***
Геральт обошёл вчера все трактиры и все торговые площадки Верхнего и Нижнего Посада в поисках объявлений о работе для ведьмака. Но не везло. В крупных поселениях нечисть если и оставалась, то вела себя ниже воды тише травы, никого не обижала. Закажи ему такую, Геральт и не взялся бы. Он жалел безобидную мелочёвку. Придётся несколько дней, а то и недель объезжать всю Долину Цветов в поисках заказов в отдалённых деревеньках. Одна надежда была — что съехавшиеся в Посад на ярмарку кметы где-нибудь такое объявление да вывесят. Но это случится не раньше, чем закончится торговый день и люди, располагая выручкой, смогут нанять себе грамотного писаря для написания объявления. Кое-какие знакомые в Верхнем Посаде у него были, но не такие близкие, чтобы хотелось одалживаться. Не настолько пока прижало. Когда он оплатил ночлег себе и овёс Плотве — ведь хорошая лошадь требует хорошего к себе отношения! — на завтрак у него осталась лишь монетка, которой хватило на большую кружку молока. А с обеда придётся застегнуть ремень потуже. Геральт сидел со своей кружкой в удачном месте, спиной к стене, никто его здесь не толкал и не беспокоил. Никто не замечал в полутьме его глаз с пожелтевшими навсегда после мутации радужками. Лучше оставаться неузнанным. Пока не появлялась надобность в услугах ведьмака, люди не шибко-то жаловали мутантов, подобных ему, а неприятностей он не хотел. Внимание кметов, заполнявших зал, перетягивал на себя лютнист, объявившийся откуда-то из недр трактира, и Геральт был ему за это чуточку благодарен. Песенки его были незатейливы, но голос приятен, поэтому Геральт не спешил допивать и уходить. Посидит ещё, послушает, пока не гонят, чай, место не просидит. Певец увлёкся, прошёлся вдоль по залу, поворачивая гриф лютни то туда, то сюда, перебирая ногами в такт и продолжая чирикать. Яркие кукольные одёжки были в чести у его братии. А эти провокационные вагинообразные разрезы на дублете певуна, вертикально пролёгшие и по груди, и по спине, якобы должные обеспечивать относительную свободу движений, были просто находкой: взгляд за них так и цеплялся. Геральт отметил, что успевая играть и петь, двигается он, пританцовывая, ловко, никого не задевая. Фигура и личико певуна были приятными и ладными, волосы, причёсанные по оксенфуртской моде, блестели естественным каштановым отливом. Или не естественным, чёрт их разберёт, артистов. Мазели таких любят, привычно добавил про себя Геральт, отводя глаза и заглядывая в свою кружку, пока не заметили, что он слишком залюбовался. И когда лютнист вдруг выдал какой-то едкий, обидный для слушателей куплет, Геральт удивился разве что этакой недалёкой наивности. Опустив голову и вздохнув, он сочувственно повёл носом в сторону. Ведь прибьют же дурака! Но нет, обошлось. Не поворачивая головы, не подав виду, что наблюдает, Геральт смотрел краем глаза, как бедолагу закидывают объедками, и как он ретировался в свой угол, явно оскорблённый. Ведьмак предпочёл не присматриваться, что он там подбирает с пола. Ну а какой реакции этот дурачок хотел? Мальчишка же совсем с виду, судя по светящейся кровью с молоком мордашке, неопытный ещё. Сам Геральт уже давно перешагнул возраст, который был бы приличен любому сыну рода человеческого, но обычно забывал об этом. Сильное тело не напоминало о себе никакими признаками старости, как и было задумано при мутации. Разве что седина, но седина не в счёт, это тоже побочный эффект от перенесённого в детстве превращения в ведьмака. За превращение в ведьмака он не обижался. Было в его жизни кое-что похуже, потому что оно было не только беспощадным, но и бессмысленным, и произошло в тесном грязном приюте для бездомных мальчишек, ещё до Каэр Морхена. Но это ведьмак научился не вспоминать. Имели значение только выводы. Выводы простые до банальности — что слабым нужны сильные, чтобы их защищать. Поняв, что концерт окончен, Геральт хотел уже допить и собираться потихонечку наружу, к Плотве, но тут певун объявился в поле зрения. Он держался пока в сторонке, будто опасался заговорить напрямик. Стоял с полупустой кружкой в пальцах, которую — Геральт заметил — он