Полуденное солнце

Проходя мимо библиотеки, Кощей на мгновение замирает, ощущая знакомый запах полевых трав. Прошло определенное время с того момента, когда он последний раз позволил себе приблизиться к пленнику и увидеть его глаза в глаза. После отравления, пока омега был особенно ослаблен, то глубокое чувство, понукающее заботиться о паре, несколько раз подряд приводило его в покои юноши. В эти часы, пока не ведающий, от чего именно ему так сладко и расслабленно спится, омега сворачивался в его объятьях, Кощей порой задумывался о том, что будь на месте Ивана любой другой — захотел бы он оттолкнуть это с такой же силой? Или ощутил бы нечто другое? «Нет, оно в любом случае того не стоит», — резюмировал Князь Тьмы, едва замечая, как его когти размеренно накручивают золотые пряди, — «Сходить по кому-то с ума… Может, даже хорошо, что это оказался он, будь это кто-то из нежити или нечисти… Можно было бы увязнуть по неосторожности, позволить себе провалиться». Поджав губы, он опускает глаза на спящего. «В нем нет ничего такого», — с раздражением думает Бессмертный, пристально вглядываясь в каждую черту иванова лица, -«Есть сотни других, кто не причинял бы мне таких проблем, так почему я хочу только его? Проклятье, не иначе!». При мысли об этом Кощей морщится — уязвимость чувств не то, что может себе позволить властитель нави, и не то, что он хотел бы ощущать в принципе. Но ощущения предательски пробирались, особенно когда Иван обвивал его руками и ногами, утыкался носом в шею, прижимаясь всем телом. Снизившееся до нуля количество плотских утех тоже давало о себе знать — и жмущийся к нему юноша дела не облегчал. Эта невольная, нежеланная верность по отношению к невыбранному по свой воле, бесила Кощея до зубового скрежета, но отрицать очевидное было трудно- его влекло лишь к одному единственному, а все иное доступное разнообразие отвращало. Облизнувшись, он скользит кончиком когтя по спине Ивана, и в ответ тот, шумно выдохнув, сжимает ладони, оплетающие его торс. «Когда спит, не так сильно раздражает…», — усмехается Кощей, опускаясь чуть ниже и оказываясь аккурат напротив лица пленника. Спящий крепким, беспробудным сном, что рассеется только с первыми лучами солнца, расслабленный омега, несущий с собой теплое дыхание жизни. «Нет», — коротко и твердо приказывает себе Бессмертный, замирая в ничтожно расстоянии до алых, чуть приоткрытых губ, — «Если меня снова тянет к нему, значит он уже достаточно здоров», — с раздражением на свою минутную слабость резюмирует Кощей, поднимаясь с постели и поправляя складки на одежде. Омега, явно недовольный потерей оплетающих его рук, нахмуривается, нашаривая на постели подушку и взамен прижимаясь к ней. Сощурив взор, Кощей скользит по бледному лицу, на котором вновь чуть ярче стали проявляться рыжеватые веснушки. — Так что это получается…ты альфа?! — рычит князь, всматриваясь в него сверху. — Простите…простите! — в отчаянии шепчет он, утирая запястьем кровь, текущую из сломанного носа. Оправдаться нечем, защищаться тоже — он сам сдал себя с потрохами, совершив посягательство абсолютно невообразимое для своего положения. — Простите, — продолжает он, когда вцепившаяся в волосы рука поднимает с пола, — Я…я...я… я не хотел обманывать, я принимаю отвары, буду принимать больше, никто не узнает!