Полуденное солнце

Как бы Иван не относился к своему пленителю, одного было не отнять: слово свое Кощей держал. И посему подарок не стал долго пылиться в ларце — на следующий день мавки протянули юноше подходящую для улицы одежду, от которой тот уже успел отвыкнуть. Роща оказывается небольшой, но вполне подходящей для тренировки с луком. Улыбнувшись щекочущему щеки морозному ветру, Иван привычным движением поднимает лук, оттягивая тетиву, и почти сразу досадливо морщится. «Надо начать нормально есть», — думает он, растирая ослабленные мышцы предплечья. Но удовольствие от прилетевший в цель стрелы сразу затмевает эти мысли — и хотя сугробы высоки, замаявшемуся в четырех стенах пленнику только в радость вновь ощутить холод настоящего снега, бродить меж деревьев, с любопытством оглядывая непривычные глазу растения земли нави. Вроде те же ели, но с каким-то особенно синевато-фиолетовым отливом, и куда выше, чем в родных лесах. В какой-то момент, зайдя глубже, он видит нечто необычное, но порыв рассмотреть ближе сразу обрубают. — Туда нельзя, — раскатистым басом возвещает воительница, уложив тяжелую ладонь на его плечо, — Пора уже обратно. Иван лишь молча и коротко кивает, бросая тоскливый взгляд меж деревьев — даже на сизом пасмурном дневном свете видно, как плещется и блестит, колыхаясь, вода. «Интересно, озера и реки леденеют зимой, сейчас уже достаточно холодно…», — размышляет он, медленно бредя обратно к высоким темным сводам. И хотя высокая и грузная воительница следует на достаточном расстоянии, мелькнувшее в груди чувство, смутно подобное отголоску свободы, рассеивается. «Теперь пуще прежнего тошно в этих стенах маяться», — вздыхает Иван, направляясь в сторону покоев, — «С одной стороны одарил милостью, с другой- раздразнил… Интересно, а что бы он делал, если бы я сбежал? Хотя по такому снегу, без коня и провизии дело дрянь. Еще и связь эта, пропади она пропадом!» Иван проходит мимо большого, парадного портрета Князя Тьмы — величественный взгляд, руки, покоящиеся на большом мече. Холодный, надменный, с черепами у ног. Васильковые глаза на короткое мгновение косятся на лицо Бессмертного, и, пользуясь пустотой коридора, Иван позволяет себе раздраженно фыркнуть. «Ничего, она права — в один день все закончится, и я забуду его, и все что было, как страшный сон». Остановившись, он глубоко вдыхает, — «В конце концов…он только о себе и думает — хочет разорвать связь, а что дальше со мной будет ему все равно, так что…», — алые губы расходятся в горькой усмешке, в то время как рука сама собой тянется к колчану, болтающемуся за спиной, — «И мне не стоит переживать, что там будет с ним, когда все закончится». Он резко оборачивается, быстрым движением оттягивает тетиву, и метко пущенная стрела прилетает ровно туда, куда и была направлена — аккурат в горбатую переносицу портрета Князя Тьмы. «Так ему идет больше», — удовлетворенно хмыкает Иван, всматриваясь в результат своей маленькой шалости. Пусть руки и ослабли, меткость и сноровка все еще при нем, а значит вырвавшись из плена он с легкостью наверстает упущенное. — Лучник из тебя действительно неплохой, — и как раз в тот момент, когда он делает шаг обратно, чтобы забрать стрелу, за спиной раздается хлесткий насмешливый голос. «Вот черт!», — Иван резко оборачивается, обнаруживая на другом конце коридора Бессмертного. Что ж, он пойман с поличным с орудием преступления в руках, оправдываться нелепо и бессмысленно. Кощей коротко усмехается, переводя взгляд на испорченный портрет. Повисшую тишину рассекает щелчок пальцев, и стрела оказывается в его руках. — Весьма непредусмотрительное проявления неуважения, — протягивает Бессмертный, в несколько шагов оказываясь рядом с замершим пленником, — Стало быть, прогулка быстро тебя взбодрила? — Роща действительно хороша, — спустя паузу, медленно произносит Иван, ощущая, как кончик стрелы неприятно