Полуденное солнце

Пробуждение выходит медленным, и сумрак в комнате располагает к тому. «О-ох черт, чувство конечно… Словно после великой битвы или попойки», — хмыкает Иван, медленно садясь в кровати. Зевнув, он потягивается — в теле все еще ощущалась толика усталости, но и чувство расслабленности. Быстро приходит понимание, что все это время спал в личных покоях Кощея. И порой сквозь дрему ощущал объятье когтистых рук, короткое поглаживание по волосам, скользящие поцелуи в висок и уголки губ, на которые он отвечал невнятным бормотанием. Тепло, приносимое холодом. Почувствовав прилив смущения, юноша поднимается на ноги, укутывая наготу в покрывало — одежды поблизости не наблюдалось, разве что можно было самовольно вытащить что-то из обширной гардеробной Бессмертного. Неуверенно оглядевшись, он скользит глазами по комнате, пока не натыкается на стекло в черной резной раме, в котором неизбежно встречается со своим зазеркальным двойником, от которого он так долго бежал, отворачивался, отказывался видеть глаза в глаза. Быть может, настало наконец время взглянуть? Иван делает шаг к зеркалу, приспуская покрывало. Привычное лицо — васильковые глаза, аккуратный, чуть задранный кверху нос, пухлые губы, взлохмаченные, сбитые кудри. «Так быстро прижилась…», — рассеяно размышляет он, касаясь метки на шее. Несколько ярких, бросающихся в глаза точек, но ни воспаления, ни боли, ни припухлости. В памяти всплывает супруг брата, который на утро после свадьбы, на второй день пира восседал рядом со Святославом с видом бледным, изнеможённым — и по традиции, с оголённой шеей, укус на которой явно все еще болезненно кровил. Выдохнув, Иван позволяет покрывалу стечь со своих плеч, обнажая следы всего, что случилось с ним в этой и не только комнате. Засосы и прикусы, следы царапин и хватки крепких рук уже сходили, бледнея, но все равно были явственно видны - плоть, что была взята и отдана. Сглотнув, он продолжает всматриваться в отражение — те самые подмеченные когда-то Бессмертным тонкие запястья и щиколотки, невысокий рост, пропорциональные всему телу, но далеко не широкие и мощные ладони. «Вот он я? Омега…», — он пытается улыбнуться своему отражению, но выходит нечто неуверенное, почти робкое. Иван со вздохом прислоняется лбом к зеркалу, укладывая ладонь, и юноша в зеркале двигается навстречу. «Все это уже безвозвратно», — думает он, ощущая нечто похожее на светлую печаль. И с удивлением отмечает в ней оттенок успокоения — будто внутренний зверь, что маялся в нервной неопределенности, наконец успокоился, затих, свернувшись клубком. «Да уж», — но сам Иван не удерживается от смешка, в котором понимание неизбежного смешивается с досадой, — «Что ж, рано или поздно…все равно к этому шло», — и пальцы вновь во многом неосознанным жестом потирают метку. В голове всплывают картины последних дней — и то, как с удовлетворенным рыком Бессмертный прикусывал и вылизывал оставленный след, доводя юношу до сладкой судороги. Но не с такой же последовательностью он избегал его все дни до этого? «В гоне альфа мало что соображает… Так-то торопиться он явно не хотел», — хмыкает Иван, осторожно выглядывая за дверь и обнаруживая там служанку. — Мне бы не помешала одежда. — Да, господин, — мавка опускает ему глубокий поклон, и от этого, вкупе с невиданным ранее обращением Иван невольно вздрагивает, ощущая как по кончикам пальцев пробегают холодные мурашки. Когда он идет по коридорам, другие случайно встреченные слуги, что раньше могли спешить дальше по своим делам, порой даже не замечая пленника, теперь останавливались, опускаясь в поклоне, и от этого становится неловко и отчасти неуютно. Это чувство лишь умножается, когда он сталкивается с Вазирем. И пусть он, в отличие от мавок, не склоняет спину, но впервые опускает голову, окидывая его пристальным взглядом. — Вам что-нибудь нужно? — вкрадчиво интересуется скорпион. — Нет, все в порядке, — быстро произносит Иван, разведя губы в неловкой улыбке. Дальше он ускоряет шаг, желая как можно скорее скрыться от всех глаз, и оказавшись в собственных покоях, торопливо захлопывает дверь, наконец выдыхая. «Это безвозвратно», — вновь мелькает в голове, на сердце ложатся смутные тревога и волнение. Однако желание скрыться в своих неопределенных чувствах и не казать носа из комнаты скоро сталкивается с не менее интенсивным чувством голода, и юноша осознает, что вообще слабо помнит, когда последний раз нормально ел. Поэтому Иван все же спускается в обеденную залу, с облегчением выдыхая — кроме скатерти самобранки там пока никого не было. «Готов кабана сейчас съесть», — думает он, с наслаждением откусывая ломоть свежего хлеба. Однако его одиночество вскоре прерывают. — Проснулся-таки? — от трапезы отвлекает голос Бессмертного и короткое поглаживание по спине — мужчина, как всегда, подкрался