Полуденное солнце

Ночь была почти бессонная — засыпая, Иван почти всегда резко просыпался в испарине от кошмаров, вспомнить которые было невозможно, и что рассеивались, оставляя после себя флер тревоги и судорожно бьющееся сердце. «Дома и стены помогают, разве не так?», — думает он, садясь в постели и оглядывая родные покои. Дорога от границы к родному терему прошла достаточно легко, во всякой деревне младшему царевичу были рады дать кров, и весть о его возвращении множащимися слухами прилетела к дому еще раньше, чем он сам. Двор встречает его радостно, даже оголтело. Служилый люд вываливает к воротам, выходят и братья, с лицами полными обескураженного удивления — младшего давно считали сгинувшим в темных землях. Удивление множится, когда от в жизни не пахнущего беты они отчетливо улавливают феромон, и Иван в ответ лишь разводит руками, коротко кивая — правды в мешке не утаить. Но той самой, что он желал увидеть больше всего, которую искал тревожно-алчущим взглядом, больше при тереме нет. — Так замуж выдали, прям в зиму. На север! — служилый люд быстро рассеивает его недоумение. «Так быстро», — огорченно думает он, ощущая, как сердце сжимается, — «Еще и на север…получится ли послать весточку?». Нет и второго его близкого, но ночью бросив взгляд за окно, Иван облегченно выдыхает — луна полная, а значит минует день другой, и Серый вернется. Так и происходит — всегда особенно лохматый после обращения мужчина появляется на пороге его покоев уже на следующее утро. — Говорят, ты…это… — не веря своим глазам, начинает Серый. И втянув воздух он отчетливо, благодаря нюху оборотня куда лучше других различает запах — мягкий, не приторно сладкий, но не резкий и терпкий, хотя и с какой-то явно чужеродной, острой нотой сверху. — Да, — тихо произносит Иван, и уголки губ дергаются в кривом подобии улыбки, — Омега на самом деле, забавно, правда? Он ожидает, что Серый, как обычно, ляпнет первое, что попадется на язык, и они оба звонко посмеются над этим. Но волк смотрит на него вкрадчиво и внимательно, тоже улыбаясь, но скорее неловко и настороженно, и от этого выражения лица Ивану становится не по себе. — Серый, да ты чего, — севшим, дрогнувшим голосом юноша прерывает тишину, — Это же я, все еще просто я, — и он сам делает шаг к мужчине, заключая в крепкое, до хруста объятие. «Твой друг», — уткнувшись в плечо, думает он, — «Мы же выросли вместе, неужели ты теперь…». — Да я просто…мало ли чего, обидеть боялся, вдруг ляпну или сделаю лишнее, напугаю тебя, — «А то будет как с Милой…», — стушевавшись и одновременно облегченно выдохнув, Серый смыкает объятье, — Но ты не переживай, я вообще омег всех других слабо чувствую. Ты прости меня, Вань, — его голос становится серьезнее, и уложив ладони на плечи, он отстраняет Ивана от себя чтобы заглянуть в лицо, — Не смог я тебя уберечь, мне так жаль, и из плена вызволить не смог, нужно было помочь Миле, если бы я только знал… — Стой, — перебивает юноша, нахмуриваясь, — Что значит, что ты других омег чувствуешь слабо? Других кроме кого? У тебя что, есть истинный? Или истинная? «И я об этом не знал?!», — с огорчением и удивлением думает он, вкрадчиво всматриваясь в смятение, проступающее на лице друга. Теперь уже очередь Серого улыбаться неловкой, отчасти болезненной улыбкой. — Да это так, неважно… — отмахивается он ладонью, желая как можно скорее обойти скользкую и тяжелую для себя тему, уберечь тайну не стыдливую, но ранящую, не желая выказывать уязвимой слабости, — у оборотней это не совсем так же, как у людей… Запечатление может быть и невзаимное. — Невзаимное? — «Да и как же неважно!», — с досадой мелькает в голове Ивана. — Да не важно, говорю же! — так же отмахивается волк, — Ты, ты-то как, цел? Видано ли дело, живым оттуда возвратился! Тебя эти навьи твари обижали?! — Было… по-разному, — Иван быстро улыбается, стремясь не выдать ни лицом, ни голосом лишнего, — Главное, теперь все хорошо! Пойдем в гридницу, а? — он стремится переменить тему, не желая пускаться в описания своих злоключений в царстве нави, — А то на меня одного там теперь косо смотрят, оружие в руки толком не дают, и расскажешь заодно, что да как… Но на улице им и шага толком не дают ступить — откуда ни возьмись возникает кузнец, которому срочно требуется помощь, а царевича ушло берут за локоть и ведут обратно в сторону господской части