… Мстислав скользит носом по шее, шумно вдыхая воздух и вместе с ним с каждой секундой все более различимый феромон. Вот что на самом деле делало этого бету таким привлекательным для него, выделило из череды одноразовых полюбовников. И даже тогда, на том базаре, когда лиловые глаза посмотрели на него с отчаянной мольбой — не его ли он ощутил мимолетно, списав на запах с прилавков торговцев вокруг? «Альфа…», — заторможено думает Мстислав, всматриваясь в повлажневший, неотрывно смотрящий на него взгляд, — «Он пытался пометить меня…». Совсем юный, еще незрелый и слабый, но перед ним действительно альфа. Осознание накатывает постепенно — неужели все это время он искренне желал себе подобного, вовлекся в противоестественную связь, что должна лишь отвращать? «Он просто убьет меня!», — с отчаянием думает Кощей, с трудом понимая, что именно сейчас происходит в голове его князя. Он видит в расширенных до предела черных зрачках ярость — закономерную реакцию на происходящее. Но видит и что-то еще, и это дает ему сил на самое отчаянное, что он мог бы сейчас предпринять . — Я люблю вас, — порывисто выдохнув, он подается вперед, с всхлипом вжимаясь в широкую княжескую грудь, потираясь о кожу носом, — Простите, мне жаль, что я…такой! Но я люблю вас! Этого никогда больше не повторится, простите, княже… — Не хотел обманывать, говоришь?! Но делал именно это! Ты лгал мне! — рычит князь, рывком отстраняя прижавшегося к нему, со смешанным чувством подмечая, что от касаний юноши прерванное, спавшее было возбуждение вновь начинает подниматься. — Я…я…я… Я понял это уже здесь! Я просто не хотел…терять вас, создавать проблемы…- слова Кощея постепенно затихают, он замолкает, всматриваясь в перекошенное в какофонии смешанных чувств лицо любовника. «Все…так глупо», — думает юноша, вздрогнув и опустив голову, выражая тем самым смирение и покорность, готовность принять любое наказание. Мстислав же, поджав губы, грубым и резким движением подхватывает лицо Кощея, задирая его голову кверху. Это совсем иной вкус — не то же самое, что видеть желание омеги, продиктованное лишь зовом плоти. Подчинить, подавить, сделать своим, ощутить пьянящие кровь контроль и власть — все это чувствуется куда острее, когда в его руках альфа, готовый отступить от своих инстинктов, быть взятым, и все это — ради него одного. Хочет ли князь отказываться от этого на самом деле? Не то оскалившись, не то усмехнувшись, Мстислав, поддавшись внутреннему позыву, впивается в дрожащие губы укусом, что едва ли ощущается поцелуем — грубо сминая, ощущая вкус металла, что распаляет лишь сильнее. С возбужденным рыком подхватывает юношу за узкие бедра, приподнимая и входя в дрожащее тело в одно резкое и глубокое движение. Кощей давит вскрик боли, прикрывая глаза и впиваясь руками в мужские плечи. Князь вбивается в него быстро, грубо и сильно, грубее чем когда-либо, с животной остервенелостью торжествуя свое право владения. Поморщившись, Кощей запрокидывает голову назад, открывая шею для укусов, демонстрируя высшую степень покорности. В глазах прыгают темные мушки, из лиловых глаз невольно скатываются слезы — не то от боли, распирающей изнутри, не то от переизбытка чувств. По худощавой спине бежит холодная испарина, страх и паника смешиваются с возбуждением, боль в теле — с отголоском ликования сердца, что его, по крайней мере сейчас, не отвергли. Он ловит мутный, полностью заволочённый похотью взгляд карих глаз, ощущая как княжеские руки с силой смыкаются на нем, добавляя новый оттенок боли. Поморщившись, Князь Тьмы отворачивается от спящего на постели пленника, покидая его покои неслышной тенью. С того дня он и отдал приказ, позволяющий Ивану бродить по некоторым частям замка, в надежде на то, что более разнообразный досуг поддержит омегу в сносном, не обостряющем его инстинктов состоянии. Так юноша и получил доступ в зимний сад, пару гостиных и часть библиотеки, которая, к слову, привлекала его больше всего прочего. «Хм…», — кинув взгляд на ручку двери, Кощей колеблется, и все же открывает дверь, оказываясь в помещении, уставленном высокими