неслышно. — Ага, — коротко произносит Иван, оборачиваясь на вошедшего, — Долго спал? — Почти два дня, — роняет Кощей. Он в ответ молча кивает, вновь испытывая прилив смущения. Контраст близости и расстояния меж ними теперь ощущался особенно ярко — память прекрасно хранила нежные, ласковые прикосновения рук, что с легкостью подхватывали, прижимая к себе, жаркий, пронзающий шепот. Сейчас же альфа возвышался над ними с привычно ровным выражением лица, привычно мрачный и величественный в своих темных одеждах. Бессмертный тем временем пристально разглядывал его, зацепляясь за рубаху с высоким, застегнутым на все пуговицы воротом, надежно сковывающий юношескую шею. Иван, любящий свободу в одежде, такие фасоны раньше действительно не жаловал за ощущение стянутости и давления на тело, и в иные дни разгуливая с распахнутой в верхней части рубахой. Поджав губы, Кощей нахмуривается, и когтистая длань тянется к шее, расстегивая жемчужные застежки и обнажая укус у основания шеи. «Зажила, как влитая, словно всегда здесь и была…», — размышляет он, не удерживаясь от того, чтобы проскользнуть по следу когтями, — «Значит, он принял ее. Хотя может ли быть с меткой истинного иначе?..». И странным образом его досада и раздражение множатся — к чему тогда этот высокий ворот? Что он скрывает для Ивана? Тот тем временем поднимает васильковый взгляд на возвышающуюся перед собой фигуру, осторожно касаясь ладони на своей коже. И будто мягким током проходится чувство. — Ты злишься, — и поэтому его следующая реплика звучит не вопросом, а вполне твердым утверждением. — С чего ты взял? — коротко нахмурившись, холодно и ровно произносит Бессмертный, отстраняя пальцы от теплой шеи. «Почему он всегда отрицает свои чувства?!» — с недовольством думает Иван. — Раздражаешься, быть может, — хмурится он, вновь поворачиваясь ко столу и одергивая ворот, скрывающий шею, -Если ты не хотел бы, чтобы я это ощущал, тебе не стоило ставить метку. — Полагаешь? — и Кощей все же не удерживает ровный тон голоса — тот опускается до низкого, язвительного шепота. «Любой другой бы из кожи вон лез, чтобы показать, что является обладателем метки Князя Тьмы», — Кощей всматривается в сидящего за столом омегу, ощущая как раздраженная досада поднимается внутри словно тесто в кадке — намереваясь выйти за положенный ему край. Ибо проблема была в том, что Иван любым другим не был. И от того так отчаянно, так сильно хотелось, чтобы тот желал быть рядом, быть подле, желал по-настоящему. — Просто предпочёл избежать лишнего внимания, — насупливается юноша. — А о том, что твой запах изменился, ты не подумал? — морщится Бессмертный, подхватывая его подборок и заставляя заглянуть в свои глаза. Травы и пряности плотно смешались в единое, составив неразличимый ансамбль, и блеклый в былые дни феромон раскрылся в полноте, обрамленный яркими нотами горького, острого и пряного. «Да, точно», — Иван с досадой выдыхает, и чутко наблюдающий за ним Кощей замечает, как юношеские плечи понуро опускаются, — «Смешно, мне достаточно только показаться где-то и все уже понятно…» — Ты мой омега, — и озвучивание этого факта отдается по обоим искрой, которую Иван выдает вздрогнувшими ладонями, а Бессмертный, как обычно, скрывает, лишь подмечая терпкое чувство, бултыхающееся меж ребрами, — И к тебе всегда будет соответствующее отношение, — и тон мужчины вновь выравнивается, но теперь его собеседник отчетливо ощущает за холодностью и безэмоциональностью чувство, что ближе к досаде, нежели к гневу, — Почему тебя это расстраивает? «Его омега… Не поспоришь уже. Омега всегда чей-то, так ведь?», — внутренне усмехается Иван, ощущая тонкий укол в груди. — А разве я расстраиваюсь? — разведя губы в короткой улыбке, он стремится повторить интонации самого Кощея, не желая выдавать смутных чувств, клубящихся внутри. — Язвишь, да? — тот с усмешкой отпускает его подбородок. Потому что он чувствовал, конечно, чувствовал, и сейчас куда сильнее и точнее, чем раньше. Растерянность, тонкий флер тоски, тревога — вот что сейчас витало вокруг его омеги. В ответ Иван коротко пожимает плечами. — Просто нужно больше времени чтобы привыкнуть. Мне не хочется какого-то особого отношения к себе только лишь по факту наличия твоей метки, этих поклонов, взглядов снизу-вверх, вот и все. — Больше времени чтобы смириться? — хмыкает альфа, скрывая за этим легким смешком растущее раздражение. — Для тебя смириться значит сдаться? — резче отвечает юноша, бросая хмурый взгляд исподлобья. «Для меня смириться значит не выбрать на самом деле», — поджав губу, Кощей всматривается в насупившегося омегу, — «Но мне нужно научиться довольствоваться тем, что есть». — Мне казалось, ты не из тех, кто сдается. «Быть может, лишь был не из таких», — реплика мужчины проходится острым кончиком, дразняще укалывая