давит на яремную впадину, холодя кожу, — Я должен извиниться? И хотя в лиловых глазах напротив он видит скорее насмешливость, чем раздражение, тело напрягается, замирая в тревоге. — А что, твои извинения будут чего-то стоить? — усмехается Кощей, и кончик стрелы скользит выше по шее, оставляя тонкую царапину и подпирая подбородок, — Но впредь советую использовать подарок по назначению. Это проявление непочтения и неумолимой непокорности скорее забавляло и было слишком мелочным, чтобы Князь Тьмы воспринял его всерьез. «Я и использовал по назначению», — думает Иван, буравя мужчину недовольным взглядом, — «И твои извинения ничего не стоят точно так же!» Но все эти фразы он принуждает себя оставить в мыслях, и потому лишь кивает, скрипя зубами опуская голову в жесте согласия. Наставления ведьмы, умноженные веяньем свежего ветра, придавали сил пытаться разыгрывать требуемую покорность, хотя Иван все еще с трудом мог представить, что у него действительно получится подобраться к Темному Князю так близко, как требуется. — Хочешь сказать что-то? — снисходительно роняет Кощей, легко считывая с лица строптивца все невысказанное. — В прошлый раз ничем хорошим не кончилось, — огрызается Иван, поднимая голову и ошпаривая собеседника злым взглядом, — так что воздержусь. Ведь в памяти все было живо — как мужчина швыряет его в воду, а после вполне разумных возмущений, вспыхнув взглядом, звереет на глазах. Сейчас же лицо Бессмертного едва ли меняется, только кончики губ расходятся в легкой усмешке. — И то верно, царевич, — он, коротким движением облизнув каплю крови с наконечника стрелы, возвращает ее обратно пленнику, — не даром говорят, что молчание золото, тем более для омеги. «Что ж, можно сказать, он умнеет…в целом, это неплохо», — думает он, разворачиваясь и намереваясь вернуться к своим делам. «Тем более для омеги!..», — тем временем внутренне передразнивает Иван, кривя лицо, — «Но кажется, сегодня он скорее в дружелюбном расположении духа, спустил мне с рук эту стрелу…быть может, попробовать?», — он колеблется, нервно прикусывая губу. — Оставь мне свой плащ, — быстро, пока еще решимость не ускользнула прочь, а сам Кощей не отошел слишком далеко, брякает юноша. — Что? — с искреннем недоумением Бессмертный оборачивается, приподнимая бровь. — Оставь мне, пожалуйста…свой плащ, — чуть тише, уже не так уверенно повторяет Иван, чувствуя, как эта фраза в каждом своем слове — мука. — Что-что, прости, не расслышал? — насмешливо переспрашивает Кощей, вновь подходя к юноше. «Все он расслышал», — сжимая губы в нить, думает Иван, — «Издевается просто!». — Я прошу тебя оставить мне твой плащ, — со свистом произносит он, сверкнув глазами, — Но если нет, то и не на… — Интересная просьба, царевич…- перебив, хмыкает Кощей, и цокот каблуков о каменный пол отдается в груди его собеседника тревожным набатом, — особенно для того, кто отправил стрелу аккурат в голову моему парадному портрету, — затаив дыхание, Иван косит взгляд на мужчину, что обходит его кругом, — Нагло, не находишь? Или как минимум непоследовательно. Он видит в лице нежити тонкую ноту снисходительной насмешливости, она же скользит в легком, высокомерном и холодном тоне. «Боги, просто отвратительно», — думает Иван, скрипя зубами, — «Это все питает его альфье самодовольство, будто бы я не могу без его драгоценного запаха истинного, пропади он пропадом!». — Просто хочу наконец уснуть ночью, — глухо произносит юноша, отводя глаза в сторону. Благо, что рядом не было зеркал — Иван и так ощущал, как пылают щеки и горят кончики ушей, так было всегда, когда он не только смущался, но и откровенно врал. — Значит, — таким же насмешливым тоном произносит Кощей на самое ухо, заставляя поежиться, — бессонница мучает? И сам Бессмертный с легкой внутренней усмешкой ловит себя на том, что хочется нагнуться ниже, коснуться кончиком носа теплой шеи. Раньше он