Птичка

— Увы, господин, украшение так и не нашлось, — Парис, занятый утренними сборами Наби, печально вздохнул. — Я велел слугам осматривать все углы: если что-то найдут, то обязательно принесут… Ты очень расстроен? — Это был подарок брата, — вздохнул Лирой, внутренне смиряясь с утратой. — Но что уж поделать, я сам виноват в случившемся — не стоило идти в хамам, ведь ты пытался меня остановить. Аромат кофе приятно щекотал обоняние, а солнечный свет, лучами бивший сквозь резные двери в сад, немного скрасили настроение омеги, заставив его улыбнуться. Если бы не потерявшийся кулон, вчерашнее приключение вообще можно было бы считать сном. — Доброе утро, — в джан вошел Нилюфер: как всегда сдержанный и совершенный. — Приступим к нашим занятиям? За последние недели Его Высочество оттачивал до совершенства весь ритуал хождения вслепую: в маленьком джан это было сделать не так-то просто, но Наби совершенно точно знал, как изящно опуститься на колени и коснуться лбом пола, как, дождавшись позволения, медленно подняться и словно нечаянно позволить халату соскользнуть с плеч, чтобы взгляд Императора насладился красотой и совершенством нового наложника. Он знал, сколько шагов сделать вперед, как замереть, чуть приподнявшись на цыпочки — все это было отрепетировано уже множество раз, однако Нилюфер заставлял Наби повторять это ежедневно, чтобы тот не растерялся, когда его все-таки призовут. После занятий они втроем выходили на прогулку, которая неизменно оканчивалась в беседке у моря, где еще четверо омег с радостью встречали Набияра с его наставником. Наложники проводили время в разговорах, развлекались игрой в баш-май, позволяя евнухам отдыхать и предаваться праздности, а, когда время переваливало за полдень и солнце выходило в зенит, вся компания возвращалась в гарем, чтобы провести время в прохладе. Внутри тоже было, чем заняться: кто умел играть на музыкальных инструментах, мог совершенствоваться в этом искусстве вместе с другими омегами, кто любил танцевать, украшал собою гарем, ступая по мягким шелковым коврам в такт музыке. Имбали Императора собирались своей компанией на возвышении, но иногда снисходили до простых наложников, передавая им крошечные крупицы знаний о том, каков из себя Сын Небес Дня и Полуночи. Здесь, в гареме, можно было услышать обрывки любопытных разговоров, обсудить последние новости Мирьях-Абаля, невесть как просочившиеся сюда сквозь высокие стены: что интересного происходит на улицах города, какой мастер-ювелир делает лучшие украшения, в какую лавку привезли редкие ткани, куда отправить слугу за ароматными маслами высшего качества… Все это и еще тысяча вопросов — разве успеешь заскучать? Набияр же охотно делился с наложниками историями из придворной жизни Авалорна, и те лишь ахали и охали, слушая о том, как живется омегам за морем. Постепенно вокруг юноши образовалось плотное кольцо заинтересованных его рассказами наложников, и, как оказалось, это очень не понравилось имбалям Сына Небес. — Не много ли ты о себе мнишь, Мак? Юноша взглянул на черноокого Гюльдара: тот сошел с постамента, где восседали любимцы Сына Небес, и теперь стоял, возвышаясь над рассказчиком, а вокруг повисла зловещая тишина. — Разве я чем-то оскорбил имбаля Императора? — чуть приподнял брови Его Высочество. — Прошу простить, если так. — Ты слишком обращаешь внимание других на свою недостойную персону, — подведенные алыми линиями раскосые глаза омеги слегка сощурились. — Знай свое место, наложник. Набияр хотел было ответить легко и изысканно, так, чтобы одновременно и уколоть надменного Полуночного, и не перейти границ дозволенного — этому он научился в совершенстве еще дома, в Авалорне, но внимание юноши привлек знакомый блеск сапфиров. Не поверив своим глазам, принц бездумно потянулся к утерянной монетке, что