двора. — Тебе бы с ним не якшаться больше — назидательно произносит боярин, провожая Серого недовольным взглядом, — Альфа с омегой дружбу не водят. «Тебе ли решать с кем мне якшаться», — с недовольством думает Иван, но предпочитает эту реплику оставить без ответа. — Слуги уже переносят твои вещи, кстати. — Куда? — он с недоумением приподнимает бровь, чувствуя раздражение от того, что раньше едва ли замечаемый при дворе, теперь оброс совершенно лишним и нежеланным для себя вниманием. — Как куда? На омежью половину терема, — пожимает плечами мужчина, — царев приказ. — А он…не звал к себе? — нахмурившись вопрошает Иван, получая в ответ отрицательный кивок. «Что ж, явлюсь сам», — хмыкает он, направляясь к царским палатам. В итоге юноша проводит долгие несколько часов, сидя на лавке в растянутом и размытом ожидании под дверьми парадной залы. Люди входят и выходят — воеводы, просители, отвечающие за казну и подати, и всякий бросает на него внимательный и любопытный взгляд, на который юноша отвечает слабой улыбкой. Но наконец царь снисходит до того, чтобы уделить минуту внимания и сыну, с которым со времени возвращения из нави едва ли перекинулся парой слов. — Здравствуй, отец, — на выдохе произносит Иван, подходя к трону и опускаясь в положенном глубоком поклоне. — Почто пожаловал? «Да, кажется, он не очень рад меня видеть», — подмечает юноша, но в целом, отеческим вниманием и ранее не избалованный, не сильно удивляется или огорчается. — Я могу… — он откашливается, придавая голосу твердость, — Я хотел сказать, что желаю остаться в своих старых покоях. Они полностью меня устраивают. — Нет, — резко отсекает Мстислав, — Твое место с другими омегами. «Почему…почему он так смотрит на меня? Хотя, я наворотил дел, которыми едва ли можно гордиться… Потерял войско, но ведь Мила цела!», — думает Иван, ощущая холодок от взгляда родителя, что и обычно был далек от теплоты, но сейчас сквозил каким-то новым оттенком недовольства. — Как же тебе удалось уйти от Темного Князя целым и невредимым? И как вызволил сестру? — продолжает мужчина, тоном абсолютно не позволяющим вставить какую-либо реплику возражения. — Я…остался в плену вместо нее, — Иван произносит правду стремясь не терять твердость голоса и не позволяя себе отводить взгляда и опускать головы. Дается это непросто — поблекшие карие глаза смотрят пронзительно, будто ковыряясь в самом нутре, и губы, окруженные паутинкой морщин, поджимаются в недовольстве. — И что, потом просто отпустили? Не замечал раньше в тебе такого выдающегося таланта к переговорам, — пренебрежительно цыкает царь, нехорошо сощуривая взор. Сглотнув, Иван лишь делает неопределенный, куцый жест плечами. «От него все еще пахнет им», — морщится Мстислав, ощущая как внутри темным клубком закручивается злость, — «Не удивительно, раз подвернулась замена, почему бы не воспользоваться… Да только видно быстро надоел», — его губы расходятся в широкой усмешке, — «А с этого и взять нечего, понятно каким местом выбивал благосклонность». Склонив голову, он всматривается в фигуру сына. — Я сделал все, что смог, чтобы Мила была цела и невредима, отец, — добавляет Иван, ощущая донельзя нелюбимое чувство — словно он маленькая, мало что стоящая букашка, что приносит в дом лишь суету и проблемы. — Что ж, хоть в этом ты преуспел, — снисходительно роняет Мстислав, — Иди и не тревожь меня мелочными вопросами. Помрачнев, Иван молча кивает — и по интонации, и по словам отца становится ясно, что тот едва ли позволит сохранить ему привычный ранее образ жизни, лишенный множества ограничений, сопровождавших быт омеги при дворе. — Стой, — у самой двери его вновь окликает властный голос, и юноша покорно оборачивается, стремясь придать лицу ровное и безмятежное выражение, — Оденься подобающе своему положению, — назидательно, не принимая возражений добавляет мужчина, окидывая его колким взглядом с ног до головы. Криво улыбнувшись, Иван в ответ выдает еще один едва заметный кивок головы, едва ли претендующий на безоговорочное согласие. — Если Боги оказались столь милостивы, что сохранили твою жизнь, направь свои усилия на то, чтобы наконец принести действительную пользу нашему царству. «Вот как…», — Иван торопливо шагает прочь от приемной залы, ощущая, как щеки горят. Короткие и цепкие реплики отца крутятся в голове будто раззадоренные гончие, намеревающиеся