юношеское сердце, — «Всякий раз, как я пытался бороться, сделать что-то правильно, едва ли выходило что-то хорошее… Куда меня это привело?», — и Иван бросает пространный взгляд сквозь залу, к узкому и высокому окну, через которое проникала полоска света, — «И теперь я здесь, и ничего уже никогда не будет как прежде». — А мне казалось ты не из тех, кто забирает свое слово назад, — тем не менее он быстро парирует реплику, ощущая медленно нарастающие напряжение. — Полагаю, мы оба не оправдали собственных надежд, — до него доносится усмешка, а после он чувствует, как Бессмертный едва ощутимо проскальзывает когтями по его плечу- мягко, словно желая оставить ладонь, быть может, приобнять, вновь развернув к своему лицу, заглянув в васильковые глаза. Но вздрогнув, касание затухает, превращаясь в стук каблуков. Иван ощущает, как в груди стягивается плотный комок и смутный порыв, что сложно выразить словами — обернуться, вновь поймать холодную ладонь, сжать, заглянуть в глаза, сказать — Я ведь не хочу, чтобы было так, я не хочу ранить тебя, и о твои иголки колоться не хочу, разве ран и так не слишком много? О чем ты молчишь в своей печали, почему никогда не показываешь ее? Что за пропасть меж тобой и мужчиной, что обнимает меня ночами? Смогу ли я перейти по ней? Но когда он все же оборачивается, пытаясь начать порывистую фразу, уже слишком поздно — высокая темная фигура неслышно выскользнула за двери, оставив за собой флер горьковатых пряностей. «Да, быть может, молчание и шло бы нам на пользу», — с досадой думает он, вновь поворачиваясь к тарелке. И хотя Кощей стремился не придавать большого значения уже привычному обмену репликами, вечером, когда заботы отступили, и он перешагнул порог своих покоев, на него вновь нахлынула досада. Странное чувство пустоты — нет больше тихого дыхания, теплого тела в темном ворохе простыней, обволакивающего запаха полевых трав, который сразу будто рассеивал и растворял в себе все скопившееся в альфе напряжение. Это казалось таким естественным, самим собой разумеющимся — мирное сопение юноши в подушках рядом. Быть может, ему стоило просто сказать об этом, быть может, он сам мог вновь принести Ивана сюда, четко и выразительно проговорив, что место омеги здесь и нигде больше. Но тот, в свою очередь, мог вполне остаться сам, если желал этого, но предпочел вернуться в свои покои при первой же возможности. Или дело в натянутом разговоре за трапезой? «Прозаика жизни», -хмыкает Бессмертный, щелчком когтей роняя склянку с тушью на столике у зеркала, — «Никогда не стоит доверять ни ночным словам, ни ночным чувствам». Это, конечно же, слишком мелочный повод для огорчения Князя Тьмы. Но достаточный, чтобы его омега ощущал смутные чувства, которые еще с трудом мог отличить от собственных, весьма схожих. «Ему не нравится, что я закрываю метку?», — размышляет Иван, почти не глядя протягивая иглу сквозь лен. Он в какой-то момент осознал, что не прочь вновь занимать свои руки этим делом — оно действительно успокаивало, быть может чуть меньше пускания стрел в портреты, но все же, и в конце концов, какая разница, омежье или нет? «Мог бы прямо об этом и сказать, но это глупо! Все…все и так ясно, но он хочет лицезреть знак обладания мной, и это просто дурацкое альфье собственничество! А я не вещь! Это мое тело, в конце концов, он и так мял его, как хотел!», — и следующий кусок полотна протыкается с особым усилием, что кончается уколотым по неаккуратности пальцем. «Или переживает, что я… Не хотел ее? Да как будто его волнует, что я хочу!», — досадливо цокнув и поморщившись, он облизывает с пальца выступившую каплю крови. Окинув получившееся полотно, юноша завязывает узелок, ставя работу на паузу. «А быть может, все же и волнует», — вздыхает он, кося взор на ворох исписанных листов на письменном столе. По сравнению с сестрой его жизнь была лишена многих забот — никто не ожидал от него скорого рождения наследника, у его альфы не было семьи и ближайшего окружения, что прицельно оценивали бы каждый шаг, перед которыми нужно было держать лицо. Скорее теперь все стремились держать лицо перед ним — и это вызывало чувства весьма смешанные. Никто не принуждал более облачаться в путающиеся в ногах платья и сарафаны, увиваться украшениями больше тех, что он носил по привычке. И вся эта комната — больше не пленная клетка, призванная обозначать его место избыточность роскоши и размером постели, а та обстановка, что юноша выбрал сам. «Он явно хочет, чтобы мне было здесь если не хорошо…то, как минимум не плохо», — Иван прикусывает губу в размышлении, блуждая пальцем по кайме ткани на пяльцах, — «Кощей, почему тебя так сложно понять… Ты либо не говоришь ничего, либо дразнишь колкостями, и могу ли я верить твоим словам, сказанным в беспамятстве гона? Что вообще в тебе настоящее? Ты заботишься