Полуденное солнце

Поморщившись, Иван переворачивается с бока на спину, в который раз проскальзывая взглядом по голому камню. Круглая, чрезвычайно маленькая комната — явно в одной из тех высоких и острых башен, что он мельком наблюдал со стороны во время прогулок в роще. Здесь нет окон, нет ничего — только узкая кровать с наброшенным соломенным тюфяком и кувшин с водой в углу. Сколько времени прошло, сколько дней он провел в этой, по сути, темнице? Лишь две вещи ясны ему с достоверностью — он все еще жив, и все еще находится в замке. И хотя первый факт мог бы внушать надежду, нечто подсказывало ему, что впереди едва ли маячило нечто светлое. Иван видит спокойное лицо Яги, что пока не выдает ничего. Она смотрит на него так, будто бы действительно видит первый раз в жизни. — Это понадобится, чтобы разорвать связь, — Бессмертный, едва заметно поджав губы, бросает короткий взгляд на вошедшую ведьму и вновь переводит глаза на него, всматриваясь серьезно и сосредоточено, — Держи крепко, эта вещь… — Нет! — резко произносит Иван, резким и судорожным движением впихивая ларец обратно в руки нахмурившегося Кощея и отступая на несколько шагов назад, — Не доверяй ей, она… Но фразу закончить не получается. За спиной мрачной тенью резко вырастает ведьма, хватающая его за шиворот и отделяя от Бессмертного линией высокого зеленого пламени. — Что ж, ты царевич, разве не знаешь, что коней на переправах не меняют? — хмыкает Яга, и юноша обнаруживает в этих сухих и морщинистых руках нечеловеческую силу, — Впрочем, так куда интереснее. Самое главное ты все равно уже сделал, — в ухо змеей вползает шепот, и от этого ядовито-сладкого тона по позвоночнику стекает ледяная дрожь. И хотя пояснения Яга не дает, сердце падает к стопам и дальше, далеко вниз в непроглядную бездну. Ему не надо понимать, он чувствует, что каждым вольным и невольным действием, что привели всех троих в эту комнату, обрек свою пару на значительные беды — и разве действительно не знал об этом, не желал? Теперь сделка с тьмой закономерным образом обернулась сомкнутыми на груди когтями ведьмы. — Ты же не хочешь, чтобы эта маленькая глупенькая овечка оказалась со сломанной шеей, или того хуже, верно? — улыбается Яга в ответ на шаг Кощея к гряде зеленого пламени, опасно проскальзывая кончиком когтя по взмокшей Ивановой коже. — Ты совершаешь сейчас очень большую ошибку, — спокойно произносит Бессмертный переводя взгляд с замершего и бледного как снег юноши на ведьму, — И переходишь очень опасную черту, Яга. Иван же, чьи ноги приросли к земле, пытается дернуться, но тело больше ему не подчиняется. — Да? Кажется это ты, Князь, совершил ошибку. Точнее целую вереницу ошибок… — ведьма растягивает губы в широкой, насмешливой улыбке и ушло выуживает из кармана непонятное для Ивана нечто, швыряет его к ногам Бессмертного. Сплетение соломы и ниток, в котором оба из них с легкостью узнают и перья из плаща Кощея, и темные волосы с его головы. Самая примитивная и простая вязанка для порчи, призванная не сморить болезнью или чередой неожиданных злоключений, а стать демонстрацией того, как в самом сердце Тьмы ведьме удалось сплести заговор против правителя нави. И руками того, кто должен быть ближе всего, того единственного, кому Бессмертный мог бы раскрыть свои объятия по-настоящему. — Разумеется, использовать по назначению смысла не было, но сам факт приятен — как думаешь, благодаря кому мне удалось все это получить? — глумливо продолжает Яга. «Вот значит, для чего ему в действительности понадобился плащ», — мелькает отстранённая мысль в Кощеевой голове, пока он медленно скользит взглядом по вязальной кукле. И Иван, чье сердце бешено колотится, обещая вот-вот вырваться из груди, наблюдает за тем, как губы Бессмертного на долю секунды вздрагивают, но мужчина