укусить. Принести пользу царству…Если уж Боги были милостивы к тебе…Не замечал у тебя таланта к переговорам… И хотя он не услышал прямого укора или обвинения в чем-либо, чувство после разговора осталось весьма тяжелое и неприятное, будто измазали с ног до головы темной смолой, к которой теперь пуще прежнего липнет грязь. «Такое ощущение, будто бы он все знает, что там было со мной… Хотя, быть может, догадаться не так трудно?», — он неуверенно ступает на омежью половину терема, куда раньше лишь изредка тайком забегал к сестре, — «Так унизительно…». Новая комната даже больше и светлее, чем его прежние покои, но все в ней ощущается странным и чужеродным — и большие сундуки, заполонённые непривычной одеждой, в которой едва ли удобно ходить, и зеркало, которое с кривой усмешкой он по привычке отворачивает в сторону, и красноречивая прялка для рукоделия в углу. И ночью сон к нему не идет, Иван крутится с боку на бок на непривычно мягкой перине, ощущая как тревога сосет под ложечкой — такой ли хорошей идеей было возвращаться домой? Перевернувшись на спину, он утыкается взглядом в деревянный сруб, подмечая, что даже непривычно не видеть перед глазами алый балдахин. «Интересно, а что теперь с той комнатой…», — думает он, в который раз мысленно возвращаясь воспоминаниями в замок, — «Слуги наверняка просто все вычистили». С уст слетает невольный вздох — и он едва позволяет себе подумать об этом напрямую, но в теле бродит то самое тревожное ощущение, которое с легкостью могло унять крепкое объятье и кольцо холодных рук, в которых так легко засыпалось. Но и вспоминать об этом неловко и стыдно, не говоря уже о том, чтобы желать ощутить вновь. Из тягостных размышлений вырывает стук в окно, заставляющий резко вздрогнуть. — Ты что, с крыши забрался? — улыбается он, распахивая ставни. — Ага, а что делать…к тебе сейчас не подойти не подобраться, ваше царское высочество, — хмыкает Серый, забираясь на подоконник и отвешивая шутливый поклон. Иван в ответ в раздражении закатывает глаза, но в сердце теплым солнцем распускается радость. — В лес? — Серый кивает в сторону сумрачной ночи. — В лес! — утвердительно вторит юноша, забираясь на подоконник. Но вся легкость, что осталась от этой ночной вылазки, в которой наконец все было почти что по-прежнему, и можно было просто быть собой, улетучилась, когда по утру на порог его покоев явились старшие братья. — Через две недели будет большой пир, на нем будут твои смотрины, — без особых прелюдий начинает Святослав, — Слуги подготовят и сошьют тебе наряд, а твоя задача будет… — Что? — Иван, встрепенувшись поднимает на вошедших полный недоумения взгляд, — Смотрины? Зачем? — Как зачем? — старший брат бросает на него снисходительный, полный уверенности взгляд, — Замуж тебя выдавать, раз уж такое дело. Но уверенность во многом была напускная — поручение, выданное Святославу отцом, вызывало у того больше тревог, чем радостного энтузиазма. — Это не столь большое дело, сосватать омегу, — назидательно рассуждал Мстислав накануне вечером, призвав старшего сына к себе, — Когда станешь царем, придется не раз подобное проворачивать, и важно ни с чем не просчитаться — хороший брак порой не хуже хорошей битвы расширяет влияние. — Да, отец, — покорно соглашается Святослав, внутренне испытывая растерянность — переговоры давались ему куда хуже ратных дел, еще и такие, в которых требовалась тонкость и хитрость — не прогадать, выгадать побольше. «Этого барана поди выдай! Была бы Мила еще дома, она бы помогла сладить с ним…», — мелькает в голове у мужчины, но лицом он никакой растерянности не выдает. — Рассчитываю, что ты меня не разочаруешь, — продолжает Мстислав, добавляя в голос весьма выразительные ноты, — и все пройдет гладко. Разочаровать царя было чертовски просто, а вернуть доверие стоило усилий немалых. — Да, отец, — вторит альфа, ощущая, как по затылку невольно пробегает холодок. Он ждал долго, очень долго. Отец, благословленный долгожительством, не раз намекал, что, стало быть, утомился держать бразды правления и вот-вот готов отдать их старшему сыну, не дожидаясь похоронного савана. Только вот всякий раз дразняще ускользало, всякий раз он чуть недотягивал, оказывался недостаточно хорош, и требовалось взять новую высоту, чтобы оправдать право на царский трон. И Святослав лелеял надежду, что, справившись с этим