висела на шее Гюльдара. — Убери руки, наложник! Голос имбаля был холодным и злым. — Это моя вещь, — Набияр поднялся на ноги, чтобы встать лицом к лицу с любимцем Императора. — Я потерял её вчера. — Хочешь сказать, что я, избранник Полуночи, вор?! Теперь перестали дышать, казалось, все. — Нет, но я прошу вернуть мне эту вещь, — голос принца не дрогнул, хотя внутри омегу снедали самые противоречивые чувства. — Как ты смеешь так говорить с имбалем, о сын дерзости?! — Гюльдар сделал знак, и за его спиной тут же встали четверо высоких плечистых евнухов. — Это украшение я купил сам, заплатив за него тридцать золотых мирьяхов! Осмелишься вновь оскорбить меня, назвав вором?! Неужели надеешься, что мне отрубят руку?! Мне, единственному имбалю Полуночи?! — Я лишь прошу вернуть мне моё! Его Высочество был не готов отступать: монетка с профилем старшего брата была его и только его сокровищем. Гюльдар же просто нагло врал в лицо, поэтому нужно призвать в свидетели всех присутствующих и детально описать украшение, чтобы стало ясно — знать такие подробности мог лишь истинный владелец подвески. Нилюфер ухватил юношу за руку, пытаясь что-то сказать, но принц не обратил внимания, а лишь прищурил глаза, чувствуя, как его охватывает монарший гнев. Игнас бы не оставил это все вот так. А Ален и вовсе убил бы за свое… — Пусть этот презренный получит десять ударов палкой по пяткам за оскорбление имбаля повелителя! Повинуясь приказу Гюльдара, евнухи уж было хотели ухватить нарушителя, но Нилюфер с силой дёрнул Его Высочество за запястье, и тот, потеряв равновесие, рухнул на колени. — О, мудрый имбаль, прости этого наложника, — наставник опустился на ковры подле Наби и, сделав тому знак молчать, потянул вперед, принуждая склониться перед обличенным властью омегой. — Прости и не губи глупейшего из глупцов! Видимо, глазами слаб сей ничтожный, раз разглядел в твоем украшении что-то, принадлежащее ему… — Что ты говоришь?! — перешел на родной язык Лирой. — Молчи! — шепотом велел Нилюфер. — Молчи и не поднимай взгляд! Ты идиот, принц?! Спорить с имбалем — виданное ли дело?! Хочешь, чтобы тебя отходили палками по ногам?! — Пусть просит прощения, — вынес приговор Гюльдар. — И тогда я сдержу свой гнев. Его Высочество почувствовал, как локоть наставника ткнул его под рёбра, вынуждая поторопиться. — Сравняешься с ним — заберешь! Проси прощения! Сейчас же! Родовая гордость сдавила горло Лироя, мешая дышать. Неужели он, принц крови, сейчас должен сделать вид, будто обознался, и подвеска никогда не принадлежала ему?! И перед кем извиняться?! Перед вором и лжецом?! Однако, поймав отчаянный взгляд Париса, юноша покорился судьбе: нельзя сейчас вот так сдаться, пустив под откос все старания. Допустим, он вытерпит наказание, но кому будет от этого легче? Мятежного наложника долгое время не предложат Сыну Небес, ведь тот, кто не умеет себя вести в гареме, не достоин и предстать пред очами Императора… И прости-прощай надежды на лучшую судьбу… Проглотив ком в голе, Его Высочество заговорил. — Я благодарю имбаля Полуночи за науку. Я запомню каждое слово и более никогда не повторю подобной ошибки. Пусть сердце имбаля более не гневается на глупого наложника, не сумевшего отличить правду от вымысла. Отныне и впредь я не скажу ничего, что способно быть неверно истолкованным, иначе пусть навек умолкнут мои уста. — Умный мальчик, — хмыкнул Гюльдар. — Что же, я больше не злюсь. Ты прощен. Но помни: не зазнавайся, иначе можешь очень сильно об этом пожалеть. Все, расходитесь! Больше ничего интересного не будет. *** — Почему?! Почему ты меня остановил?! — Лирой метался по джан, пока невозмутимый Нилюфер отдавал должное ужину. — И что бы было? — изогнул бровь наставник. — Никто не поверит простому наложнику, Наби. Тебя бы бросили в комнату наказаний без