сразу берет себя в руки, не позволяя болезненности неожиданной силы проступить на лице. — И твой милый, — эти слова Яга особенно смакует, растягивая рот в ухмылке, — еще кое-что мне обещал, — она кивает на ларец, что хранит в себе Иглу. — А в последний момент струсил? Как малодушно, — устало усмехается мужчина, пронзая Ивана взглядом, достающим до самых поджилок. Он видит в нем лед презрительного разочарования, что на самом деле лишь надежно сковывает бурлящую на дне лиловой бездны болезненную ярость. — Я не… — пытается начать юноша, ощущая, как холодеют руки, — Это не так! Я понял, что… — Понял, что быть покладистой омежкой при Темном Князе вполне себе выгодно? — перебивая, снисходительно роняет Яга, — Распробовал? Решил, что сытая жизнь в постельных шелках всяко свободы милее? — от каждой фразы, брошенной в воздух ядовитой стрелой, глаза Кощея темнеют, а юношеские ладони в бессилии сжимаются в кулаки, — В чем именно хочешь оправдаться, Ванюша? Ты хотел, — продолжает ведьма, неотрывно наблюдающая за лицом Бессмертного, замершего в омертвелой маске, — Мы все понимаем, что ты хотел. Потому что у тебя была возможность отказаться в любой момент, и ты солжешь, если скажешь, что было иначе. «Иначе ничего бы и не сработало», — она плотоядно облизывает губы, наслаждаясь каждым мгновением происходящего. Пусть Кощей едва ли выдает всю полноту истинных чувств, но плотно сжатые губы, потяжелевший взгляд и едва заметно подрагивающие кончики пальцев все обличают их. «Я ведь не струсил, я передумал!» — с отчаянием думает Иван, ощущая, как в груди пульсирует нечто горячее и распирающее, желающее продрать когтями изнутри, — «Но разве он теперь поверит мне!». Он переводит взгляд на валяющееся в ногах Бессмертного сплетение перьев, волос и соломы, служащее доказательством куда более сильным в сравнении с его возможными возражениями. «Уже поздно, слишком поздно», — в горле встает острый, шипастый ком, — «Я просто не успел… Хотя была ли бы разница?..». Но с раскалывающей душу неотвратимостью он чувствует, что была — сейчас у него нет ни мельчайшего шанса доказать, что, после той ночи нечто в нем, вздрогнувшее и треснувшее, просто не позволило более хранить этот заговор в тайне. — Кровь не вода, — неслышно слетает с Кощеевых губ, и Иван, что не может услышать этих немых слов, тем не менее ощущает, как Тьма вокруг сгущается. Грудь еще сильнее сдавливает, до невозможности вздоха, до припечатанной каленым железом раны. «Это…это он чувствует?! Или я?», — с отчаянием думает он, прикусывая губу от давящего ребра ощущения. Быть может, не держи его ведьмина рука за шкирку, и колени бы подкосились — настолько тяжело это чувство, рождающее из силы боли душевной боль физическую. — Что ж, кажется, твой план так или иначе не сработал, — ровным, безмятежным тоном роняет Кощей, коротким поворотом запястья заставляя ларец с иглой исчезнуть, — Представление интересное, но не ожидай, что тебе удастся покинуть эту комнату или тем более замок. И дальше дезориентированный Иван следит за еще одним взмахом когтистой длани, заставившим стены вспыхнуть десятками фигурально вычерченных знаков. При всей необходимости обратиться за помощью к Темной Матери, которую до сего дня Бессмертный едва ли мог уличить в чем-то предосудительном, он не исключал риски. «О, позаботился, предусмотрительно. Но представление только начинается, мой дорогой», — угрожающе скалится Яга мимолетным, сощуренным взглядом окидывая вспыхнувшие на стенах знаки. В груди ведьмы разливается сладостное предвкушение, ибо она не сомневается, что ставку сделала верную. — Сможешь оставить своего красавца в таком положении? — она цепко хватает юношу за лицо, смыкая когти, — Уверен? Кощей на эту реплику даже не оборачивается, и Иван, замерев, лишь наблюдает удаляющуюся к