уже уткнулся бы в кудрявую копну, но теперь лишь замер в ничтожном расстоянии до едва прикрытой неровным ежиком пшеничных волос кожи. — Бывает такое, — хрипло отвечает Иван, замерев от ощущения дыхание Бессмертного у самой шеи. — Что ж, — и в следующее мгновение на плечи ложится тяжелый плащ, щекочущий воротом из перьев, — спи сладко, царевич, да помни, что с огнем не играют. И эта фраза, вышедшая из уст Князя Тьмы не то все той же колкой иронией, не то низким, хриплым заигрыванием с оттенком угрозы, заставляет Ивана отмереть, вздрогнув всем телом. — Ага, с-с-спасибо, — резко подавшись вперед, нервно произносит он, вжимая голову в плечи и стремясь отстраниться от мужчины и лезущего в нос запах пряностей, — спасибо! И почти сразу на него накатывает мучительная волна смущения и неловкости — удвоенная благодарность ощущается нелепой и смешной, особенно с учетом того, для чего ему понадобилась одежда альфы на самом деле. Кощей же всматривается в спину юноши, что торопливо, как можно скорее пытается убраться подальше. Но плащ слишком длинный, ноги путаются, заставляя Ивана оступаться, едва удерживая равновесие. И он не позволяет себе ни полувзгляда через плечо, ощущая как даже сквозь толстую ткань меж лопаток его жжет взгляд лиловых глаз. В конце концов юноша останавливается, стягивая ткань с плеч, комкая тяжелыми складками в руках, чтобы наконец скрыться за поворотом. «Смешной…», — мелькает в голове Бессмертного, и кончик тонких губ едва заметно расходятся в стороны. В целом, ничего особенного в просьбе омеги не было — запах истинной пары успокаивал и давал ощущение безопасности, которого Ивану безусловно не хватало. Да и то, что сам Кощей былыми ночами позволял себе навещать пленника, возможно, принесло свои плоды, и юноша мог стремиться удовлетворить потребность, которую едва ли осознавал. Интересно, что гордый царевич наступил-таки себе на горло в угоду потребностям плоти, решился на столь прямую и явно смущающую просьбу. И это было до странного цепляющим — плохо скрываемая враждебность и непокорность, перемешивающаяся с робкими, стыдливыми проявлениями слабости, с подавляемой, но не удержанной до конца тягой омеги к сильному альфе. Интересна была и собственная реакция на это — нечто похожее на удовлетворение, и та легкость, с которой он пошел навстречу… А ведь можно было съязвить куда глубже, подразнить царевича тем, как он очарователен в своих капризах и противоречивых желаниях, но куда больше хотелось просто обвить острые плечи тем самым плащом, оставить на свежей с мороза коже свой запах. «Не стоит много думать об этом», — осаждает себя Бессмертный, разворачиваясь и направляясь в противоположную от пленника часть замка, — «Он омега, еще и человек — можно сказать, что состоит из сплошных слабостей, а мне нужно просто себя контролировать». Одна сплошная слабость тем временем почти переходит на бег — пылая щеками, неся в груди тревожную щекотку. Чувство было такое, словно он запихнул руку в глотку волку, и тот лишь чудом не сомкнул пасть. «Фух!», — думает Иван, наконец захлопывая за собой дверь покоев, — «Получилось! Боги, как глупо я выглядел!», — он сползает вниз, растирая лбом руками, — «И потянул леший за язык! Может надо было вообще втихаря сковырять как-то?» Досадливо цыкнув, он, прикрыв глаза, прячет голову в коленях. Поручения ведьмы все еще тревожили, хотя смысл в них наверняка был — девки в тереме всегда шептались, что всякая порча сильнее с вещью. Глубоко выдохнув, Иван стремится успокоиться, и постепенно учащенное сердцебиение выравнивается, и только спустя пару минут он осознает, что все еще держит в руках одежду Бессмертного, невольно вдыхая запах пряностей. Встрепенувшись, он поднимается на ноги, и, отбросив плащ на стол, дергает за ворот. Поддается не сразу, одежда сшита добротно, поэтому ему приходиться приложить усилия, чтобы таки отодрать пару черных перьев. «Пол