еды и воды, а утром прилюдно побили бы палками по пяткам. Вреда никакого, зато боль адская. Думаешь, скоро ли бы ты сумел снова нормально ходить? — Но ведь это моя вещь! Моя! — Поквитаешься с ним, когда сам станешь избранником Императора. Неужели до сих пор непонятно: Гюльдар тебя боится. Парис, скажи! — Все так, господин, — закивал маленький евнух. — Если бы ты продолжил настаивать, тебя обвинили бы в наговоре на имбаля Полуночи и непременно бы наказали. Ты ведь прекрасно понимаешь, что после такого ты и мечтать бы не смог о Пути Наслаждений. Набияр остановился посреди комнатки, глядя в пространство невидящими глазами, а затем вдруг горько рассмеялся, опуская плечи. — Вот, значит, как это: попасться в сети чужих интриг. Я-то думал, что умею играть в эти игры, но на самом деле, раньше они меня просто не касались… Да и кто бы осмелился интриговать против брата короля? Разве что безумец… А сегодня таким безумцем оказался я сам… — Я уже говорил: оставь свои замашки принца крови до поры, пока сам не возвысишься, — Нилюфер поманил ученика к себе, предлагая тому наконец-то отужинать. — Здесь всем правят имбали, запомни, о, дерзкий! А Полуночный и вовсе на правах короля… — Так как же я с ним сравняюсь? — расстроенный Лирой отщипнул кусочек горячей лепёшки и окунул её в густой мясной соус. — Станешь имбалем Дня, заручишься поддержкой остальных и заставишь Гюльдара притихнуть. Но, конечно, это путь многих дней, так что запасись терпением, Наби. — Но почему Полуночный здесь на особом счету? — А пусть об этом тебе расскажет Парис: он, как евнух, более сведущ во внутренних делах гарема. — Кушай, господин, — напомнил мальчишка, подмечавший, что аппетит вверенного его заботам омеги стал хуже. — Тебе нельзя худеть: повелитель не любит грустных и чересчур тощих наложников. Кушай, а я расскажу. Лирой кивнул, придвинул ближе пиалу с пловом: это блюдо очень полюбилось юноше — горячий рис, приправленный пряностями, мягкое мясо барана, отдавшее своеобразным привкусом на языке, все это было настолько сытным, что против плова Его Высочество никак не мог устоять. — Наш богоподобный повелитель не зря зовется Сыном Небес, Дня и Полуночи, — начал рассказ Парис, говоря как-то по-особому нараспев. — В благостном расположении господин наш подобен солнцу: нрав его, хоть и суров, но ведь, разве можно смотреть на солнце и не обжечься? В гневе же… о, несчастен тот несчастный, вызвавший гнев повелителя на себя… Весь дворец едва осмеливается дышать, когда в душе Сына Небес властвует Полночь. Потому имбаль Полуночи и чувствует себя господином: лишь он один удостоился вначале стать кадиром, а потом, родив Императору сыновей, взошел на вершину власти. — Но почему?! — подался вперед Лирой. — Что он такого знает и умеет? — Во время Полуночи наш господин и повелитель, да будет долгим его правление, бывает даже жесток со своими наложниками, — признался маленький евнух, опуская взгляд. — Бывало, кого-то секли, кого-то с позором выдворяли из гарема, кого-то и вовсе продавали на торгу… И лишь Гюльдару удалось не только остаться в опочивальне повелителя во время Полуночи, но и угодить ему в этот час. Он один носит знак луны — это его слава и его почёт. Имбаль полуночи иногда умолял повелителя смилостивиться и отменить наказание, и за это ему были благодарны настолько, что клялись служить до конца времён… Гюльдар вовсе не плох, просто он любит Сына Небес всем сердцем и никому не позволит… — А вот здесь стоп, Парис! — осадил мальчишку Нилюфер. — Любить повелителя всем сердцем обязан каждый наложник, а позволять или не позволять — это не омежье дело. Ты, Наби, даже не вздумай почувствовать ревность! Это верный путь к гибели и, если Гюльдар по дурости вздумал ревновать Сына Небес, то рано или поздно его ждет падение с пьедестала. Однако, важное