концу залы прямую как стрела спину. — Ох, кажется твой альфа готов бросить тебя в столь бедственном положении, — сведя брови в приторном сочувствии протягивает Яга, скосив взгляд на его бледное, перекошенное в смятении лицо, — Разве мы можем это позволить? И дальше его воспоминания меркнут — потому что все тонет в огненном мареве боли, что застилает собой все. Попытки вспомнить, что именно это была за боль, и что происходило дальше, всегда кончаются одинаково: по вискам словно начинают бить молотками, а после голову замыкало в горящий обод. «Так странно», — медленно думает Иван, поворачиваясь на бок и касаясь ладонью своего впалого живота, — «Нет ни шрамов, ни следов, а такое чувство…странное». Спустя смутную дрему и вялое, неопределенное количество часов, которое ввиду отсутствия солнца измерить невозможно, его одиночество прерывают. Дверь со свистящим, давящим на уши низким скрипом отворяется. — Пришел в себя, свет мой? –и спертый воздух рассекает, казалось бы, ровный и спокойный голос. Иван мгновенно замирает, ощущая как по телу морозной дрожью бегут мурашки. Нет, не только лишь высокая темная фигура входит в его темницу — с ней порог переступает сгущенный сумрак, леденящий душу мертвецкий холод. Запах пряностей ощущается острым и тяжелым, вдавливающим в пол, захлестывает Ивана с головой, опутывает удавкой. — Ты оказался не так прост, как кажется, верно? — Кощей одаривает его улыбкой, что ощущается куда страшнее самого злобного оскала, что юноше когда-либо доводилось видеть на этом лице. «Невинный юнец, храбро пожертвовавший собой ради сестры… Бедняга, не знавший о том, что он омега, боги, как я мог быть так слеп?!», — Бессмертный, клацнув клыками, делает обманчиво спокойный шаг к постели. — И не побоялся даже полезть к озернице ради благого дела? — продолжает он, — Риск стоил того, верно? «Он думает, что это тоже было специально?!», — Иван поеживается, ощущая, как с приближением мужчины все вокруг окутывает могильным холодом. — Это не та…- пытается начать он, но фразу обрывает звонкая и хлесткая пощечина, от которой голова с болезненным хрустом шеи дергается в сторону. — Заткнись, тварь, — отрезает Бессмертный, с отвращением поморщившись. Вид распластавшегося, бледного и осунувшегося пленника заставляет нечто внутри тревожно дернуться, но этот порыв почти сразу тонет в выжигающей злости. «И вот почему он так упорно стремился залезть в мои чувства! Пытался выведать все для нее!», — лицо Кощея искажает болезненный, почти надломленный оскал. В голове помимо воли всплывает мягкое, расслабленное лицо юноши, что так близко, дыхание к дыханию к нему, теплый и доверчивый. Он думал, что позволяет себе невинный обман, окутывает их иллюзорностью сна, но, как оказалось, в иллюзию был погружен он сам. Рука, что скользит по его волосам, зарываясь пальцами, такой мимолетный и мягкий жест. Не было на самом деле никакой робкой нежности, никакого стыдливого желания близости — лишь коварное желание получить требуемое ведьмой. Как он мог довериться этому хоть на мгновение? Хоть на долю секунды? «Какой же он хороший лицедей», — в мертвых венах бурлит ядовитая ярость, подобную которой он испытывал многие десятилетия назад, — «И поэтому согласился делить ложе вне течки, а еще изображал как ему это тяжело дается! Знал, что я ни в жизни не поверил бы в елейную покладистость или в то, что он не пытается бороться со своим вожделением!». — Хотел узнать, что я такое на самом деле, — усмехается Бессмертный, всматриваясь в хрупкую фигуру, осевшую на солому, — Разобраться в том, что на душе у истинного, какая трогательная забота, — и ледяная рука не удерживается от того, чтобы отвесить вторую звонкую пощечину по едва поднявшему голову пленнику. Все складывалось в одну простую картинку, каждая мелкая деталь, которая