делом, докажет, что готов — да только вот младший едва ли собирался смиренно принимать свой удел. — Я не могу выйти замуж! — поднявшись с места, решительно произносит Иван, подтверждая все опасения брата относительно своей персоны. — Почему это не можешь? Все омеги могут, и ты сможешь… Позднозрелый, это да, ну ничего, пообвыкнешь, пообщайся с Олегом. — Нет, я правда не могу! Я… — Иван стыдливо заминается, наблюдая как на лице брата множится недовольство от его возражений. «Ладно, если это выяснится опосля, будет еще хуже», — думает он, ощущая как по телу пробегают неприятные мурашки. — Я уже был с альфой, — в конце концов произносит юноша, — Отголоски пряностей — это его феромон. И он видит, как лицо Святослава выразительно вытягивается, а стоящий подле Вячеслав нахмуривается. — Вот значит как…- спустя умножающую неловкость паузу начинает старший, — То есть не успел узнать что омега, как сразу нашел перед кем ноги раздвинуть? — Все не так было! — вспыхивает щеками Иван. — А как это было? — цокает Святослав, — То-то ты из нави так долго обратно путь держал, — хмыкает он, многозначительно поднимая брови. Ивана тем временем захлестывает раздраженное бессилие — это признание и так далось не легко, а каждое воспоминание о проведенных в замке днях отдавалось в сердце тупой и глухой болью, ударом под дых. Мог ли он избежать холодных и цепких рук своего истинного? Мог ли не желать его, не идти за влечением, что в течку отбирало всякую волю? Мог ли изначально не согласиться на унизительные условия сделки? А потом отринуть другую, дразняще обещающую ему истинную, теперь навсегда утраченную свободу? Но вся полнота и сложность правды сводилась к простому факту — в глазах родных и двора он теперь ветреный и не думающий наперед омега, принесший в дом не почет, а позор. — Так или иначе, не думаю, что за меня многое выторгуют, — он, насупившись, смотрит на собеседников исподлобья, — И я не хочу брака в принципе, хотя бы… Хотя бы не сейчас! Я просто не готов к этому! «Недели и не прошло, как я дома!», — думает он, наблюдая как карие, так похожие на отеческие глаза, мрачнеют. — Да кто тебя будет спрашивать, чего ты хочешь? Отец сказал выдаем тебя и делу конец! Кто ты такой, чтобы поперек слова царского лезть! Святослав в тот момент испытывает нарастающую волну тревожной досады — да, как он и думал, нерадивый младший будет вставлять палки в колеса и усложнять и так не простое для брата дело, что теперь приобрело дополнительные щекотливые оттенки. — Нет! — упрямо насупившись, цедит сквозь зубы Иван, — Да и как вы меня выдавать собираетесь?! От этих возражений альфа лишь отмахивается рукой. — Метки на шее нет, значит с кем бы ты не был, никаких серьезных видов на тебя он не имел, — Святослав выразительно усмехается, — А дурость твою и взбалмошность давно надо приструнить. «А чего…а чего я ожидал?!», — уголок губ юноши дергается, и ладони в отчаянии сжимаются в кулаки — «Но не сразу же с порога! Да с меня даже его запах еще не сошел! Но ведь это не его идея, значит, отец приказал!». — Дай ему время свыкнуться, — подает короткую реплику Вячеслав, кивком головы предлагая оставить младшего в одиночестве. — Да я всегда знал, что толку с него не будет, и почто отец его только взял ко двору… — пренебрежительно бурчит Святослав, адресуя свои слова брату, — Такой же блядовый, как его матушка… — Что ты сказал?! — но реплика до Ивана все-таки долетает, проходясь по сердцу острым ударом клинка, — Повтори, что ты сказал! — вторит он, повышая голос, и Святослав-таки оборачивается. — Свят, не надо, — предупредительно хмурится Вячеслав, быстро узнавая на лице вспыльчивого по природе брата ту самую эмоцию — быстро нарастающее раздражение и гнев, что могли вспыхнуть ярким пламенем. — Сказал, что ты неблагодарный ублюдок, который вообще не ценит ту милость, с которой его приняли, как равного нам, — цедит сквозь зубы мужчина. «Еще возиться с ним», — раздраженно думает он, всматриваясь в пунцовое лицо младшего, — «Вечная обуза и проблема! От омеги много не требуется, единственное что нужно — честь сохранить, и то не удержал!». — Ты что о моей матери сказал? — сжав руки в кулаки, оскаливается Иван. — Ну, не удивительно, что ты явился уже погулявший — ведь яблоко от яблони не далеко падает. Хорошо, хоть в подоле еще одного ублюдка не притащил, — И брови альфы поднимаются в