из разговора мы вынести должны: имбаль Полуночи видит в тебе угрозу, а значит, стоит быть тише воды, ниже травы, пока тебя не призовут во время Дня. Тогда Гюльдар поймёт: ты ему не соперник. — Да будет так, — вздохнул принц. — Ты ведь говорил с евнухами? — Говорил, отсыпал каждому по пятьдесят золотых мирьяхов с условием, что во время Дня они будут рассказывать повелителю о том, какой прекрасный юный наложник ожидает его любви. Скоро наши труды дадут свои плоды. Юноша потупил взгляд, пряча ото всех странное смятение, охватившее его. Странно, отчего он так подумал? Но ведь подумал… Мысль о том, что совсем скоро какой-то чужой альфа, на которого и смотреть-то не позволяется, возьмёт его невинность, комом встала в горле, мешая вздохнуть. Почему его первым не может стать тот, кто, действительно, пришелся по сердцу? Почему не милорд Гаяр? Хотя, даже дома, в Авалорне, о таком не стоило и заикаться: сначала полагалось подарить мужу законного наследника, а уж потом искать развлечений в постелях любовников… Но солнце начало клониться к горизонту, в пышно цветущих кустах роз громко застрекотали цикады, а значит, время свидания близится… — Я выйду наружу, — Наби поднялся с места, окунул пальцы в большую пиалу с ароматной водой, которую подал ему Парис: после еды руки полагалось очистить. — Хочу почитать в одиночестве. — Тогда спокойной ночи, — Нилюфер тоже засобирался к себе. — Не засиживайся допоздна, принц: сон не менее важен для красоты наложника, чем еда. Его Высочество промчался по своему крошечному садику, проскользнул под ветвями дикого винограда и в три рывка вскарабкался в свое тайное убежище. Прильнув лицом к прутьям решетки он замер в ожидании: тени с каждой минутой все удлинялись, косыми штрихами падая на идеальную лужайку за стеной. Деревья темнели и темнели, выдавая скоротечный бег дневного светила, клонившегося теперь к закату. — Где же ты? — страх стиснул горло ледяной костлявой лапкой: неужели Гаяр не придет? Неужели кому-то стало известно об их тайных встречах?! Неужели милорд Хван как раз сейчас схвачен и брошен в темницу?! О, Небо, только не это… — Я буду хорошим наложником, буду покорно отдаваться Императору, только бы… пожалуйста… я никогда не просил, но, если ты, Великий Бог Небес, существуешь на самом деле… пусть милорд Гаяр придет… пусть с ним все будет хорошо… Горячий шепот юноши тонул в стрекотании цикад. — Прошу… только бы… о, благодарю! Небо, я твой должник… На дорожке показался тот, о ком Набияр теперь думал непрестанно: Гаяр Хван шел навстречу омеге, улыбаясь так, что сердце начинало бешено частить. И почему он настолько хорош собой?! Почему у Императора не нашлось другого командующего серванами?! Почему Наби так сильно реагирует на этого альфу: и сердце ноет, и тело дрожит, и душа рвется навстречу, хотя они едва знакомы?! — Птичка, — бархатный низкий голос мужчины звучал для принца невыразимо прекрасно. — Ты так сладко пахнешь, что слышно за десяток шагов. — Добрый вечер, милорд, — улыбнулся Его Высочество, чувствуя, как весь наполняется счастьем. — У меня сегодня будет просьба. Могу я написать письмо брату, а Вы отправите его адресату? — Боюсь, это невозможно, Птичка, — подведенные золотом глаза смотрели на юношу снизу вверх: внимательно и пристально. — Твой брат — альфа. Напиши ты омеге, я бы исполнил твою просьбу, но так: нет. Ты теперь подданный Императора, а закон един для всех. — И неужели нет, совсем нет никакой возможности? — голос дрогнул от обиды и разочарования: даже Гаяр отказался ему помочь… — Птичка, ты ведь помнишь, что я рассказывал тебе о законах Суль-Мирьяха? Ты можешь сказать мне, что хочешь сообщить королю Игнасу, и я напишу послание за тебя. — Да что же за законы у вас дурацкие?! — всхлипнул Наби, теряя самообладание. — Сначала этот лжец украл мою