***
Он вот уже почти сто лет не вспоминал ту ночь. Это было давно, Геральт научился не вспоминать, и собирался следовать этому правилу до конца жизни. На заре юности он жил на улице одного из северных городов. Если в деревнях сирот обычно забирали к себе родственники, то у Геральта, когда умерла мать — странствующая целительница, — никого не осталось. Он был смышлёным мальчиком и, помогая матери, многое узнал о её ремесле, но был слишком мал, чтобы зарабатывать этим. Кто доверит лечение двенадцатилетке? Пару зим он перемыкался в заброшенных закоулках городских улиц. Он оброс, начал завязывать волосы на затылке и так привык побираться да приворовывать с торговых лотков еду в компании таких же, как он, что уже не мыслил другой жизни. Но однажды по приказу короля в городе устроили облаву на малолетних бродяжек, и он не сумел выбраться из кольца подступавших стражников. Дюжину имевших несчастье попасться мальчишек отправили в удалённый храм Вечного Огня на воспитание, и Геральт оказался среди них самым старшим. Жрецам и послушникам лишние рты пришлись не ко двору. Но и дать отказ было бы ударом по репутации Церкви. Так что всех мальчишек и юнцов обрили от вшей, помыли и разместили в сарае, а пайку назначили такую, что и на воле они, бывало, едали посытнее. И была бы хоть какая-то польза, если бы их учили чему-нибудь, пусть не наукам, так хотя бы ремёслам. Но до них никому не было дела, и день воспитанников состоял из бесконечных заунывных молитв, чёрной работы и скучного ожидания очередной порции еды. За любые шалости полагались розги. Отрастающие волосы снова покрыли голову Геральта мягким тёмным ёжиком. И вот, когда в одну из безлунных ночей парень вышел до отхожего места — в простенке между сараем и храмовой стеной его зажали, схватили в несколько рук. Как он потом понял, это были послушники, будущие жрецы, причём такие же зелёные юнцы — буквально на пару лет старше его. От одного он бы отбился, но их было, кажется, трое. Звать на помощь Геральт не стал — жизнь его давно научила, что каждый сам за себя. И вспоминать то, что произошло, он точно не стал бы по прошествии стольких лет. Впоследствии мысль найти насильника и убить его приходила ему в голову. Он не верил в справедливое возмездие провидения или какого-нибудь из богов, да и в само их существование, а верил только в то, что люди сами придумали концепцию справедливости и сами должны заботиться о ней. Но, несмотря на желание отомстить и заодно предотвратить новые злодеяния, он так никогда и не узнал, кто именно сотворил зло с ним, и не смог его найти. Другой на его месте спалил бы весь храм со всеми обитателями. Но такое молодому ведьмаку казалось ещё более недопустимым, чем оставить преступление неотомщённым. Не таким он мыслил смысл своего существования. Остаток той ночи Геральт тоже не стал бы вспоминать. Простую боль он бы перенёс — не ужасней, чем рядовая порка розгами. Страшнее, что это было гадко и унизительно, несмотря на бурлящую в нём ярость. Остальные подонки не успели попользоваться его телом, их спугнули какие-то звуки, идущие от двора, какие-то голоса старших, и они все трое сбежали, оставив Геральта лежать на земле раздавленным и абсолютно выжатым. Нет, ни одно слово не могло описать всей его раздавленности. Даже сейчас, со своим нынешним опытом и словарным запасом выше среднего, он, если бы разрешил себе вспоминать, то не нашёл бы подходящих слов. Он не мог встать. Его как будто сломали этим. И вдруг что-то коснулось его волос, словно бесплотный добрый дух осенил его своим теплом. Это было не физическим ощущением, а тем, что рождается в душе, когда получаешь материнский поцелуй. Геральт не верил в потусторонние силы и загробную жизнь, но мать его обладала некоторой чародейской силой и могла найти способ заглянуть в будущее сына ещё при жизни, тем более, если она знала, что не доживёт до старости. Через некоторое время, ещё по темноте, Геральт, сжав зубы, нашёл в себе силы подняться и добрался до своего места в сарае. Не хотел, чтобы другие узнали. Но с утра, когда все воспитанники пошли на кормёжку, один из жрецов заметил свежую кровь на штанах Геральта сзади, и старшие жрецы немедленно вышвырнули его за ворота — испугались, что это холера или ещё что похуже.***