казалась случайностью, мимолетным совпадением, теперь склеивалась в одно. И то, как прост этот план был, и как одновременно коварен и жесток, доводило Кощея до приступа натурального бешенства. Разве может альфа не обращаться мыслями к своему омеге, что в бреду пытается отойти от ядовитого укуса, балансируя на тонкой грани беспамятства? Разве может позволить, чтобы кто-то иной бесцеремонно касался и лапал? Разве может отказаться от истинного, что сам приходит в его постель, окутывая запахом, что разливает по венам пылающую страсть в одно мгновение? Разве может противиться осторожной, робко уложенной на грудь ладони? Все это по капле усиливало связь, укрепляло и так до омерзения крепкую нить, что сплетали для него в паутину, призванную задушить, лишив возможности всякого выбора. Что за глупостью было хоть на миг допустить нелепую мысль о том, что он, этот строптивый омега, отрицающий связь не меньше его самого, на самом деле, в глубине своей сущности все же нуждается в нем? «Теперь понятно, почему он и тогда отверг метку», — Бессмертный оскаливает зубы, — «Это бы привело к тому, что весь его план полетел в тартарары». — Я хочу узнать ответ лишь на один вопрос… Что именно она тебе пообещала? — продолжает Кощей, подхватывая осевшего на постель юношу за подбородок и с силой сжимая лицо, — Богатство? Неизмеримое количество злата? — тон опускается до низкого, шипящего ядовитой змеей шепота, — Или власть? У третьего сына положение никчемное, ни земель, ни терема, дай бог дружину личную заиметь, еще и омега… Пророчила тебе отцовский трон окольным путем? Или больше, над всеми окрестными землями от моря до гор? «Хотя, не думаю, что тебе нужно было многое, чтобы согласиться», — думает Бессмертный, всматриваясь в бледное лицо, раскрашенное струящейся из носа дорожкой крови, — «Человек всякий одно к одному, а уж яблоко от яблоньки точно не далеко падает». — Отвечай, — голос становится еще ниже и глуше. «Он убьет меня», — пока Иван всматривается в почерневшие от гнева глаза эта мысль приходит в голову странно спокойно, будто уже и нет смысла сопротивляться — «Странно, что я вообще все еще жив…». — Она обещала сделать меня бетой. Настоящим бетой… — наконец произносит он дрогнувшим голосом, и кончики пересохших и потрескавшихся губ расходятся в блеклой, полной горечи улыбке. Сейчас это кажется ему смешной, нереалистичной фантазией, мечтой о простой и обычной жизни, насмешливо отобранной судьбой. Было ли все обманом, коварным планом беспощадной ведьмы с самого начала? Или дело было в том, что он не смог пойти до конца, вложить в сухие руки обещанное? Все было глупо, нелепо и неловко, подобно ему самому — он, считавший, что ненавидит этого мужчину, все равно не нашел сил довести свое предательство до конца. Когти на его шее едва заметно вздрагивают. — Да, твой истинный предал тебя, а предательство наше Темнейшество разумным образом не прощает, — слова ведьмы льются ядовитым потоком, и нет ему конца и края, — Но был ли у него выбор? — она сводит брови в насмешливой, приторно-сочувственной гримасе, — Маленький, слабый человечек по оплошности судьбы угодивший в лапы Князя Тьмы… О такой ли паре он мог мечтать? — еще один истошный, рваный крик разрывает воздух в зале. Иван бьется в агонии в руках ведьмы, что с легкостью сплетает в его сознании одну ужасающую, неотличимую от реальности картину за другой. Она в этом знатная мастерица, Кощей знал. Убивает ли юноша сейчас самых близких и любимых своими руками, или умирает от их рук? Стоял над поверженной по своей вине дружиной? Видел горящий отчий дом, хладное тело сестры? Судя по отчаянным крикам Ивана, видеть и ощущать мороки Яги невыносимо. Они сводят с ума, срывая с искусанных в кровь губ отчаянные возгласы: Нет! Пожалуйста, прошу! Только не ее! Только не