дела сделано и ладно», — с удовлетворением думает Иван, пряча клок перьев в корзину с вышиванием, укрывая и укутывая льняной тканью, — «Остались волосы, вот это конечно задачка…». Невольно в голове всплывает то утро — когда он очнулся от такого приятного и глубокого сна, обвивая ногами одежду Кощея. Поморщившись в раздражении, юноша стягивает плащ со стола. «Надеюсь, слуги заберут завтра, и оно не будет пахнуть тут больше», — распахнув сундук, он вытаскивает расшитые тряпки, которым щедро одарил его Бессмертный на время плена, и укладывает плащ на самое дно, захлопывая крышку — «А пока пусть тут будет и не мозолит глаз». Поднявшись на ноги, Иван втягивает воздух, с удовлетворением отмечая, что пряности больше не раздражают обоняние. И проводя дальше дни в привычной рутине плена, он едва ли догадывался, что его сообщница наблюдает за ним куда более пристально, чем кажется — и столь же пристально, сколь незримо. «Да, с ним каши не сваришь», — цокает языком ведьма, водя круги рукой над серебряным блюдом, в центре которого лежит маленькая золотая серьга, — «Кощей у него почти на ладони — руку протяни, ресницами взмахни, а он… Тьфу!». Яга морщится в недовольстве — этот омега едва ли использовал и четверть потенциала своей красоты, и своего возможного влияния на истинного. Что ему стоило обернуться на Бессмертного, потупив взор, маняще приоткрыв губы, особенно если тот, не задавая лишних вопросов, кутает омегу в свои одежды? «Что ж, не мытьем, так катаньем», — поднявшись со скамьи, ведьма подходит к столу, заваленному пучками трав, сухими кореньями да мелкими костями, — «Раз соблазнение не твоя сильная сторона, царевич, придется подтолкнуть…». Костлявые руки с легкостью порхают над столом, пока уста шепчут заклинание, питающее соцветия и лепестки особой силой. От дела ведьму отрывает робкое кваканье. — Что? Думаешь, он может отказаться? — усмехается она в ответ. Лягушка, запрыгнувшая на стол, коротко булькает в ответ, подпрыгивая ближе к маленькому чану, где уже бурлит варево. — Быть может, — с удовлетворенным смешком отмахивается Яга, — Самая прелесть в том, что даже если он откажется, все равно будет уже поздно. И в большой, темной избе двумя демоническими огнями ярко вспыхивают зеленые глаза. Иван же, спустя несколько дней, обнаруживает корзинку с вышивкой пустой. «Хм…интересно, она забрала? Действительно незаметно, притворилась служанкой? Могла бы хоть весточку послать». Подхватив со столика кувшин, он наливает травяной отвар, и вкус кажется ему чуть горше обычного, но самую малость. Иван значения этому не придает, устраиваясь в кресле с книгой, и едва замечает, как постепенно начинает клевать носом, погружаясь в расслабленную дрему. И внезапно тело будоражат холодные прикосновения — легкие, скользящие, дразнящие. Он пытается оглядеться, понять, что происходит, но вокруг лишь тьма, вязкая, обволакивающая, утягивающая, словно слишком взбитая перина. Сквозь нее- мягкие прикосновения к шее, язык, скользящий по кадыку, губы, что выцеловывают дорожку по шее, клыки, смыкающиеся на ключицах. Иван пытается что-то сказать, но рот лишь немо шевелится, чужие прикосновения ощущаются такими реальными, когда как он сам в попытках коснуться мужчины натыкается лишь на темноту. Все чувства обостряются — сквозь сумрак уши щекочет бархатный смех, скольжение когтя вниз по животу рассыпается по всему телу покалывающими мурашками. Мысли, сжигаемые распускающимся жаром, текут вяло. Запрокинув голову, он лишь прикрывает глаза, чувствуя, как когти оглаживают бедра, разводя колени, дыхание опаляет шею, и… Резко дернувшись, Иван вздрагивает, и от того книга, лежащая на коленях с громким, глухим хлопком падает на пол. От этого звука марево сна рассеивается окончательно, и, встрепенувшись, юноша почти подпрыгивает в кресле, нервно оглядываясь. «Это…это просто сон! Фух…его здесь нет!», — выдыхает