стеллажами от пола до потолка. И там закономерно обнаруживает своего пленника — тот, забравшись на высокую лестницу, пытается дотянуться до желаемого тома. Измаявшийся от безделья, от природы любопытный, Иван листал книгу за книгой даже не понимая языка, рассматривал карты и иллюстрации, а то, что все же мог прочитать, исследовал вдоль и поперек. Сейчас же его внимание привлек широкий переплет с изображениями оружия на корешке — и юноша отчаянно пытался достать до одной из самых высоких полок. — Если твои ручонки не могут куда-то дотянуться, быть может, не стоит их тянуть? — усмехается наконец Кощей, спустя пару минут наблюдения за бесплодными, но упорными попытками. Иван, совсем не ожидавший, что в этой комнате может быть кто-то помимо него, и быть может, вошедших слуг, вздрагивает всем телом, и пошатнувшись на краю лестницы, теряет равновесие, срываясь вниз. Но его встречает не твердый каменный пол — падает он аккурат в руки Бессмертного, что успевает подхватить незадачливого пленника. «Вот упал бы, расшиб голову и дело с концом, никаких проблем», — со злостью на то, как молниеносно он бросился на спасение, думает Кощей, всматриваясь в распахнутые от неожиданности топазовые глаза. — Если бы ты не подкрался со спины, я бы не сорвался! — наконец прерывает молчание Иван, ощущая умножающуюся с каждой секундой неловкость от того, что Кощей продолжает держать его на руках. — Слабо похоже на благодарность, царевич, — холодно роняет тот, — У тебя вообще с ней туго, верно? — Отпусти, — на выдохе произносит Иван, упираясь ладонями в грудь Бессмертного в желании отстраниться, ощущая поднимающееся тревожное раздражение — то, что его наконец стали выпускать из комнаты, безусловно, скрашивало дни, но едва ли множило теплые чувства к хозяину замка. — Думаешь, что можешь указывать мне, что делать? — насмешливо хмыкает мужчина, лишь крепче смыкая руки, — Тебе стоит быть повежливее. — Отпусти, пожалуйста, — в конце концов выдавливает из себя Иван, хмурясь от насмешливо-удовлетворенного оскала, который пробежал по лицу Кощея от этой реплики. Но тот хватку ослабляет, позволяя-таки юноше выпутаться из своих рук и встать на ноги. — Ну вот, умеешь быть покладистым, когда нужно, — хмыкает Бессмертный, подхватывая кончиком когтя подборок и заглядывая в лицо, — На твоем месте я бы тренировал это качество, пригодится в дальнейшем. Нечто в нем, едва завидев Ивана, все время хотело подавить, прижать этого строптивца к ногтю, и чем сильнее тот выражал недовольство, тем сильнее росло это чувство. «Интересно, это банальное желание того, чтобы омега подчинялся сообразно своему месту…», — размышляет Кощей, всматриваясь в блестящий васильковый взгляд, — «Или скорее о том, чтобы сбить спесь конкретно с него?». — А почто тебе искать во мне покладистости? — огрызается Иван, ощущая себя неуютно — они все еще стоят слишком близко, и теперь Кощей, оперевшись локтем на стеллаж, нависает сверху, — Ты же сам говорил, что я тебе не нужен. — Все так, — протягивает он, наклоняясь еще ниже и невольно вдыхая тот самый запах полевых трав, которого следовало избегать, но который так же неумолимо притягивал, — Ты едва ли тянешь на персону, заслуживающую носить метку Князя Тьмы. «Да больно нужна мне твоя метка», — внутренне фыркает Иван, передергиваясь плечами. Но что-то в этой фразе странным образом укалывает его — не то пренебрежительная интонация, не то сам смысл слов, сводящих его чуть ли не к скотине, что недостаточно породиста, чтобы ставить на ней клеймо, не то столь показательное отвержение. Позволь он себе посмотреть на все это с точки зрения омеги, то действительно счел бы эти слова особенно оскорбительными — альфа явно был совсем не