вещь, теперь Вы отказываете… а я скучаю! Понимаете, милорд?! Я скучаю по дому! Я… — Кто и какую вещь у тебя украл? — нахмурился командующий. — За воровство виновный лишится руки! — А кто я такой, чтобы мне поверили? — горько усмехнулся Наби, стирая со щеки набежавшую слезу. — Простите меня, милорд Гаяр: я вышел из себя вместо того, чтобы говорить с Вами, как подобает… И вот еще что: в высшем обществе Авалорна принято обращение на «Вы»… — В этом я могу остаться жителем своей страны, — в улыбке альфы влажно блеснули кончики клыков. — В Суль-Мирьяхе нет такого обращения, даже к Сыну Небес. Подожди немного… Юноша не понял, что именно делал со своей стороны стены Гаяр Хван, но, кажется, теперь там была какая-то приступка, позволявшая мужчине подняться на один уровень с окном. Впервые они смотрели друг на друга вот так: глаза в глаза, почти рядом. — Ты еще более прекрасен вблизи, Птичка. Позволишь? Лирой не отнял руки, когда пальцы Гаяра коснулись его запястья. Принца всего прошибло сладким трепетным ужасом: неужели они это делают по-настоящему?! Ладонь альфы оказалась жесткой и сильной: рука, привыкшая держать оружие… Его Высочество смотрел и смотрел сквозь прутья решетки, пропадая во взгляде удивительных глаз… Нет, Марсель не был и вполовину таким же красивым, как Гаяр Хван… Светлые локоны Марселя не шли ни в какое сравнение с прямыми черными волосами этого альфы, что сбегали вдоль его острых скул густым водопадом, обрамляя по дикарски прекрасное лицо. Широкие смоляные брови вразлёт и нос с легкой горбинкой делали милорда Хвана похожим на хищника, готового в любой момент вонзить в добычу клыки, но вот сейчас в этот момент хищник выглядел расслабленным. Принц отметил про себя благородство черт: в венах этого вельможи явно текла древняя кровь, куда более древняя, чем в нем самом. Об этом говорила форма губ и профиль: чеканный, резкий, властный… Но, в самом деле, когда на землях Суль-Мирьяха люди уже ткали ковры и строили храмы во славу Небес, в Лебрании еще ходили в шкурах, согреваясь ночами у костра. Эти земли пропитаны историей, здесь сокрыты многие тайны, отсюда вышли многие искусства, ценящиеся сейчас по всему свету… Все это мелькало в мыслях принца, пока он томительно долго падал в томное сладкое возбуждение. От близости этого альфы совершенно сносило голову, а от его касаний все тело пылало предвкушением. Гаяр подушечкой большого пальца рисовал на ладони юноши узоры, а взгляд сходился со взглядом, говоря много больше, чем имеют право произнести уста. — Птичка, — мужчина переплёл с Набияром пальцы, а голос его упал до хриплого шепота. — Ты яд моего сердца… — Что? — моргнул омега, не понимая, с чего это Гаяр Хван перешел на родной язык. — Яд, — повторил тот, вкладывая в раскрытую ладонь принца срезанную розу. — Сердца. Моего. И прежде, чем Его Высочество сумел что-то сказать, Гаяр выпустил его руку из своей. — Теперь отвечай: кто тот нечестивый, что взял чужое? — Я… это… разве важно, — юноша совсем растерялся, не зная, что отвечать и нужно ли вообще: его колотило от чувств, от ужаса своей запретной любви, от восторга и понимания: эти чувства взаимны, хотя и совершенно невозможны. — Милорд… — Важно, — сурово сжал губы альфа. — Я поговорю с Советницей Линь, мы с нею в особых отношениях, так что она меня услышит. Так что, Птичка? Кто этот несчастный? — Это имбаль повелителя, — признание далось тяжело: Наби не желал вмешивать Гаяра в эту историю с пропажей украшения. — Не нужно никому говорить и ничего просить. Когда я сам стану имбалем, я заберу у него мою вещь и мы на этом закончим. — Имбалем, значит, — усмехнулся Гаяр, а принц сразу понял, что сболтнул глупость: их отношения и так незаконны, опасны и даже толком не определены, а он зачем-то напомнил о Сыне Небес, вот же дурак! — Мой брат-король заключил