он, откидываясь обратно на подлокотник, — «Его…здесь нет?..». И повторенная мысль отзывается странным чувством внутри груди, скользящим меж ребер, стекающим к животу истомой. «Что за сны такие?!», — с возмущением думает он, нагибаясь за книгой и стремясь обратить распаленное сознание к веренице букв, — «Только бы не течка, да не должно быть, никаких признаков не было, ни жара, ни потери аппетита…», — поморщившись, Иван вновь открывает тяжелый том, находя место, на котором остановился. Но сосредоточиться едва ли выходит несмотря на то, что он, упрямо сведя брови к переносице, прикладывает к тому все усилия. На следующем вдохе втянув носом воздух, Иван ощущает тонкий запах пряностей. Мотнув головой, поморщившись, он вновь обращает внимание к страницам, но буквы прыгают, смешиваясь в едва различимый, так и норовящий уплыть окончательно, поток. Не нашедшее своего выхода возбуждение бродит по венам реками раскалённого металла, распирая жаром, пульсируя и наливаясь в паху. Прикусив губу, юноша стекает с кресла, замирая посреди комнаты. Прикрыв глаза, он делает вдох — и обострившееся обоняние улавливает тонкие ноты пряностей, и ноги сами несут его к дальнему углу комнаты. «Это дерьмовая идея», — опустившись на колени и прикусив губу, Иван утыкается лбом в холодный, кованый обод сундука, — «Ужасная, отвратительная, мерзкая, как и…и все это! Успокойся, остановись! Ты же не животное!». Подрагивающие юношеские пальцы смыкаются на металле, до боли врезаясь в витиеватые узоры: «Он обходится со мной как заблагорассудится, нелепо… Ох, черт», — при мысли о Бессмертном вожделение простреливает спазмом вдоль всего позвоночника, — «Так…так нелепо хотеть его!..» На несколько минут Иван замирает в этой позе, чтобы потом, клацнув зубами, распахнуть-таки крышку. Нашарив на дне сундука черный парчовый плащ, расшитый тончайшими золотыми нитями, он резко тянет его на себя, откидываясь на спину и оказываясь укрытым тяжелой тканью с головой. По телу, от затылка до самых пят, сладкой судорогой стекают горячие мурашки. Плащ отдается приятной, нависающей сверху тяжестью, еще более отчетливо воскрешая ощущение мощного тела над собой. «Ахрг…черт…нет, ну нет…нет…», — сипло выдохнув, он, дернув рукой, укладывает ее на ноющий пах, и даже сквозь ткань эта мимолетная ласка обжигает. Иван утыкается носом в черные перья, нашаривая место, где они больше всего соприкасались с кожей альфы, и, тихо заскулив, глубоко вдыхает желанный, будоражащий кровь запах. Да, да, именно это, и насытиться едва ли возможно, аромат почти выветрился, но все равно дразнит, щекочет ноздри, заставляя голову кружиться, а остатки разумных мыслей тонуть в патоке вожделения. Глухо застонав, Иван перекатывается на бок, комкая и прижимая ткань к себе, путаясь ногами в подоле. До одури желанный запах — сладкий, острый, горький одновременно, целый букет пряностей, известных ему ранее и нет, смешивающийся с ароматом раскалённого металла. Еще совсем мальчишкой он именно его и ощущал, когда украдкой, одним глазом заглядывал в кузницу, завороженно наблюдая за тем, как из алого железа куются мечи, и мечтательно загадывал в один день с гордостью взять в руки собственный. С губ слетает очередной стон, который Иван топит в черных перьях, жадно вдыхая ядовитый в своей сладости, лишающий воли аромат. Ладонь, скользящая по члену, ускоряет движение, в то время как в распаленном сознании всплывают образы: холодные ладони сминают бедра, притягивая к себе, удовлетворяя испепеляющую изнутри жажду, даря желанное чувство наполненности. Руки на члене до обидного недостаточно, и ерзающий на полу омега смыкает меж ног складки ткани, покуда зуд меж бедер стекает влагой, простреливает копчик болезненным желанием. Но не то наслаждение, не то пытка заканчивается быстро — на очередном движении ладонью взмокший Иван изливается, давя короткий вскрик в прикусе свободной руки, сомкнутой