвуда выражалась всегда именно так: в разбитой посуде и ладонях, наказаниях, избиениях, боях до крови и травм. Вымещать злость он умел только таким способом. — Полностью согласна. Как ты скатился до этого? Как это вообще получилось? Ты вообще в своём уме? — следом начала сыпать цепкими вопросами его мать. Было понятно, что в его ответах никто даже не нуждался. — Брат, не думал я, что ты до такого докатишься, — а вот это было больно, Алек мог это признать. Слышать эти слова от парабатая, которого он выбрал сам, а потом ещё и концентрироваться на чужом невероятном презрении, злости и ненависти, передаваемым через связь, было будто отравленным ножом в спину. — Я конечно всё понимаю, но Магнус Бейн?! Этот бабник? Да ты ему только как шлюха и нужен, — добила своими словами Изабель. Та, на кого он надеялся больше всего. В этот момент все сдерживаемые стены рухнули. Вся эта невыносимая боль, всепоглощающий страх, ненависть, боязнь разоблачения, волнения до дрожи в руках и покусанных губ, бессонные ночи, никак не смолкающая совесть, огромная вина, безысходность и полная апатия с депрессией просто затопили его своими волнами. В душе случился полный раздрай: мигал свет, завывал болезненно ветер, бушевал шторм и лил сильный дождь, огромными каплями стекающий по внутренним стенам разума. На глаза наворачивались предательские слёзы, ком вставал поперёк горла, мешая дышать, а сердце всё ныло и ныло, получив наконец свою свободу. Что-то стонало в ушах непрерывно, будто что-то неожиданно разбилось, руки тряслись, не сумев справиться с этим напряжением, губы дрожали даже при попытке сжать их в единую линию. Даже вдохи и выдохи обжигали грудную клетку сильным жаром, в горле было сухо и как-то пусто, любое движение отдавалось болью, даже простое движение глаз. Голова начинала нещадно болеть, пока чужие эмоции всё накатывали и накатывали огромными волнами через связь, заблокировать которую не было и шанса. — Как ты только додумался? — Якшаться с нежитью! — Ты же сумеречный охотник! — Потомок ангелов! — Великого Разиэля! — Это же честь и достоинство семьи Лайтвуд! — Мы опозорены из-за тебя! — Ты нас разочаровал! — Ты подвёл нас! — Ты больше мне не сын. Эти слова всё бьют и бьют его прямо в душу и сердце хуже ножей, убивая раз за разом что-то глубоко внутри: любовь, понимание, доброту, надежду и хорошие воспоминания. Никто даже не пытается остановить этот поток ненависти: все лишь подливают больше масла в огонь, с садистским наслаждением наблюдая за тем, как он всё горит и горит, выжигая душу родного им человека. — Убирайся из нашего дома. — холодный тон Маризы уже привычен. От этого хочется усмехнуться и похлопать одновременно такой выдержке. — И из Института. Чтобы ноги твоей ни там, ни там больше не было. Я не желаю тебя более видеть. — С этого момента у нас больше нет сына. — Я не хочу иметь такого парабатая. — Ты ещё пожалеешь о своём выборе. — Нежить всегда предаст. Вставит нож в спину, пока будет улыбаться тебе в лицо. Это стало последними словами его семьи, которые ему довелось услышать. Это стало последним, что он чувствовал рядом с ними, это стало тем, с чем теперь ассоциировалась его семья. С грязью, предательством и болью. Он, не глядя, на всех, встал из-за стола, неспособный более выслушивать всю эту грязь, и просто вылетел из дома, под чужие громкие и противные слова, оседающие на душе, добровольно разрывая все связи, связывающие его с этой семьёй. После той боли, что он испытал, после всех чувств, что услышал и увидел, после слов, сказанных в лицо с презрением и ненавистью, он хотел забыть всё хорошее, что с ним случилось, выкинуть и сегодняшний день из мыслей. Но понимал, что не мог. И в тот же вечер, буквально выплакивая вместе со слезами из себя всю душу и сердце, пока Магнус своими же прекрасными руками создавал на их месте нечто новое и совершенное, он пообещал себе забыть про свою семью, бывший дом и счастливые воспоминания, собираясь создать на их месте новые. Более совершенные. С тем человеком, которого он любит, и который любит его в ответ. И именно поэтому, услышав предложение о переезде в магическую Италию, поступившее от Магнуса перед сном той же ночью, он, ни секунды не сомневаясь, сказал твёрдое и непреклонное: — Да. Уверенный, что это принесёт за собой лишь хорошее, и благодарный за то, что рядом с ним всё ещё есть любимый им человек. А семью можно найти и не в кровных родственниках.