обо мне, но все равно, я ощущаю тебя таким далеким… А потом таким близким, и вновь далеким, и это даже немного…больно?». Юношеская рука мимолетным жестом скользит по груди, и Иван, резко поднявшись, бросает взгляд на дверь. «Нет уж, я уже однажды пришел к нему сам, и получил дверью по носу», — он поджимает губы, и вместо шагов к выходу опускается в постель, для верности закутываясь плотнее в одеяло — словно бы невесомая лёгкость пуха, дополненная теплотой меха, могла безоговорочно остановить порыв. И Иван совсем не догадывался, что предмет его дум был куда ближе, чем казалось. «Он уже принял все это», — вздохнув, Кощей барабанит когтями по косяку, — «Он здесь, и…». Ничего сложного — уложить ладонь на ручку, открыть дверь. Быть может, улыбнуться — да когда он вообще в последний раз осознанно кому-то улыбался? И продолжение мысли тонет, буксуя в смутных сомнениях, болотистом иле тревоги и раздражения, в большей степени — на самого себя. Я умоляю тебя, пожалуйста…только не это, пожалуйста, все что угодно, но не это! — а в голове жалящим роем поднимаются воспоминания о самых темных днях, и омега под ним со слезами на глазах пытается выдернуть шею из-под клыков. «Просто смирился. Какой был выбор? Я сам того не желая довел его до точки, где вернуться ко мне — единственный вариант, появился в момент максимального отчаяния, конечно, он рванул в мои руки, у него и секунды думать не было. Сам того не желая… Или желая? Быть может, я так отталкивал его, потому что на самом деле больше всего боялся, что он не будет моим? Я давал ненависти столько власти над собой… Потому что дать власть чувствам еще страшнее. Но ведь все уже случилось? Мне нужно как-то научиться жить с этим…», — поджав губы, он укладывает ладонь на ручку. «А разве я не глупец? Разве я не должен быть осторожен с ним, почему мне так легко забыть, что он сделал, и все, о чем я переживаю — сожалеет ли он о своем выборе? Я и так слишком много позволил себе в гоне. Куда разумней было бы думать о том, насколько хватит его покладистости», — оскалившись, он опускает глаза на свою ладонь, ощущая умножающееся раздражение. «Даже когда я не желаю этого…все что я делаю — создаю паутины, в которых увязают. И в которых увязаю я сам», — выдохнув, отнимает руку от двери, и развернувшись, уходит прочь — слишком высока вероятность сказать что-то острое, проложить еще одну трещину и так в хрупком полотне. — Господин, — из размышлений его вырывает почтительный голос. — Нечто срочное? — оскаливается Кощей. — Да, — Вазирь склоняется, протягивает небольшой свиток. «Час от часу не легче», — думает он, окидывая написанное беглым взглядом, а после с раздражением поджимая губы и комкая бумагу в кулаке, — «Что ж, ожидаемо –кажется, пора прочистить ряды особенно рьяных почитателей Темной Матери и не только…». На следующее утро мавки сопровождают Ивана к конюшне, и на недоумевающие вопросы отвечают неизменное — приказ Господина. «Если он решил сопроводить меня на выход с меткой на шее, это совсем смешно», — думает юноша, проходя к стойлам и замечая нескольких коней. Вороной масти, и кроме того, окутанные темной дымкой. Грива жесткая, словно бы и не из волос, но самое главное — пустые глазницы, внутри которых лишь зыбкое, сероватое свечение. — Знаю, что тебе привычны обычные лошади, но такие здесь долго не живут, -за спиной раздается уже знакомый голос, заставляющий вздрогнуть. — Ничего, — коротко бросает юноша, осторожно касаясь темной шерсти, и ощущая, как холоден бок животного, — Привыкну. И преодолевая смутный дискомфорт, берет поводья, выводит лошадь– или чем бы это существо не было — из стойла, и Кощей следует за ним. «Прогуляться со мной решил, значит», — размышляет Иван, закидывая ногу в стремя, — «Быть может и хорошо — в спальне нам не до разговоров, а за трапезой они никогда не ладятся» — Больше не доверяешь слугам меня выгуливать? — бросает он. — Показалось, тебе не помешает разнообразие компании, — в тон отвечает Бессмертный. «Ужасно неловко», — Иван поджимает губы, ощущая повисшее молчание изнурительным испытанием, — «Нам даже поговорить будто бы не о чем, горе истинные…». Но по крайней мере виды вокруг отвлекают — они выходят через мост над рвом в лес, и доходят до бурно текущей, переливающейся реки. И юноша ловит себя на том, что пейзаж не так уж мрачен — деревья причудливо изгибаются, мох под ногами стелится изумрудным ковровом. Спустившись с лошади, он подходит к крутому берегу, и Кощей ступает за ним. — Я не ненавижу тебя, — спустя какое-то время прерывает тишину Иван, поворачивая голову к высматривающемуся в горизонт мужчине. — Что? — Ты спрашивал, ненавижу ли я тебя сильнее, чем раньше. Ответ — нет. «Что ж, это уже немало», — внутренне усмехается Бессмертный, делая шаг к юноше. — Ненавидишь так же? — хмыкает он, не изменяя