Стоя на пустой дороге с узелком в руке, состоящим из горсти сухарей, завёрнутой в смену одежды, он глядел на ровные поля и думал — куда? В тот же город он, конечно, не собирался, хотя были там по подворотням у него кое-какие знакомые. Побрёл по пустой дороге в другую сторону. На дороге его и подобрал Весемир. Сначала старый ведьмак просто шёл рядом, как случайный попутчик, ведя коня за собой, разговаривал, делился едой, а через пару дней пути позвал с собой. И Геральт, может, сбежал бы, как хотел сбежать в городе от облавы, но его тогда охватило такое равнодушие, что он согласился. Лишь бы не то же самое, что раньше. Ведьмаки так ведьмаки. Мелькнула рассудочная мысль, что это — профессия, законный кусок хлеба. Испытание Травами, чуть не убившее его, он перенёс, может быть, потому, что не боялся за свою жизнь. Цепляться за жизнь зубами во время превращения в ведьмака — для некоторых становилось решающим фактором, чтобы выжить. Но и равнодушие к смерти оказалось действенным. Других кроме выкручивающей все жилы боли и жутких видений выматывал страх умереть, его — нет. Выжил. Удивительно, но за годы обучения там, в Каэр Морхене, он впервые узнал, что такое братья. Это чувство — понимание, что ты не один в этом мире — со временем вытащило его из омута собственного равнодушия, дало совершенно новую силу жить. И ежедневные тренировки до кругов перед глазами, необходимые каждому будущему ведьмаку, чтобы мутация развивалась правильно и стабилизировалась, обрели смысл — они давали право ощущать принадлежность к этому братству. А ещё там были книги. И чтению никто не препятствовал. Геральт не видел книг с тех пор, как сменял книги матери на еду одну за одной. И теперь он, когда остальные отсыпались после тренировок, коптил свечку, чтобы читать, пока глаза окончательно не слипались. Со временем Геральт постарался сжиться с мыслью, что у всех случаются беды в жизни. К тому времени он был уже достаточно большим, чтобы справиться с бедой, которая случилась с ним, смог оставить её позади, научился не вспоминать. Только когда слышал выражения типа «они их нагнули», «поставили раком», «они их поимели», ему приходилось напоминать себе, что это говорится фигурально.***
Лето в Долине Цветов подходило к концу. Когда придёт осень, то из-за дождей дороги станут труднопроходимы во всех королевствах. Геральту и Лютику следовало где-то переждать зиму. Поэт, как и планировал, направился в Оксенфурт, город-академию, продолжать своё обучение, а Геральт по ведьмачьей традиции зимовал в Каэр Морхене. Этот замок, дорога к которому была скрыта от чужих глаз чарами, встречал ведьмаков, пусть не уютом, но атмосферой полной защищённости. Ну и был сносным способом переждать морозы и весеннюю распутицу. Зимой многие виды чудовищ впадали в спячку или просто прятались, так что искать заказы не имело особого смысла, потому что летом на тех же чудищ уходило куда меньше трудов. Геральт думал, привычно в одиночку пускаясь в путь по весне, что судьба нескоро сведёт его со странствующим бардом — хорошо, если через несколько лет; да и то им по каким-нибудь причинам окажется не по пути. Это вызывало в его душе лёгкую печаль и некое смирение с неизбежным. Любоваться Лютиком, слушать его жизнерадостные сентенции, одновременно и легкомысленные, и философские, каждый день внимать чудесному пению было приятно. Но, с другой стороны, ведь приходилось всё прошлое лето себя контролировать, чтобы ненароком не выдать постоянной смутной невозможной тяги снова обнять его. И сейчас Геральт сердился на себя за то, что не мог вышвырнуть барда из головы. Дорога стала пустой, ветки придорожных кустов с набухшими почками — облезлыми, а трактирная еда — пресной. Но, раз уж он был таким дураком, что позволил себе привязаться, эту привязанность теперь следовало оборвать. Особенно, если учитывать, что он себе в этой истории не нравился. [1s3 - 3.38] Трахалась чертовка хорошо, да и просто провести ночь с ней, слушать её болтовню и иногда поддакивать оказалось не