Полуденное солнце

Сомкнув ладони на пылающем лице, Кощей с легкостью преодолевает сопротивление омеги. Кончик языка скользит по сжатым губам, плашмя лижет, и Иван со стоном поддается, вцепляясь в нависающие сверху плечи мертвой, судорожной хваткой. Мужчина целует его жадно, прикусывая губы, глубоко проникая языком, заставляя ерзать под собой в нетерпеливом желании большего. Но Бессмертному совсем не хочется торопиться, овладевать телом в своих руках в голодной спешке. Хотя, он безусловно был голоден — с того момента, как этот чертов юноша перешел порог его замка, он едва ли мог насытиться, ибо суррогат больше не насыщал, бледные тени не могли напитать и принести удовлетворение. Ничто не могло сравниться с этим дурманящим букетом полевых трав, затмевающим собой все, приглашающим в глубокий омут, которому не было конца и края. — Какой же ты вкусный, — шепчет Кощей, раздирая когтями одежду на теле омеги — ткань лишь ненужная преграда, мешающая припасть к этой нежной, покрытой сладкой испариной от погони кожей. По Ивану же журчащая вода в фонтане над головой, когти, стягивающие одежду, прокатываются леденящей волной тревоги, заставляя вздрогнуть. Сквозь марево течки тело вспоминает подтачивающее бессилие, унизительную боль, саднящую повсюду, пока холодная рука вдавливает его лицо в мокрый пол купели. И он, извернувшись ужом, яростно кусает плечо мужчины, и притянув колено к груди, уперевшись ступней в холодную грудь, с силой отталкивает альфу от себя. — Я не… — хрипло, тяжело дыша, почти рычит Иван, приподнимаясь на локтях и ошпаривая недоумевающего Бессмертного взглядом злым и влажным от истомившегося в теле возбуждения, — не твоя шлюха, которую ты можешь брать на грязном полу, когда заблагорассудится! Не ожидавший такой прыти от явно изнемогающего от желания омеги, Кощей в недоумении хмурится. Иван, насупившись, продолжает буравить его злым взглядом исподлобья, и, когда Бессмертный обхватывает ступню руками, пытается вырвать ее, но холодные руки держат крепко. Глаза омеги, полные и гнева, и желания, потемнели — голубое, светлое солнечное небо сменилось предгрозовыми тучами. — Злишься на меня, значит? — медленно произносит Кощей, опуская вязкий взгляд на стопу, уперевшуюся в его грудь и осторожно укладывая ладонь сверху. Изящный изгиб подъема, бледная, молочная кожа, острая выпирающая косточка на узкой щиколотке. Красота, достойная быть высеченной в мраморе. — Т-с-с, — низко шепчет Кощей, ловя брыкающуюся ногу и касаясь губами нежной кожи на внутреннем ребре стопы, — Не бойся. «Да… Как бы просто и понятно все было», — размышляет он, спускаясь взглядом по распаленному юноше, — «Если бы ты был лишь моей шлюхой». Кончик языка скользит вдоль стопы, пока одна когтистая рука поглаживает голень, а другая ложится на истекающей смазкой член. Отяжелевшая, твердая плоть вздрагивает под холодным касанием, и горячая нега множится, когда клыки царапают пятку, чтобы после наградить влажным полу поцелуем -полу укусом. «Но ты мой омега», — язык Бессмертного дразняще, щекочуще и мучительно медленно движется по стопе, срывая с юного тела сладострастную дрожь. — Ты…ты, — изнеможенно шепчет Иван, прогибаясь в спине и прикрывая глаза, из которых сами собой стекают слезы, прожигающие лицо огнем и солью. Слишком чувствительно и остро, до прыгающих перед глазами белых пятен, но одновременно с этим грудь пробивает глухим ударом. Почему он, делающий больно, жестокий и холодный, отвергающий и отравляющий ядом колких насмешек, одновременно может быть так нежен? Почему его голос, острый и стальной клинок, что всегда метко входит в плоть, рассекая до плачущей кровью раны, может превращаться в ласкающий