выразительном, насмешливом жесте. И Иван, не выдержав, стремглав, будто дикая кошка, бросается вперед, сбивая альфу с ног. — Ты о ней вообще ничего не знаешь! — шипит он в лицо мужчине, замахиваясь кулаком в щеку. Завязывается короткая, во многом неловкая драка, в которой Иван с остервенением стремится нанести как можно больше урона, но силы предательски не равны — один удар альфы с легкостью отбрасывает его в сторону. — Свят, успокойся! — разнимать двоих приходится Вячеславу, не без труда вклиниваясь меж сплетённых яростью тел, — Он же омега! — Да таких омег, как он, сечь надо! Нет бы устыдиться! — А ты думаешь, если разукрасишь его лицо, отец доволен будет? Или замуж лучше возьмут? — хмуро бурчит мужчина, оттаскивая брата подальше, — Не ярись, что сделано то сделано уже. — Отец сказал замуж его выдать, а он что вытворяет! — рычит Святослав, бросая на омегу злой взгляд из-за плеча, вставшего меж ними среднего, — Если вздумаешь так же на смотринах выкобениваться… — Выдадим, — покладисто кивает Вячеслав, мягко подталкивая мужчину к дверям — Давай, тебе успокоиться надо, да и ему тоже, не ярись, плоше будет. «Бедовый», — таки выпроводив возмущенного брата, с досадой думает Вячеслав, оборачиваясь на пунцового щеками, растирающего след от удара на лице, омегу. От всего этого мужчина испытывал скорее усталость — характером далекий от отца и старшего брата, он больше был похож на мать, женщину спокойную, стремящуюся быть в далеке от шума и интриг двора. Меж ним и Святославом никогда не пробегала черная кошка борьбы за власть, столь характерная для альф, ибо была бы воля Вячеслава — он быть может, и от одного из уделов в качестве наместника великого царя отказался бы, предпочтя простую службу в дружине, да никто не спрашивал. — А твой собственный запах тогда какой? — с сомнением протягивает он, подходя к Ивану и наклоняясь к шее в попытке уловить феромон помимо уже расплывчатого, но действительно не омежьего, остропряного аромата. — Травы, — поежившись, произносит юноша. И по поджатым губам брата видит, что ответ едва ли ощущается удовлетворительным. «Да, он еще и едва ли пахнет сам», — качает головой мужчина, — «Задачка еще та будет его сосватать, и Свят прав, не дай бог ему ума хватит дальше трепать такое о себе…» — Посидишь в покоях пока. В жизни всякое бывает, запах сойдет, — и он даже немного неловким, но утешающим жестом похлопывает младшего по плечу. — Вячеслав, я… я правда не хочу, я просто не смогу сейчас, — глухо произносит Иван, обхватывая предплечья руками и пронзая собеседника искренним, открытым в тоске взглядом, — Не выйдет из этого ничего хорошего, я только вернулся из плена, и…мне нужно хотя бы немного времени! «Ясно уже, что никто поблажек давать не будет…», — с горечью размышляет он, хороня последние остатки надежды на мирную и спокойную передышку в родных стенах, — «Но какой брак! И разве можно меня вообще такого выдавать, это действительно кинет тень на царство и двор… Хотя, за пару сундуков с золотом и не на такое глаза закрывали, а с нашим царством всякий брататься горазд». Он как никогда ощущал себя вещью, что никоим образом не имеет право голоса. В голове всплывает острое лицо, хищная улыбка, голос, давящий к каменному полу: …Удел омеги, особенно такого как ты — подчиняться… Передернувшись плечами, Иван сбрасывает наваждение. Вячеслав смотрит на него сверху вниз взглядом внимательным, досадливым, но, в общем и целом, лишенным осуждения: «Не повезло ему, узнал бы раньше, что омега, легче было бы обвыкаться…». …— А что ты делаешь? — кудрявый мальчик с любопытством поднимается на цыпочки, желая разглядеть, что там в руках у взрослого. - Вырезаю из дерева, — отвечает он, не отводя глаз от работы — резак легкомыслия не любит. — Красиво, — искренне произносит маленький Ваня, завороженно наблюдая за справными движениями брата. — На, держи, — спустя несколько минут, в течение которых ребенок покладисто ожидал, он протягивает ему небольшую резную сову-свистульку. — Ух ты! — васильковые глаза вспыхивают искрящейся радостью, и маленькие ручки прижимают подарок к груди, — Спасибо! «Да, дитю для радости много и не надо», — с улыбкой думает он, провожая взглядом вприпрыжку убегающего мальчишку. — И что ты с ним тетёшкаешься? — недовольно бурчит подошедший Святослав, наблюдающий за всем со стороны. — А чего ты так яришься на