против развлекаться с ним в постели, но считал ниже своего достоинства признавать парой. — А что тогда сейчас жрешь меня взглядом? — сверкнув глазами, зло бросает Иван, чувствуя, как уплотняется повисшее меж ними напряжение. — Я, знаешь ли, тоже не в восторге, царевич — цедит сквозь зубы Кощей, обжигая юношескую шею дыханием, — От этого положения дел, но пока ты мой истинный… сожрать хочется именно тебя. Иван же в этот момент вздрагивает, силой удерживая себя от того, чтобы не отвести взгляд, сбегая и от этого шепота, и от блеска лиловых глаз. Внезапно становится жарко, и запах пряностей щекочет ноздри. — А я не хочу тебя, это мерзко, — выпаливает он, чувствуя затапливающее смущение просто от того, что находится так близко к мужчине и вместе с тем — странный прилив злости от разницы меж слов и действий того. Кощей в ответ широко усмехается — хорохорящийся вид омеги вызывал жгучее раздражение. От того ли, что ему скулы сводит от желания, а эта пигалица находит силы воротить нос? И что хуже -самонадеянное лицемерие глупца, так и не осознавшего всю глубину их связи, или то, что юноша действительно может удерживать это в узде лучше, чем он? Повисает пауза. Быть может, они, преисполненные взаимным недовольством и раздражением, что маскировало столь же взаимное телесное влечение, могли бы разойтись на этой ноте, если бы царевич не обронил следующую реплику: — Если так невмоготу, можешь попробовать взять силой, — внезапно цедит сквозь зубы Иван, искренне желая передать и тоном, и смыслом слов максимум презрения и отвращения, — Ибо я по своей воле в и здравом уме никогда не пойду в твои руки! Он бросает на собеседника короткий, выразительный в своей пронзительности взгляд исподлобья. И эта провокация на инстинктивном уровне будоражит альфу напротив. «Ах вот так…», — уголок тонких губ дергается, но в целом, лицо едва ли теряет ровно-мрачное выражения, — «Силой значит». Дальше все случается быстро — когтистая рука цепко хватает Ивана за локоть и в одно короткое движением забрасывает на плечо. — Пусти! — шипит он, вгрызаясь в костлявую спину, с силой отбиваясь руками и ногами. — Слово не воробей, свет мой, — ядовито хмыкает Кощей, прикусывая вырывающегося за попавшееся под клыки бедро. «И в правду, дернул черт ляпнуть!», — в коротком полете до низкой тахты неподалеку от стеллажей, со злостью и на себя, и на Бессмертного думает Иван. Вывернуться ему не дают и тут — когтистые руки смыкаются на запястьях, по шее скользит язык. И сила, с которой его держат, терпкий запах пряностей, что ощущается интенсивнее с каждой минутой едва ли, дают надежду на то, что дело обойдется малой кровью. — Что…что ты делаешь, хва…ах. хватит! — сипит юноша, пытаясь преодолевать нахлынувшее желание расслабиться и прислониться ближе самому, и от того ужом выкручиваясь из-под накрывающего его тела. Но выходит едва ли — его попытки отбиться смешны, сила в руках нежити и человека несоизмерима. Кощей, сверкнув глазами, подхватывает брыкающегося под лопатки, смыкает колени на дергающихся бедрах. Губы скользят по коже, стараясь не пропустить ни одной пяты теплой, мягкой кожи — шея, ключицы пачкаются поцелуями, стремительно алеют под прикусами. Его буквально хочется сожрать — откусить сладкий кусочек ароматной плоти, сделать живительный глоток. И Кощей не церемонится — в одно легкое движение раздирает рубаху, обнажая юношескую грудь. С глухим рычанием он касается кончиком языка одного из сосков, надавливает клыком, прикусывает, втягивая в рот. Иван, едва задумывавшийся о том, что после весьма интенсивной и бурной течки с альфой его тело фактически оказалось на сухом пайке, выгибается дугой. Юношеские ладони больше не колошматят спину