бархат? Почему эти клыкастые, жадные до крови уста, что оставили на его теле десятки, если не сотню багряных ран, могут доводить до пика неистовства самым легким и невесомым прикосновением? Почему он сам, прекрасно понимающий, кто перед ним, ничего, совсем ничего не может сделать, когда даже сейчас изгибающиеся в тонкой и глубокой усмешке губы ласкают его кожу? Изящные пальцы едва ощутимо поглаживают блестящую, налитую кровью головку, подводя к самому краю, а затем останавливаясь, заставляя его разочарованно застонать. Когти дразнят, царапают нежную кожу бедер, клыки- прикусывают лодыжку. «Я…я…я такой слабый», — мелькает в Ивановой голове. В бессилии пронзенного наслаждения, что ощущается почти что невыносимым, он с коротким всхлипом закрывает лицо ладонями, — «Такой слабый пред ним…омега перед альфой, человек перед нежитью…». Холодные пальцы спускаются к текущему изножью, едва ощутимо царапая нежную кожу, раздразнивая и снимая капли тягучей, вязкой влаги. — Вкусный, — облизнув коготь, горячо шепчет Кощей, и сквозь ладони Иван видит лукавый, полный похоти оскал. Тело простреливает трепетной дрожью, меж поджимающихся бедер становится еще мокрее. Еще одно скользящие, щекочущее движение кончиком языка вдоль стопы, мягкий поцелуй в подушечку большего пальца, а после — неожиданный, резкий укус, заставляющий омегу вскрикнуть, ошпаривая собственный живот семенем. Расширившиеся до предела черные зрачки, утопившие лиловую радужку, неотрывно взирают на дрожащее тело. Бессмертный чувствует, как по всему телу жаркой волной расходится удовольствие, что куда сильнее собственного потенциального оргазма. Он наклоняется к хрипло, рвано дышащему Ивану, касаясь приоткрытых, искусанных губ. Тот поначалу поддается, но почти сразу, коротко цапнув партнера, отворачивает голову в сторону, пряча пылающее лицо в сгибе локтя. «Все еще злится», — внутренне усмехнувшись, подмечает Кощей, соскальзывая губами на щеку, а после оставляя невесомое прикосновение на лбу. Иван, скосив мутный, затянутый поволокой наслаждения взгляд на мужчину, ожидает что сейчас его и так разъехавшиеся в разные стороны колени разомкнут, окончательно обнажая обильно текущее межножье. Пару коротких, простых движений — и альфа овладеет им полностью, прямо здесь и сейчас, на этом холодном полу посреди коридора. И ведь он совсем, совсем не может сопротивляться, сейчас он желает этого как ничего другого, почти полностью подавленный ненасытным животным, жаждущим полного слияния с парой. Иван, задушено, рвано выдохнув, прикрывает глаза, вцепляясь ладонями в нависающее сверху плечи, замирая в тревоге и предвкушении. Стыд, злость и вожделение сплетаются в нем в клетку, сдавливающую ребра до невозможности вздоха, и ключ от нее вверен в руки столько же желанного, сколь ненавидимого им мужчины. — Пойдем, — внезапно для юноши, коротко произносит Кощей, подхватывая того под лопатки и притягивая к себе. Это бархатный приказ, изданный тем самым низким, хриплым тоном, что обвивает кандалами, которому юноша противиться не в силах. И Иван, едва заметно нахмурившись, послушно смыкает лодыжки на пояснице, обвивает шею руками, но укладывает голову на острое плечо так, чтобы скрыть лицо, не подставить искусанные губы под поцелуи. На глаза вновь наворачиваются слезы, в которых смешивается доведенное до пика возбуждение, отливающее горчащим бессилием. Юноша ощущает себя полностью раскрытым, пойманным и захваченным в предельной уязвимости и хрупкости, и обернуть лицо к этому альфе — значит утонуть окончательно. «Упрямец…что за восхитительный упрямец…», — Бессмертный, не замечая короткой улыбки на своих устах, дразняще лижет от плеча до мочки