привычной, насмешливой маске. В ответ Иван издает короткий смешок, отдающийся в мертвых ребрах коротким, глухим ударом — даже бледная тень искренней улыбки на этом лице ранила болезненной нежностью. Кощей укладывает ладони на лицо, чуть покрасневшее от прохладного ветра. Повисает тонкая паутинка молчания, и омега, коротко выдохнув, прислоняется ближе, ответным жестом укладывая руки на меховой ворот. Но теперь это молчание рождает больше чувственного напряжения, чем неловкости, и момент, в который Иван прикрывает глаза, а Кощей наклоняется ниже, совпадает. Поцелуй выходит медленным, похожим на осторожное узнавание, шаг по быть может знакомой, но еще не безопасной территории. — А ты? — отстранившись, вопрошает юноша, заглянув в лиловые глаза и неосознанно проведя языком по своей нижней губе. Многие разы он касался уст напротив, но ужасно ничтожное количество было таким отчетливым, непомутненным вожделением, вытесняющим все разумное. — Мне кажется, я не могу по-настоящему тебя ненавидеть, — мягко усмехается Кощей, поправляя упавший на лоб локон, — Хотя и приложил немало усилий к попыткам. И дальше коготь надавливает на лоб до царапины, вычерчивая витиеватые символы. — Это что? — юноша, морщась от легкого дискомфорта, поднимает глаза, силясь разглядеть, что происходит. — Защитная руна, — Бессмертный проводит над его головой ладонью, и голубое свечение избавляет от шрама, — Будет оберегать от всяких неприятностей, в которые ты горазд попадать. — Я вроде как завязал с этим, — и Иван улыбается краешком губ. — Меня не будет какое-то время, так что лучше позаботиться о подобном. Скорее всего, достаточно долгое. Нужно сделать объезд по землям. — И когда ты уезжаешь? — протягивает юноша, коротко нахмуриваясь. — Если честно, то буквально сейчас. Хотелось бы застать кое-кого врасплох, — тонкие губы Князя Тьмы расходятся в быстрой и жесткой ухмылке, — А дальше вести полетят во все уголки нави, и начнутся суетные попытки представить все в лучшем свете. «И есть несколько дел в яви, но это лучше опустить», — мысленно добавляет он. — Понятно, — рассеяно отвечает Иван, ощущая вновь побирающееся к груди смятение. — Твоя последняя течка, а возможно и та, что была до нее, вызваны искусственно, и с учетом того, что тебе пришлось выдержать мой гон, следующая придет с задержкой, так что думаю, моя компания понадобится тебе не скоро, — усмехается Кощей. «А мы что, друг другу только для этого и нужны?», — рвется с его губ не лишенный раздражения вопрос, но он лишь молча кивает, барахтаясь между чувством обиды и смутным ощущением того, что слова, сказанные Бессмертным, возможно несут не только лишь тот смысл, что он невольно считывал. А быть может это — тот максимум, что альфа готов давать предавшему его омеге? Позволять касаться плоти, но ничего глубже? — Если случится что-то, с чем не может разобраться Вазир, присылай мне ворона, — добавляет тот, чутко улавливая перемену в Иваном лице. — Хорошо, — коротко отвечает омега, отстраняясь и направляясь к своей лошади, отчетливо ощущая меж лопаток пристальный взгляд. После Кощей размышляет, к чему вообще бросил эту фразу — едва ли в замке могли возникнуть вопросы, которые его верный слуга не смог бы разрешить, и смешно было рассчитывать, что юноша, заскучав, из всех возможных развлечений решит обратиться к нему с посланием. Но спустя две недели на его плечо садится ворон. Здравствуй. Ты говорил писать, если что-то случится — ничего плохого не произошло, я просто хотел узнать, как проходит твое путешествие. В замке все по-прежнему, но мне кажется, вороны, из тех, кто не отправились с тобой, скучают. Стараюсь навещать их, но не уверен, что моя компания им нравится, думаю, они скорее меня терпят. — И между этих строк скрываются завуалированные размышления: а в какой степени это относится к тебе? Сочтешь ли ты это письмо глупостью, усмехнешься, осадишь меня ответной, тонкой колкостью? И быть может, мне пора оставить эти попытки? Иван действительно не до конца понимал, почему продолжал делать подобные шаги навстречу — возможно, от ощущения того, что тот, кто, с другой стороны, сделать их не в силах. А возможно лишь от природного упрямства, из любопытства, желания дойти до сути — что в Князе Тьмы действительное, а что мнимое? Во всяком случае, не клюют, хотя к гнездам не пускают. Не так-то просто писать письмо ̶ч̶е̶л̶о̶в̶е̶к̶у̶, тому, кого почти не знаешь. — меня это даже злит, как можно в одни моменты быть столь близкими, а в другие — будто говорить на разных языках? Отец и братья во время объездов занимались сбором дани- в нави так же? Юноша написал это письмо во многом спонтанно, не вынашивая долгой идеи и не увязая в мучительных сомнениях, на коротком порыве, просто зацепив глазами кусок пергамента и перо в птичнике. — Ты знаешь, кому нести, — с улыбкой произносит