Бессмертного — лишь смыкаются на плечах мертвой хваткой, судорожно врезаясь ногтями в хладную плоть в попытке не то оттолкнуть, не то притянуть ближе. Кощей тем временем вдоволь раздразнив чувствительную к касаниям плоть, обращает свое внимание ко второму соску, и от этого Иван издает низкий вибрирующий стон, который тут же пытается подавить, до крови прикусывая губу и вновь взбрыкиваясь всем телом. Мужчина, пытающий его негой, использует эту возможность для того, чтобы запустить ладонью за спину, пройтись дразнящими, легкими царапинами до копчика. Стянув с пленника остатки одежды, он проскальзывает меж ягодиц. «Уже потек», — с удовлетворением хмыкает Кощей, ощущая как от вязкой влаги на пальцах по телу пробегает волна горячего вожделения, — «Как бы не петушился — омега есть омега». Шумно выдохнув, он спускается дальше, вырисовывая языком дорожку от солнечного сплетения до пупка. Тонкая кожа на животе, дорожка светлых волос, ведущих к золотым кудряшкам в паху и давно вставшему члену, выдающему возбуждение еще откровенней усилившегося аромата трав. Здесь он особенно яркий, густой, с мускусной нотой, манящий и множащий желание. — Ты что де…- и конец не то возмущенной, не то изумленной реплики Ивана тонет в высоком вскрике, когда он ощущает короткий укус над самым лобком, а после — язык, скользящий по паховой складке. Так дразняще, так близко — и в этот миг его захлестывает стыдящее вожделение, жажда ощутить этот горячий рот на пульсирующем крае своего возбуждения. Удовольствие бьет по телу молниями — и рвано вдохнув, он чувствует запах разогретого до бела металла, смешанного с пряностями, и это множит ощущения в разы. Кощей же, подхватив давным-давно разъехавшиеся в стороны ноги, забрасывает их на плечи, скользя губами по голеням, прикусывая и целуя. Его ладонь тем временем ложится на член Ивана, скользя кончиками пальцев от влажной головки до основания. В ответ юноша выгибается, подаваясь на встречу, силясь скрыть стоны за отчаянным кусанием губ, затыканием рта ребром ладони. «На самом деле он еще та похотливая сука», — с бурлящем в крови парадоксальным смешением презрения и восхищения думает Кощей, продолжая ласкать омегу рукой и осыпать дрожащие ноги прикусами, перемежающимися поцелуями. Вкус кожи омеги, запах его смазки бьет в голову, и собственное вожделение распирает, разливаясь жгучими волнами в паху. «Нет! Это не…», — жалкие попытки юноши сопротивляться тонут в измарывающей, стыдной и горячей ласке, особенно когда к ней добавляется дразнящее надавливание согнутой фалангой пальцев на пульсирующий, обильно сочащийся влагой вход. Но почти на самом пике обжигающей волны Ивана настигает разочарование — облизнувшись, Кощей отстраняется, к тому же сжимая основание его члена пальцами, не дав возбуждению перейти за край. С тихим шипением Иван царапает ногтями атласную обивку тахты, приподнимаясь на локте и бросая на любовника мутный, расфокусированный взгляд. Бессмертный не дает омеге в своих руках возможности очнуться, попробовать преодолеть распаленное желание — в одно легкое движение юноша оказывается на животе, прижатый сверху. Сквозь звенящий шум в ушах Иван слышит короткое шуршание одежды, и его поясница предательски прогибается в ответ на этот звук. Меж ягодиц скользит горячая, твердая плоть, и он с шумным стоном вгрызается зубами в обивку, удерживая себя от совсем уж позорного намерения податься назад в откровенном желании насадится на член. Кощей же утыкается носом в сбитые кудри на затылке, прикусывает загривок дрожащего под собой тела. Все — раскрывшийся и ставший ярче запах, блестящая влагой нежная кожа на внутренней стороне бедра, пылающее лицо, сжимающиеся на спинке тахты пальцы, говорит