уха неосторожно открытую шею юноши. Иван, коротко вздрогнув, дергается, но на провокацию не поддается, даже когда клыки дразнящее давят на самое тонкое место на коже. Кощей несет его сквозь замок на руках, и дверь за дверью распахивается перед ними, пока наконец юношу не опускают в черный шелк княжеской постели, а сам альфа бросает задумчивый взгляд в сторону ларца с драгоценностями. «Я смогу удержаться», — ощущая во всем теле жгучее предвкушение, думает он, переводя взгляд на изнемождённо комкающего покрывало Ивана, — «Так ведь даже интересней…». Плотоядно оскалившись, он тянется к пряжке, и на пол, приглушая свое падение о меховой ковер, опускается плащ. — Нравится смотреть? — расстегивая застежку за застежкой, усмехается Бессмертный, нарочито медленно открывая взору серую кожу. В ответ Иван, что неотрывно наблюдает за обнажающимся альфой, оскалившись, облизывает пересохшие губы. Не выдержав, в конце концов он резко подается вперед, обхватывая спину мужчины. Дерганным движением стягивает одежду, утыкается носом в торс, жадно вдыхая тягучий, насыщенный до предела пряный феромон. И кончики ивановых пальцев, сомкнутые на холодной пояснице, подрагивают в нетерпении, пуская по телу, казалось бы, абсолютно невозмутимого мужчины разряды молнии. Холодные пальцы Бессмертного, поглаживают щеку, подхватывают подбородок, вынуждая задрать голову и столкнуться с покровительственным, полным власти и силы взглядом. Ужасно сильно хочется съехать вниз, коснувшись ртом твердой плоти, что сейчас так выразительно упирается в ключицы, но еще сильнее хочется, чтобы альфа наконец утолил грызущий изнутри зуд плоти, изливающийся меж бедер вязкой влагой. — Не отказывай себе в удовольствии, — бархатным, обволакивающим тоном приказывает Кощей, надавливая на припухшую алую губу. Гортанно застонав, Иван прикусывает палец, упираясь лбом в твердый живот, и затем стекает с постели на пол, становясь перед мужчиной на колени. И хотя сам он уже несколько раз успел получить свое, в каждой частички тела бьет неумолимое, раздирающее плоть желание. Облизнувшись, Иван утыкается носом в жесткие черные волосы, пьянея от запаха, срываясь на алчный, протяжный стон. Жадно, словно плутающий по пустыни без воды путник, скользит языком по всей длине, впуская блестящую смазкой головку в рот. Вкус и запах дурманят пуще прежнего, и потяжелевшее дыхание сверху только подстегивает юношу, и его возбуждение ноюще просит внимания, и заерзав, Иван укладывает дрожащую руку на свой член, одновременно стремясь пропустить возбужденную плоть глубже в горло. А меж бедер зудит, так влажно и горячо, и с глубоким, гортанным стоном он, раздвинув шире колени, соскальзывает пальцами ниже, проникая в собственное пылающее нутро. — Но не смей трогать себя, — низким, вибрирующим по телу омеги тоном произносит Кощей, — В следующий раз кончишь уже на моем узле. Иван обиженно, протестующее мычит, поднимая распахнутые васильковые глаза вверх и сталкиваясь с властным, поглощающее- гипнотическим взглядом. — Ты услышал, что я сказал, — Кощей легко поцарыпывает щеку, опуская ладонь на затылок и подталкивая омегу брать глубже, — Руки на колени. В голове мелькает короткая мысль о том, как сейчас не хватает россыпи золотых кудрей, и это порождает агрессивный рык. Иван же, одарив мужчину распаленным взором, прикрывает глаза, начиная интенсивнее ласкать распирающую глотку плоть. Пальцев внутри до обидного мало, но остановиться он не в силах, особенно когда альфа смотрит на него, наблюдая за каждым движением. — Непослушный, — усмехаясь, резюмирует Бессмертный, и, надавив на юношеское плечо, отстраняет Ивана от себя. С хлюпающим, влажным звуком член