его! Хватит! — Знаешь, его ведь можно пожалеть, разве не так? Быть может, если бы ты заботился о своем омеге должным образом, он бы не пошел на столь отчаянные и глупые поступки? «Мне нужно просто уйти отсюда», — закрыв глаза, думает Бессмертный, — «В драку один на один она не пойдет, и из замка в прежнем положении ей не выбраться, это клеть и тупик». Иванов голос сломанным хрусталем отскакивает от холодного камня, оставаясь в его ушах изматывающим звоном. «Что до убогой жизни этой лживой твари? Она ничего не стоит, он ничего не значит для меня, неужели весь ее план держится на том, что я не смогу преодолеть эту связь и…», — думает он, не замечая, как меж плотно сжатых губ продирается агрессивный рык. И за спиной раздается еще один крик, отчаянный, срывающий голос омеги в мучительный хрип. Кощей помимо воли делает глубокий вдох — к горчащему запаху трав примешивается аромат горячей крови. К боли внутренней, что Яга создает в сумрачных кошмарах, добавляется живая, существующая в реальности — то рука ведьмы резким и безжалостным движением протыкает живот юноши, соскальзывая от пупка до паха. — Ох, как неосторожно получилось, — цокает она языком, облизывая с когтя горячую и сладкую молодецкую кровь, — Но этот омега едва ли бы понес дитя, так что ничего страшного. Ивановы крики постепенно затихают, превращаясь сначала в рваные выдохи, а потом в тихие, едва слышные стоны. В полной тишине алые капли падают на каменный пол. Кап-кап-кап. В груди Кощея каждая их них отзывается глухим ударом. — Чего ты хочешь? — он, не дошедший до дверей нескольких шагов, оборачивается, сталкиваясь взглядом с двумя зелеными глазами, пылающими демоническим огнем. — Вот это уже другой разговор, Князь, — улыбается ведьма, показательным жестом разжимая руки и позволяя истекающему кровью бессознательному телу рухнуть на пол, — Но задай свой вопрос правильно — что ты готов отдать за него? Она с шумом втягивает воздух — никогда не ощущала от этого альфы такого сладкого запаха болезненного отчаяния. — Вот как… — усмехается Бессмертный, постукивая когтями по шее, аккурат над венами, по которым сердце, бьющее учащенным ритмом разгоняет теплую кровь: «Что ж, Яга, вынужден признать — ты отлично все продумала». Это было куда страшнее всех его худших предположений — так просто и очевидно, как он сам не понял этого раньше? Самым отвратительным было то, что это можно было бы понять. — Ты убьешь меня? — медленно произносит Иван, немалой силой воли удерживая себя на месте — вжиматься в стену бессмысленно, и отчаянного, трусливого страха он испытывать не желал. И быть может, иные сказали бы, что стоит попытаться разжалобить Бессмертного, упасть в ноги, омыв слезами не то запоздалого раскаяния, не то отчаянной борьбы за жизнь. Вновь попытаться объясниться, торопливо, судорожно заикаясь рассказать о том, что в действительности не имел больше сил и не хотел продолжать лжи меж ними. Но для Ивана все это теперь смысла не имеет, будет выглядеть лишь унижающей остатки и так уничтоженной гордости попыткой лжеца обелить себя. — Я бы предпочел дать тебе умереть от ее пыток, — холодно бросает Кощей, обхватывая омежью шею в кольцо ледяных ладоней, — Но как видишь, не вышло. «Быть может, выйдет сейчас», — и болезненно усмехнувшись, он резко смыкает пальцы. Иван, от резко нахлынувшей боли, издает вскрик, но он тонет в пережатом горле, превращаясь в глухой хрип. Он пытается ухватиться за руки, что смыкаются на шее, в бессилии царапая ногтями серую кожу, но это все равно, что пытаться сдвинуть с места пудовый каменный валун. В уголках поблекших васильковых глаз выступают слезы удушья, но маска ледяной безэмоциональности на лице Кощея едва ли трескается, и, поморщившись, он лишь сильнее сжимает горло. Однако ровно за секунду до того, как воздуха в груди