умыкнул у служанки с подноса для использованной посуды. — Мне нравится, что ты… просто хандришь в углу, — объявил певун. Этого ещё не хватало. Геральт посмурнел. Чего от него-то надо этому молодому шалопаю? — Я не ищу компании, — отрезал он, глядя мимо, зная, что без контакта глаз сложнее затянуть его в беседу. Но певун подошёл поближе, встал напротив, по ту сторону его стола, взглянул прямо. — Хорошо. И это правильно!.. Геральт поднял на него равнодушное лицо, натянув ту презрительную мину, которая всегда так хорошо защищала от… всякого. От всякого такого, о чём не стоило вспоминать. Но парнишка уже разогнался тараторить — не остановишь: — Тут все подряд высказывались о качестве моего исполнения, кроме… — он сделал эффектную паузу, — тебя. Геральт усилием воли перевёл взгляд с этих его наглых разрезов дублета на наивное с виду лицо. Надменный и непроницаемый, он угрожающе сглотнул и приоткрыл рот, как бы собираясь напомнить, что уже высказался насчёт нежелательной для себя компании и, кажется, высказался довольно ясно. Но тут же жёстко сжал губы, чтобы обозначить, что пока сдерживает себя от скандала. Тем не менее, парнишка продолжал щебетать, как будто повстречал хорошо знакомую симпатичную девицу. И глаза у него были синие. — Ну что-о же ты, — протянул он. — Не заставляй человека, — тут он показал на себя, вытянув все пальцы руки рюмочкой в почти приличном жесте, но на самом деле указав при этом себе в пах, что выяснилось из последующих его слов, — Не заставляй человека с… булкой в штанах ждать. Так вот что мы подняли с пола, догадался Геральт и невольно улыбнулся про себя. Провокационный жест он проигнорировал, жест не был оскорбительным, скорей, полным самоиронии, причём в обоих смыслах. И в том смысле, что певец признавал, что подбирает с пола хлеб, и в том, что нуждается в неких предметах в гульфике. А тем временем шутник продолжал уламывать: — У тебя же есть какое-то мнение. Хотя бы в трёх словах. И бард присел напротив, глядя на ведьмака. Настойчивый. Геральт помолчал. Ему тоже вкусно пахло булками с соседних столов. Он даже ощутил с парнем некую солидарность на мгновение. Мнение, значит? В трёх словах? Что ж. — Их не бывает, — внятно сказал он. — Кого? — медленно спросил вроде бы ошарашенный певец, но из-за такой замедленной мелодики вопроса Геральт вдруг ощутил себя дичью, которую требуется не спугнуть. — Летюг из твоей песни, — пояснил он, всё ещё надменно и снисходительно, чтобы стряхнуть с себя роль ведомого в разговоре. — А ты откуда знаешь? О, понял. — Глаза певца заблестели счастливой догадкой. — Белые волосы… Сидит в стороне… С двумя о-очень страшными мечами. Я знаю, кто ты… — азартно заговорил он. Он и правда понял. Слышал о нём что-то. Видел мечи в чехле, прислонённые к стене. Причём, к удивлению ведьмака, в его голосе прозвучало восхищение. Ну, и такие встречаются. А может, просто доволен своей осведомлённостью. Но Геральту не улыбалось, чтобы его ведьмачью сущность сейчас тут обсуждали. Даже такие симпатичные певуны с голубыми глазами. Сохраняя непроницаемое выражение лица, он потянулся за своим кошелём с завязками, который сиротливо валялся в сторонке, вытряхнул из него на пустой стол последнюю монетку в оплату завтрака и начал вставать. Певун взял небольшую паузу на осознание своей догадки, что давало Геральту надежду благополучно ускользнуть и выбраться наружу. Но настырный лютнист побежал за ним. — Ты ведьмак! Геральт из Ривии! — закричал он на весь зал, догоняя. И обратился ко всем сидящим за столами, восторженно всплеснув руками: — Это он! Да чтоб его. Геральт только что не бегом направился к выходу. Только б не начали травить. Вот, один уже встаёт, почувствовал спиной ведьмак. Он не любил применять меч против глупости суеверных поселян, но иногда приходилось. — Сударь, есть для вас работа, — окликнул его тот самый, вставший, спеша следом. — Помогите! Чертяка. Крадёт наше зерно, — заговорил он ведьмаку в спину. Геральт обернулся. Работа — это другой разговор. Кудрявый молоденький парнишка чуть замялся, встретившись взглядом с нечеловечески-жёлтыми глазами. Да что ж за день сегодня. Второй