выскальзывает из алого рта, и Кощей позволяет потратить несколько секунд на любование — распухшие губы, перепачканные слюной, влажные, дрожащие блики в мутных, широко распахнутых васильковых глазах, пунцовые щеки. Одаривающий его пылким, почти злым взглядом исподлобья, источающий терпкий запах течки омега у его ног был самим воплощением неумолимости желания, развратный и жаждущий, безудержный и страстный. С удовлетворенным рыком Бессмертный подхватывает Ивана, отбрасывая на подушки и нависая сверху. — Какой же ты нетерпеливый, — он прикусывает кончик пылающего уха, — дрянной мальчишка, — и в одно легкое движение юноша оказывается перевернут на живот, — Определенно заслуживаешь наказания. И в комнате раздается звучный, размашистый удар, приходящийся острым шлепком по неразогретой и неподготовленной коже ягодиц. «Б-больно!», — коротко вскрикнув, Иван пытается отползти, но рука, вдавливающая плечо в постель, не дает дернуться. — Ты же ужасно непослушный, — Кощей прикусывает шею, а после мягко оглаживает пылающую кожу, и контраст грубости и ласки вырывает из юноши задушенный всхлип, — Разве не так? — Хв-хва… — следующий шлепок вновь выбивает дух, так, что даже фразу закончить едва ли возможно. — Ты уверен? — хмыкает Кощей, проводя языком меж смыкающихся лопаток и сжимая мягкую плоть когтями, а после снова ударяя, — Течешь ведь только сильнее… Юноша под ним коротко дергается, вгрызается зубами в подушку. — Зачем…зачем ты…- сипло хрипит он, ощущая, как по щекам скатываются слезы, и вопреки пылающей, горящей ниже копчика болезненности, пах сводит, дергающийся член жаждет очередной разрядки. Словно его тело готово принимать от мужчины все — боль, удовольствие, боль как удовольствие и удовольствие как боль, неважно, ничто не важно, пока на ухо шепчет этот вкрадчивый, полный власти голос. Бедра ласкают, мягко поглаживая, обманывая чарующей нежностью, чтобы после вновь пронзить острым шлепком. И выгибаясь кошкой на шелковых простынях Иван коротко вскрикивает, но холодная рука резко надавливает на основание члена, оттягивая столь необходимое, мучительно- необходимое омеге удовольствие. — Т-с-с, еще рано, свет мой, — шепчет Бессмертный, прикусывая плечо изнемогающего омеги, — потерпи. — Нена…невижу тебя, — шипит Иван, роняя влажное лицо в согнутые локти. — Ненавидь, — Кощей шумно вдыхает, утыкаясь носом в его шею. Травы пьянят сильнее самого крепкого вина, выжигая изнутри, — Боги, ты…ты так пахнешь! «Я бы сожрал тебя полностью», — он спускается поцелуями по выпирающему хребту позвоночника, оглаживая и мягко почесывая острые лопатки когтями. Иван дергается, ожидая очередного, обжигающего болезненностью контраста, но губы альфы лишь нежно скользят, доводя до исступления едва ощутимыми касаниями. Бессмертный целует ямочки на пояснице, втягивая кожу и оставляя еще один небольшой алый след. Когтистые, холодные ладони ложатся на горящую кожу ягодиц, срывая с губ омеги тихий скулеж — прохлада, с одной стороны, уменьшает боль, а с другой — делает все ощущения еще ярче. Мягкий, едва ощутимый укус в измученную поркой плоть, и после язык, слизывая обильно текущую смазку, спускается дальше, плашмя скользя вдоль мокрой расщелины меж ягодиц. Иван прогибается в спине, стремясь не то убежать от стыдной, но желанной ласки, не то податься еще ближе, ощутить щекочущий язык в себе глубже. Если бы сильные руки не держали его, то он давно бы рухнул на постель, но холодные ладони смыкаются на ягодицах, раздвигая, позволяя мужчине со всем жадным бесстыдством прильнуть к припухшему, влажному отверстию. «Как…как он вообще еще…еще не…», — мысли вспыхивают в юношеской голове цветными, лоскутными пятнами, которые