он, осторожно поглаживая кончиком пальца горделивого ворона. И когда в руки Бессмертного попадает эта простая, не чурающаяся своей бесхитренности записка, он замирает, бросая на посланника недоверчивый взгляд с приподнятой бровью. В ответ птица коротко каркает, разводя крылья, и это действительно оно - незнакомый почерк знакомых рук. «Он думает обо мне», -и, хотя Кощею едва ли в это верится, в холоде разливается терпкое, покалывающее тепло. Однако птице приходится прождать целый день, прежде чем ее хозяин взял в руки перо. Подобрать слова оказывается не так просто, и он выводит выверенный, взвешенный ответ — Это путешествие рутинная необходимость, едва ли доставляющая удовольствие. За которым скрывается блуждающая, щекочущая правда — Вообще-то, я рад что это всплыло, я просто сбежал, потому что не знал, как обходиться с тобой и всем тем, что ты во мне вызываешь. Чем больше земли, тем больше вероятности, что они начнут расползаться на лоскуты, и если не появляться перед их жителями воочию и полагаться лишь на свитки с донесениями о том, как все благополучно, можно породить большие проблемы – Не знаю, зачем пишу это, но мне так хочется говорить тебе хоть какие-то слова, даже если они почти что бессмысленны, — Думаю, вороны не против твоей компании, просто редко демонстрируют яркое воодушевление. — никого не узнаешь? — Дело пойдет еще лучше, если будешь приносить им мясо. Надеюсь, слуги заботятся о тебе в достаточной степени — у меня это выходит не вполне удачно. И ответ приходит быстро, и с самых первых строк вызывает столь редкую для лика Князя Тьмы улыбку — омега и сейчас своенравности не терял. Я сам вполне могу позаботиться о себе, но тебе не в чем упрекнуть своих слуг, я бы сказал, что предпочел меньше услужливости по отношению к себе. Спасибо за совет — птицы действительно стали снисходительней ко мне… И нет, я вполне нахожу, чем заполнить свои дни… Вороны начинают летать меж ними с завидной регулярностью. Эти письма, сначала взаимно неловкие, наполненные осторожными вопросами и пространными описаниями, постепенно сближали их, становясь островком безопасности, в котором можно было подумать над репликой, не обжечь лишний раз холодом тона или почти приросшей к губам усмешкой. …Мучают ли тебя кошмары?.. …Нет, больше нет, все в порядке. – потому что я самовольно сплю в твоих покоях, разве тебе не донесли? Твоего запаха здесь еще достаточно, меня почти перестало раздражать, что я так нуждаюсь в нем — Расскажи о землях, в которых ты находишься. Не теряю надежды увидеть их своими глазами, ибо, если ты рассчитываешь, что я буду безвылазно сидеть в этом замке, поспешу тебя разочаровать…. …Увидишь, когда придет время. Лучше не пытайся их вспомнить, это усиливает дурные сны. Я стер твои воспоминания о пытках Яги, иначе, это свело бы тебя с ума… — не лучшая часть нашей истории, интересно, это останется вечной дырой, которую мы лишь огородим, словно топкое болото, стремясь не заходить лишний раз, дабы не затянуло в трясину? Я так хочу задать тебе вопрос «почему», но мне страшно услышать правду. — Что до земель, в которых я сейчас — с людской точки зрения так себе, слишком сыро, но треглавые змеи придерживаются иного мнения… …Что ж, хорошо, что я узнал об этом хотя бы сейчас. — ты сделал это даже тогда, будучи в невероятной злости на меня? — Кстати, надеюсь время придет чуть раньше, чем я обрасту сединами — у меня есть много вопросов, которых я тебе не задаю — если ты бессмертен, то что будет со мной? Или что будет с тобой? — А пока я решил, что стоит вернутся к тренировкам с мечом. Не то чтобы у меня выходило хорошо, но никогда не поздно научиться, верно? Ингва, конечно, не в восторге, но мне нравится, что она не поддается слишком уж сильно, хотя явно может пригвоздить меня к земле одним ударом… …Буду с нетерпением ждать возможности увидеть твое мастерство - даже сквозь ровные строки просачивается не то тонкая ирония, не то налет флирта, — И могу уверить, что сам поддаваться не стану, хотя мечу предпочитаю саблю… …Разве ты сможешь не поддаться своему истинному? — и он получает в ответ не то легкое нахальство, не то такого же сорта заигрывание, — Кстати, кажется, тебе не нравится в землях оборотней — почему? Как они живут? Расскажи подробнее… И выводя эти слова Иван долго размышляет — оставить ли просьбу помочь выведать судьбу друга, но решает оставить это до личной встречи. Порой Бессмертный вкладывал что-то в письма, или ворону даже приходилось прилетать с небольшим свертком. «Ему всегда легче что-то подарить», — размышлял он, прокручивая в руках засушенную ветку диковинного цветка, чьи лепестки словно бы были из стекла, тогда как стебель — вполне себе обычного вида. …Рад бы отправить тебе что-то в ответ, но совершенно нечего — разве что вышитую картину, но это слишком смешно