сосунок нарисовался. — Я заплачу! Вперёд, — выговорил паренёк, почти не заикаясь. — Сотню дукатов. Геральт глянул в сторону, как бы в задумчивости. Торговаться он не любил от природы. Но умел. Считал естественной частью работы. В Каэр Морхене был курс по формированию цены и по психологии заказчика, и он, зная о своём недостатке, взял факультативчик почти под конец обучения. Что ж, у него стало получаться, и даже получше многих. А когда какое-то дело хорошо получается, иногда начинаешь любить его. — Полторы, — как бы нехотя, но с нужной долей скрытой агрессии проговорил он и слегка улыбнулся. За спиной кудрявого заказчика замаячил певун с лютней. Не наговорился он ещё, что ли? Молодой заказчик вытянул из-за пазухи набитый монетой кошель и протянул ведьмаку. Чёрт, у него с самого начала было заготовлено полтораста. Он из своей деревни ровно сколько нужно вёз. Надо было просить двести. Сошлись бы на ста семидесяти, плюс-минус. — Я знаю, вы справитесь, вы не берёте пленных, — заискивающе, с надеждой сказал кудрявый, расставаясь с приятно тяжёлым кошелём. Но, увидев, как темнеет лицо ведьмака при этих словах, попытался загладить неудачный комплимент: — Так говорят. Геральт только кивнул и вышел.***
Будь неладен чёртов кудряш, разбередил рану, думал Геральт, дойдя до конюшни и седлая Плотву. Рана была слишком свежа, Геральт ещё не привык о ней не думать. Слух, что Геральт из Ривии не берёт пленных, был верным в той части, которая касалась Блавикена. Ренфри! Он не хотел её убивать. И даже никого из её людей. Убить её хотел Стрегобор, чародей, который уверял Геральта, что она не обычный человек, а исчадие жуткого кошмара. Он верил в проклятие Чёрного Солнца, якобы превратившее эту девушку в сущего демона в человеческом обличье. Но Геральт отказал ему в помощи. После первой, почти случайной встречи в трактире Блавикена Ренфри сама нашла его. В ту длинную ночь она поведала, сколько натерпелась от этого чародея. Гадала, за что он мучил её, не давал ей ни жизни, ни свободы с самого детства? Действуя заодно с её мачехой, чуть не свёл её в могилу ещё девчонкой, и не один раз. Ренфри поведала, как она стала сильной, просто чтобы выжить. Сбежала, собрала лучшую банду в государстве. Закалила своих людей в стычках. И теперь она готова избавиться от своего заклятого врага. Только если Геральт поможет. Геральт отказал и ей. Он верил чародею, что она сотворила много зла. Он верил ей, что она пострадала от его зла. Но отказывался убивать. Но Геральт отказал ей только в этом. В короткой, но бурной любовной связи он не смог ей отказать. Понимал, что так она надеется перетянуть его на свою сторону, наверное. Но разрешил себе иллюзию, что она тоже полюбила, ничего не смог с собой поделать. Геральт думал: она такая же, как я. Она тоже сломана. Не сломлена, нет, но что-то в ней надломлено навсегда. Как и в нём. Именно такая, как она, могла бы понять его, потому что они были суть одно. Поэтому он любил её. Поэтому не думал, сколько любви может дать ему она. Сам дал всё, что смог. И когда он понял поутру, что Ренфри с бандой планируют сегодня взять в заложники огромный городской рынок и будут убивать горожан одного за другим, одного за другим, чтобы заставить ведьмака напасть на чародея, он их опередил. Он сошёлся с её людьми на рассвете, на пустом ещё рынке, и убивал одного за другим, одного за другим. И Ренфри. Когда-то она была слабой, и никто не смог её защитить. Спасти. Но теперь она стала сильной, едва ли не сильней его. И речь сейчас не о мускулах. Она хотела его заставить, заставить любой ценой, потому что была сильной. А если нет — убить. И ему не оставалось ничего, кроме как убить её. Она не оставила ему выбора. Ренфри. После того утра по городам покатилась его новая кличка — «Мясник из Блавикена». Люди увидели только залитую бурой кровью площадь в то утро. Только труп на трупе. Они не узнали, что им грозило, не поняли, что ведьмак предотвратил страшную резню, которую планировала устроить в Блавикене Ренфри. Они ничего не знали. Но Геральт каждый раз сжимался, когда слышал эту кличку. Не скоро удастся забыть. Ренфри, Ренфри.