никак не могут собраться во единое, — «О черт!..», — протяжно застонав, он давит этот звук, искусывая шелк подушки, пока альфа медленно вылизывает его, умножая мучительную истому до абсолютно невозможного предела. Вопрос, который Иван даже в мыслях сейчас едва ли способен сформулировать, самого Бессмертного почти не тревожит, хотя возбуждение ноет в паху до боли. Это горячее и сводящее с ума тело полностью раскрыто перед ним, полностью принадлежит ему, и, о да, он возьмет от него все, но сначала сделает так, что все будет отдано. Иван ощущает, как клыки вновь прикусывают ягодицу, сначала мягко, а потом до тонкой дорожки крови, что стекает по бедрам, перемешиваясь со смазкой. С утробным, удовлетворенным урчанием, Кощей слизывает это восхитительное сочетание, утешающе поглаживает бедра жмурящегося от короткого всполоха боли юноши. Всхлипы вновь становятся жадными, просящими, но Бессмертный, запечатлев короткий поцелуй на пояснице, медленно скользит языком вверх, очерчивая гряду позвонков. Ерзающий, дрожащий Иван, пытается обернуться через плечо, но в глазах мутно, а каждое касание мужчины словно разбирает его на составные части. Кощей, обхватив за талию, целует почти сомкнутые лопатки, и кажется, что вот-вот наконец, но… — Попроси, — хрипло шепчет Бессмертный ему на ухо, — Как омега просит своего альфу. Этого слишком много — его языка и губ, не оставивших ни одну пядь тела не запятнанной, его рук, чей холод, быть может, единственный и удерживает от того, чтобы не вспыхнуть ярким огнем, и полыхая, сгореть за доли секунд, его голоса, что лишает воли и ведет за собой в бездну. Но страшная правда в том, что этого все равно недостаточно. Кощей, демонстрирующий поистине нечеловеческую выдержку, терпеливо ждет, пока извивающий, всхлипывающий под ним юноша царапает ногтями простынь. Лишь поглаживает по выпирающим ребрам, водит кончиком носа по оголенной, не прикрытой волосами шее, и этих мимолетных ласк хватает, чтобы заставить Ивана вновь протяжно застонать. — К-кощ… Кощей…п…п-пожалуйста… — наконец едва слышно произносит тот, сдаваясь окончательно, — пож…жалуйста! Бессмертный на мгновение прикрывает глаза, и тонкие губы растекаются в едва заметной улыбке, пропитанной горчащей истомой. по жа луй ста Каждый слог — поворот ключа в ржавом и тяжелом, покрытым паутиной замке. — Кощей… — отчаянно вторит надламывающийся голос, переходящий в глубокий стон, когда побледневшую Иванову ладонь, комкающую темный шелк простыней, накрывает, переплетая пальцы, серая рука нежити. Юноша теряет связь с реальностью в тот же момент как, как в одно единое и слитное движение тело наконец награждают желанной наполненностью. Достаточно всего нескольких движений, и внутри становится еще теснее и горячее, а над ухом раздается громкий, удовлетворенный рык. Руки, лежащие на его бедрах, притягивают еще ближе, и от Ивана не остается ничего кроме более несдержанных, громких стонов. Он уже не помнит, как после неистово царапает спину мужчины, кусая плечо, как седлает его сверху во время вязки, как они смыкают ладони на лицах друг друга, целуя жадно, не желая прерывать касания ни на долю мгновения. И после обессиленный, выпитый до дна неистовством своего альфы, юноша проваливается в глубокий сон. Сам же Кощей, в такой передышке не нуждающийся, вновь примеряет роль ночного сторожа размеренного дыхания, но в этот раз уже не кутаясь в покровы ночи. «Интересно, он действительно так красив», — размышляет он, всматриваясь в чуть вздернутый кверху кончик носа, — «Или мне лишь кажется…». Опустив голову чуть ниже, Бессмертный принюхивается — запах все еще интенсивный, но уже куда менее яркий, явно становящийся