него? — меланхолично отвечает Вячеслав, — Просто ребенок. — Ага, просто… — Святослав сощуривает взор, и карие глаза коротко вспыхивают нехорошим блеском, — Ты думаешь это единственный отцовский ублюдок? Да их десятки тут и там! — и в голосе старшего проскальзывает болезненное раздражение, — И чем этот особенный? Что такого отец в нем разглядел, что признал его и ко двору взял? — Его мать красивая омега. Была, — пожимает плечами Вячеслав. — Наша мать красивая омега! — ревниво вспыхивает Святослав. — И наша, конечно, — примирительно кивает он, прокручивая в руках новую деревяшку и всматриваясь в узор дерева уже прикидывает, что может скрываться в этих коричневых прожилках. Та деревянная птичка была одной из последних вещиц, что он вырезал. Спустя пару дней отец, застав его за этим делом, окинул нахмуренным, недовольным взглядом и холодно произнес: — Это холопское дело, Вячеслав, царевича не достойное. Лучше бы в гриднице времени больше проводил. И отчего-то тогда юноша вспыхивает с головы до ног, словно действительно занимался чем-то плохим и постыдным, и резак начинает жечь руку. — Да, я понимаю, но, если отец сказал свое слово, значит так и будет, — произносит альфа, стремясь сгладить суровую правду мягкостью тона. Это ведь всегда было так — никто не мог пойти против царской воли, ибо Мстислав безжалостно пресекал всякий бунт и инакомыслие вокруг себя. — Быть может, отец тебя так быстро специально выдает, — с губ Вячеслава слетает вздох, в котором Иван с горечью различает сочувствие, — Чтобы пересудов лишних не было. «Верно, главное ведь, что скажут люди…», — мысленно передразнивает юноша. — Мне тоже скоро брак пророчат, это наш долг, — добавляет альфа спустя паузу, — земли укреплять вокруг, и мечом, и союзом. — Ты, как альфа, хотя бы можешь выбрать хоть в чем-то, — огрызается Иван, отворачиваясь лицом к окну и не замечая, как и на лицо брата ложится мрачная тень. Оставшись один в комнате, он вновь обращается к письму, которым был занят до того, как принесли дурную весть. «Что ж, сестра, надеюсь твой брак не приносит тебе слез», — слабо улыбается он, вновь взяв в руки перо, — «Надо так написать, чтобы она не сильно переживала…». Дальнейшие дни текут сносно, во многом благодаря ночным вылазкам с Серым, дающим выдохнуть в прямом и переносном смысле слова. В лесу можно снова взять в руки и меч, и лук, и не переживать, что кто-то будет раздражено цыкать от того, что он так и не облачился в омежье платье. Но спустя две седмицы чувство подавленного унижения приходит в комнату вместе с вереницей служанок, возглавляемой супругом старшего брата, Олегом. Одарив его короткой улыбкой, омега с усталым лицом раздает указания — омыть голову в отваре со сладким запахом, украсить непозволительно короткие волосы цветами, оттенить бледность щек свекольным порошком, а ресницы подмазать углем. Все это Иван терпит, скрипя зубами, ощущая как под ногтями зудит желание просто-напросто сбежать далеко за горизонт. — Это обязательно? — с обреченным вздохом произносит он, оглядывая преподнесенное облачение. — Это очень дорогие украшения и ткани, — назидательно возвещает Олег, проскальзывает кончиком пальца по вышивке на платье, — Царь для вас не жалеет лучшего! «Одеваться, словно кукла… Ну, хоть Серый посмеется с моего вида», — слабо улыбается Иван, пока его облачают в слои одежд. Но его ждет разочарование — верного друга до такого важного пиршества не допускают. Зато есть множество князей и не только со всех окрестных земель — и множество пар глаз пристально его разглядывают, вцепляясь в каждую черту и норовя забраться под кожу. — Улыбайтесь, — шепчет ему на ухо Олег, с которым он теперь восседает на омежьей половине длинного стола, — На вас смотрят, вам нужно произвести хорошее впечатление. Тем паче, этот пир в честь вашего возвращения! «Скорее в честь торгов моим лицом… Боги, чем я думал, возвращаясь сюда?» — размышляет тем временем Иван, — «Не понимал, как это будет, полагал, что хуже его насмешек нет ничего, но как знать, как знать…», — он невидящим взглядом упирается в тарелку, полную еды, к которой едва ли притронулся, ибо кусок в горло не лез. Каждая мысль о Бессмертном мгновенно вызывает острый, болезненный укол в груди. Порой ему кажется, что мужчина тут, рядом, шепчет ядовитым шепотом свои сбывшиеся пророчества, невесомо скользит когтями по коже, рождая волну мурашек. ….