о том, что омега готов, что он хочет, быть может даже больше чем хочет, это тело сочится смазкой, готовое раскрыться и принять. На мгновение прикрыв глаза, Кощей до скрипа сжимает челюсть, и вновь наклоняется к лицу своего пленника. — Могу… — усмехается он, прикусывая клыками пылающее ухо, тихо постанывающего от этого действа юноши, — но не буду. Знаешь, не очень люблю трахаться с лицемерами. «Ч-ч-что?», — заторможено думает тот, пытаясь развернуть голову и увидеть лицо Бессмертного. Но хлопок двери, раздающийся через пару секунд после того, как нависающее сверху приятная тяжесть сильного тела исчезает, заставляет Ивана очнуться окончательно. Он переворачивается на спину и тяжело, часто дыша с немалой долей обескураженности смотрит в высокий каменный потолок. Блестящий, с поблескивающей на конце смазкой член прижимается к животу, обличая во всей красноречивости его желание. Пах стягивает почти доведенное до пика возбуждение, брошенное на высшей точке. «Он что…», — повернув голову, Иван утыкается лицом в подушку, вгрызаясь в атласную обивку, с ужасом ощущая, что вместо столь понятного облегчение, испытывает злость, раздражение, почти вставшую в груди комком обиду, — «Просто ушел?!». Да, отрицать очевидное глупо — альфа, который, казалось бы, должен (должен ведь?..) изнывать от желания взять его, с легкостью распаливший до предела, с такой же легкостью и насмешливостью оставил в одиночестве. «Ну и… ну и хорошо…», -думает Иван, пытаясь выровнять дыхание, и ощущая себя человеком, раскачавшимся на качелях, но вместо ощущения полета резко затормозил и уткнулся носом в землю, — «Это хорошо! Это лучше, чем…». Но возбуждение едва ли спадает — голова помимо воли рисует картины возможного, но не случившегося, и он с хриплым выдохом почти что ловит за запястье свою руку, что тянется к члену в желании сбросить-таки напряжение. «Ублюдок!», — прорычав в тахту, думает он, чувствуя внутри распирающее огорчение, что в равной степени ощущается смешным и ужасающим, схожим с тем, которое испытывает раздразненный, но так и не угощенный сладостью ребенок, — «Так, успокойся, да, он возбудил, быть может да, совсем немного, но… Ты не хочешь этого на самом деле!». Шумно, яростно выдохнув, он в бессилии ударяет кулаком по шелковой обивке. «Хах, Истинный! Да пошел он к лешему! Я. Его. Не хочу», — шипит он мысленно, проклиная отзывчивость тела, оставшуюся меж бедер уже подсыхающей влагой, — «Мне не нужно! Это…мерзко!». Сама мысль кончить с образом Князя Тьмы в голове кажется Ивану отвратительной, и упрямо игнорируя ноющее в паху желание, он скатывается с тахты на пол, подбирая одежду. «Больше слова ему не скажу лишнего!», — скрипя зубами думает он, оглядывая пустую библиотеку. Широта пространства, в котором он остался один, на мгновение кажется ему давящей, и невольно поёжившись, он глубоко выдыхает и закрывает глаза, стремясь всеми силами успокоиться и полностью прогнать возбуждение из тела. «Будет ему уроком», — Кощей же, несмотря на не нашедшего своего выхода возбуждение, испытывал удовлетворенное злорадство. Оставить распаленного, столь желанного, и самое главное — на самом деле вполне желающего его омегу было непросто, но то, что он сумел удержать себя, в каком-то смысле успокаивало, давало надежду на то, что так или иначе, контроль в его руках — своего рода частичный реванш за тот провал в чувства во время течки. «Нужно просто максимально держаться от него подальше», — оскаливается Князь Тьмы, — «Я повторяю одну и ту же ошибку — подхожу к нему первым, и это провоцирует дальнейшие проблемы. Нужно не поддаваться эмоциям, инстинкту, просто…избавиться от него как можно быстрее». И Кощей старается быть последовательным