легким. «Хм…очень бурная, но такая краткая течка, еще и пришедшая раньше… Это странно», — он хмурится, — «Хотя с ним всегда все не слава богу…». Его ладонь опускается с юношеской талии, ложась на низ впалого живота. Гипотеза определенно невозможная, но лучше исключить это сразу. Подмечая пробегающий в груди легкий всполох облегчения, Кощей лишь усмехается, касаясь оголенного плеча поцелуем. Но последующую за этим попытку отстраниться и неслышно покинуть постель пресекает недовольное копошение. — Не уходи… — все еще окутанный дурманом близости, тихо и сонно шепчет Иван, крепче смыкая руки на теле альфы, — Ты всегда уходишь… Уголок губ Бессмертного дергается, и доверчиво жмущийся к нему юноша получает мимолетный поцелуй в темя. «И ведь действительно не уйду», — думает Кощей, устало прикрывая глаза и вдыхая так подходящее друг другу ароматы трав и пряностей, смешавшиеся во единое — «Такое странное чувство…ощущать себя нужным тебе». Иван, словно подтверждая мысли, бродящие в голове мужчины, забрасывает ногу на его бедро, с тихим сопением утыкаясь в грудь. «И чем думал, когда оставил его шею голой? Явно не головой, чудо, что не пометил… Я и так слишком остро и чутко реагирую на его феромон», — с досадой думает Кощей, бродя кончиком когтя по покрытой веснушками спине, — «Но инстинкты не могут быть сильны в одном и слабы в другом, либо все, либо ничего… И, если он не может принимать подавляющие отвары, вариантов остается не много». По устам Князя Тьмы пробегает невеселая усмешка — может ли он позволить себе тратить нюх в прямом и переносном смысле? Утро щекочет Ивана блеклыми солнечными лучами, и заворочавшись, он отворачивается от них, утыкаясь лбом в чужое холодное тело, которое его ладони рефлекторно тянутся обнять. Уголок губ дергается, и юноша окончательно просыпается, медленно поднимая голову и сталкиваясь с непроницаемо спокойным лицом Бессмертного. Васильковые глаза смотрят пусть еще расфокусированным, вялым со сна, но уже чистым от течного безумства взглядом. — Теперь готов отпустить меня? — произносит Кощей, раскалывая повисшую тишину. Иван, торопливо кивнув, размыкает руки. И от цепкого взора мужчины не укрывается ни отведенные в сторону глаза, ни короткое, тревожное поглаживания шеи на предмет оставленной метки. Коротко поджав губы, он усмехается, напоследок награждая любовника коротким скольжением когтем по груди. Привычные, уже знакомые чувства — стыдливое смятение, раздражение и досада, маскирующие более глубоко затаенную тоску и печаль. И почему все это отдается в его собственной пустой и холодной груди горечью? — Не стоит так сокрушаться всякий раз, когда утро обличает ночные грехи, — снисходительно роняет Кощей, поднимаясь с постели и набрасывая на плечи свободный халат, стянутый с ближайшего сундука, — разом больше, разом меньше… — С чего ты вообще взял, что я сокрушаюсь? — хмуро отвечает Иван, натягивая покрывало на грудь, украшенную росписью засосов и прикусов. Последний тезис вызывал у него смутные возражения, которые было трудно обличить в слова. Бессмертный говорил с безмятежностью и даже легким пренебрежением о том, что юноше всякий раз казалось почти что катастрофой, подтверждающей полную несостоятельность его воли. Но показывать своему пленителю огорчение, царевич разумеется, не собирался. — Я могу ощущать твои эмоции, — даже не обернувшись, мимоходом, словно нечто неважное, произносит Кощей, устраиваясь за небольшим столиком перед зеркалом. — Потому что всемогущий Князь Тьмы? — белесые брови поднимаются в недоумении. — Потому что истинный, — возможно, чуть более резко чем следовало, отвечает Бессмертный. — И я тоже могу ощущать твои? — спустя мгновение