Но слишком уж смазлив на мордашку…так что уж найдут кому разменять — с приданным побогаче, чтобы закрыли глаза на твою поруганную честь, да за того, кто попроще и не побрезгует использованным… Или что вот-вот он закроет глаза и откроет их уже в замке, увидя над собой насмешливое лицо Князя Тьмы. Хотелось ли ему, чтобы он действительно был рядом? Чувство тяжести, с которым Иван покинул навь, так и осталось на сердце, то усиливаясь, то лишь незначительно ослабляясь. «Хватит о нем думать», — вздыхает юноша, кончиком пальца перекатывая ягоду по краю тарелки, — «Я его предал, а он меня ненавидит, и ненавидел с самого начала, вот и вся история». Святослав же ведет разговоры то с одним, то с другим князем, улыбаясь широко и радушно, время от времени активно кивая и указывая взглядом на одетого в лучшие одежды младшего брата. Что ни говори, а лицом Иван все же вышел, и даже худоба омеге шла, и короткие волосы не сильно портили. — Если он рассказывает им о моих талантах в рукоделии, это будет разочарованием, — слабо улыбается он, но Олег лишь одаривает его строгим взглядом, не разделяя даже слабых попыток юноши разбавить атмосферу шуткой. — В вашем положении я бы не брезговал всеми возможными перечислениями достоинств, — шепчет омега, на мгновение скосив на него выразительный взгляд. «В моем положении? Интересно, уже все знают?», — Иван ощущает, как в горле встает ком, а живот скручивает холодом, — «Ох, он был бы наверное рад, сказал бы, что я получил все что заслуживаю… Или она бы, Яга? Что я мог получить, что желаю, да струсил за шаг до? Я ни то, ни се», — вздохнув, он опускает голову на сложенные на столе локти, — «Не смог ни предать до конца, наплевав на все эти…чувства? Связь?», — васильковые глаза с тоской упираются в пустоту, словно не видя на самом деле шумного торжества вокруг, — «Ни…смириться со всем этим, пока не стало слишком поздно? Просто принять свою природу?». — Улыбайтесь же! — из мыслей вырывает настойчивый голос старшего омеги, тормошащего его за локоть, — Вы красивы, но с таким выражением лица дело не пойдет. — С каким таким? — с раздражением огрызается он, переводя глаза на говорящего с ним. — Унылым и тяжелым, — вздыхает Олег, ловя выразительные взгляды супруга, который наказал с деверя глаз не спускать и всячески вытачивать из строптивца достойного омегу царских кровей, — Вы должны источать легкость, понимаете? Смеяться, хотя бы изобразить безмятежность характера! В ответ Иван показательно изображает кривое подобие улыбки, больше похожей на оскал, вызывая у Олега еще один тяжелый вздох. Но высидеть пиршество оказывается не самым сложным. После начинаются беседы и развлечения, и Святослав время от времени подводит к нему то одного, то другого альфу, которые не стеснялись окидывать его откровенно оценивающими взглядами, и заводят до уничижения ничего не значащие разговоры. И хотя брат бросает грозные взгляды, Иван едва ли источает дружелюбие, держась скованно и отвечая кратко, едва ли одаривая потенциальных женихов очаровательной улыбкой пухлых алых губ. Следующие дальше танцы получаются скверно — если на молодецких гуляниях он с легкостью справлялся с быстрыми движениями, то омежья партия, еще и в непривычно длинном наряде едва ли давалась, ткань мешала и путалась. Золотые браслеты на запястьях звенели кандалами, уши болезненно оттягивали серьги с драгоценными каменьями. Иван ощущал себя смущенно и неловко, казалось, что не было глаз, что не смотрели бы на него, и выразительные взгляды отца и брата явно указывали, что отказывать он не в праве, благо лишь, что не приходилось вытанцовывать с каждым претендентом на руку. Особенно не по себе становится от широкоплечего, с тяжелыми руками князя каких-то земель на востоке, с взглядом цепким и холодным. — У вас очень выразительные глаза, — шепчет альфа на ухо, придвигаясь непозволительно близко и с шумом вдыхая воздух у шеи, явно пытаясь вынюхать феромон. — Вполне обычные, — резко отвечает Иван, сверкнув теми самими глазами и отстраняясь от ушлых мужских рук и давящего, терпкого запаха смородины. Когда-то в детстве он съел махом целую горсть этой ягоды, а после покрылся сыпью, и матери пришлось долго прикладывать к чешущимся пятнам повязки с успокаивающими отварами. — Строптивый какой, — раздается за спиной смешок альфы, и юноша затылком ощущает