в этой мысли — следующие недели слуги тщательно следят, чтобы пленник с хозяином замка не пересекались ни коим образом. А тому, несмотря на расширившийся досуг, все ощущается бесконечным — и короткие дни, и длинные ночи. Кажется, и этой зиме, и этому унизительному, травящему одиночеством пленению, нет и не будет конца и края. «Интересно, сколько это вообще займет», — с раздражением и тревогой размышляет Иван, наблюдая за тем, как за окном кружится метель, опускаясь на землю очередным слоем белой пелены. «Не думаю, что он специально затягивает… Спросить? Но говорить с ним себе дороже», — размышляет Иван, с досадой морщась и завязывая очередной узел на кисточке балдахина, — «Всякий раз, когда мы сталкиваемся, ничем хорошим не кончается…». В целом, положение могло быть куда хуже — его не пытают, Князь Тьмы не мучает колкостями и не пытается более склонить к отвращающей и пугающей близости, а условия вокруг более чем комфортные. «В голодные годы наши люди могут лишь мечтать о таком», — думал юноша, отламывая кусок хлеба ароматного, свежего хлеба, что лежал на неизменно приносимом подносе с разнообразной едой, — «А здесь всего в таком избытке… В их лесах наверное больше дичи, раз мясо каждый день…». И все же, мириться с тем, что он вынужден томиться в бессильном ожидании, не имея возможности предпринять что-то самому, Ивану было весьма непросто. «Ужасно быть слабым и бесполезным!», — размышлял он, всматриваясь в уже выученные наизусть узоры на покрывале, — «Все что могу — только сидеть здесь, как курица на насесте и ждать!». Иной раз ему приходили сны, в которых приходило чувство мнимого успокоения — порой это были дом и семья, а порой — совсем мутные, неопределенные видения, в которых сильные руки обнимали и прижимали к себе, а он не сопротивлялся. После них становилось особенно неуютно, и поутру просыпаясь один в бескрайне широкой кровати, Иван ощущал себя той самой крохотной снежинкой, что теряется в холодной метели. «Ничего, связь разорвется и не будет такого», — твердо убеждал он себя, отгоняя сумрачное, принадлежащие исключительно животной части ощущение тоски от отсутствия какого-либо контакта с парой. — А что за суета в замке? — любопытствует Иван, когда замечает, что в последнюю неделю слуги особенно снуют туда-сюда, прибирая и прихорашивая мрачные коридоры. — Праздник большой, — кратко отвечает служанка, едва знающая людское наречение, и от того отделывающая отдельным словами. — Карачуна день. Иван, едва понимая, о чем речь, просто кивает — что ж, праздник так праздник, его, судя по всему, слава богам, все равно туда не позовут. Так и оказывается — накануне самой длинной ночи в году пленника вообще лишают возможность покинуть его спальню, и от того, чтобы не мешался под ногами, и от того, что у всех слуг появляется множество других забот помимо сопровождения царевича. В ночь торжества тьмы толстые стены и отдаленность покоев от парадных залов приводят к тому, что Иван, погруженный в свои мысли и медленный перебор струн лютни, едва ли замечает гремящего и шумного праздника. Но лишь до поры до времени. — Вот значит, тот прекрасный омега, которого Темный Князь держит взаперти, вдали от всех глаз… - внезапно его одиночество оказывается резко нарушено посторонним звуком. — Кто здесь? — настороженно вопрошает Иван, откладывая лютню и оглядываясь вокруг. Скрипа двери он не слышал, и этот голос ему незнаком — не похож ни на один из тех, что принадлежал служанкам-мавкам, скрипучий, насмешливый, к тому же говорящий на знакомом ему языке яви. — Думаю, царевич, у нас с тобой может быть общий интерес, — с этой репликой из полумрака на него смотрит пристальный взгляд неестественно ярких зеленых глаз.