замешательства недоверчиво протягивает Иван, всматриваясь в спину мужчины, что приглаживает ладонями спутанные пряди. — Мог бы, — туманно роняет Бессмертный, протягивая ладонь к нефритовому гребню, лежащему на столике: «Но подобные сентиментальности нам ни к чему». — Если бы они были? — коротко фыркает Иван. — Полагаешь, их не существует? –парирует Кощей. — В большинстве случае ведешь ты себя именно так, — огрызается омега, плотнее кутаясь в покрывало, — Ты не ответил на мой вопрос, — добавляет он спустя паузу, останавливаясь взглядом на гребне, которым Князь Тьмы расчёсывает свои волосы. «Так…это возможность», — мельком думает Иван, но куда больше его занимает внезапно открывшийся факт, — «Это что, он все может чувствовать обо мне?!» — Какой из всех, что ты задал? — почти безмятежно роняет Кощей, множа юношеское раздражение, ведь им обоим прекрасно понятно, что именно пытается выпытать Иван. — Если я… твой истинный, значит, я тоже могу ощущать твои эмоции? — Я снова скажу «мог бы», и этот разговор зайдет на третий круг. На твоем месте я бы учился компенсировать упрямство чуткостью к тому, куда заходит диалог, в котором ты участвуешь, — таким же ровным, с нотой легкой насмешки тоном отвечает Кощей, ясно показывая, что не даст упрямому юноше продвинутся дальше в интересующем его вопросе. — Это несправедливо, — спустя паузу, насупившись, мрачно произносит Иван: «Может заставлять меня терять голову, почти забывать о том, кто я такой, может подчинять и подавлять своими укусами и голосом, так еще и эмоции!». — Жизнь вообще ужасно несправедливая штука, царевич, разве ты этого еще не понял? — со вздохом произносит Бессмертный и в этой интонации помимо привычной, поддевающейся иронии чудится усталость: «Зря вообще ляпнул ему об этом». — В мою душу значит лезешь, а свою трусливо прячешь? — тем же тоном продолжает Иван, всматриваясь в ровное и отстраненное лицо мужчины в отражении зеркала. — А ты думаешь, есть что прятать? — оскаливается Кощей. — Раз прячешь, значит есть, — фыркает юноша, — Боишься, что сочту ее слишком неприглядной? — Знаешь, свет мой, когда твой рот занят всхлипами и похотливым скулежом мне нравится куда больше. Эта реплика проходится по Ивану метко приложенным к незаживающим ране клинком — надавливающим, пускающим свежую кровь. Как бы альфа не был нежен, сколько бы меда удовольствия не стекало меж их уст в постели, за ней все было неизменно — своего истинного Князь Тьмы быть может и не презирал лишь от того, что считал это слишком мелочным для своей царственной персоны. «Свет мой, поглядите как на него», — Иван смыкает ладони в кулаки, — «Как же он преображается, когда все заканчивается!». — Я и не питаю иллюзий насчет того, что ты смотришь на меня как-то иначе, кроме как на вкусно пахнущий кусок плоти, — цедит он сквозь зубы, чувствуя, как в груди вновь закручивается смутная обида. «Который ты тем не менее собираешься отшвырнуть при первой возможности», — добавляет мысленно юноша. — Раздражающий вкусно пахнущий кусок плоти, позволь уточнить, — хмыкает Бессмертный, краем глаза замечая через зеркало, как ноздри юноши злостно раздуваются, — А что до трусости, — он поднимается с места, подходя к кровати и всматривается в юношу сверху-вниз многозначительным, предупреждающим взглядом, — Будь осторожен со словами — есть бездны, в которые глупеньким маленьким пташкам заглядывать не стоит. — Да?! И в следующую секунду, яростно сверкнув глазами, Иван резко подается вперед, укладывая ладонь на оголенную разрезом полу запахнутого халата грудь мужчины. Для Бессмертно это ощущается горячей волной, наотмашь бьющей с головы до ног. Иван же погружается в беспроглядный мрак.