и как-то совсем по омежьи, муж брата всегда вышивал ему что-то пока тот был в походах… Хотя бережная вышиванка для Князя Тьмы — чем не лучший подарок? – мы ужасно странная пара, ты вообще размышлял об этом? Не стыдишься ли ты того, что я человек, выделяюсь белой вороной среди всех этих близких тебе клыкастых и рогатых существ? …Польщен твоей угрозой прислать мне обережную вышиванку, но что-то подсказывает, что узоры Белобога на память ты не воспроизведешь. Касательно твоей семьи, свет мой — насколько они вызывают у тебя раздражение? — не то что бы от твоего ответа мои планы изменятся, все они должны заплатить, и все же… …Думаю, что каждый из нас пошел своей дорогой, и большего наказания для братьев, чем бесконечно плясать под дудку отца, и представить сложно. А что до него самого… — знаешь, на самом деле мне до сих пор больно говорить и вспоминать о доме, но сказать это напрямую — как-то слишком. Я будто бы ненавижу их, и ужасно злюсь, но все, чего мне хотелось почти всю мою жизнь — чтобы они наконец приняли меня по-настоящему, а теперь все это так не важно… Да и поймешь ли ты? Был ли у тебя дом, близкие? Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что такому как ты никогда не приходилось пытаться заслужить чье-то расположение, скорее наоборот… Кстати, твои рисунки весьма живописные, не думал, что в нави есть такие красивые места — читая эти слова, Кощей усмехнется — короткая почеркушка сбоку от текста, что он вывел в задумчивости, на его вкус, не стоила такой похвальбы - И не думал, что ты умеешь рисовать. Недавно я вновь гулял у озера (обошлось без укусов, как видишь) … ….Пытаться заниматься колдовством и не уметь начертить ровных линий — гиблое дело. Понимаю, что ближайшие окрестности замка тебе наскучили, но свободно разгуливать по нави слишком опасно… — знал бы ты, свет мой, какой гнусненький секрет я таю за своей душой, сколько бы отвращения появилось на твоем лице? Лучше тебе не знать. Но так или иначе, его дни подходят к концу, а значит… …Хочу напомнить тебе, что я не тонкостенный глиняный горшок, что разобьется от веяния ветра — ты просто все еще не доверяешь мне? Или своим подданным? Ты вообще хоть кому-то доверяешь?.. …Мне было приятно познакомиться с Василисой, но странно заиметь собеседницу, доставленную по приказу… Я был бы рад видеть в ней подругу, но понимание того, что всякая навья тварь оценивает меня по твоей метке...ммм… Все еще дается непросто. Но, в общем и целом, это было приятное знакомство… …Что ж, свет мой, у твоего положения есть и ограничения, и привилегии, и я действительно направил Василису к тебе в компанию развеять скуку- ты такой свободолюбивый, смиришься ли ты когда-нибудь? Смогу ли я когда-то отпустить свои сомнения, поверить в то, что ты действительно рад находиться подле меня? — Но, быть может, тебя утешит то, что ее репутация в нави так себе, и поддержав с ней общение ты можешь сделать ей одолжение не меньшее, чем она тебе… …Спасибо!!! Я и не мог подумать, что когда-то увижу ее снова! Спасибо! Я давно не был так счастлив!.. — ты ведь простил меня, верно? Странно так заботиться о ком-то, и хранить затаенную злобу, но быть может, ее и нет, но есть боль? Ты так и не спросил меня, а я тебя. А скажешь ли ты так когда-нибудь о времени, проведенном со мной? — Рад, что подарок пришелся по душе и тебе, и твоей сестрице. Хотя солнце встает над нашими землями и теми, в которых царствует она, в разное время, думаю, что вы найдете часы для общения. Но ей следует быть осторожной — обвинения в колдовстве не украсили еще ни одну девицу. Напомни ей беречь зеркало от чужих глаз… Иван, зацепившись взором за случайно — или нет? Это намек на сближение или оговорка? — брошенное слово, испытывает волнение пополам со смущением. Едва ли он считал топкие болота и леса, на которые бросал долгие взгляды из окна, своими, но неотвратимо ощущал, как с каждой строкой они словно выкладывают дощечки над бездной, в надежде наконец сократить расстояние, что порой мнилось непреодолимым. …А ты, значит, наблюдаешь за мной сквозь зеркала?.. …Быть может, быть может, — лукавая улыбка скрывается в острых буквах, — Я стараюсь держать во внимании все важное, что происходит в нави…. …Язык идет не так быстро, как мне хотелось бы, но служанки стали куда меньше общаться при виде меня — а я только понадеялся собрать все сплетни, как полагается настоящему омеге… …Ценю твое упорство в изучении наречения нави, свет мой, но все же отвечу тебе на двух языках. Что касается царства упырей — нет, им не всегда необходимо высасывать всю кровь из жертвы, но это показатель хорошего тона… «Я, кажется, скучаю по тебе» — думает в один день Иван, и это выливается в аккуратный, заданный между всех прочих слов вопрос — Долго ли еще продлится твой объезд? И ответом, вместо спрятанного на кончике