союз с Императором, а значит, я обязан связать две страны узами крови, — перепуганный юноша подался вперед, заговорил быстро-быстро, пытаясь таким образом сгладить собственный промах. — Пусть не скоро, я никуда не спешу… я бы и сам не хотел, если бы спрашивали только меня… я и не хотел… я просил брата передумать… — Ты поистине прекрасен и совершенен, — Гаяр Хван медленно поднял голову омеги, поддев пальцем за подбородок. — И нет здесь равных тебе по красоте и прелести, Птичка. Ты станешь имбалем, я в этом уверен. — Нет! Постой! Милорд Хван! Договаривал омега в пустоту: альфа покинул его так же стремительно, как здесь наступала ночь: густая, непроглядная, душная… Лирой горько разрыдался, прижимая к груди цветок. Почему?! Почему судьба так несправедлива к нему?! За что?! — Лучше мне было вообще выброситься с корабля, чем… чем… как ты мог, Гаяр Хван?! Зачем позволил мне думать, что между нами что-то вообще возможно?! И, разумеется, ответом на этот отчаянный всхлип была тишина, пронизанная стрекотом сверчков. *** В покоях Императора горели разноцветные лампы, бросая яркие отсветы на обнаженное тело омеги: тот одевался, подбирая с пола сброшенные в танце одежды. Сын Небес, Дня и Полуночи возлежал на постели, наблюдая, как белая кожа его имбаля постепенно окутывается почти прозрачным розовым шелком. — Что ты желаешь, радость ночей моих? — полюбопытствовал альфа. — Так я снова угодил тебе, повелитель? — тихо рассмеялся Гюльдар и словно бы случайно позволил халату вновь соскользнуть с плеча. — Угодил. Покажи мне. Медленно повернувшись спиной, омега перекинул волосы через плечо, а затем приспустил одеяние, открывая жадному взору господина взбухшие алые полосы, росчерками пересекавшие всю его спину. — Сегодня ты был мягче обычного, повелитель, — наложник бросил на Императора томный взгляд через плечо. — Отчего так? Что за думы тебя тревожат? — Тебе не нужно об этом знать, Гюльдар. Скажи лучше, чем одарить тебя? Новое ожерелье? Шкатулку лучшего жемчуга? Чего просит твоя душа? — Справедливости повелителя, — имбаль стремительно пересек пространство опочивальни и опустился на колени перед Сыном Небес. Альфа залюбовался тем, как красиво и изящно омега исполнил полный почтения и обожания поклон: смоляные волосы разметались по мрамору полов, розовый шелк походил на лепестки цветов, а сам Гюльдар — на изящную драгоценную статуэтку, которой было так приятно владеть. — О какой справедливости ты просишь? Говори, я позволяю. — Один из наложников посмел обвинить меня в воровстве, — черные ресницы затрепетали словно крылья бабочки на белых щеках молодого красавца. — Пусть его продадут на торгу за такую дерзость! Вот, чего хочет моя душа, возлюбленный господин мой. — Кто же этот несчастный, что клевещет на тебя? — Император сжал в пальцах черный локон имбаля. — Он еще не проходил Путем Наслаждений… повелитель ведь помнит того убогого из убогих, что прибыл из-за моря больше трех лун назад? — Принц Де Корд? — нахмурился Сын Небес. — Разве я похож на бесчестного? Разве я не давал слово иноземному правителю, что омега его рода будет в полной безопасности в этих стенах? Ступай прочь и больше не беспокой меня этим. Наложник сей неприкосновенен для тебя и для всех прочих. — Прости меня за глупость, возлюбленный господин мой… — Прочь! — в голосе Императора послышались нотки, не предвещавшие для Гюльдара ничего хорошего. Поднявшись на ноги, имбаль попятился, не распрямляя спины. Зачем он так рисковал?! Ради чего едва не нарвался на гнев повелителя?! И все из-за этого проклятого Золотого Мака! — Хотя нет, стой! Вернись на ложе! Гюльдар выпрямился, глядя на возлежавшего среди подушек мужчину. — Как пожелает Сын Небес, — шепнул он, повел плечами, позволяя халату стечь с тела легким туманом. — Я здесь, чтобы служить тебе, повелитель…