юноши больше не остается, и прыгающие перед глазами белые точки должны уступить место ровному сумраку, Бессмертный так же резко размыкает руки. «Почему…почему даже сейчас я не могу?! Пересилить это!», — сжав зубы до скрипа челюсти с бессильной яростью думает он, вглядываясь в распластавшееся на лежанке тело, — «Не могу просто прикончить его!!! Я убил сотни своими руками, тысячи гибли по моему приказу и почему он!!! Почему ради него я был готов отдать все! Все!!! Он не заслуживает этого!», — и, хотя самому Кощею воздух давно не нужен, он тоже чувствует, что задыхается, — «Они…они никогда этого не заслуживают…». Иван, подняв мутный взгляд на нависающее сверху лицо, даже сквозь расплывчатую дымку слез, видит, как лиловая бездна прожигает льдом ненависти. «Он?..», — сглотнув, думает он, судорожно откашливаясь и вздрагивая всем телом в столь слабой и бессмысленной, сколь инстинктивной попытке отползти подальше. Легкие горят, как и кожа на шее, которую юноша судорожным движением ощупывает. В этой комнате нет зеркала, но Иван и так знает, что синяки уже расцветают багряным заревом. «Он…он предал меня, как всегда…как тогда…они всегда предают», — Кощей же на мгновение прикрывает ладонью глаза, морщась от боли, что резко пронзает виски. — Если бы ты только знал… — и наконец он же прерывает длящееся нестерпимо тяжелые минуты молчание, — насколько мне невыносимо видеть твое лицо. Иван, сглотнув в пересохшем горле, не имеет слов чтобы ответить или возразить — те самые слова застревают в глотке царапающим куском стекла. Не выходит произнести ничего. Ни — Я пытался тебя предупредить, разве не так? Ни — Много ли выходов у меня было? Ни — Мне тоже было больно, когда ты поступал со мной как заблагорассудится. Ни — А ты думаешь, я могу видеть твое? Оправдания и возражения кажутся смешными, опоздавшими, а самое главное — никому не нужными. — Так не смотри, — едва слышно хрипит юноша, закрывая глаза. Голова кружится, и все еще тяжело дышать, и прижав колени к груди, Иван, замерев, ожидает следующего удара — но вместо этого слышит острый стук каблуков и громкий, сотрясающий стены хлопок двери. «Истинные…», — поморщившись от боли в лице, юноша усмехается, вытирая тыльной стороной ладони текущую из носа кровь, что смешивается с пощипывающей, соленой каплей, одиноко скатившейся по щеке. Спустя неопределенное количество часов дверь снова отворится, но на пороге будет лишь слуга, что с лицом, не передающим пленнику никакой эмоции, протянет одежду и выведет прочь, указывая следовать за собой по кажущейся бесконечной лестнице. Иван, у которого не осталось сил ни предполагать, ни надеяться, ни недоумевать, молча преодолевает ступень за ступенью, пока с удивлением не понимает, что его ведут к выходу. За воротами его встречает оседланная лошадь, и покрытая чешуей рука нечисти протягивает ему небольшой, сложенный кусок пергамента, чтобы после молча затворить ворота, оставив за ними растерянного, едва верящего в происходящее юношу. Полагаю, что произошедшего более чем достаточно, чтобы эта связь, если не была уничтожена полностью, то истлела в значительной степени. Когда получишь метку альфы — разрыв закрепится окончательно. Границу нави ты сможешь пересечь только в одну сторону. От письма веет холодом, сухие и выверенные слова, ничего лишнего. Но сквозь острые буквы, выведенные твердой рукой, сочится все то, что адресат письма так тщательно желал скрыть. «Иными словами, катись на все четыре стороны, я тебя ненавижу, буду рад если сдохнешь сам где-то по дороге», — думает Иван, сжимая в кулаке записку. Печально усмехнувшись, он вздыхает, бросая последний взгляд на возвышающийся среди темных лесов замок, что долгие месяцы служил ему нежеланным приютом. Рядом с этими острыми башнями, высокими воротами, юноша особенно остро