пера — «Не думал, что я способен на это, но я тоже скучаю, я до зуда под когтями хочу коснуться тебя», — Думаю, что нет. Но есть еще одно важное дело, которое нужно сделать. «Все у него какие-то важные дела…», — размышляет Иван, когда на его послание, отправленное в ответ, весточка не приходит. И хотя Бессмертный не обозначал никаких конкретных дат, омега ощущал, что встреча уже маячит на горизонте. Это приносило волнение особого рода — он уже готов был признать, что действительно искренне ждет своего альфу, а с другой стороны, в нем жило опасение — не повторится ли все как прежде? Тот мужчина, которого он узнал через эти письма, не исчезнет ли он в привычном холодном и едком Князе Тьмы, когда они встретятся лицом к лицу? «Пора что ли переселяться обратно к себе», — размышляет Иван, что уже плотно успел прижиться в покоях хозяина замка, сначала придя туда действительно лишь в желании унять смутные сны, а дальше просто оставшись на еще одну ночь, а после еще на одну. Но что-то в нем — быть может, обида за тот хлопок дверью перед носом — не позволяло просто остаться тут неприглашенным, в общем-то, незваным гостем. Он опускается на край кровати, в размышлении расправляя складку на покрывале. Скользящий по комнате взгляд натыкается на зеркало у туалетного столика, и в юношескую голову приходит шальная, легкая мысль — прошло достаточно времени, чтобы его тело, истерзанное гоном, вновь было готово желать. «Зеркала значит…», — хмыкает Иван, прикусывая губу. Спустя минутное колебание, все-таки решившись, он стягивает через голову рубаху. Сердце начинает учащенно биться, по крови в равной степени разбегается волнение, жар предвкушения и сладкий, терпкий стыд, что лишь подстегивает. При мысли о том, что Кощей, находящийся где-то далеко, в это минуту может наблюдать за ним, внизу живота приятно тянуло. Юношеские руки проходятся по шее, оглаживая метку, спускаются к ключицам. Выдохнув, он замирает, на мгновение ощущая себя глупо, но все же опускает ладони вниз, касаясь сосков: «Меня все равно никто не видит… А если и видит — то пускай смотрит», — улыбается он, прикрывая глаза. И пальцы надавливают на розовые ореолы так же, как когда-то их касались кончики когтей — и при мысли об этом с уст юноши слетает тяжелый вздох. Прикусив губу, он сжимает соски, откидывая голову назад. По телу бегут мурашки, и чем больше воли Иван себе дает, тем сильнее пламенеет вожделением. Откинувшись спиной на постель, он бесстыдно и широко разводит согнутые в коленях ноги. Кончики ногтей царапают ореолы — мягче чем когти, но все еще будоражаще, и с жаром выдохнув, юноша стекает ладонями к животу. Оглаживает его медленно, не торопясь касаться возбужденного члена, с удовольствием разыгрывая представление для единственного зрителя, что быть может, даже и не наблюдал за ним. Но если наблюдал…картина должна была быть весьма сладкой. Юношеская рука касается члена, размазывая смазку с головки, обхватывая и нарочито медленно скользя вверх-вниз. Меж бедер мокро, на черный шелк стекает влага, оставаясь мокрым пятном. Разгулявшееся в теле возбуждение подталкивает к тому, что, перевернувшись на живот, он прогибается в спине, заводя одну ладонь за спину. Обернувшись через плечо на свое отражение, Иван лукаво улыбается, но после все же отводит глаза. Смущение плотно переплетается с желанием, пульсирующим и расходящимся по всему телу горячими волнами. Пальцы, разумеется, не могут наполнить его так же, как и альфа, скорее дразнят, распаляя сильнее, оживляя воспоминания о том, как холодная, изящная ладонь грубовато, но так сладко овладевала им. Застонав, Иван кусает подушку, одновременно ускоряя движение руки, скользящей по члену. И фантазия бежит дальше воспоминаний — воображение рисует когтистые ладони, что властно опускаются на бедра, притягивая к себе. Да, хочется именно этого — чтобы сзади на спину легло сильное тело, вдавив в постель, ухо обжег бархатный шепот. Спустя пару минут с глухим, тонущем в черном шелке стоном, он изливается, оседая на постели. «Ох…» — растянувшись на кровати, омега блаженно выдыхает, ощущая как тело расслабляется, — «Что ж, даже если он этого не видел, было неплохо», — он переворачивается на спину, всматриваясь в своды потолка. Дыхание юноши постепенно выравнивается, и, нашарив рубашку, он медленно натягивает ее обратно. «Его долго не было, и быть может, теперь все пойдет иначе?», — размышляет Иван, ощущая томительное предвкушение, окрашенное легким оттенком тревоги, — «Одно дело письма писать, а другое все же наконец поговорить… В любом случае, пока погостили и хватит», — резюмирует он, поднимая с постели и окидывая помещение беглым взглядом, — «Меня ведь сюда не приглашали, так что пора и честь знать», — и улыбнувшись, Иван запирает за собой дверь, оставив в покоях яркий запах полевых трав.