плотоядный взгляд, скользящий по изгибам тела. Решив, что с него хватит, Иван делает вид, что направляется к столу, а на деле же поджидает момент и ушло выскальзывает из залы, следуя вглубь терема. Несколько поворотов, короткая лестница вниз, и он оказывается в небольшом закутке, что когда-то примыкал к кухне и служил слугам. Потом терем расширили, служилые помещения перенесли, а укромное место осталось. «Да уж…», — хмыкает он, устраиваясь в небольшой нише и выдыхая, — «Отвратительный вечер». Иван прикрывает глаза, погружаясь в собственные размышления — и мысли вновь предательски утекают в навь, смешиваясь с тугим комком тоски в груди. Но этот поток прерывают голоса, что явно постепенно приближаются. «Это же… Вячеслав?», — думает он, с досадой цокая и ожидая, что его заставят покинуть свое укрытие и отправиться обратно на постылый праздник, — «А второй кто?». Да, это точно был его брат, что тоже под шумок покинул душный и шумный пир. Только вот покинул не в одиночестве, а в компании Ратмира — одного из членов старшей дружины. Они не доходят до ниши совсем немного, судя по тому, что слышит омега — останавливаясь аккурат у стены за углом. — Пока Ваньку будут выдавать, про меня авось и забудут… — слышит он шепот, и порыв выйти из укрытия самому обрывают неоднозначные звуки и шепот, — Ты что, ночи дождаться не можешь? — Так что хорошего? — фыркает мужчина, покрывая шею альфы поцелуями, — Когда ты женишься, получишь удел, будешь княжить, уеду с тобой… Наконец сможем не вздрагивать от каждого шороха! «Так, о чем это они?», — Иван невольно замирает, шокировано осознавая, что именно происходит в шаге от него. — А ты об этом омеге подумал? На котором мне жениться придётся? — шепчет Вячеслав, тем не менее смыкая ладони на спине мужчины, — Ему каково со мной будет, а? — Я когда об этом омеге думаю, хочу разорвать его на кусочки, Слав, — коротко стонет Ратмир, упираясь лбом в плечо мужчины в своих руках, — Хотя даже не видел его, или ее… Не трави сердце, душа моя, не трави. Дальше до покрасневших кончиков ушей Ивана вновь доносятся пылкие поцелуи да шуршание одежды, тихие порыкивания и короткие стоны. «Так, ладно, они не будут делать это прямо тут, место тихое и укромное, но не настолько», — сглотнув, думает он, ощущая немалое смущение от того, что стал свидетелем сцены, явно для чужих глаз не предназначенной. — Я не смогу так, — спустя несколько минут вновь раздается шепот Вячеслава, — Нам придется…прекратить все это. — Прекратить? — голос второго альфы наливается металлическими нотками, становясь тяжелым и резким, — Легко же вы, царевич, забираете обратно свою милость. — Мир! — а интонации брата звучат отчаянно и измученно, — Ты же знаешь, что не легко, не говори так! Но есть долг! — Я знаю, что такое долг, Вячеслав, — и от мрачного шепота даже у Ивана мурашки побежали по спине, — Но я от своего ради тебя отказаться готов, — и резко обхватив руками лицо мужчины, он притягивает его к себе, целуя, — Да только вот ты - нет! Дальше омега слышит торопливые шаги, а после — удар кулаком по стене, что заставляет брус содрогнуться. В воздухе стоит агрессивный и терпкий запах смешавшихся феромонов двух мужчин, заставляющий поморщиться. «Вот оно как…альфа с альфой, ну дела», — выждав достаточное время, чтобы дать и брату уйти, Иван осторожно выбирается из своего укрытия, — «Ох, если отец узнает, вряд ли будет рад. Понятно, что он скрывает это!». — Вас все потеряли, — и едва он выходит в первый широкий коридор, его подхватывает под локоть посыльный мальчишка. — Да-да, иду, — сдерживая раздражение, которого ни в чем не повинный слуга не заслуживает, Иван покорно следует обратно к пирующим. «Надо бежать к лешему отсюда, подальше от двора, от терема, от этого царского брака! Зачем мне все это терпеть? Ради чего?», — размышляет он, проходя обратно к отведенному ему месту, — «Так я, быть может, хотя бы сам смогу решить свою судьбу… Милы здесь нет, некого больше защищать, да и кого я могу защитить?». Взяв в руки кубок, он скользит взглядом по зале, полной веселья и шумного гогота. Случайно столкнувшись взглядом с пристальным карим взором отца, Иван выпрямляет плечи, желая выглядеть спокойно и твердо даже под вкрадчивой усмешкой. Юноша отпивает из кубка, и привкус ягодного морса кажется ему чуть слаще, чем раньше, но он не придает этому большого значения.