ощущал себя маленькой, слабой фигурой, измотанной борьбой с силами больше самой себя. «Но разве…разве это не чудо вообще, что я вышел отсюда? Что я вышел живым? С пустой шеей, без метки, разве это не свобода? Разве это… Почти не то, что я хотел, о чем мог лишь мечтать?» — размышляет он, скользя глазами по высоким каменным сводам. Но вопреки мыслям, внутри, так же как в застенках темницы, глухо и пусто сквозил холодный ветер. В юношеской груди не торжествовали ни радость, ни легкость, и он ощущал себя луком, что был погнут и, быть может, даже сломан, а сейчас будто бы починен. Глянешь внешне — цел и пригоден, да уже не так гибок и легок, а вся внутренность дерева на самом деле испещрена трещинами и сколами. За Иваном, что замер у ворот, тем временем цепко и пристально наблюдают лиловые глаза. «Так или иначе, я почти вышел сухим из воды», — мрачно размышляет Бессмертный, всматриваясь в пленника, повернувшего лощадь прочь, — «Насколько это вообще было возможно...», — и когти с силой сжимаются на бокале. — Какая трогательная картина, — притворно ласково протягивает Яга — ужасно умилительно, Князь, кто бы мог подумать. Он, поверженный, ослабленный, униженный, стоит на полу на коленях, прижимая к себе истекающего кровью Ивана. Белое лицо, спутанные, взмокшие короткие пряди, синие губы. Грудь едва ли колышется от слабого дыхания, и его острый слух чутко различает, как медленно бьется сердце юноши. Поморщившись, Кощей бросает мимолетный взгляд на ведьму, протягивая к вспоротому животу ладонь. Сколько вообще у него еще будут силы? Он хотел бы направить их совсем в иное русло, но это сильнее его. И самую сильную ненависть Бессмертный испытывал не к торжествующему врагу, а к самому себе. Измученно застонав, Иван в беспамятстве хватает его за свисающий край одежд. — Какое счастье быть с истинным, не правда ли? — уже не смотря на врага, мурлычет Яга, распахивая ларец. Скрюченный палец тянется к покоящейся на подушке Игле. Рука продолжает сильнее и сильнее сжимать бокал, пока толстое, резное стекло не раскалывается в дребезги, разлетаясь по комнате. Темное вино стекает по серой коже, мешаясь с каплями крови из порезов, что почти сразу затягиваются. Отмерев, Кощей оскаливается, и, пнув ногой осколок, выходит прочь, более не оборачиваясь на окно и покидающего его владения Ивана. Тот проходит сквозь земли нави быстро и легко — всякая темная сущность сторонится юношу, беспрепятственно позволяя уйти. И все равно путь не прост — он давно не держался в седле, еще и так долго, но все равно долгих передышек себе не позволял, пока наконец не подошел к землям на границе. Там он наконец дал себе передышку, и, найдя ближайший водопой, привязывает лошадь, наконец разминая затекшие ноги и после засыпая долгим сном под ближайшим деревом, но беспамятство не может укрывать его вечно. Проснувшись и смыв в реке пот и усталость пути, Иван погружается в размышления. «И так, что же мы имеем? Царский омега не сохранивший чести, перспективы мне нарисовали ясно…», — он в задумчивости поглаживает лошадиный бок, — «Отправиться куда глаза глядят, в иные, незнакомые земли, придумать историю о сиротстве, начать все сначала? Пойти в какое-то подмастерье, рабочие руки везде нужны…», — но улыбка почти сразу стекает в печальную усмешку, — «Хотя омеге с этим куда сложнее, все время забываю». Вокруг тихо колыхаются верхушки деревьев, мерно журчит и переливается вода, раздается короткое чириканье птиц, и больше вокруг нет никого и ничего. Вздохнув, Иван утыкается лицом в жесткую, щекочущую кожу темную гриву. «Все же, они моя семья, и там мой дом, все родное, что дорого мне», — думает он, печально улыбаясь самыми краями губ, — «Сережа, Мила…они поймут меня». Сжав поводья, юноша выпрямляется, направляя лошадь в сторону отеческого царства.