очень утомительно. Геральт даже заплатил бы ей сверх того, что собирался, но прошла только пара недель, как он выехал из Каэр Морхена, и у него ещё не было существенных денежных заказов. Так, мелочовка, позволявшая не голодать. Девицу эту он тоже не планировал, но она сама приклеилась, даже денег вперёд не взяла, дурёха. Геральт её, в общем, понимал — сам, бывало, разделается с кикиморой или упырём, а потом везёт труп чудища к властям, ищет, кто заплатит. Геральт не спешил вылезать из постели и отправляться в путь. Светало, но моросящий дождь за окошком не располагал к спешке. Девица пребывала в отличном настроении, лежала рядом с ведьмаком, который сыто вытянулся у жарко растопленного камина, водила пальцами по его шрамам на груди, время от времени целуя. — Вот это я точно знаю откуда, — довольно поделилась она, как будто это делало ей честь. — «Вампирша горячею кровью покрылась, — замурлыкала она, — но мёртвое сердце все билось, — лёгкий поцелуй, — и билось…» Геральт узнал балладу Лютика, но ничего не сказал. Конечно, баллада содержала примерно столько же правды, сколько сам Лютик — совести. Но шрам этот действительно оставила упыриха. — Это кикимора? — девушка перенесла внимание на кривой, плохо сросшийся шрам, над коленом, протянувшийся до самой паховой складки. Этому шраму тоже достался поцелуй. — Не помню у Лютика балладу про это, — расстроенно сказала она. Можно подумать, бард обязался ей лично докладывать обо всех шрамах этого конкретного ведьмака. Геральт незаметно вздохнул. Да, Лютик сделал его известным, с хорошей стороны, причём. Слава догоняла его даже в борделях. Но догоняла вместе с именем Лютика. Вот почему?!.. Почему нельзя даже потрахаться спокойно без того, чтобы ему не напевали в ухо одну из его песенок? Странно было бы, если бы после этого Лютик не ассоциировался у Геральта с сексом. Лютик обнаруживался везде, он прочно вошёл в его жизнь: как имя, которое у всех на устах, как цепкие рифмы, которые невозможно потом вытряхнуть из головы, как привязчивые мелодии, которые другие барды разнесли за зиму по всем окрестным королевствам. Не все же сочиняют, многие просто поют чужое. — Кто это покусился на твоё сокровище? Женщина? — взглянула на ведьмака девица, продолжая поглаживать его шрам на ноге. — Принцесса, — нехотя ответил Геральт, только лишь затем, чтобы прекратить думать о поэте. Когда с ним случилась та битва, Лютик, наверное, ещё и не родился. А принцессы как сговорились — то и дело какая-нибудь из них оказывалась заколдованной. И иногда их превращали в весьма опасных тварей. — Так ты был влюблён? Как её звали? — с беспечным любопытством спросила девушка. Ту весьма опасную тварь Геральт помнил. Но ему лень было рассказывать, и он ответил: — Поживи с моё, и все имена станут одинаковыми. Похоже, она приняла замечание на свой счёт, оскорбилась вдруг, что и она — одна в череде многих. — Не будь судьба такой сукой, я бы не сидела тут и не слушала бредни клиентов, — обиженно начала она. И поделилась, что недавно у неё был другой ведьмак, ехал воевать чудище в Темерию, да опозорился там и сбежал с деньгами. Но тут в дверь забарабанили. Это хозяин трактира проснулся и пришёл требовать плату за комнату. Геральт привстал и взялся за свои вещи. Ему захотелось ухватить суть этого мутного происшествия с оплошавшим ведьмаком — не заработает, так ответит за ошибку брата. Пользуясь тем, что деньги всё ещё в его руке, Геральт потребовал у разобиженной девицы подробностей: — Темерия! — рыкнул он. Пришлось ей быстренько выложить, что чудище убило уже много людей, а рудокопы скинулись тому ведьмаку за работу — и она назвала огромную сумму. Геральт не выдал удивления, но его интерес к Темерии резко вырос. Он отдал девице свой тощий кошель, всё, что успел за последние дни заработать. Да и то, он предполагал, что этого не достаточно, обычно они брали больше. — А чем же за комнату?.. — возмущённо закричала она, заглянув в мешочек. Но Геральт уже встал, чтобы самому поговорить с трактирщиком. В итоге пришлось оставить трактирщику в залог лошадь. Ведьмак обещал ему вернуться с деньгами и выкупить свою верную Плотву.