на плаще. Тело содрогается в короткой, но яркой вспышке удовольствия. «Это…это было…», — оторопело думает он, перекатываясь на спину, — «Черт!». Едва выходит подобрать слова: мерзко и восхитительно, отвратительно и обжигающе, так приятно и так гадко. Иван глубоко вдыхает и выдыхает, силясь успокоиться, а воздух вокруг сгустился, заполнился букетом трав, и в смешении с легким отголоском пряностей ощущался удушающим, лишающим разума сочетанием, и резко обострившееся обоняние делу не помогает. — Да уж… — нервно усмехнувшись, он окидывает стекающие по плащу белесые пятна — немые в своем укоре следы его наслаждения. «Надо придумать, что с этим сделать, иначе он сгрызет меня своими насмешками!», — сглотнув, Иван поднимается на ноги, и колени все еще предательски нетверды. Мысли в затуманенной голове путаются, но он все же запихивает свидетельство своего помутнения обратно в сундук, запирая хлопком крышки. «Мне…мне надо уйти, я не могу…здесь все еще пахнет им!», — судорожно думает он, бросая взгляд на дверь. Выскользнув за нее, Иван, в полусомнамбулическом, размазанном состоянии, медленно идет по коридорам. Тело слушается, и жар в чреслах отступил, но надолго ли? Коридоры петляют и путаются, и, хотя юноша и держит на краю сознания мысль о том, что сейчас чрезвычайно важно не попасться на глаза хозяину замка, в какой-то момент ноги сами выносят его навстречу тому, чей запах манит, заставляя живот поджиматься в сладком предвкушении. Выйдя из очередного поворота, он наталкивается на Бессмертного, раздающего указания слугам. Завидев пленника, тот нахмуривается, коротким жестом отправляя нежить вокруг себя восвояси. «Что это он здесь делает?», — думает Кощей, всматриваясь в пылающее нездоровым румянцем лицо. Ответ приходит быстро — глубоко вдохнув, он ощущает уже раскрывшийся во всех ярких оттенках аромат трав. От омеги пахнет желанием, пахнет сладко и терпко, и это моментально бьет в голову, заставляя взбиться алчущее внутреннее животное. — У тебя началась течка? — хриплым тоном роняет Князь Тьмы. «Держи под контролем», — приказывает он саму себе, перебирая когтями воздух. — Нет, — максимально твердым голосом отвечает юноша, на едва гнущихся коленях проходя мимо, — Все в порядке, просто нужно…охладиться. Я вообще…в другую сторону шел, вот. «Пожалуйста, только не иди за мной, оставь в покое», — внутренне молит он, и одновременно с этим все внутри вытягивается стрелой в тревожном предвкушении, — «И мне нужно просто пройти мимо, ох черт…почему у него такой сильный феромон?». — В порядке значит? — медленно протягивает Бессмертный: «Странно…рано для нее, но запах очень яркий!». — Да, — отвечает Иван, которому стоило определенных усилий не повернуть голову в тот момент, когда он проходил мимо мужчины. В груди бьется страх, что когтистые лапы лягут на тело, прижмут к себе, но Кощей лишь пожирает его тяжелым, неотрывным взором потемневших лиловых глаз. «Я уйду и все, дойду до купели, нырну в ледяную воду…это не течка, точно не течка…», — думает он, ощущая как от затылка к копчику судорогой стекает мелкая дрожь. И не выдержав, поддавшись инстинктивной тяге, у самого конца коридора Иван все же оборачивается, бросая на Бессмертного пронзительный взгляд. Помимо воли внутри поднимает голову и другая часть — та, что алчет запаха и прикосновений истинного, но хранит воспоминания о том, как холодны и жестоки могут быть эти руки. И омежья, животная половина теперь тоже раскалывается надвое- влечение и желание перемешиваются с обидой и негодованием. Мысли в ивановой голове путаются, скатываясь в неопределённый комок сложных чувств в груди. Этот самодовольный альфа опять игнорирует его и совсем не жалеет о своей грубости, и действительно, действительно нужно пройти мимо, и выкинуть к черту его так сладко пахнущую одежду, потому что мужчина ведь только и делает что мучает, если не так, то иначе. Кощей ловит сверкающий, влажный васильковый взгляд, прекрасно различая в нем злость и раздражение, невысказанную претензию. Но также считывает и другое не выраженное — как до бела в мольбе о запретном сжимаются пальцы на косяке дверного проема, как дрожат приоткрытые, налитые кровью губы, и вздымается от частого дыхания грудь. И спустя полминуты напряженного, протяженного молчания, Иван, порывисто выдохнув, бросается прочь, а Кощей, едва замечая, как его рот растекается в плотоядном оскале, следует за ним. Юноша летит вперед так, как кажется, не бежал никогда — поскальзываясь, ударяясь локтями о стены. Сердце отбивает бешенный ритм, грудь ошпаривает горячим, рваным дыханием. Бесполезно бежать или нет он не думает, лишь понимает, что, обернувшись, лишил себя шанса на покой, и теперь лишь может оттягивать неизбежное. И вместе с прыгающим меж ребер сердцем, в крови кипит умножающееся желание, дикое предвкушение — страх быть пойманным и одновременно смутное алкание получить доказательство того, что его альфа мимо пройти не может, и отказаться от него не в силах. На очередном повороте он попадает в холл, соединяющий две части замка, в центре которого стоит большой овальный фонтан, и почти на последнем издыхании прячется за этой хилой преградой. Кощей же, уложив ладони на противоположный край фонтана, впивается в пленника пылающим взглядом, пока тот, силясь перевести дух, замер по другую сторону. На его губах игривая улыбка хищника, распаленного погоней, дарующего своей жертве передышку лишь для того, чтобы эта забава длилась чуть дольше и была слаще. Разумеется, он мог настигнуть его почти сразу, в первом же пролете коридора, но… дал фору, позволяя Ивану петлять по поворотам, то приближаясь на расстояние протянутой ладони, опаляя дыханием в затылок, то дразняще отдаляясь. Стремглав мчащийся юноша оставлял за собой сладкий флер трав, и всматриваясь в мелькание острых лопаток на спине, в обнаженное съехавшей, мешковатой рубахой плечо, в голый, не прикрытый волосами затылок, Бессмертный ловил себя на том, что это смешно — Князь Тьмы, гоняющийся за своим пленником. А еще совсем дико, будоражащее самое животное и инстинктивное — догнать омегу, поймать в цепкие лапы, доказывая хищническое право владения. И вместе с тем по венам струилось теплое, забытое, почти невозможное — жизнь. И расширившиеся зрачки васильковых глаз, пылающие щеки, теплый запах, дрожь кончиков пальцев юноши - все это бурлит потоком, в который хочется нырнуть с головой, оставив все иное позади как неважное и мелочное. Иван, подавшись в сторону, пытается вновь начать бег, но его останавливает громкое клацанье клыков. С уст юноши слетает короткий, свистящий выдох, он видит широкий оскал альфы, и им обоим не нужно никаких слов. Коротко хмыкнув, Кощей выразительно играет бровями — и Иван пытается дернуться в другую сторону, уже куда отчаянней и решительней. Короткий, быстрый прыжок, и все разрешается единственным возможным образом — сомкнув ладони на груди юноши, Кощей ловит его, утыкаясь носом в покрытую манящей испариной шею. Иван, брыкаясь, пытается вырваться, но короткий прикус в затылок заставляет со стоном обмякнуть. «Как же он пахнет!..», — Бессмертный, вжав пылающее тело в себя, скользит руками по груди юноши, забираясь под одежду, мягко поцарапывая кожу. Они стекают на пол — точнее стекает Иван, а Кощей, не позволяя ему резко осесть на жесткий камень, подхватывает под лопатки, укладывая на спину, успевая осыпать прикусами оголенное плечо, припасть поцелуями к шее. — Не хочу, — бессильно выстанывает Иван, изгибаясь дугой и мотая головой в попытке не то убежать от прикосновений, не то подставить под клыкастый рот еще не тронутый участок кожи. Запах альфы укутывал его покалывающим каждую пядь тела покровом, усиливающим жар. — Не хочешь, — жарко вторит ему Кощей, обхватывая пылающее лицо руками и склоняясь над алыми губами.